Текст книги "Вид с холма (сборник)"

Автор книги: Леонид Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

– Гений, мой любимый! – и дальше, заливаясь смехом: – Посвяти одно стихотворение мне! Я выучу его наизусть и буду петь, как молитву!

В качестве гражданской жены Нелли пробыла около года, и за это время между нами не случилось ни одной размолвки. Больше того, наши отношения становились все прочнее и надежнее. В общем, я решил сообщить тетке о своем семейном положении. Приехал к ней и все выложил одним духом. Тетка страшно удивилась, стала нервно теребить бусы.

– И кто ж эта твоя избранница?

Я описал Нелли и заключил:

– …Она живет в последнем подъезде твоего дома.

– Это уж не та ли блондинка выдра? – вспыхнула тетка, уже не звонким – громыхающим голосом. – Она ж аферистка! Всем говорит: «Жила в Италии, модельерша»… Она из деревни! Работает швеей на фабрике… У меня все выспрашивала: «Как ваш племянник? Что он любит?»… Думаешь, ты ей нужен? Вот! – тетка показала мне фигу. – Ей нужна твоя квартира!.. Не вздумай расписываться с ней! Как распишешься, она тебя отравит. Или укокошит молотком, когда заснешь…

Теткины слова были для меня, как удар молнии. «Значит, и папа дипломат, и Италия, и Дом моды – все вранье!» – в меня вселилась злость немалой силы. Первой мыслью было – порвать с ней, без всяких разговоров. Потом решил – разоблачить; я уже видел, как она краснеет, заикаясь оправдывается… Но по пути к дому я немного остыл: «Все же полоумная тетка хватила через край – „отравит, укокошит!“. Конечно, неприятно, что она столько морочила мне голову, но, может, ей просто хочется быть „итальянкой“, „модельершей“, чтобы соответствовать мне поэту?» Я вдруг увидел Нелли – она рассказывает мне перед сном об Италии – голова запрокинута, волосы почти закрывают лицо, виднеется только профиль; тихим голосом она рассказывает мне очередную «вечернюю сказку». «Она, конечно, все придумала, но, чтобы так фантазировать, все-таки надо быть талантливой… И чего я добьюсь разоблачением?! Ну признается она в обмане и что? Только испортятся наши отношения… Я уже привык к ней такой, какой она хочет быть. Привык к ее заботе обо мне и восторженным откликам на мои стихи, а без ее „вечерних сказок“ вряд ли уже смогу уснуть. И даже если она играет в любовь, я готов обманываться и дальше. Пожалуй, в совместной жизни и должна быть доля игры – это делает отношения более легкими, радостными, без всяких тяжеловесных выяснений, и потому более надежными, ведь хорошее никто не захочет разрушать… Пусть все останется, как есть!»

Такой чудесный день!

В моей жизни было немало странных совпадений. Одно из первых произошло в подростковом возрасте, когда мы жили на окраине у городской черты, за которой начинались пустырь и овраги. В одном из домов проживала Лидка, девчонка, которую все называли «самой примерной», а мы считали вруньей. Чуть ли не ежедневно Лидка, вытаращив глаза, сообщала нам что-нибудь захватывающее:

– У нас на чердаке живет домовой!

Или:

– Вчера ночью в оврагах бродили привидения!

Само собой, мы не верили ей.

Однажды, сильно встревоженная, Лидка спросила меня:

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – говорю.

– А я видела сон – тебя укусила змея!

Ее сон оказался вещим – на следующий день в овраге меня действительно укусила змея, после чего я побежал в больницу, где мне сделали укол сыворотки.

Через два или три года по пути в школу на совершенно ровной тропе я подвернул ногу и потянул связки. Не успела нога прийти в норму, как мне вновь не повезло – на том же самом месте я упал и ободрал колено. Я стал обходить заколдованное место, но однажды забылся и опять шмякнулся. Все ребята проходили то место играючи, а я, как ни осторожничал, непременно спотыкался.

Самым необычным в этой диковинной истории оказалось то, что спустя несколько лет, когда я возвращался из армии и уже начисто забыл все злоключения на тропе, именно на том же самом месте я грохнулся особенно чувствительно – так, что посыпались искры из глаз.

В двадцать четыре года я женился. Мой брак не был результатом высоких чувств. Я вообще не собирался и был не вправе с кем-либо расписываться, поскольку не имел своего жилья и хорошей специальности. Моя подруга, с которой я встречался, тоже не горела желанием связывать свою жизнь со мной – «по сути голодранцем», как выражалась ее мать. К тому же, моя подруга была уверена, что не может иметь детей. Но вдруг он забеременела и нам пришлось идти в загс. А потом мы сняли комнату и, среди прочего, как символ совместной жизни, приобрели небольшой круглый аквариум. И рыбку молинезию. Но наша семейная жизнь не сложилась, мы были слишком разные. Какое-то время мы жили вместе ради дочери, но, конечно, такое сожительство долго не могло продолжаться. И так получилось, что в день, когда мы развелись, я случайно заглянул в аквариум – рыбка неподвижно лежала вверх брюшком на поверхности воды. Еще накануне резво плавала среди растений и вдруг…

Нечто подобное произошло через много лет с цветами моей матери. Мать любила комнатные цветы, бережно ухаживала за геранью, фиалками, бегонией, разговаривала с ними, но особенно заботилась о большом кактусе, который, словно исполин, возвышался на подоконнике над всеми растениями и цвел розовыми граммофонами – мать называла его «мой любимчик». И надо же такому случиться! – буквально на следующий день после смерти матери все цветы завяли, только кактус продолжал стоять в горшке.

– Его согревает любовь твоей матери, – сказала соседка.

Но вскоре и кактус заболел – начал желтеть внизу. Я рыхлил под ним землю, подсыпал питательные добавки, но желтизна продолжала расширяться и однажды утром, проснувшись, я взглянул на подоконник – «любимчик» матери лежал на боку.

Одно время по воскресеньям я ходил с ног до головы перемазанный машинным маслом – постоянно чинил свой старый «Москвич», а, случалось, и колымаги приятелей автомобилистов. Однажды позвонил поэт Владимир Дагуров, попросил подъехать к нему, завести его «Запорожец» и заодно дать урок вождения – у него чего-то там не получалось. Я приехал к нему на «Москвиче», завел его драндулет, и мы с поэтом часа два колесили по тихим переулкам его родного Сокола. Прощаясь, он крепко пожал мне руку и вдруг воскликнул:

– Смотри! У нас одинаковые номера машин!

В самом деле, несмотря на разные модели и год выпуска, номера наших «тачек» были сделаны, точно по шаблону – один к одному.

– Мистика! – засмеялся поэт. – Оказывается, не зря у нас с тобой и мысли частенько одинаковые!

Позднее он написал рассказ про это совпадение. Вернее, не столько про номера, сколько про моих собак Челкаша и Дыма, с которыми я приехал и которые были пассажирами в его машине, пока мы отрабатывали разные маневры, и сопровождали лаем каждое неудачное действие моего приятеля.

Вскоре у меня появилась возможность съездить на неделю во Францию. Челкаша и Дыма я отвез на дачу к брату. Дым был в цветущем возрасте, а вот Челкашу исполнилось тринадцать лет, его беспокоила опухоль у основания хвоста, правда, он имел отменный аппетит и временами проявлял завидную для старых собак живость. Прощаясь со своими лохматыми друзьями, я обнял их; Дым взглянул на меня насупившись, но тут же разулыбался – он прекрасно понял, что я уезжаю ненадолго, а Челкаш смотрел на меня долго и грустно, предчувствуя, что мы расстаемся навсегда.

Я вернулся из поездки поздно вечером, чуть ли не в полночь, хотя на последнюю электричку до дачи мог бы успеть, и некоторое время колебался – ехать или нет? С одной стороны соскучился по собакам, с другой – валился с ног от усталости. Решил все же поехать рано утром. А в два часа ночи проснулся, словно от удара – что-то с Челкашом! Одевшись, я курил до рассвета и с первой электричкой приехал на дачу.

Челкаш умирал тяжело, затих только в два часа ночи. Ровно в два ночи.

Последнее совпадение произошло, когда я уже стал старым и нет-нет да оборачивался назад, просматривал свое прошлое. Как-то, прогуливаясь по городу, очутился на Светлом проезде, где жил довольно долгое время в семидесятых-восьмидесятых годах. Я брел по проезду и вспоминал…

Эти сестры жили в соседнем доме: старшая Катя работала преподавателем в техникуме, младшая Светлана училась в институте. Внешне сестры почти не отличались друг от друга: обе высокие, светловолосые, голубоглазые, только Катя была веселой, общительной, а Светлана – тихой, замкнутой. С Катиного лица никогда не сходила улыбка, она со всеми была приветлива; по утрам, отправляясь на работу, она шла по проезду и негромко пела, и здоровалась со всеми – и знакомыми и незнакомыми, непременно добавляя:

– Удачного вам дня!

Даже в ненастную погоду ее не покидало приподнятое настроение. «Девушка – праздник» называл я ее про себя.

Как-то летом в дождливый день я шел домой, усталый, промокший, вдруг слышу кто-то за спиной поет. Обернулся – за мной под зонтом вышагивает Катя и, как ни в чем ни бывало, напевает что-то веселое.

– Идите под мое цветное укрытие! – зовет меня и улыбается.

Я пристроился под зонт, а она смеется:

– Ближе! Обнимите меня, так будет удобнее. Не бойтесь, я не кусаюсь!

Так мы и подошли к нашим домам, прижавшись друг к другу. По пути Катя еще сказала:

– Такой чудесный день! Теплый летний дождик – что может быть лучше?! Я люблю дождь. Дождь – всегда к удаче, вы заметили?.. Вообще, наше настроение не зависит от погоды и времени года, мы сами себе создаем настроение, разве не так?

В тот же год была теплая осень; во время листопада из соседнего парка тянули запахи листвы и хвои. А я свой отпуск проводил в гараже, в очередной раз чинил старую машину. Каждое утро, проходя мимо гаража, Катя весело приветствовала меня, желала «удачного рабочего дня», спрашивала:

– Когда почините машину, прокатите?

Однажды остановилась.

– Вам нужно передохнуть. Давайте в воскресенье днем погуляем в парке?

Тогда мне было чуть больше сорока лет, Кате – лет на пятнадцать меньше, тем не менее она явно хотела со мной подружиться. В то время я встречался с одной женщиной – то есть, у меня была постоянная подруга, и заводить еще побочный роман не хотелось. К тому же, и подругу и меня устраивали наши, ни к чему не обязывающие, отношения – будучи оба разведенными, мы не спешили вновь связывать себя семейной жизнью. С Катей же могло возникнуть что-то серьезное, а я этого откровенно боялся. Но и отказываться от дружбы с хорошей девушкой было не только не вежливо, но и глупо. В общем, мы отправились на прогулку.

В парке Катя веселилась, как девчонка – пританцовывая, собирала в охапку опавшие листья и подкидывала их над головой и ликовала:

– Салют в честь чудесной осени!.. Какие краски!.. Создает же природа такое чудо!

Потом, когда мы сидели на скамье, она оживленно рассказывала о «смешных» преподавателях в своем техникуме и учениках, которые пишут ей «любовные записки», о сестре, которая «очень умная».

– …У нее потрясающий слух и память, она изучает сразу два иностранных языка. Я один с трудом осилила, а она уже лучше меня говорит… А ее застенчивость от неуверенности в себе… Понимаете, у Светы есть хорошая девичья скромность. Она закрытая, только мне и открывает душу. А я такая болтунья, все сразу о себе говорю. Я взбалмошная, а сестра создает вокруг себя тишину, покой…

В какой-то момент я подумал: «Катя такая общительная, наверняка, у нее есть поклонники, а меня она просто хочет поближе познакомить с сестрой, чтобы я немного поухаживал за ней, расшевелил, избавил от комплексов». Но тут же Катя доказала свою бесхитростность:

– У Светы есть ухажер, очень хороший парень из ее института. Он уже сделал ей предложение, но Света, молодец, не спешит. Она считает, что вначале надо заиметь специальность. И правильно, ведь можно быть хорошей женой и иметь любимую работу. Быть личностью. Тогда и муж будет тебя больше уважать, вы согласны?.. Ну что я все о себе и о сестре! Расскажите о себе.

Вскоре около нашего проезда открылось кафе «Весна»; меж собой мы называли его «стекляшка». В будние дни кафе работало, как обычная столовая, а по выходным дням превращалось в некий клуб, где играла музыка и продавалось сухое вино, а на столах появлялись пепельницы. Несколько раз в воскресенье мы с Катей пили кофе в «стекляшке». Всегда днем. Это были дружеские встречи, без всяких романтических намеков с моей стороны. Мне, в общем-то мрачноватому типу, было, как нельзя кстати, общение с молодой восторженной женщиной, она взбадривала меня, заражала своей энергией. Думаю, что и Катя не строила никаких планов в наших отношениях, ей просто было интересно общаться со взрослым мужчиной.

Когда мы встречались на проезде, Катя, вместо приветствия, восклицала:

– А не выпить ли нам по чашке кофе в такой чудесный день? – и показывала на «стекляшку».

За столом она задавала мне десятки вопросов – и все с улыбкой, в форме игры преподавателя с учеником техникума: Кто мои друзья и чем они занимаются? Почему я живу один, а не с матерью? Какие фильмы я люблю? Какие книги читаю?.. Как-то спросила:

– А у вас есть любимая женщина?

Я рассказал в общих чертах про свою подругу и закончил:

– …У нас почти одинаковая судьба, мы оба разведенные. Нас связывает взаимопонимание и уважение друг к другу.

Но Катя хотела знать подробности, она продолжала спрашивать – правда, заранее извинилась за любопытство:

– … Сколько ей лет?.. Чем она занимается?.. Она красивая?..

Я вновь отвечал односложно:

– Она немного моложе меня, работает машинисткой. А внешность… Для меня она красивая, а мнение других меня не интересует.

– Это по-мужски, – одобрительно кивнула Катя и, помолчав, тихо добавила: – Уверена, ваша подруга хорошая женщина. Я рада, что у вас все хорошо в личной жизни… Мама, как и вы, считает, что отношения между мужчиной и женщиной должны прежде всего строиться на взаимопонимании, уважении… Наша мама потрясающая! – Катя снова оживилась. – У нас вообще замечательная семья. Родители такие веселые, современные, что по вечерам никуда не хочется ходить. Даже выходить замуж не хочется, честное слово. Мама говорит: «Мы без вас больше трех дней не выдержим». И мы со Светой не выдержим.

Я засмеялся и грубовато пошутил:

– Вы с сестрой решили остаться старыми девами?

– Нет, конечно. Надо будет создавать свою семью, но попозже.

Она вышла замуж через полгода и вместе с мужем, дипломатом, уехала в одну из западных стран. Об этом мне сообщила ее сестра Светлана.

– …Без Кати так грустно. Я прямо чувствую себя сиротой, – пожаловалась девушка.

Я, как мог, пытался утешить ее, но вдруг почувствовал, что и самому стало грустновато. А тут еще Светлана сказала:

– Она ведь в вас была влюблена… Она мне сама говорила… А когда узнала, что у вас есть любимая женщина, вышла замуж.

Через некоторое время семья Кати переехала в другой район, а потом и я стал жить с матерью на Водном стадионе. И вот, спустя более двадцати лет, вновь очутился на Светлом проезде. Он мало изменился, только кафе приняло новомодный вид и теперь называлось «Встреча». Я зашел в бывшую «стекляшку». В помещении было пустынно. Взяв у стойки бокал вина, я сел за стол у окна и вспомнил, как в этом же месте сидел когда-то с Катей…

Выпив вино и закурив, я смотрел сквозь стекло на улицу. К кафе подъехало такси, из него вышли мужчина с женщиной; он – пожилой, она – среднего возраста. За ними из машины вылез мальчишка с какой-то игрушкой. Все трое выглядели иностранцами: мужчина в темных очках, с фотоаппаратом; женщина в белом платье, на голове – шляпа с широкими полями; мальчишка в тенниске с изображение английского флага. Но, войдя в кафе, они заговорили по-русски. Мы с женщиной встретились глазами и сразу узнали друг друга – это была Катя.

– О, господи! Фантастика! – она назвала меня по имени, и, когда я встал, подбежала, обняла, поцеловала. – Господи, надо же, встретились!.. Познакомьтесь! Это мой муж… А это мой внук… Надо же, я здесь не была столько лет! Мы живем в Англии. Приехали в Москву на неделю. А сюда заехали… Я решила показать мужу, где жила в молодости, и вдруг вы!..

Катя почти не изменилась – все тот же веселый взгляд, та же улыбка. Мы перекинулись еще несколькими общими фразами. Потом я спросил:

– Как ваша сестра?

– Света? – улыбка сразу исчезла с лица Кати, она опустила голову. – А Света погибла… После института ее послали переводчицей в Австралию… Там она разбилась на машине… Наша Светочка…

Некрасивая

Тот дом выглядел нелепо – на нем было множество ассиметричных лепнин и украшений: казалось, где-то разобрали замок и на новом месте собрали, но кое-что перепутали.

Алексей позвонил в дверь на первом этаже, ему открыла высокая старуха со строгим взглядом и папиросой во рту, с глубокими морщинами и складками на лице; она была в соломенной шляпе, в свитере, шароварах и мужских сандалиях на босу ногу.

– Вам кого? – пробасила великанша, не вынимая изо рта папиросы.

– Здесь сдается комната?

– Проходите! – старуха развернулась и гулко зашлепала в темноту.

Алексей пошел за ней.

– Комната хорошая, светлая, – гремела старуха. – Говорят «далеко»… Меня это умиляет. От чего далеко? От Большого театра или от Кремля?

В глубине коридора виднелась комната, где за столом весело болтали некрасивая девушка и мальчишка. Увидев старуху, они смолкли, и мальчишка показал Алексею язык, а девушка скорчила веселую гримасу.

– Вот, смотрите, – старуха толкнула соседнюю дверь в пустую угловую комнату, где от окна к окну гулял ветер, разметая по полу обрывки газет. – Здесь ветер дует только в одну сторону, – пояснила старуха, попыхивая папиросой.

– Да, вижу, – кивнул Алексей. – Весь сор лежит у одной стены.

– Тут поставим для вас раскладушку, сюда из коридора передвинем стол, и жилье будет что надо! Вы кто по профессии-то?

– Художник.

– Ну ничего. Все лучше, чем столяр. Тот целыми днями заколачивал гвозди. – Старуха засмеялась, ее смех напоминал треск разрываемой ткани.

Алексей подошел к окну: половина асфальтированного двора была заставлена ящиками с осенними цветами, среди ящиков шастал сухой сутулый мужчина, в одной руке держал лейку, в другой – детскую лопатку.

– Сумасшедший старик, – пробурчала старуха. – Бывший учитель. Развел здесь огород. Раньше от него житья не было – с утра скреб метлой под окнами. Но я его припугнула – теперь тише воды.

К вечеру, заплатив за три месяца, Алексей перебрался в угловую комнату. «Ничего, что продувная, зато светлая, – подумал он. – И цветник перед окном».

Утром его разбудил громовой голос старухи: она отчитывала какую-то жиличку за то, что та хлопала дверью. Когда Алексей умывался, она переключилась на парня, который «слишком громко» говорил по телефону-автомату в подъезде. Через полчаса она уже ворчала на соседей, что «их радио досаждает больше всего». Не успел Алексей одеться, в дверь постучали, и в комнату вошла некрасивая девушка с чашкой горячего чая. Дешевое платье, перевязанное в талии шнуром, на голове бабкина шляпа, острый нос, острые колени, движения мальчишеские, угловатые, и вся хрупкая и легкая – вот-вот растворится в воздухе.

– Здравствуйте! Это вам, – приветливо сказала дурнушка. – Бабуля прислала. – Из-под шляпы на Алексея смотрели желтые глаза, в них озорно бегали какие-то иголочки – настоящий разбойник, а не девчонка.

– Закрывай скорее дверь, – сказал Алексей, – а то тебя сдует.

– И не сдует. Я крепкая, – сказала, сморщила нос и засмеялась. Потом поставила чай на стол и прикрыла дверь. – Вы похожи на пирата, – она ухмыльнулась, и ее желтые глаза колюче заискрились.

– Это почему же?

– Небритый, и вон шрам на руке.

– Вот те раз! Не успел въехать – уже дали прозвище.

– Так это ж хорошо! – она прищурила глаза. – Имя человека узнаешь, когда знакомишься, а прозвище вешаешь сразу. Прозвище имеет не всякий…

– Лиза! – раздался голос старухи. – Я тут одну тарелку ищу. Было шесть, а осталось четыре. Ты не разбила?

– Не-ет! – крикнула Лиза и тихо усмехнулась. – Пропали две, а ищет одну! Сама куда-то положила и забыла… Меня вообще-то бабуля послала у вас прибрать.

– Давай убирай.

Она сходила за тряпкой и начала протирать окна. Алексей принялся за чай, изредка посматривая на свою «горничную». «Такая худая, что почти сгибается под тяжестью бабкиной шляпы», – усмехнулся он про себя.

– Значит, тебя Лиза зовут?

– Лиза. А вас?

– Дядя Леша.

– Дядя! – она прыснула. – Вам же лет тридцать!

– Побольше.

– А чем вы занимаетесь, дядь Леш? – «Дядь Леш» она произнесла нарочито растянуто.

– Составляю рецепт бессмертия.

– Нет, правда?

– Художник я. Делаю разные этикетки к банкам, коробкам. Иногда дают что-нибудь проиллюстрировать.

– Как интересно! Потом покажете?

– А как же!

– Вон учитель, – она кивнула за окно. – Вы видели его клумбу?

– Видел.

– Он так ухаживает за цветами! Подсыпает в деревянные квадратики чернозем. Если какой стебелек погнулся – ставит палочку и привязывает. Нюхает, гладит, радуется каждому бутону… Я иногда ему помогаю, он называет меня «цветочница». А в прошлом году кто-то оборвал все цветы. Ужасно было жалко. Учитель прямо заболел… Ну вот, окна в порядке, пол подмету вечером, сейчас надо бежать в институт.

– Ты в каком?

– В педагогическом, на первом курсе.

– А где твои родители?

Она вдруг рассмеялась, сморщив уголки глаз.

– Ты что?!

– Мы оба не выговариваем «р», и кажется, что все время друг друга передразниваем.

– В самом деле.

– Лиза! – опять позвала старуха. – Ты все сделала? Хочешь опоздать в институт?! Ты здесь приготовила капусту, что-то у меня от нее голова разболелась. Ты, наверно, туда валерьянки налила?

Лиза хмыкнула:

– О боже! А родители за границей. Папу послали работать на год, а мы остались с бабушкой. Я и брат Вовка. Ну, я побежала. Пока!

Вечером она зашла снова. Длинноногая, в просторном халате она выглядела еще более худой. Поставив на стол раковину морского гребешка, она сказала:

– Это вам пепельница, дядь Леш. – «Дядь Леш» опять произнесла нарочито четко, скривив губы. – А почему вы так много курите? Вы нервный, да?

– Просто дурацкая привычка.

– А по-моему, курить легче, чем не курить. Когда люди курят, у них вроде руки заняты, и этим успокаивают нервы. А когда не курят, надо сдерживаться.

Алексей пожал плечами.

– Вот бабуля просто не вынимает папиросу изо рта. Она очень нервная. Вы заметили, она ведет настоящую войну с шумом.

– Заметил.

– А я для нее – громоотвод. На мне она разряжается. Но я уже привыкла… Бабуля через день работает в библиотеке уборщицей… Она смешная. Ее настольная книга – «Умное слово», сборник высказываний великих людей. О чем бы я ни заговорила, она сразу перебивает: «Извини! А вот Флобер сказал…». Обед начинает с компота. «В желудке, – говорит, – все встретится»… Раньше все время нас с Вовкой пичкала лекарствами. С утра, как просыпались, тащила таблетки. И залечила нас. У Вовки стал болеть желудок, а у меня – голова. Потом мама ей запретила… Вот, посмотрите, какую сегодня мне записку оставила. – Она достала из халата листок бумаги и прочитала: – «Лиза! Не выпей мои лекарства, не наступи на мышеловку, покорми Вовика, а мне свари кофейный напиток. Налей полтора стакана воды, насыпь две ложечки сахара, без верха, одну ложечку, без верха, кофейного напитка, потом вари, остуди и поставь вот сюда». Здесь стрелка.

Она рассмеялась.

– А вы, дядь Леш, работаете?

– Угу.

– Можно посмотреть? Вы обещали показать рисунки.

– Смотри! – Алексей протянул ей кипу набросков.

Она скинула туфли и, поджав ноги, села в кресло напротив. Некоторое время щелкала языком от восторга, потом, уткнув подбородок в скрещенные руки, смотрела, как Алексей рисовал. Потом старательно точила ему карандаши.

– А где вы жили до сих пор?

– На другой квартире. Среди музыкантов. Чуть не спятил от них.

– Расскажите!

– Надо мной жил один скрипач, а внизу – пианист. Скрипач пиликал с восьми утра и только начнет – пианист внизу тоже садится за инструмент. Скрипач громче возьмет – и пианист на полную катушку. Представляешь, как мне жилось между ними?

Она внимательно слушала, приоткрыв рот, улыбаясь одними глазами.

– Как-то пианист в час ночи сел за инструмент, я не вытерпел, спустился, показал ему кулак. «Это не я, – замахал он руками. – Зайдите, – говорит, – послушайте». Зашел я к нему, а под ним еще один чудак играет. «А я только ему подыгрываю, – говорит и подмигивает мне. – Чтобы насолить тому», – и показывает наверх, имея в виду скрипача.

Она вновь рассмеялась.

– У нас тоже жила одна певица. Появилась, вся разукрашенная, и сразу спрашивает: «У вас клопов нет? А тараканов?». Я ее чуть не отлупила… Она целыми днями крутила пластинки, заводила на полную мощность и подпевала. Правда, благодаря этой меломанке я теперь знаю наизусть несколько арий.

– Ого!

– Правда, правда… А где вы еще жили?

– Где? Много где! Однажды мне повезло. Один профессор уехал в командировку и оставил мне огромную дачу. У дома фонтан, фруктовый сад, яблок – хоть завались. На даче был камин, отличная библиотека, шкаф с тонкостенной посудой. В общем, я стал богачом. И не платил за это ни копейки, только за свет и воду. Меня как бы наняли охранять дачу. Надо было только поливать цветы и кормить собаку…

Она слушала с каким-то веселым плутовством, сощурив глаза и постукивая карандашом по зубам.

– А пес тот был жуткий баловень. Хозяйка меня наставляла: «Пожалуйста, молоко ему подогревайте, в сырую погоду выводите только на террасу». А я думал: черта с два! Будет есть все. И точно: дней пять воротил нос, потом все подряд лопал.

Лиза усмехнулась, пододвинулась ближе к Алексею.

– Как-то я решил пошутить: пригласил друзей и объявил им, что все это мне подвалило по наследству. Ох и пирушку мы закатили! А для чая я поставил на стол алюминиевые кружки. Приятели возмутились: «Вот, стоило тебе разбогатеть, сразу стал жмотом. Давай сюда сервиз!» – и лезут в шкаф. Я их отговариваю: «Это ж наше фамильное, нельзя!» – а они не слушают. Ну и, конечно, кокнули две чашки. Я обошел все комиссионки, приблизительно такие купил.

– А что было потом?

– Что было? Ясное дело, что! Вернулся профессор, и я снова стал бедным. А хозяйка меня ругала. И не столько за чашки, сколько за собаку. «Такой худенький стал», – говорила.

– А еще? Еще вы где-нибудь снимали?

– Снимал. Раз снял комнату, где окно выходило на лестничную клетку… на помойные ведра. Темнота была жуткая. Но я нарисовал на глухой стене солнце, и пальмы, и море… Посветлело.

Лиза поджала губы, усмехнулась.

– А однажды мне предложили целую квартиру на полгода, но… с двумя крокодилами в ванне. Платить было не надо. Хозяева еще собирались давать по тридцать рублей в месяц крокодилам на мясо… Но я отказался.

– Шутите?

– Нет, правда.

– А почему вы так много снимали комнат?

– Очень просто: разошелся с женой.

– А ваша жена, она была… Хотя нет. Не хочу о ней ничего знать. Лучше расскажите еще что-нибудь.

– Хватит. Сейчас все расскажу, а потом и рассказывать будет нечего.

– Когда иссякнете вы, начну рассказывать я, – в ее глазах так и забегали хитринки.

– Рассказывай сейчас, чего там!

– Я пошутила, мне нечего рассказывать. Со мной, как назло, никогда ничего не случается. Учусь, хожу в магазин, помогаю бабуле готовить, а Вовке – делать уроки… Иногда сижу в библиотеке, читаю. Библиотека – лучший институт, правда?

– Точно.

– Мне иногда кажется: то, что я учу, никому не нужно, – все так же шутливо продолжала она. – Педагог из меня не выйдет. Я даже Вовку воспитать не могу… Я вообще-то способная во многом, но ни в чем по-настоящему. И ничего-то у меня такого нет, – она сама над собой рассмеялась и с досады бросила на стол карандаш.

– Ну как это – ничего? Так не бывает. Жених у тебя, например, есть?

– Нет, – очень просто сказала она и улыбнулась. – Да все мои сверстники – идиоты. Только и знают – «эти джинсы купим, те продадим». Мне никто не нравится. И я – никому. Я же некрасивая. Бабуля, когда рассердится, говорит: «Ты такая чувырла, что уж лучше сидела бы дома и не показывалась на улице»…

Алексей посмотрел на нее. Она сидела, подперев щеки ладонями. Концы ее волос лежали на столе. Только сейчас Алексей заметил, что у нее красивые волосы цвета темного золота.

– Ерунду говорит твоя бабка! У тебя красивые волосы, фигура. А волосы – самое главное украшение женщины.

Она усмехнулась.

– Волосы, фигура! А лицо?! Да и фигура у меня подкачала. Ем, ем, а все без толку.

– Худая – это здорово, ничего ты не понимаешь!

– Вы много понимаете!.. Нет! Я не такой хотела бы быть. – Она отвернулась к окну, и глаза ее на минуту потухли, а на лице появилась детская мечтательность. – Я хотела бы, чтобы у меня была фигура как у Джины Лоллобриджиды, а лицо – как у Мишель Мерсье. Я хотела бы стать художницей модельером.

– Так стань! Давай я тебе помогу. Здесь главное – вкус, а он вроде у тебя есть. Халат по цвету – блеск.

– Лиза! – послышался голос старухи. – Куда подевалось мое «Умное слово»? Ты не брала?

– Не-ет! – крикнула Лиза и опять засмеялась. – Есть невозможные вещи. Научиться рисовать, или быстрее всех бегать, или стать красивой…

– Можно, все можно.

– Нет, нельзя… Я с детства такая. А вот подружка у меня была красивая. Она дружила со мной потому, что около меня была еще красивей. Мальчишки всегда носили ее портфель, по вечерам светили в ее окно фонариком… Мы играли в прятки – девчонки прячутся, а мальчишки найдут и целуют. Мы прятались в подвале, там было темно, и мальчишки всегда были недовольны, если попадалась я… Еще мы ставили спектакли: перегораживали комнату одеялом на бельевых прищепках. Это был занавес… Главные роли разбирали красивые девочки, а мне как уродине доставались разные старухи, официантки… В одном спектакле я играла несколько ролей – по десять раз переодевалась. Однажды мне достались роли дворника, старухи и рыцаря. И рыцарь должен был плакать. Я вспомнила, как меня мальчишки отталкивали, – разревелась, еле остановили.

Все это она рассказывала искренне, просто, беспечно. Казалось, некрасивость скорее забавляла ее, чем огорчала, и только глаза из весело-желтых становились влажно-медовыми. Но, может быть, это Алексею показалось – ведь, пока они болтали, стемнело.

– Мы с подружкой любили преподавательницу английского языка. Ходили к ней в гости, пили чай. Она рассказывала об Англии. Иногда мы заставали у нее нашего физика татарина. Мы ревновали ее и, чтобы ему насолить, не учили физику. А они потом поженились. Смешно, правда?.. В школе на вечерах меня тоже никогда не приглашали танцевать. Я всегда держала сумки подруг… Страшила – вот кто я!

Она рассмеялась. Встала, надела туфли и протанцевала что-то веселое, беззаботное, точно ее совсем не интересовала любовь, точно она для нее не созрела. Такого чистого существа Алексей еще никогда не встречал.