Текст книги "Вид с холма (сборник)"

Автор книги: Леонид Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

Вначале мы думали, он корчит из себя оригинала, наводит показуху для дружков и девиц, которые к нему время от времени наезжали обозревать строительство. Но потом заметили, что скорость стройки наращивается, дом обрастает пристройками и грозит превратится в особняк. Прямо поражали его одержимость и напористость. Обособившись от всех, с неизменной улыбочкой, он завозил на багажнике машины лесоматериалы и все что-то прилаживал, крепил, прибивал.

Поверьте, я с профессиональным уважением отношусь к чужому труду и увлеченности, но здесь было что-то другое. Ведь каждому ясно: огород – это не дачный участок. Хочешь отгрохать дачу, покупай участок не на окраине, а за городом, и строй себе на здоровье. Никому не запрещено, пожалуйста. Опытному глазу ничего не надо доказывать, и мы с Лешкой вскоре поняли: здесь, в самом деле, было другое – желание выделиться, опередить всех. Позднее Виктор и сам подтвердил наш вывод.

– Я бью без промаха сразу по двум целям, – однажды известил нас с Лешкой. – Сейчас дачка, а сад – дальний прицел. Яблони-то начнут плодоносить годика через два, не раньше… А вы что ж, хибару расширять не думаете? Несолидно как-то.

Лешка что-то буркнул (его слова отнес ветер) и, плюнув, распрощался.

– Ко мне будут приезжать известные люди, – сказал Виктор и гордо выпрямился. – Я знаком не с кем-нибудь, а с самим… – он шепнул мне на ухо такое, что я чуть не упал.

Ну да ладно, хватит об этом дуралее, он не стоит того, чтобы о нем долго распространяться. Лучше расскажу вам, как прошла осень… Наша будка, как вы догадываетесь, превратилась в клуб. Бывало, идет в орешник какая-нибудь компания пообедать, а мы с Лешкой сразу:

– Зачем куда-то таскаться?! Располагайтесь здесь, вон и редиска, огурцы рядом.

Люди отдохнут у нас, на прощанье благодарят, жмут руки.

В конце осени все огородники заколачивали строения, калитки обвязывали проволокой, а мы с Лешкой только оставили на щите записку:

«Гуляйте, веселитесь, но просьба – не портить инвентарь!».

И что бы вы думали?! За зиму какие-то туристы поломали не одну изгородь, а две будки самостроевцев даже подпалили. Только у нас с Лешкой ничего не тронули; весной все выглядело таким, каким мы оставили, лишь в углу будки появились аккуратно сложенные банки и бутылки, да на нашей записке кто-то накарябал:

«Гуляли, веселились, но ничего не портили. Спасибо! С уважением! До встречи летом!».

…Лето! Мы с Лешкой всегда его ждем. Ничего нет лучше теплых летних вечеров, когда можно посидеть на пригорке и попеть старые песни… Кстати, недавно шел с работы, вдруг увидел в окне первого этажа патефон – на улицу лилась прекрасная песня в исполнении Утесова: «Когда проходит молодость…». Я не поверил своим ушам, меня прямо залихорадило.

Остановился, прислушался. «Вот здорово! – думаю. – Значит, еще сохранились пластинки того времени!»… А мелодия все льется из окна, и меня все больше охватывает волнение – казалось, на землю спустилось светлое облако…

Когда пластинка кончилась, я не удержался и крикнул в окно:

– Эй, друг! Поставь-ка эту вещь еще разок!

Смеется и плачет

Весной в том поселке на пригорках острая, как иголки, трава, на кустарнике желтый мох, над платформой клубится пар, вдоль железнодорожной колеи бегут ручьи, а в воздухе круглосуточный гомон птиц. Обычно Андрей приезжает в поселок в марте, когда с крыш еще сползает снег и в водостоках грохочут сосульки. Хозяйка сдает ему веранду, на которой, кроме стола, лавки и раскладушки, на случай заморозков, имеется железная печурка, но веранда с двойными застекленными рамами, тепло держит хорошо, и топить печурку Андрею не приходится.

До поселка пятнадцать минут езды на электричке от станции метро «Войковская», так что после работы Андрей добирается до своего пристанища быстрее многих сослуживцев, живущих в центре города.

– Я нервный, врачи советуют жить на природе, – объясняет Андрей приятелям свое добровольное затворничество.

Кто-кто, а приятели знают, как у него «шалят нервы», какой он раздражительный и болезненно подозрительный – на себе не раз испытывали его «закидоны», потому и посмеиваются:

– Таких, как ты, успокаивает не природа, а женитьба.

В том поселке среди однотипных домов попадаются и необычные – сплошь из балконов, террас, веранд, и ясно – владельцы этих дач стремятся уйти от стереотипов. И среди посельчан немало оригиналов, для которых покататься на велосипеде или почитать книгу в гамаке важнее всяких грядок. А около платформы на столбах рядом с объявлениями о «купле-продаже» вдруг прочитаешь нечто прекрасное: «Ну, кто смелый? Кто возьмет на себя хозяйство: большой дом, восемь соток земли, троих детей и блондинку средних лет с хорошим характером?!».

Так получилось, что в прошлом году Андрей выбрался в поселок только в середине мая и не застал раннего пробуждения природы, но все равно время было замечательное: цвела черемуха, в садах распевали соловьи, дачники уже вовсю работали на участках. Лишь соседний участок, как всегда, пустовал. Он принадлежал известному писателю и был одним из самых обширных в поселке, с высоченными, разлапистыми елями, за которыми виднелся строгий двухэтажный особняк – «холодный дом», как его называла хозяйка Андрея. Летом время от времени писатель наведывался на дачу. Он приезжал на старомодном «ЗИМе», ставил машину в гараж, отпирал входную дверь, и несколько дней из дома доносился стук пишущей машинки и хриплый кашель.

Писатель был пожилым человеком, худощавым и по-юношески изящным. По слухам, с женой он разошелся и жил один в большой квартире в районе Садового кольца. Говорили также, что он болен какой-то неизлечимой болезнью. Андрей прожил в поселке два летних сезона, но видел знаменитого соседа всего несколько раз, а разговаривал с ним и вовсе однажды.

Как-то Андрей ремонтировал хозяйскую изгородь; только прибил рейки, как рухнул сгнивший столб. Некоторое время незадачливый плотник в растерянности соображал, что делать дальше; вдруг слышит, его окликает писатель:

– Молодой человек! – и машет рукой, стоя около калитки. – У меня за гаражом лежат столбы, из них можно что-нибудь подобрать, – и, когда Андрей подошел, ободряюще, с улыбкой добавил: – Главное – не раскисать от неудач. Человек ведь и проверяется в минуты неудач, горьких испытаний.

Он помог Андрею выбрать столб и подробно, со знанием дела, объяснил, как его следует обтесать, обмазать дегтем и утрамбовать в яме битым кирпичом.

В прошлом году, в конце мая, писатель неожиданно приехал на участок с молодой брюнеткой. На вид ей было чуть больше двадцати лет, держалась она чересчур свободно: с беззаботным смехом выскочила из машины, пронеслась по участку, точно измеряя владения, которые ей нежданно-негаданно достались, потом подбежала к писателю и с чарующей улыбкой, открыто и безбоязненно обняла и поцеловала его.

Вбежав в дом, она распахнула настежь окна и, явно давая писателю понять, что она усердная хозяйка, а не какая-нибудь легкомысленная бездельница, стала наводить в комнатах порядок. С веранды Андрей отлично видел эту деятельность: она двигала мебель, снимала занавески, мыла посуду, при этом то громко пела, то заразительно смеялась и все время посматривала на себя в зеркало.

– Небось, уверена, что она картинка – глаз не оторвешь, – усмехнулся Андрей.

Сложена она, действительно, была неплохо и лицо имела довольно привлекательное – словом, на взгляд Андрея, выглядела смазливой девицей, но не больше. А вот ее поведение вызывало у него неприязнь – он считал, что новоиспеченная хозяйка вела себя чересчур показно, что ее веселье – всего лишь ловкое притворство. В тот день прошел первый теплый дождь, и она, мокрая и развеселая, танцевала перед домом – шлепала в ботах по лужам, выписывала некие водяные знаки, предварительно запустив на террасе магнитофон. А писатель наблюдал за ее танцами из окна и, радостно улыбаясь, аплодировал.

– Как можно представить весну без майского дождя?! – она раскидывала руки, готовая обнять весь участок, и непрерывно смеялась.

Девица слишком изображала переполненную счастьем и, по понятиям Андрея, за этим виделся определенный расчет.

В полдень они обедали на террасе, и опять брюнетка корчила из себя внимательную, заботливую хозяйку. Повязав яркий передник, пританцовывающей походкой, картинно накрывала на стол, все время что-то подавала писателю, что-то пододвигала к нему – казалось, готова ползать за ним на животе и носить в зубах его тапочки. Она без умолку болтала, прямо не закрывала рот и беззастенчиво показывала себя, уверенная, что красивей и добросердечней, чем она, женщин не бывает. Похоже, это же она внушала и писателю. Обычно невозмутимый и сдержанный, рядом с ней он испытывал состояние возбуждения: не отрываясь любовался ею, с наивной бесхитростностью внимал ее словам.

После обеда они гуляли по поселку; вначале шли взявшись за руки, потом в обнимку, причем она так и висла на нем, – можно было подумать: любит без памяти, не ест и не спит без него, и будет ему верна до последнего вздоха. Они выглядели смешно, нелепо: он – седой, лысеющий, в темном костюме, и она – юная, легкая, в открытом коротком платье. В этом контрасте было что-то противоестественное, не зря посельчане посылали вдогонку писателю косые, осуждающие взгляды – по их нравственным меркам, он вел себя вызывающе и глупо. Демонстрируя свое легкомысленное знакомство, он игнорировал общественные устои поселка. Некоторые сочувствовали писателю, говорили, что этот приступ поздней любви непременно закончится печально – молодая любовница доконает его. Но к вечеру пришли достоверные сведения, что брюнетка вовсе не любовница, а новая жена и что посельчане являются свидетелями не какого-то легковесного приключения, а медового месяца законных супругов.

Вечером хозяйка сообщила Андрею:

– Ей двадцать два года. Она недавно приехала из Ростовской области и работает на заводе по лимиту. Говорят, их даже расписывать не хотели… И где она его подцепила только?.. Но хваткая. Сразу поняла: у него положение, квартира, дача… И как он, умный человек, не видит, что она играет в любовь?! Какие все же мужчины близорукие… Сколько вокруг хороших одиноких женщин, которые были бы примерными женами, так нет! – выбирают себе разных свистушек…

В последующие дни брюнетка полностью подкрепила первое впечатление о себе. Переделав на новый манер все внутри дома, она привезла из города целый «пикап» всевозможных вещей, среди которых Андрей заметил садовый инструмент и цветочную рассаду, велосипед, проигрыватель и кучу пластинок. Потом она принялась за участок: разбила цветники, дорожку от калитки уложила плитками, меж деревьев повесила гамак. Но самое странное брюнетка устроила за домом – там она исхитрилась соорудить некий спорткомплекс: разметила площадки для игры в теннис и бадминтон, установила какой-то диковинный тренажер, под навесом на лавке разложила ракетки, мячи, кегли, фризби.

Андрей понял – молодая жена решила обосноваться на даче обстоятельно и надолго, а главное, полностью изменить уединенный, деловой образ жизни писателя. Так оно и получилось. Уже через неделю писатель, точно мальчишка, с непонятным рвением гонял на велосипеде в продовольственный магазин, а на спортплощадке с женой махал ракетками, катал шары и при этом восклицал с сияющей улыбкой:

– Ты умница! Именно этого мне и не хватало. Ты превратила холодный дом в настоящий оазис красоты и здоровья. Я так благодарен тебе… Знаешь, сегодня утром мне даже работалось как никогда… Ты облегчаешь, скрашиваешь мою жизнь, а я помогу тебе найти себя, попытаюсь обозначить твою судьбу.

В ответ она заливалась звонким смехом.

Теперь по утрам она выскакивала на террасу, запрокидывала голову, улыбалась и потягивалась, как бы возвещая всему поселку, что видела золотой сон. Потом звала писателя, и они делали гимнастику – подпрыгивали и махали руками.

После завтрака писатель уединялся в кабинете, садился за пишущую машинку, а его благоверная порхала по кухне, но уже вела себя более-менее тихо. «Не хватало еще, чтобы и сейчас, когда писатель работает, устраивала танцульки», – раздраженно думал Андрей.

Чем занимались «молодожены» днем, Андрей не знал – к этому времени он уезжал на работу, но по словам хозяйки, «молодая жинка» (так она называла девицу) время от времени чуть ли не насильно тянула писателя на спортплощадку.

По вечерам писатель читал девице отпечатанное на машинке. Она охала и ахала, прерывала чтение возгласами:

– Потрясающе!

А когда он откладывал листы, с откровенно прямой лестью превозносила его талант. Андрей слышал почти все, что она говорила, а то, чего не слышал, домысливал. Восторги девицы злили его не на шутку, ему так и хотелось крикнуть: «Заткнись, лицемерка!»

Тем не менее, от нового образа жизни писатель заметно посвежел и помолодел, но Андрей-то чувствовал, к чему ведут спортивные игры, всякие губительные страсти. Он был уверен, что провинциалочка все четко вычислила и действовала методично, изуверски, без всякой жалости и сострадания. Она прекрасно знала, как влюбить в себя одинокого, доверчивого человека, и знала, как можно избавиться от него. Изредка встречаясь с ней взглядами, Андрей видел ее едкую ухмылку – у этой бестии все было написано на лице, и Андрей просто поражался недогадливости писателя, «знатока человеческих душ».

Спустя неделю писатель съездил в город и вернулся с полной машиной свертков и коробок. Как правило, по утрам он работал, а здесь уехал ни свет ни заря. «Явно укатил по указке жены, – решил Андрей. – Она приумножает свой будущий капитал. Но это только начало, скоро она покажет себя во всем блеске».

В выходные дни к ним зачастили гости. Они приезжали шумной ватагой и, заполонив дом и участок, устраивали такое веселье, что соседи только укоризненно вздыхали. А гости знай себе расхваливают супругов. Особенно ее. Веранда Андрея была хорошим наблюдательным пунктом, и он отчетливо все видел и слышал. То один, то другой мужчина подходил к писателю и говорил:

– Она прелесть! Лучшей жены и желать нельзя. Веселая, умная.

– Да, да, – наивно соглашался он. – Никогда не думал, что под старость мне так повезет… Она, знаете ли, по-настоящему любит меня. И я ее… Это кажется смешным, но тем не менее это так… Она необыкновенная, все тонко чувствует… Интуитивно догадывается о том, к чему я пришел в результате многолетних раздумий… Она перепечатывает мои работы, завела картотеку, в которой отмечает все, что я сделал, и ходит за меня по издательствам… Но главное – она заменила мне всех врачей и медсестер. Научилась делать уколы и массаж…

«Ну ладно писатель, – рассуждал Андрей. – Он просто потерял голову от этой красотки, но куда смотрят его знакомые?! Почему они, взрослые люди, считают сожительство столь разных людей райской гармонией?! Неужели им невдомек, что подобные отношения никакая не любовь, попросту изощренная игра насквозь порочной девицы?!»

Гости засиживались на даче до темноты, потом писатель с женой провожали их до платформы, а вернувшись, устраивались на ступенях террасы и о чем-то вполголоса разговаривали. Иногда она поспешно вскакивала и в комнате тихо включала музыку, затем снова садилась на ступени и ластилась к нему, и все время, затаив дыхание, смотрела на него, как зачарованная – весь ее вид выражал безграничную покорность и преданность.

Андрей наблюдал за романтической парочкой, и гнев искажал его лицо. «Это надо же так прикидываться! – думал он. – Поглаживает его плечи, а сама наверняка подсчитывает, сколько ей достанется после его смерти». Для Андрея было совершенно ясно, что ласки подобных практичных девиц находятся в прямой зависимости от степени богатства мужчин. Андрей твердо решил вывести ее на чистую воду.

Однажды в полдень, улучив момент, когда она вышла за калитку, Андрей подошел и, сухо поздоровавшись, сказал:

– Поздравляю вас, соседка, с удачным замужеством.

– Спасибо! – она вздернула плечи и растянула рот в издевательской улыбке. – Меня только тревожит здоровье моего мужа.

– Еще бы! – зло усмехнулся Андрей, как бы делая промежуточный ход.

Она изобразила величайшее изумление, словно не догадываясь, что Андрей имел в виду, словно все, в чем он ее подозревает, – ложные обвинения.

– Конечно, ведь он далеко не молод, – пояснил Андрей.

– Не поэтому, – фыркнула она. – Он болен давно. А сейчас он как раз молодой. У него молодой дух, и он оптимист, не то что молодые по возрасту мужчины. Те зациклены на себе. Они эгоисты, живут только для себя. И помешаны на своей необыкновенности… А мой муж умный, талантливый и скромный. И очень добрый, отзывчивый, вот только… – она перешла на плаксивые нотки, – болен. Но я излечу его. Мы занимаемся спортом, много гуляем, осенью поедем к морю.

Больше Андрей с ней не разговаривал, только насмешливо здоровался при встрече, а она, отвечая на его приветствие, с брезгливым холодком смотрела в сторону.

В середине лета у писателя случилось обострение болезни. Девица выводила его на участок, усаживала в кресло в тени под деревьями, рядом ставила столик с лекарствами. Она укутывала его пледом, читала вслух журналы и книги, говорила кротким голосом с горестным выражением на лице. Она выказывала прямо-таки искреннюю озабоченность, страшнейшее беспокойство состоянием его здоровья. В ответ он робко улыбался, как бы извиняясь за свою немощь, за то, что доставляет ей столько хлопот.

– У тебя такой прекрасный голос, – бормотал он. – Твой голос – лучшее лекарство для меня.

Случалось, она ненадолго отходила от мужа и тогда вроде бы украдкой всхлипывала и что-то взволнованно шептала, а после того, как на даче побывал врач, долго сидела за домом в глубоком унынии, опустив голову, и плакала почти неподдельными слезами. За всей этой слезливостью, наигранным огорчением проницательный Андрей видел раздражение, вызванное тем, что ей приходится возиться со стариком, тратить свою юность на беспомощную развалину. «Вот актриса! – сквозь зубы цедил он. – Строит из себя бескорыстную жертву».

Вскоре писателя увезли в больницу, и почти месяц дача пустовала. Но потом супруги появились вновь.

– В больнице сказали, что он безнадежен, – сообщила хозяйка Андрею. – Она забрала его оттуда. Хочет пригласить травознаек.

В самом деле, на дачу стали наведываться гомеопаты и старухи с разными зельями. Девица как бы в отчаянии металась от одних врачей к другим. Она просиживала около больного целые часы, исступленно ломала руки и что-то монотонно причитала. От этого бесчеловечного артистизма Андрей прямо-таки выходил из себя, шастал взвинченный по веранде и сыпал проклятия.

В какой-то момент писателю стало лучше. Раза два он даже прошелся по участку, одной рукой опираясь на локоть девицы, другой на палку. Он смотрел на уже увядающие цветы и желтеющую хвою и грустно улыбался; казалось, прощается со всем тем, что много лет ему служило приютом уединения и тишины, а последние месяцы – обителью счастья. На его лице была гримаса бесконечной скорби; казалось, он хотел сказать: «Как жаль, что именно сейчас, когда я только начал новую жизнь, меня так скрутило».

На исходе лета он умер. В тот день Андрей проснулся от странных звуков; приподнявшись, увидел, что на террасе писательского дома сидит девица и, обхватив голову, протяжно воет.

Одни из посельчан говорили, что у писателя просто остановилось сердце, другие уверяли, что он принял на ночь снотворное и оставил записку, в которой просил прощения у молодой жены и сообщал, что не хочет быть ей обузой. Андрей считал последнее ближе к истине, но подумывал, что снотворное скорее всего подсунула сама девица.

Через несколько дней Андрей съезжал с дачи. Собрав вещи, зашел попрощаться с хозяйкой. Она уже ждала его: напекла пирогов, разогрела самовар; за чаепитием сообщила последние новости:

– …А «жинка»-то, оказывается, уехала к матери в свою Ростовскую область. Выписалась из Москвы и уехала… И квартиру и дачу – все оставила первой супруге писателя…

Удачи тебе, дружище!

Он был золотым парнем – доброжелательным, с располагающей улыбкой и отличным чувством юмора – одни его шаржи на приятелей чего стоили! Он не сгущал неприятности и с шутливой легкостью относился к чужим недостаткам – то есть, принимал людей такими, какие они есть. Но главное, Сашка в те годы – годы нашей юности – заканчивал физико-технический институт и имел четкую цель, которая придавала смысл его жизни – сказать свое слово в ядерной физике (в отличие от меня, который тогда только появился в Москве и метался от одного занятия к другому, все искал свое призвание). Понятно, к парню с такими достоинствами все тянулись, особенно девицы – ведь природа наградила Сашку и внешностью актера Грегори Пека, и талантом легкоатлета (он был чемпионом института по бегу). Сашка приятельствовал со многими, но был избирателен в выборе друзей (позднее я понял, что он предъявлял к дружбе определенные требования – опять-таки в отличие от меня, который зачислял в друзья кого попало, за что нередко расплачивался). Не знаю, что уж там Сашка разглядел во мне, но чуть ли не на второй день нашего знакомства, Сашка объявил, что мы с ним «близки по духу» и у нас «много общего». Общего! Это у него, коренного москвича, крепко стоящего на ногах, и меня, неприкаянного провинциала! Хотя, все же одно общее у нас было – я в то время «малярничал» в театрах, реставрировал декорации, а Сашка серьезно увлекался рисованием.

Мы познакомились в библиотеке «Ленинке», где по вечерам Сашка готовился к зачетам, а я занимался самообразованием – читал классиков. В «Ленинке» была знаменитая курилка – некий клуб, где в те годы (конец пятидесятых) студенты вели жаркие споры об искусстве и обо всем на свете. Для меня курилка была настоящим университетом; можно сказать, там я получил высшее образование. Именно в курилке я приобрел первых московских друзей, самым близким стал Сашка. Мы встречались каждый вечер, а после закрытия библиотеки заглядывали в кафе «Националь», где выпивали бутылку красного вина (чаще всего «Кабернэ» – Сашка его особенно любил). За столом Сашка рассказывал о своем институте, о Протвино, где проходил практику, о новых открытиях в физике. Я тоже кое-что рассказывал Сашке о жизни в Казани, о службе в армии. Выйдя из кафе, Сашка провожал меня на вокзал (я жил за городом).

По воскресеньям Сашка приглашал меня в Фили на обед к своим «старикам», которые устраивали обильное застолье (всегда с Сашкиным любимым вином). Или он приезжал ко мне (естественно, с бутылками «Кабернэ»); мы ходили на этюды, купались в озере. Иногда выбирались на дачу к каким-нибудь Сашкиным приятелям. В эти вылазки на природу Сашка приглашал своих приятельниц и непременно Веру, студентку пединститута, красавицу и умницу. Она не просто была влюблена в Сашку, она прямо-таки молилась на него. А Сашка, не то чтобы был безразличен к Вере – нет, он бережно относился к ней, но всячески гасил ее любовные порывы (гасил деликатно, с неизменной ослепительной улыбкой), делал все, чтобы их, чисто романтические, встречи не перешли в более серьезные. Я этого не понимал, потому что, повторяю, Вера была красавицей и умницей, и в высшей степени порядочной девушкой из строгой семьи, что среди москвичек уже в то время было редкостью. Я говорил своему другу:

– Вера потрясающая девушка и тебя безумно любит. Женись на ней, лучше ее ты никогда не встретишь, лучше не бывает.

Улыбка с Сашкиного лица исчезала, он отводил глаза в сторону:

– Не хочу портить ей жизнь. Давай не будем об этом! – тихо произносил он и тут же оживлялся: – Пойдем лучше выпьем красненького.

Было ясно – он чего-то не договаривает. И только позднее, во время нашего путешествия, он открыл мне свою тайну.

В то путешествие мы отправились после того, как Сашка получил диплом и уже работал в Курчатовском институте. Накануне своего очередного отпуска он сказал мне, со своей фирменной неотразимой улыбкой:

– Давай махнем на юг, к морю. Возьмем альбомы, порисуем, наберемся впечатлений. И вот что, поскольку у нас с тобой денег – кот наплакал, возьмем билеты только в один конец, а там по побережью и обратно будем добираться на попутных машинах. На еду где-нибудь подработаем. Устроим эксперимент на выживание, докажем самим себе, что мы могучие парни и легких путей не выбираем, но в любых обстоятельствах не пропадем.

Стоит ли объяснять, что я, не раздумывая, согласился.

Не стану описывать наше путешествие – его не втиснуть в рассказ, оно достойно отдельной повести, но, чтобы подчеркнуть наш героизм, перечислю города, где мы побывали: Кишинев, Одесса, Симферополь, Ялта. Из Крыма на теплоходе (безбилетниками) приплыли в Батуми. Дальше – Тбилиси, Ереван, пешком миновали Крестовый перевал и очутились в Орджоникидзе. Затем, посетив Ростов и Волгоград, вернулись в Москву. Целый месяц мы были в пути; останавливались, где ночь застанет, подрабатывали на овощных базах и виноградниках (вот уж где Сашка дорвался до «Кабернэ»); порой приходилось трудновато, но для спортивного Сашки все было разминкой, а мне, ясное дело, пришлось попотеть. Случалось, попадали и в переделки, но выручало Сашкино чувство юмора и, конечно, его притягательная улыбка. Это было авантюрное путешествие – первое в моей жизни и самое захватывающее. И вот где-то в конце нашего бродяжничества, когда мы уже стали немного скучать по Москве, вспоминать «Ленинку», общих знакомых, Сашка заговорил о Вере. Помню, поздним вечером на окраине какого-то поселка мы лежали на пахучем ворохе сена, и Сашка сказал:

– Знаешь, Вера действительно необыкновенная. И я давно ее люблю, но никогда не смогу на ней жениться… Помнишь, я тебе говорил, что проходил практику в Протвино? Вот там и случился выброс частиц, и я получил большую дозу облучения… У меня не может быть детей… Вот потому и пью красное вино, оно выводит стронций…

Все это мой друг произнес с невероятной серьезностью, но тогда до меня не дошла вся трагичность его судьбы, я еще не знал, что такое лучевая болезнь и был уверен, что Сашка обязательно вылечится.

После путешествия Сашку на работе включили в новый проект и он, по его словам, «с головой ушел в интереснейшую работу». Я вскоре внезапно женился и мне пришлось зарабатывать на кооперативную квартиру – кроме прежней работы в театрах, по вечерам оформлял витрины, делал всякие буклеты; ну а когда родилась дочь, я попросту превратился в папашу, затюканного семейными заботами. В те дни мы с Сашкой виделись урывками и с каждым месяцем все реже, а потом и совсем потеряли друг друга из вида. Позднее от Сашкиных родителей я узнал, что Сашку послали работать на Чернобыльскую атомную станцию. К этому времени я уже развелся с женой (у нас с самого начала все шло по-дурацки; собственно, мы и расписались только потому, что будущая жена оказалась «в положении»). В общем, я снял комнату в пригороде; телефона у меня не было и Сашка не мог мне позвонить, а на мои звонки его родители сообщали: «Он в командировке», потом: «Он на два года уехал в Болгарию». А через два года: «Всего неделю побыл дома, и его послали в Финляндию». Спустя еще какое-то время в их квартире появились новые жильцы – от них я узнал, что Сашкины родители умерли, после чего Сашка поменял квартиру на другую – в каком районе, они не знали.

За прошедшие годы я изредка рассматривал наши с Сашкой снимки, которые мы сделали в путешествии… «Вот он, друг мой, – бормотал, – юность моя!» Что и говорить, мне его не хватало, ведь он был моим первым другом в огромном незнакомом городе, и я крепко к нему привязался.

Раньше было легко разыскать человека – на каждой площади имелось «адресное бюро», где через десять-пятнадцать минут тебе выдавали нужный адрес. Этих бюро давно нет – вероятно, чиновники посчитали, что в стране слишком слабый «железный занавес» да и разгул криминала превысил все нормы, и довели секретность до идиотизма. Несколько раз я случайно на улице встречал Сашкиных приятелей, но, что странно, никто из них ничего не знал о моем друге. Один сказал: «Вроде, он работает на АЭС где-то за границей». Другой заявил: «По слухам, он лечился от лучевой болезни, и его досрочно отправили на пенсию».

Прошло сорок лет. Я давно нашел себя в иллюстрировании книг, добился кое-какого успеха – во всяком случае, имел квартиру (небольшую в «хрущевке»), летнюю дачу, машину – все не ахти какое, но, по нашим, общепринятым понятиям, жил неплохо. И, несмотря на пожилой возраст (за шестьдесят) и всякие болезни, продолжал работать И вот однажды летом, направляясь с папкой рисунков в издательство, около метро Новослободская я увидел Сашку. Небритый, сутулый, в изношенной одежде, опираясь на палку-клюку, он стоял в компании опустившихся алкашей – они явно скидывались на бутылку: один держал какую-то купюру, другие совали ему монеты. Пораженный, я остановился в двух-трех шагах. Мы сразу узнали друг друга.

– Как дела? – в растерянности я только и смог пробормотать эту глупость.

– Нормально, – проговорил Сашка и явно смущенно улыбнулся, точнее – попытался улыбнуться, но получилась какая-то извинительная, горькая усмешка.

Нелепость ситуации заключалась в том, что Сашкины собутыльники хмуро взглянули на меня и продолжили шарить по карманам, что-то обсуждать, обращаясь к Сашке – мое появление для компании было совершенно некстати. Я безотчетно кивнул Сашке и, подавленный, направился в сторону издательства; свернул за угол и вдруг пришел в себя – что ж я, идиот, делаю?! Надо было подойти, обнять старого друга, обменяться телефонами! Мое сердце бешено застучало, я быстро вернулся к метро, но компания уже исчезла. Сбегал вначале в одну, потом в другую стороны от вестибюля, но Сашки и его дружков нигде не было.

Эта неожиданная встреча нанесла мне чувствительный удар. Кто бы мог подумать, что мой, никогда не унывающий, друг так сломался! Но еще больше меня мучили угрызения совести, что при встрече я так гнусно поступил.

Я решил разыскать Сашку во что бы то ни стало. Прежде всего на следующий день приехал к метро Новослободская и обошел все близлежащие забегаловки, подходил к официантам и посетителям, описывал Сашку, но ничего конкретного не выяснил – вроде, похожего мужчину видели, но кто он и что, не знали. После этого я съездил в Курчатовский институт, с немалым трудом попал в отдел кадров, но и там меня не обрадовали – сказали, что мой друг давно у них не работает, и у них имеется только прежний адрес его родителей. Тогда для поисков я подключил представителей власти – соседа милиционера и знакомого сотрудника КГБ. Оба обещали помочь, но ни тот, ни другой так и не помогли – наверное, им было лень возиться в архивах.