Текст книги "Фарги Падающая звезда (СИ)"
Автор книги: Лариса Куницына
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)
«Я знаю, знаю… Но это не то. Меня здесь любят, потому что я Фарги, потому что все здесь знают меня уже целую Вечность. Потому что я пою и играю на арфе, и изредка веселю друзей своими проделками. Меня любят, потому что здесь никто не умеет не любить. Я хочу другой любви. Я хочу зажигать её в душах тех существ, которых мы спасаем».
«Они ещё не способны любить, Фарги. Они слишком дремучи для этого благородного чувства».
Глаза принца снова сузились, и он мрачно взглянул на деда.
«А кто научит их этому? Скажи мне, кто? Мы приходим в их миры лишь на мгновение, больше, чтобы сразиться со Злом, чем чтобы породить Добро. Мы убиваем врага, учим своих союзников, как выжить, и бросаем их на произвол судьбы. Мы в гордом молчании проносимся мимо планет, где нет персонифицированного Зла, потому что там вроде бы не с кем бороться. Но там живут в злобе, предают друг друга, устраивают войны. Разве это меньшее Зло?»
«Ты хочешь сказать, что наше предназначение – убийство. Не смущайся. В чём-то ты прав. Так оно и есть. Мы убиваем врага и даём живущим в мирах шанс на лучшую жизнь. Если они не воспользуются им – это не наша вина. Мы выполняем своё предназначение. Мы не можем тратить время на терпеливое обучение этих существ любви. Нас ждут впереди новые битвы. Но не думай, что Светлые боги забывают об этих несчастных детях. В мире существуют и те, кто учит миру и любви. Это древняя и многочисленная каста воинов и духовных учителей. Они справляются со своей миссией, а мы должны выполнять свою».
«Кто сказал, какова моя миссия, дедушка? Я же говорю, что я не такой, как мои друзья, я не привержен к магии, я стремлюсь к любви, а не к священной ненависти. Я хочу пробуждать души, а не убивать демонов. По крайней мере, не только убивать демонов. И я готов потратить время тысяч и тысяч витков, чтоб пробудить хоть несколько душ».
«Я вижу, ты всё твёрдо решил. Но я надеюсь, что ты хотя бы подождёшь немного, хотя бы до Серебряного Гонга. Храмовый праздник без тебя будет не так хорош…»
«Дедушка, дедушка, – печально прозвенел голос Фарги. – Ну, как ты можешь обманывать меня? Ведь я-то знаю, что именно в Миг Серебряного Гонга наступит моё совершеннолетие, и отец сможет возложить на мою голову хрустальный венец. Я стану королём и уже никогда не смогу покинуть наш мир…»
«Кто сказал тебе, что мы скрыли подлинное время твоего рождения?»
«Крылья».
Старик тяжело опустился на ложе и взглянул на внука.
«Ты прав, Фарги. Я всё ещё надеялся удержать тебя здесь. Но видно пророчеству дано свершиться…»
«Пророчеству о моём вечном правлении?»
«Совсем о другом. В час, когда ты родился, все, кто был при этом, услышали хлопанье Крыльев, круживших над тобой. Это был великий знак, предвещавший тебе великую будущность. Твой отец объявил, что передаст тебе венец в миг твоего совершеннолетия, но я слышал что-то печальное в Дыхании нашего божества. И после, когда во дворце всё успокоилось, я пошёл к нему и спросил, что вызвало его грусть. Он сказал мне, что родившийся принц будет средоточием любви и мудрости, что он будет лучшим из всех рождённых в нашем мире. И именно поэтому нам придётся отдать его в качестве дани Светлым Богам. Ещё до своего совершеннолетия он покинет наш мир и навеки канет в путанице молодых миров. Его путь будет долгим и трудным, он изведает много скорбей, познает одиночество и горечь утрат. Он будет приносить себя в жертву не раз и не два, но сила Света снова и снова будет возрождать его к новому служению. Этой Звезде суждено упасть с нашего небосклона, но, низвергнувшись в бездну темноты и невежества, она принесёт туда свет и надежду. Так сказал мне Крылья… Потому я и назвал тебя Фарги – Падающая Звезда. Но я пытался обмануть богов и уговорил перенести день твоего рождения на более поздний срок».
«Но ведь ты сделал это из любви ко мне».
«Конечно. Нам всем будет не хватать тебя».
«Но, может, когда-нибудь я вернусь?»
«Никогда. Пусть боги будут милостивы к тебе, Фарги».
Тяжело опираясь на посох, старец поднялся и, в последний раз взглянув на внука, вышел. Юноша долго и печально смотрел ему вслед, потом взял с подставки широкий браслет боевого щита и надел его на руку. Подойдя к арфе, он отломил венчающий её маленький серебряный диск с голубой звездой. Сжав его в пальцах и окинув взглядом свою комнату, он вышел, чтоб уже никогда не возвращаться сюда.
Хрустальные ступени прощально звенели под его ногами. Он поднимался, чтоб ещё раз ощутить дыханье своего божества, знакомое ему с младенчества. Потом он долго стоял среди безмолвных колонн, и тёплый ветер гладил его лицо и развевал чёрные как ночь волосы. Он был ласков, как когда-то в раннем детстве, но в знакомом благоухании чувствовался горький аромат печали.
«Ради кого я покидаю тебя? – спросил он Крылья. – Смогут ли они заменить мне твою теплоту, или моё сердце затоскует от холода и одиночества, а потом и вовсе разобьётся об их злобу и непонимание? Может, я не раз ещё пожалею о своём выборе. Может… Но я знаю, что не мог решить иначе. Ты слишком щедро напоил мою душу любовью. Я должен поделиться ею с теми, кому её не хватает. И даже если я погибну, и буду погибать не раз и не два… Ведь я ухожу не ради себя, а ради тех, кому я могу помочь. Прощай, – он протянул руку и впервые ощутил пальцами сильное и упругое ответное прикосновение, от которого его тело и его душа наполнились светом и силой. – Прощай, Крылья… – прошептал он. – Я никогда не забуду тебя…»
«Я никогда не покину тебя», – услышал он в глубине сердца даже не голос, а лишь призрак голоса. И с этим обещанием покинул свой мир.
Я сняла медальон с крючка и легла, зажав его в руке. Взгляд тонул в черноте бархата. Темнота затягивала меня всё дальше. Я не могла думать, я медленно закрыла глаза, прислушиваясь к странному звуку, влекущему меня дальше по дороге воспоминаний. Я не знала, куда она заведёт меня, но мне вдруг показалась, что я вернулась сюда. Я медленно шла по светлым и пустым комнатам виллы. А, может, не шла, а летела, не касаясь пола. Было совсем тихо, а за окнами темнела ночь, похожая на чёрный бархат.
Я двигалась вперёд так, словно невидимое течение влекло меня. Я увидела Фарги в белой комнате. Он был таким как в тот день, когда я видела его в последний раз. Сейчас он лежал на белом плавно изогнутом ложе, похожем на то, мраморное, что я видела в его башне на Обмоне. Его ладонь покоилась на лбу, смуглые пальцы путались в чёрных волосах. Глаза с безысходной тоской смотрели в пустоту. Воздух был насыщен болью и отчаянием. И я чувствовала безграничную жалость к моему другу. И не только жалость. Я вдруг поняла, что никогда не испытывала раньше такой любви к нему. Мне хотелось помочь ему, защитить его, занять его место там, куда он должен был шагнуть, сделать за него то, на что он решился. Что он решил сделать? В моей душе взметнулось смятение. Что он решил сделать? Что?
Он медленно перевёл взгляд на меня, и моё сердце сжалось, когда я увидела его глаза, ослепительно прекрасные и безумно печальные.
– Умирать всегда страшно, – тихо произнёс он. – Но иногда главным в жизни становится конец. Я не говорю, что я должен это сделать. Я скажу так: мне придётся.
Он поднял руку и указал мне на окно, за которым царила непроглядная темень.
– Смотри, – прошептал он. – Я не хочу быть один, когда это случится.
Я покорно взглянула в окно, и темнота снова затянула меня. Я летела в неё, как в пропасть, пока не поняла, что стою в холоде, прижимаясь спиной к ледяному камню. Медленно проступили вокруг очертания предметов, и я увидела знакомый каменный мешок Храма. Чадящие факелы разгорались всё ярче, освещая гладкие чёрные стены и матово поблескивающий Х-образный крест, спущенный на цепях до самого пола.
Нудное пение киотитских жрецов проникло в тишину этого склепа, и я увидела процессию. В тёмных накидках, покачивая тонкими руками, они вошли и замерли вдоль стен по пять с каждой стороны. Последние из них внесли ковчег и опустили его на пол перед крестом. И, наконец, появился главный жрец в синей развивающейся мантии. С ним шёл человек. Я узнала Фарги, хоть его чёрные блестящие волосы были коротко острижены, тело обтягивала блестящая чёрная кожа костюма. В тот момент он был очень похож на того юного Фарги, принца Обмоны. Исхудавший до мальчишеской хрупкости, с высокими запавшими скулами и невероятно большими чёрными глазами, он ничуть не походил на того Фарги, которого я знала когда-то. Окинув помещение мрачным взглядом, он на мгновение задержал его на кресте, а потом повернулся к главному жрецу.
– Я готов, – резко произнёс он.
Киотит что-то сказал, и Фарги расстегнул куртку с серебряными эполетами, снял её и бросил в угол к стене. Потом подошёл к кресту и встал к нему спиной. Двое жрецов пристегнули его руки и ноги железными скобами с шипами внутри. Он скрипнул зубами и молча посмотрел на жреца. Пока киотиты обматывали его талию цепью, он сохранял мрачную решимость на лице. Потом крест пошатнулся и двинулся вверх. Фарги поднял голову и посмотрел на приближающийся потолок.
Наконец движение замерло в той точке, где точно за его спиной оказался символ Зуна. Гнетущая тишина нависла в зале. Она была насыщена какой-то зловещей торжественностью. Те же двое жрецов беззвучно извлекли из-под накидок магические плети. Главный жрец что-то прогудел, и они взмахнули своими орудиями. Тело на кресте содрогнулось, и на коже появились кровавые рубцы.
Главный Жрец закрыл свои круглые глаза и проник в сознание распятого пришельца. Он погрузился во тьму, затопившую его душу, освещаемую призрачными вспышками огня и ледяными бликами. Он чувствовал боль и ненависть, стыд и жажду мести. Он погружался всё глубже и видел большой дом, полыхающий пожаром. Он видел два обугленных трупа на мостовой, навсегда отразившиеся в заполненных слезами глазах мальчишки. Он видел холодную улицу и запертые двери, холод, мрак и безнадежность… Он видел мужчину, взявшего мальчика за руку и отведшего его в свой притон. Он ощущал его боль и чувство несмываемого позора, страх и безнадежность. И ненависть, затопляющую всё. Ненависть ко всем, мужчинам и женщинам, соплеменникам и чужакам. Ненависть, питающую жажду мести, неискоренимую и огромную, ненависть, превращающую жизнь в кошмар, вызывающую сладостные видения изувеченных и мёртвых врагов, ненависть, убивающую страх и побуждающую к действию, к подвигу во имя мести, к злодейству ради неё.
Жрец открыл глаза и дал своим собратьям знак прекратить экзекуцию.
И едва человек на кресте сумел справиться с болью, он взглянул на киотита, вложив в свой взгляд такой заряд злобы, что последние сомнения отпали.
Подойдя к ковчегу, жрец воздел свои похожие на ветви мёртвого дерева руки и запел. К его голосу присоединились голоса остальных. Они пели гимн великому властителю Кусирата, который должен однажды вернуться в свой мир, наперекор проклятию, наложенному на него хрустальным рыцарем Голубой Кометы.
Пение длилось долго, и жертва, висевшая на кресте, всё чаще поглядывала на свои окровавленные руки. Нетерпение человека росло, и ни капли священного трепета не отражалось в его взгляде. Ему надоело, он жаждал действия.
Жрецы замолчали. Тишина снова воцарилась в зале. Жрец долго и пристально смотрел в чёрные, окружённые тенями глаза жертвенного агнца. Затем он начал ритуал. Пять заклинаний на неизвестном ему языке он произнёс, тщательно выговаривая каждый звук. И, наконец, из ковчега медленно зазмеился серый дымок. Он медленно поднимался вверх и как голодная змея струился в сторону своей жертвы. Человек молча следил за его движением, и когда тот приблизился к нему, невольно втянул живот так, что под кожей проступили обтянутые рёбра. На мгновение зажмурившись, он открыл глаза и снова взглянул на своего врага. Набрав в лёгкие побольше воздуха, он откинул голову и хрустальным голосом пропел первую фразу ключевого заклинания. Жрецы обратились в слух, пытаясь на всякий случай запомнить отсутствующую у них часть ритуала. Он опустил голову и тихо, нараспев произнёс несколько слов, после чего дымок медленно влился в него. Белый свет вспыхнул в его теле в районе солнечного сплетения. Его тело выгнулось от нестерпимой боли, вены вздулись от напряжения и из груди вырвался сдавленный стон. Белый огонь медленно заструился по нервам, заполняя сиянием всё его тело, каждый уголок. Серебристой сетью просвечивал он сквозь кожу и медленно угасал. Человек на кресте расслабился и обвис, как мёртвый. Жрецы с нетерпением ждали, боясь нарушить тишину.
Он медленно поднял голову и взглянул на них. Голубые огни плясали в его огромных глазах. Он чуть усмехнулся и вполголоса прошептал Слово Власти, закончившее ритуал и заключившее его врага в непроницаемый кокон звёздной энергии.
Мягким и нежным голосом Фарги произнёс небольшое заклинание, и Зуна вспыхнула голубым огнём за его спиной, скобы, звякнув, отскочили от креста и оставленные ими раны мгновенно затянулись. Распутав цепь на поясе, он скользнул вниз и легко приземлился на каменный пол, с торжествующей усмешкой глядя на Жрецов. Они ждали. Главный жрец попытался открыть рот, но Фарги остановил его повелительным жестом. Подойдя к стене, он поднял куртку и вспомнил об Эдди, жизнь и ненависть которого он использовал во имя своей победы. Это была не та куртка, что он брал у него. Та уже давно висела на нём, как на вешалке. Великая цель требует жертв, что значат несколько потерянных килограммов, если ты возложил на алтарь жизнь? Но куртку и брюки пришлось заказать новые, размера на два меньше. Завтра они уже будут не нужны. А пока…
Он надел куртку и с треском застегнул «молнию». Потом опустил руку в карман и достал из него широкий прозрачный браслет. Надев его на кисть, он пошевелил пальцами, проверяя, хорошо ли подошли контакты на внутренней стороне, и обернулся. Он не любил убивать, но иногда это было необходимо. Эти киотиты были не просто магами, они были жестокими убийцами, они хранили тайны дьявольских заклятий и тайком совершали в своем Храме кровавые ритуалы. Они слышали ключевое заклинание. И они были далеко не так беспомощны, как могло показаться.
Фарги сжал руку в кулак, и тут же на тыльной стороне его ладони расцвёл хрустальный цветок. Длинные лепестки смертоносной ромашки удлинились и сомкнулись, образуя рифлёный диск, окружённый блистающими зубцами лезвий.
Главный жрец издал вопль ужаса и гнева. Он, должно быть, знал о боевом щите Сэнгра, которого здесь называли Хрустальным Рыцарем.
Пусть так. Фарги не любил убивать безоружных. Он лишь усмехнулся, увидев магические жезлы в руках киотитов. Первый же огненный луч, посланный в его сторону, он отразил щитом с такой точностью, что тот, вернувшись, поразил жреца, пустившего его. Короткий взмах, и другой киотит рухнул на пол, разрубленный пополам. Кровь его зашипела на зубцах, и щит сверкающим диском пробил мерцающую защиту третьего.
С лёгкостью и изяществом смерча Фарги закружил по каменному мешку, ускользая от молний, огненных стрел и обжигающих брызг кипящего камня. Отшвыривая с пути тёмных тварей, которых выпустили на него киотиты, он продолжал собирать свою кровавую жатву. Смертный, даже если он маг, не может устоять перед оружием, выкованным звёздным светом для уничтожения демонов Тьмы. Жрецы падали один за другим, пытаясь защититься и напасть. Самого главного из них он настиг уже в соседнем зале возле одной из колонн. Он замер на несколько мгновений, позволяя киотиту произнести до конца заклятие смерти, и почувствовал на коже ледяное дыхание, которое умчалось прочь, не причинив ему вреда. После этого он последний раз взмахнул щитом и разжал пальцы. Щит тут же исчез, превратившись в странное украшение, а кровь киотитских жрецов дождём упала на каменный пол.
– Последнее лекарство – огонь, последняя хитрость – меч, – произнёс Фарги, глядя на поверженного врага. Потом замер, прислушиваясь к себе. Кусирата бился, стонал, рычал и пытался разбить своё узилище, но оно было крепко. Тысячи и тысячи лет оно было местом заточения хитрого и злобного Лесукла, шестипалого демона. Каких только уловок не испробовал он, чтоб вырваться на волю и растерзать своего тюремщика, но на деле лишь учил его искусству удерживать Зло в узде.
Фарги усмехнулся. Давно уже нет бедного Лесукла, но, к счастью, есть вещи, которые не забываются, сколько б раз смерть ни ломала твоё тело, сколько б раз жизнь снова не распускалась в нём жемчужным лотосом. У Кусирата не было шансов. Он был побеждён…
Фарги вернулся домой, на виллу, в тихий, светлый дом, который он создавал годами, как фрески на монастырских стенах. Там никого не было. Его друзья являлись сюда без приглашения, но сегодня они были слишком заняты. Он и сам не знал, хотел бы он, чтоб они были этой ночью с ним или нет. С одной стороны, проститься с теми, кто стал так дорог тебе за эти годы, о ком ты уже привык думать, как о части себя… Он усмехнулся, представив последний свой пир в кругу друзей перед питием цикуты. Наверно, это было бы неплохо… Но, с другой стороны, ему не хотелось ничего объяснять и видеть их глаза, когда он скажет им, что задумал. В глубине души он испытывал чувство вины за то, что покидает их. Сама мысль о том, как они останутся без него, обжигала болью. И как он будет без них. И кроме всего прочего, ему нужно было приготовиться к утру. Осталось совсем не так много времени.
Для начала он стащил с себя опостылевший костюм из чёрной кожи и с наслаждением затолкал его в испуганно пискнувший утилизатор. Потом долго стоял под душем, смывая с себя не столько грязь, сколько чужие воспоминания, жёгшие его огнём. Надев белый комбинезон, ставший слишком просторным, потуже затянул пояс и пошёл в белую комнату, где любил сидеть один, глядя на стены, похожие на чистые листы, на яркие соцветия экзотических растений, стоявших в углах в изящных вазонах. Именно там ему приходили в голову самые интересные идеи.
Устроившись на удобном ложе, точно повторяющем изгибы тела, он какое-то время смотрел в окно, но темнота опротивела ему за последние недели. Откинувшись на спину и закинув руки за голову, он взглянул на девственно чистый потолок.
Он не чувствовал ни печали, ни отчаяния. Это казалось странным. Сколько раз он прокручивал про себя сценарий этой ночи, и каждый раз получалось слишком тоскливо. На ум приходили слова Бейлакани:
О ночь одиночества! Ночь, пощади!
Я брошен. Закован я… Тьма впереди…
О ночь, если даже ты жизнь, – уходи.
О, утро! Пусть гибель ты – вспыхни! Приди!
Но всё было иначе. Он был рад тому, что у него есть впереди несколько часов. У него было время вспомнить эту свою жизнь. Что ни говори, а она удалась. И впервые ему повезло уйти первым, не оплакивая и не хороня. Трое мальчишек, таких разных, таких неподатливых сперва, но как они расцвели в его руках, какой силы, какого ума набрались. И как много радости они ему дали… Жаль их оставлять, но пора им самим становиться на крыло. А ему – на покой. И в этой жизни он пожил уже достаточно. А достаточно ли? Он покачал головой. Счастья не бывает достаточно. Так можно было бы жить ещё годы, столетия…
Но не стоит о грустном… Он прислушался и заметил, что его узник притих. Что-то задумал? Конечно, не устал. Фарги закрыл глаза и сосредоточился. Так оно и есть. Полыхающие синим пламенем письмена выстраивались во что-то вроде тарана. Неплохо, одобрительно подумал он, но уже было. Он представил себе прозрачную ледяную руку, с тонких нежных пальцев которой вспорхнула бабочка с алыми крыльями. Она закружилась в лёгком танце, облетая зловещие руны, и с её крыльев посыпалась золотистая пыльца, от которой кривые знаки сжимались и растекались кипящими лужицами, пока не исчезли совсем. Кусирата гневно завопил и снова заметался, пытаясь пробить мерцающие стенки кокона. Фарги провёл рукой по лбу и посмотрел на пальцы. Они блестели от пота. Он резко сел и обхватил колени руками.
Что-то его тревожило. Какая-то странность, неувязка, которая не давала радоваться победе. Он почему-то не был уверен в успехе. Может, дело было в том, что неудача до него постигла Сэнгра, а тот был великим кудесником, почти как отец Фарги. Но Сэнгру не удалось уничтожить Кусирата, и тот, потеряв телесную оболочку, всё равно на многие тысячелетия остался проклятием Киоты. Кусирата был сильным и опасным противником, а Фарги не был магом в том смысле, как понимали это слово на его родной планете. Он никогда толком не вникал в тонкости обряда, сперва считая, что, став королём, всё равно никогда не покинет планету, а потом, решив уйти, думал, что, оставляя свою родину, он отказывается и от выполнения миссии, возложенной на неё. И вот всё же пришлось…
Он, кажется, всё вспомнил правильно, и ритуал привёл к ожидаемому результату. Но, может, что-то он всё-таки упустил? Но Сэнгр ничего упустить не мог. И всё же эта тварь всё ещё существует… Или это случайность? У него не было времени искать истину. Он пытался, но сумел восстановить по крупицам только сам обряд, и то, что должны предпринять жрецы, чтоб убедиться в том, что он подходит им. И больше ничего. Ничего, что подсказало бы ему, в чём ошибся Сэнгр, и как ему самому избежать этой ошибки…
Он провёл рукой по волосам. Ему так и не удалось привыкнуть к новой причёске. Глупость конечно, но как-то не хотелось умирать таким измождённым, да ещё остриженным… хотя, какая разница?
Он снова попытался продумать всё, что сумел вспомнить об обряде. Кусирата уныло подвывал где-то в глубине его существа. Вряд ли неудача лишила его решимости вырваться, но сил явно поубавила. Пусть помается… Он снова перетряс всё, касающееся ритуала, продумал все соответствия. Вроде, всё было как надо. Нудный и безнадежный вой демона тоже подтверждал, что он хозяин положения. И всё же…
Фарги поднялся и подошёл к окну, теребя висящий на цепочке медальон. Прикосновение к древнему металлу успокаивало. Если б удалось отыскать ту хорошенькую хрупкую бергару… Бергара могла знать об этом ритуале. Но в том-то и дело, что он не знал, где она теперь, и знает ли она, что она на самом деле Воин. Воспоминания о прошлой жизни возвращаются не вдруг. Для этого нужно долгое время. В тот раз, когда она была на Киоте, ещё и намёка не было на пробуждение. Прямолинейность земных лозунгов, отличный тренинг, высокий интеллект, бездна женственности и обаяния, небрежно засунутых в форменный комбинезон… Было конечно кое-что ещё, едва уловимое, как аромат старого вина, как прозрачный блик на полотне великого мастера, как нежный отзвук слишком туго натянутой струны. Это что-то и подсказало ему правду, а там, только загляни за звёздный занавес, и вот она во всей красе, с золотистой гривой, громким смехом амазонки, и великолепным семисветным антом… Она могла бы знать. Но её нет. И нет времени.
Фарги присел на подоконник и обернулся к белой стене. Времени действительно не оставалось. И нет шанса, что можно будет найти решение, которое не пришло за столько дней. Стоит ли мучить себя бесплодными поисками, тратя последние драгоценные часы жизни? Может, и стоило, но ему не хотелось. Лучше было провести это время с друзьями, с Диной, с мальчишками Джона. С хорошенькой резковатой бергарой, с Крисом Джорданом, пожалуй, единственным человеком в этой жизни, с которым можно было говорить обо всём без утайки, с забитым волчонком Эдди, и ещё со многими хотел бы он перекинуться хоть парой слов. На встречи времени уже не оставалось, но было достаточно, чтоб вспомнить о них, о разговорах, о потасовках, о приключениях. Да мало ли о чём…
И он вспоминал, с блаженным чувством ощущая, как его душа прощается с ними со всеми, прощается беспечально и светло, быть может, в надежде на новую встречу. Конечно, это не по правилам, но плевать ему на правила. Он всегда делал только то, что хотел. Или почти всегда.
Он смотрел на белую стену. Это был лучший способ увидеть новую картину. Пустота требует заполнения. Его мечты, желания, просто настроение всегда выплескивались видением на этот белоснежный экран. А теперь ему хотелось когда-нибудь вернуться. Хотелось так сильно, что он поверил в то, что вернётся. И внезапная вспышка озарила то, что подходило под настроение именно сейчас. Да! Именно так и нужно проститься с ними…
Соскочив с подоконника, он вышел из комнаты и по анфиладе сияющих дневным светом комнат и залов прошёл в студию. Развернув кресло перед монитором, он быстро застучал по клавишам, потом настроил объектив ментоскопа и, откинувшись в кресле, закрыл глаза. Мягкая голубизна переливалась перед его глазами, и он погружался в её прохладную чистоту, отыскивая всё новые и новые оттенки, заставляя её дышать, нежиться, светиться. Чем дальше он уходил в её глубину, тем более великолепные дали открывались ему, душа его пела от восторга, и чем громче она пела, тем богаче становилась палитра оттенков, тем чище и глубже они сияли. Ему казалось, что ещё никогда он не достигал такого совершенства цвета. Но в следующий момент он ощутил тревогу. Мгновенно нажав фиксирующую клавишу, он переключился на другой уровень сознания.
Кусирата подозрительно копошился в своей клетке. Заглянув туда, Фарги едва не покрылся холодным потом. Ладони, по крайней мере, вспотели. Быстро поднявшись, он выскочил из студии и помчался в спальню. Браслет боевого щита всё ещё лежал на тумбочке возле кровати. Натянув его на руку, он привычным движением распустил «оперение» и, развернув диск, поймал им луч света от небольшого ночника, горевшего здесь, скорее, по его прихоти, чем по необходимости. Световой зайчик, маленький, слабый и рыжеватый прыгнул ему в глаза и тут же распахнулся роскошным веером огненного зарева. Ещё мгновение, и Фарги почувствовал себя стоящим на пульсирующей поверхности внутри кокона. Щит был в его руке. Он шагнул к Кусирате, занятому своими приготовлениями. Легко развернувшись вокруг своей оси, Фарги ударил демона по тёмному кожистому затылку. Из глубокой раны тут же брызнула чёрная кровь, но её края тут же сомкнулись, не оставив и следа от удара.
Кусирата с рёвом обернулся, и огромная толстая лапа с когтями просвистела в наэлектризованном пространстве. Отклонившись в сторону, Фарги нанёс стремительный удар. Конечность отлетела в сторону, но тут же попыталась вцепиться ему в ногу, в то время как на её месте уже отросла новая. Скривив губы в холодной усмешке, Фарги шевельнул пальцами свободной руки, ощутив на них знакомое жжение, и, не глядя, швырнул огненную стрелу в отрубленную лапу, одновременно отражая новый удар щитом. Кусирата навалился на него всей мощью своего огромного тела, но Фарги выскользнул из-под него и зубцами распорол ему бок. Захрипев, демон развернулся, и это было его ошибкой. Молнией метнувшись мимо него, Фарги подлетел к светящейся пентаграмме и смерчем закружился по ней. Кусирата взвыл и ринулся к нему, но стремительно свистящий щит не давал ему приблизиться. Демону оставалось с неистовой злобой взирать, как голубой со звёздными вкраплениями столб закручивающейся в узкую воронку энергии уничтожает его работу. Пентаграмма гасла и исчезала на глазах, словно этот сияющий смерч вытягивал из неё магическую энергию. Так оно и было, потому что Кусирата чувствовал, как его силы уходят. Наконец он с яростным воем повалился на обжигающую поверхность кокона и затих. А смерч постепенно вытянулся и умчался ввысь.
Фарги глубоко вздохнул и открыл глаза. «Большой, а глупый… – устало подумал он. – И к тому же поддаётся внушению. Или, может, отупел от долгого бездействия?» Он лежал на постели, вконец обессиливший. Ледяные руки не чувствовали прикосновений. Он даже не был уверен, что не выронил браслет. С трудом приподнявшись, он взглянул на ладонь. Браслет был на месте. Тяжело встав, Фарги вышел. Оружие нужно было запереть в хранилище. Кстати, это ещё одна гарантия его возвращения. Пока он ходил туда, усталость потихоньку схлынула. Что-что, а быстро восстанавливаться он всегда умел.
Подойдя к компьютеру в студии, он посмотрел на экран и улыбнулся. Этот нежно-голубой фон действительно был шедевром. Сев за рабочий терминал, он какое-то время любовался нежным свечением прозрачной лазури, а потом его пальцы снова заплясали по клавишам, подбирая гамму сочного вороного цвета. Он нашёл то, что нужно, и успел оформить обрамление центральной фигуры. Его рука потянулась к планшету ментоскопа и замерла. Он сразу заметил перемену в освещении, он же был художником. Подняв голову, он какое-то время смотрел на алый луч рассвета, скользнувший в окно. «Вот и всё, – шепнуло ему что-то внутри. – Пора…»
Он выключил компьютер, аккуратно поставил на место кресло и последний раз огляделся по сторонам. Здесь всё было в порядке. Он вышел и направился к выходу на террасу. Взгляд его то и дело задерживался на картинах, на каких-то вещах, и стремительно всплывающие в памяти воспоминания сменяли одно другое. Какой-то отчаянный протест вспыхнул и опал в душе.
Он вышел в сад и остановился на небольшой лужайке. Вокруг пели птицы и покачивались от ветерка бутоны цветов. Он чувствовал прохладу утра, ароматы растений, видел росу на траве. Утро было ясным и спокойным. Оно было поистине чудесным. Фарги, не мигая, смотрел на поднимающееся солнце, чувствуя, как вливается в него свежесть этого утра, первое тепло лучей, птичий щебет. Он медленно вдыхал, втягивая в себя через поры кожи энергию небес и силы земли, этой огромной планеты с почти неистраченным положительным потенциалом. Он старался слиться с этим миром, прочувствовать его до конца. И ощутить свет. Не тепло, не раздражающую роговицу глаз яркость, а именно свет, звёздную энергию, реальную и упругую. Он развёл руки и развернул ладони к встающему светилу. Вскоре мягкая тяжесть легла на них, и он узнал это сопротивление супервещества. Снова вдохнув, он прикрыл глаза и вывел первую протяжную ноту древнего заклинания. Она зазвучала в тишине, и он заметил, как смолкли птицы, стих лёгкий ветер в ветвях деревьев. Значит, всё шло как надо. Он продолжал петь, медленно поднимая веки. Солнечные лучи струились ему в лицо и осторожно гладили тело, пронизывая белую ткань комбинезона. Его голос поднимался всё выше, и ему казалось, что и сам он поднимается вслед за ним, вливаясь в небо по широким гибким лучам. Но это была ненужная иллюзия. Не он должен следовать за светом, а свет должен подчиняться ему. Он добавил повелительной интонации и увидел, как лучи фокусируются перед его глазами, сплетаясь в яркий прозрачный клинок. Острый прямой меч Света постепенно оформлялся перед ним. Фарги продолжал петь, следя за процессом и мысленно исправляя его изъяны. Клинок должен быть безупречен, и прихотливым взглядом мастера он снова и снова сглаживал едва заметные шероховатости, прояснял почти неуловимые замутнения в хрустальном веществе света. И, наконец, остановился, удовлетворенно глядя на изумительной чистоты радужное лезвие с крохотной ясной звездой на острие. Его голос замер на невероятно высокой ноте, и он раскинул руки, приглашая клинок в свою грудь.
