Текст книги "Сделано в Японии"

Автор книги: Кунио Каминаси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Глава четвертая

Русских у нас убивают мало. Конечно, больше, чем в других префектурах – на Хонсю, скажем, или на Кюсю, но все – таки не очень много. Чаще они сами себя убивают. Не в том смысле, что русский валит русского, как пишут в наших газетах, за «сегмент рынка сбыта краба», а в том, что им, русским то есть, уж больно свойственны суицидальные настроения и самоубийственные наклонности. В том же Отару каждый год до двух десятков утопленников набирается. Причем не от безысходной любви или тошнотворной нищеты наши ближайшие соседи с жизнью расстаются (это все Достоевский с Крамским придумали) – нет, все по дурости и отвязанности какой-то гипертрофированной. Покупают себе подержанные машины, и так как без японских прав на наших улицах иностранцам ездить запрещено, то обкатывают они свои покупки прямо в порту на пирсах – причалах. А до обкатки, понятное дело, в городе они обмывку своего приобретения осуществляют. Как морячки с рыбачками умеют обмывать покупки – хоть купленную за двести тысяч иен потрепанную «тойоту», хоть поганенький набор разноцветных китайских фломастеров, взятый в стоиеновом магазине, – известно всем нам давно. Садятся они в «обмытом» состоянии в «обмытую» машинку начинают гонять на ней по причальным сооружениям, воображая себя суперраллистами или еще кем, ну и кое – кто не рассчитывает тормозной путь и плюхается прямо в вечно холодные и равнодушные воды Японского моря. Тонут при этом целыми группами – по четыре – пять человек, полным салоном. Если в одиночку катаются, то чаше из затопленных машин выбираются, а когда впятером в них сидят, то поди там под темной водой разберись как и что.

А что до убийств, то это дело у нас относительно редкое, и потому мой визит в Отару не совпал ни с какими прочими моими обязанностями по другим «мокрым» делам, за которые я в нашем отделе отвечаю. Когда руки развязаны и есть возможность сконцентрироваться только на одном деле, работается веселее и радостнее. По крайней мере, я всегда могу досконально разобраться не только в сути главного вопроса, но и во всем том, что его окружает. Во мне с детства живет маленький, скромненький паучок обстоятельности и энциклопедизма, который вечно стремится сплести вокруг любого, пускай даже самого плевого факта сплошную паутину из дополнительной информации, которая иногда заставляет усомниться в простоте данного дела. Вот и теперь я ехал в Саппоро переполненным именно этим моим «паучьим» чувством и за полтора часа дороги по телефону успел обзвонить пол – управления, раздав всем сержантам по заданию.

Главное сейчас было получить полные сводки по кражам аксессуаров и барахла из салонов машин, а заодно – и по угонам. Я этим вопросом никогда не занимался, и только от Накагавы – нашего лейтенанта, отвечающего за «автомобильные» проступки русских, – знал, что если рыбачки что и угоняют, то это все больше велосипеды – они у нас повсюду расставлены и разбросаны. Что касается машин, то случаи с угонами были и есть, но почти все они – по пьяни и неразумению. Я не слышал, чтобы кто-то когда-то крал машину, чтобы, скажем, ее перепродать здесь же, в Японии, японским барыгам или же загрузить на судно и вывезти для продажи на Сахалин или во Владивосток. В основном русские угоняют их, только чтобы покататься, а потом бросить в каком-нибудь из темных припортовых переулков. Во мне не без оснований зудело опасение по поводу того, что у нас заберут дело Ищенко дорожные службы, потому что дело здесь попахивало элементарным столкновением неравных интересов жалкого русского воришки и наших солидных угонщиков. Если это так, то мне придется все бразды контроля и правления передать суровым дорожникам, а самому оставаться на подхвате. С одной стороны, кобыле значительно легче, с другой – с бабой на возу все – таки приятнее, чем одному.

В управление я приехал уже после шести. Нисио, как всегда, торчал на месте, а вот из остальных ребят остался только Накагава, которого я попросил задержаться. Разговор с шефом было коротким, поскольку мы вдоволь наговорились по мобильнику, да кроме того, хитрый лис, я уверен, успел подраспотрошить Ивахару, а вот на Накагаву я насел основательно. По его данным выходило, что автомобильные кражи – дело для русских гостей в наших портах привычное. За год по Хоккайдо набирается около сотни бедолаг, взламывающих, а то и просто забирающихся в оставленные бестолковыми, непугаными хозяевами незапертые салоны «тойот» и «хонд», и выковыривающих с корнем проигрыватели для компакт – дисков, навигационные модули и всю прочую дребедень, без которой все японцы спокойно жили и с аппетитом кушали всего каких-нибудь десять – пятнадцать лет назад. По документам Накагавы выходило, что покойный Ишенко в цепкие когти нашего самого справедливого в мире правосудия не попадал, да и основная статистика по таким кражам приходилась не на благословенный Отару а на забытый богом и солнцем Северный Вакканай, где уже несколько лет русские творят беспредел, на который местные власти вынуждены закрывать глаза, убеждая себя и овечье население в том, что все – таки от русских контрабандных крабов город получает больше, чем теряет от мелких краж и крупных драк.

– А по угонам у тебя что? – спросил я Накагаву.

– По каким угонам? – Накагава весь как-то передернулся при слове «угон», давая мне понять, что его клиентура – сошки мелкие и в такие серьезные дела не полезут.

– Ну русские машины в портах угоняют?

– Вот здесь все случаи за последние двенадцать месяцев. – Накагава ткнул пальцем в тонкую пачку копий протоколов.

– Тут все по мелочи: «сивики», «короллы», «фамилии». Поматросили – и бросили. – Я пробежался по протоколам угонов «с целью покататься». – А что-нибудь типа, скажем, «паджеро» или «лэнд – крузера» они не берут? Как насчет таких машин?

– Ха! – прыснул Накагава. – Они, может, и взяли бы «паджеро», но кто же им его даст?

– А что, они у хозяев всегда разрешение спрашивают?

– Да нет, я не в том смысле.

– А в каком?

– Ну вот, например, две недели назад в Абасири двое русских «мазду – фамилию» угнали. Покататься им после бани захотелось.

– И?

– Ну что такое «мазда – фамилия» с точки зрения угонщика?

– Что такое «мазда – фамилия» с точки зрения угонщика?

– Да фигня! – Накагава настолько самоуверенно это произнес, что меня потянуло поинтересоваться у него на предмет того, не пробовал ли он сам случайно уводить у законопослушных провинциальных обывателей эти расхожие «мазды – фамилии».

– То есть машина дешевая и угнать ее легко, да?

– Именно! Противоугонное устройство элементарное, салон можно открыть ногтем.

– А в этом случае в Момбецу они чем открыли?

– В Момбецу ножом. А вообще мои клиенты себя особо не утруждают. Чаще всего просто стекло боковое бьют…

– Не жалеют добра, значит?

– А чего им его жалеть? Не на продажу ведь воруют. Покатаются – бросят…

– А «паджеро»?

– «Паджеро» разные бывают. Вас, Минамото-сан, какой именно «паджеро» интересует?

– Например, «челленджер».

– «Челленджер» – тачка серьезная. Если противоугонку на заказ ставили, то открыть проблематично. Но опять же, если мы о русских говорим, чего им с замком возиться? Стекло или боковое, или заднее высадят – и катайся на здоровье.

– А наши люди «паджеро» часто угоняют?

– Японцы?

– Да, японцы.

– Это я не знаю. Конкретно не знаю. Слышал только, что сейчас намного чаще. Но точных данных у меня нет.

– Все у дорожников, да?

– Да, на третьем. Кстати, там ведь теперь наш Канеко работает. Если вам так интересно, вы его спросите. Он, я думаю, расскажет.

Проблема внутренней субординации и профессиональной взаимопомощи для нас вопрос номер один. Весь наш полицейский аппарат – не только наше хоккайдское управление, а вообще вся японская полиция – обладает такой информативной мощью, что как с организованной, так и с не очень организованной преступностью можно было бы покончить за пару лет, если бы не пресловутая изолированность и конкуренция внутри наших разобщенных структур. На словах-то «мы все как один, и недалек тот час», а как до дела дойдет – так каждый сам за себя, и наши синтоистские боги – против всех. Хуже, говорят, только у вояк. То, что они по конституции не могут армией называться, у них такой комплекс выработало, что все рода войск друг друга на дух не переносят. Причем были бы действительно рода, а то пехота, которая в силу нашего островного положения в случае чего только на родной земле драться сможет, малочисленные летчики – пилоты, время от времени по ошибке роняющие боезапас на дома для престарелых, да скромненькая флотилия на три минуты морского боя с северными корейцами или китайцами. Ан нет, коснись какой информации, так наземные ребята ею никогда ни с моряками, ни с авиаторами не поделятся, а те, в свою очередь, тоже.

Мы же от наших славных, но хлипких, способных только на разгребание завалов после землетрясений и лепку горок и дворцов из снега для традиционных саппоровских снежных фестивалей сил национальной самообороны ушли недалеко. Колоссальные базы данных по преступным группировкам и прочей нечисти у нас, несмотря на компьютерную продвинутость и лицемерные указания сверху в единую систему до сих пор не объединены. Есть, конечно, какая-то незначительная часть информации для общего пользования, но отнюдь не вся. Каждый отдел тянет одеяло на себя и хочет быть единственным держателем тех или иных данных, чтобы всех его работников распирало от гордости и значимости своей скопидомской деятельности и чтобы другие отделы не покушались на такие же профессиональные высоты. Элементарным паролем баррикадируют доступ в свою локальную сеть – и сливай воду! Отчего это происходит в нашем на первый взгляд монолитном и гомогенном японском обществе, изнутри понять трудно. Снаружи же тот же Ганин объясняет это изначальной, подспудной и неотвратимой тягой человеческого существа к стяжательству и рвачеству. На культурном уровне эти низменные страсти реализуются нами в основном в магазинах, когда через набивание супермаркетовских корзин мы исполняем свои глубинные, подсознательные желания приобретать и накапливать. На уровне некультурном все это трансформируется в стремление присвоить себе что-нибудь чужое, или, как сказал бы не любящий экивоков Ганин, «спереть», «стибрить», а то и еще чего покруче, что бестолковый Сома записал бы в протокол как «с – женский – половой – орган – ить». А профессиональный уровень оказывается аккурат посередине между бытовым – культурным и криминальным – бескультурным. Этакая пограничная субстанция, заставляющая нас всех постоянно строить хорошую мину при плохой игре и наивные глаза при расчетливой подлости. Работа – какая бы она ни была – толкает нас на раздвоение нашей часто и без того уже раздвоенной семьей и школой личности: свои слабо контролируемые животные инстинкты покорения и завоевания мы реализуем в якобы роскошном супермаркете свободного рынка, на деле являющемся элементарным театром действий тех же преступных группировок, только что приторно улыбающихся и низко кланяющихся при словах «мораль» и «закон» и имеющих в стране надежную репутацию фирмы с глубокими традициями. Только вот экономика наша о финансы споткнулась – и все эти прославленные торговые дома типа – «Сого» или «Дайей» кинулись друг другу глотки грызть да свои же капиталы по домашним кладовым растаскивать.

Все эти мысли перегружают меня всякий раз, когда я должен обращаться за помощью в другие отделы. Сколько молодых еще сил и драгоценного, не совсем еще утраченного времени я приложил к тому чтобы как можно меньше зависеть в этой жизни от других. Но если в быту это оказалось сделать не так уж и трудно – достаточно вовремя выпорхнуть из родительского гнездышка и поскорее избавиться от инфантильно – романтических идеалов растягивающегося у многих на десятки лет беспечного и потому притягательно сладкого детства. А вот на работе быть кустарем – одиночкой – с мотором или без, разницы никакой – практически невозможно. Конечно, профессия профессии рознь. Я вот смотрю на отца или на Ганина – на сэнсэйское племя: вроде на первый взгляд они – сама независимость; для того чтобы производить конечный продукт, им, кажется, никто и ничто со стороны не требуется. Весь из себя профессионально независимый Ганин любит к месту и не к месту напевать: «Все находится в нас!» Но, приглядываясь внимательнее и к нему, и к отцу я замечаю, что вне зависимости от своих студентов они – ничто. У них ведь какая главная радость? Высказаться, поделиться информацией, наполняющей их безразмерные мозги, с теми, кто якобы в ней нуждается, отлить несколько литров светлых идей и глубоких мыслей в порожние черепа нынешних студентов. Не будет этих пустых сосудов перед ними – останутся они в профессиональном плане ни с чем, лопнут от внутренних перегрузок, не зря же у нас больше половины университетских преподавателей с серьезными сдвигами и тяжеловесными прибабахами.

Нам же на нашей работе, наоборот, приходится делать так, чтобы с тобой кто-то другой поделился имеющейся у него информацией. Причем речь всегда идет не о справедливом обмене, а об одностороннем одолжении. У нас это считается верхом профессионального мастерства: выудить у коллеги из параллельной структуры все, что тебя интересует, и при этом не сообщить ему ничего из того, что интересует его в твоей работе. Все это, конечно, какой-то первобытный детский сад, в котором взрослые, обремененные семьями и лысинами мужики упорно хотят, чтобы у каждого из них в каждой руке было по красивой машинке, а у соседа чтобы такой машинки ни в одной руке не было. О том, что было бы неплохо, чтобы у каждого было ровно по одной машинке, никто думать не хочет, потому что две машинки лучше, чем одна, и еще лучше, чем ни одной.

Я спустился на третий этаж в дорожный отдел, где обычно ребята сидят допоздна, поскольку автомобили и пешеходы у нас бодрствуют и сталкиваются друг с другом круглосуточно. Канеко сидел за столом перед компьютером и, завидев меня, достаточно искренне улыбнулся. Шагая к нему, я прекрасно осознавал, что через полминуты поставлю этого молодого и многообещающего капитана в щекотливое положение: с одной стороны, отвечать на мои вопросы по поводу угонов дорогих джипов он не обязан, потому как я пришел к нему практически как частное лицо, а обычно для получения таких вот ответов у нас проводятся специальные межотдельные совещания; с другой – от нас его перевели сюда только четыре месяца назад, по годовой программе регулярной ротации кадров, которой подвержена половина сотрудников всего управления, то есть меня, как старшего товарища, он еще не забыл и держать язык за зубами вряд ли посчитает удобным.

– Привет, Рикио-кун. – Я махнул рукой в сторону Канеко.

– Здравствуйте, Минамото-сан. – Канеко отреагировал на мое появление легким кивком, но без привставания с кресла, что полностью соответствует тем незначительным различиям, которые между нами стоят: семь лет жизни и одно офицерское звание.

– Поздновато сидишь! – Теперь главное разбавить свой дискурс интонациями безразличия и легкомыслия.

– Да дел по горло, понедельник ведь… – Неглупый Канеко начал сверлить меня черными пронзительными глазами.

– Угоны? – Я имитировал попытку заглянуть в текст на дисплее его компьютера.

– В основном да, – без особого энтузиазма отозвался он.

– Понятно. Просветить меня по одному вопросу сможешь?

– Смотря какой вопрос. – Канеко не собирался терять бдительность в присутствии четырех офицеров, насторожившихся за соседними столами при моем появлении в их отделе.

– Вопрос не очень сложный. – Я помедитировал пару секунд на предмет того, отзывать ли Канеко в коридор для приватной беседы или нет, и в конце концов решил все – таки не подставлять его перед новыми коллегами. – По угонам вопросик.

– Слушаю, Минамото-сан.

– Как часто у нас на Хоккайдо «мицубиси – паджеро» угоняют? Есть у тебя такие данные?

– «Паджеро»? – Канеко насторожился еще больше, и мне стало понятно, что я бью если не в яблочко, то по крайней мере в ахиллесову пяту всего дорожного отдела.

– «Паджеро», «паджеро»…

– «Паджеро» разных моделей есть. Марка-то широкая. Вас какая модель конкретно интересует, господин майор?

– В общем-то, меня, Канеко-сан, все модели интересуют – и Шиффер, и Евангелиста, и Кроуфорд…

– Таких моделей «паджеро» я не знаю, – с серьезной миной отрезал Канеко, а сдавленный смешок за одним из соседних столиков дал мне понять, что я своим словоблудием сумел заслужить определенное уважение у местного персонала, который, видимо, тоже давно уже испытывает смутные сомнения относительно наличия у Канеко чувства юмора.

– А «челленджер» знаешь?

– «Челленджер» знаю. – Канеко обрадовался, услышав наконец-то знакомое слово.

– Часто его угоняют?

– М – м—м… Довольно часто.

– Как довольно?

– Что «довольно»? – Канеко по-прежнему не собирался вестись на мои лингвистические пируэты.

– Как часто? – перевел я сам себя заторможенному капитану.

Припертый к стенке, вернее, к спинке обтянутого грубой темно – синей материей казенного кресла Канеко завертел по сторонам своей приплюснутой на затылке и вытянутой к подбородку головой и в два раза быстрее обычного заморгал своими глазами – угольками:

– Вам точное число надо?

– А что, у вас в отделе проблемы с точностью?

– Нет, проблем нет. Вам срочно надо? – Канеко попробовал отправить меня на время к себе, чтобы за вымученные сорок минут обговорить со своими нынешними товарищами сложившуюся ситуацию и принять с ними коллегиальное решение о том, давать ли мне точные цифры по угнанным «челленджерам» или не давать.

– Да я домой уже собрался, – отсек я Канеко пути к отступлению. – Чего тянуть-то? Компьютер вон у тебя работает…

– Хорошо, сейчас скажу, – вздохнул обреченный на презрение и ненависть со стороны сослуживцев исполнительный капитан.

– Если не затруднит, – добавил я лицемерно.

Канеко защелкал мышью по экрану монитора, а я стал шарить глазами по стенам его нового отдела, сплошь увешанным сильно увеличенными фотографиями разнокалиберных автомобилей в фас и профиль. Тут были и сейфообразные джипы «исудзу – труперы», и похожие на раздавленных лягушек с выкатившимися из орбит глазами – фарами спортивные «Мицубиси—3000», и яйцеподобные «тойотовские» микроавтобусы.

– Это все угнанные машины? – спросил я Канеко, кивая на развешанные фотографии.

– Угу… – буркнул он в ответ, последний раз щелкнул мышью и тяжело вздохнул. – Тридцать восемь.

– Что «тридцать восемь»?

– За этот год на Хоккайдо угнано тридцать восемь машин модели «мицубиси – паджеро – челленджер».

– Что значит «за год»? За последние двенадцать месяцев, что ли?

– Нет, за этот год, то есть с первого января этого года.

– Так сейчас только апрель.

– Да, апрель. – Канеко на всякий случай отвел свой взор в сторону и перевел его на затесавшийся на стене между красным «фольксвагеном – пассат» и желтым «альфа – ромео» зеленоватый, отнюдь не автомобильный календарь, вяло рекламирующий кредиты Северо-Тихоокеанского банка для населения всего под три процента годовых.

– Что же получается, за четыре месяца тридцать восемь «челленджеров»?

– За четыре неполных месяца, – уточнил Канеко.

– Многовато…

– До сегодняшнего дня было тридцать семь.

– До сегодняшнего?

– Да, ночью в Отару угнан тридцать восьмой.

– Да – да, я в курсе, я там был…

– Я знаю. – Канеко явно намеревался перейти в контратаку, влезть на мою территорию и попытаться выудить из меня все, что мне известно по этому угону, потому как вряд ли ему или кому-то из его ребят Ивахара преподнес на блюдечке готовую информацию: все – таки там на месте угона труп, да еще не японца.

– И сколько из тридцати восьми найдено? – Я опять погнал свои войска на территорию дорожного отдела.

– Ни одного, – мрачным полушепотом выдавил Канеко.

– Ни одного?

– Ни одного…

– И где они могут быть?

– Ищем… – Ничего умнее этого избитого клише, которым наш брат обычно залепляет уши доверчивых жертв воров, изречь грустный Канеко не сумел.

– Хорошо, Канеко-сан, какие у вас есть наработки по тому кто занимается такого рода машинами?

– «Челленджерами»?

– Да, ими и аналогичными джипами.

– Я занимаюсь, Сима-сан занимается. – Канеко кивнул в сторону одного из коллег – В общем, почти все мы ими занимаемся.

– Приятно слышать, но меня интересует не распределение обязанностей внутри вашего отдела.

– А что тогда?

– Меня интересует, кто их угоняет?

– Ха! – Канеко Вдруг прорвало. – Мы все хотим знать, кто их угоняет! Здесь наши с вами желания совпадают, Минамото-сан!

– Желание, Канеко-сан, – это у меня. – Пора было ставить капитана на место. – А у вас, как я понимаю, служебное задание. Это совсем другая вещь, сам должен понимать.

– Понимаю, – поостыл Канеко.

– У тебя есть список всех угнанных в прошлом и этом году джипов?

– Ну есть…

– Я могу его получить?

Канеко грустно оглянулся на своих ребят, не получил от них ни поддержки, ни запрета, вздохнул и опустил голову.

– Что, Рикио-кун, информация секретная, что ли?

– Для служебного пользования.

– И?..

– Минамото-сан, следствие по всем этим джипам идет под личным контролем полковника Гото, нашего начальника. Делиться информацией по этим делам без его санкции я ни с кем из других отделов не могу Понимаете?

– В общих чертах. Наш Накагава в курсе этих дел? – проверил я на всякий случай лояльность Накагавы.

– Не думаю. – Канеко крутанул головой. – Накагава-кун кражами аксессуаров занимается.

– А что, из «паджеро» или «лэнд – крузеров» аксессуары не воруют? – Я повернул разговор в сторону покойного Ищенко.

– Практически нет. Их сами воруют.

– «Лэнд – крузеры» тоже?

– Тоже.

– И сколько за этот год?

– По Хоккайдо?

– А у вас и по всей Японии статистика есть?

– А как же!

– По Хоккайдо.

Мышка под толстенькими и коротенькими пальчиками Канеко вновь защелкала:

– Тридцать три.

– Тридцать три «лэнд – крузера» за неполных четыре месяца? По джипу в три дня?

– Так точно. Но это не только чистые «лэнд – крузеры»…

– А что, не все угонщики грязные машины берут? Просят владельцев их мытыми на стоянках на ночь ставить?

– Все смеетесь… Я имею в виду тридцать три – это все модификации: «хай – лакс», например, несколько модификаций имеет.

– Например, какие? – Я решил уж заодно расширить свои не столь обширные познания в области наших машин повышенной проходимости и завышенной стоимости.

– Есть шестицилиндровые, есть восьми…

– Ага, понятно.

– Есть еще «прадо».

– Тоже «тойота», да?

– Да, тоже модификация «лэнд – крузера».

– И как «прадо» идет? Хорошо?

– У угонщиков, что ли?

– Ну если точнее, то к угонщикам.

– Из тридцати трех «лэнд – крузеров» – шестнадцать «прадо» пяти модификаций.

– Понятно. А как насчет, скажем, «ниссана»?

– Двадцать один «ниссан – патрол»… – глубже прежнего вздохнул Канеко. – Одиннадцать полноприводных «ниссан – террано»…

– А «исудзу» берут?

– Берут – берут… «Исудзу» хорошо берут. Восемнадцать «труперов»…

– Как корова языком слизнула, да?

– Какая корова?

– Так я как раз, Канеко-сан, у тебя и хочу узнать, какая – такая корова эти джипы ворует.

– Найдем… – без малейшего намека на уверенность и энтузиазм пролепетал Канеко.

– Сколько с начала года таких машин угнано?

– На Хоккайдо?

– Опять ты за свое, капитан! На Хоккайдо, конечно!

– Сто шестьдесят две, – считал Канеко с компьютерного дисплея.

– Ого! И сколько найдено?

– Джипов?

– Да, Канеко-сан, джипов!

– Восемь.

– Сколько?!

– Восемь…

До последних лет высокий процент раскрываемости преступлений был нашей главной гордостью. Десятилетиями наше начальство, упоительно брызжа слюной, рапортовало правительству и населению о том, что практически каждый убийца и вор у нас получает по заслугам. Все было прекрасно в нашем локальном полицейском мире: так или иначе, рано или поздно, но каждый, кто преступил закон, ощущал на своих запястьях режущий плоть могильный холод никелированных наручников. Потом уже, на суде, некоторым из них удавалось вывернуться и избежать тюремных нар благодаря хорошо подвешенному и щедро оплаченному языку склизкого, изворотливого, как морской угорь, адвоката. Но это уже были не наши проблемы – наша задача была ловить и доставлять на суд всех, кто этого заслужил. И все было замечательно до тех пор, пока не лопнул мыльный пузырь нашей замечательной национальной экономики. Кражи и грабежи покатились по чистому зимнему полю бескрайнего Хоккайдо снежным комом, на глазах увеличивающимся в размерах, и наша машина стала давать сбой за сбоем. Работать приходится по старинке, на увеличение штатов денег не дают, поколение надежных стукачей из числа мирного населения стареет и вымирает, а молодежь наша, аморфная и безразличная, хоть номинально населением также является, им на смену не торопится. Я даже рад тому что сижу на убийствах: их по-прежнему немного, так что особо не опозоришься. Да и вообще наш отдел находится в более выгодном положении по отношению ко всем другим. Наши клиенты – как два волоска на лысине: найти в случае необходимости нашкодившего одинокого русского среди нашей черноволосой и кареглазой толпы пока проблем не составляет. Все – таки общий процент раскрываемости по отделу – девяносто восемь, а по убийствам, как нетрудно догадаться, – все сто. А Канеко вот от нас ушел и теперь, бедный, имеет только восемь возвращенных владельцам джипов из ста шестидесяти двух.

– Э – э, Канеко-сан, похвастаться вам тут в дорожном отделе, как я погляжу нечем.

– Ну не совсем. По другим категориям машин у нас показатели повыше, – обиделся Канеко.

– По каким «по другим»?

– Ну я же сказал: по недорогим легковушкам.

– И какой по ним показатель?

– Шестьсот девяносто четыре угона за январь – март – шестьсот сорок пять машин найдено. Уже найдено…

– А что ж с джипами-то так плохо?

– Да есть причины…

– Какие, если не секрет? – Я решил продолжить тянуть из Канеко все жилы до тех пор, пока он наконец-то не осознает, что сопротивляться бессмысленно, что, если уже я кого или чего решил дожать, я дожму обязательно.

– Их нет, понимаете, Минамото-сан?

– Что значит «их нет»? Машин нет?

– Да, машин. Нету машин – и все. – Канеко в последний раз щелкнул мышкой, компьютер издал неаппетитный всхлип, и его завораживающий миллионы наших соотечественников экран погас. – Пойдемте, Минамото-сан, в столовую кофе попьем. Если вы, конечно, не торопитесь…

Я взглянул на часы: было без пяти семь, и, разумеется, я вступал в ту временную зону понедельника, которая не сулила мне ничего хорошего, если я пойду сейчас пить кофе с Канеко, а не возьму ноги в руки и не поскачу на электричку чтобы не гневить Дзюнко. Домой хотелось – ведь сегодня только понедельник, и инерционность субботне-воскресной расслабухи в кругу симпатичных и, можно даже сказать, любимых домочадцев заставляет все – таки вздыхать по запаленному позавчера притягательному очагу домашнего уюта. Я знаю, что к четвергу это пройдет и, как это происходит со мной еженедельно на протяжении последних двух десятков лет, потребность мчаться домой после шести угаснет, но только для того, чтобы вспыхнуть вновь поближе к воскресному вечеру. А сегодня, как назло, понедельник, и домой пока все еще очень хочется.

– Не тороплюсь, Канеко-сан. – Я отрезал себе пути к слабовольному и малодушному отступлению в свой второй, обывательский мир.

– Сима-сан, я на полчасика выйду?

Сима, тоже в чине капитана, но, видимо, старший в дорожном отделе, молча кивнул в сторону Канеко. Я помню этого Симу – он раньше в китайском отделе работал, а до этого, если не ошибаюсь, служил в Шанхае, в охране нашего генконсульства. Проходя следом за Канеко, сквозь конторские столы, заваленные пухлыми папками и замусоленными бланками протоколов, я краем глаза отметил про себя, что и два других дорожника, превших в уже нерабочее время за источавшими холодный лунный свет компьютерами, – тоже из бывших наших, из международного управления: один, то ли Танака, то ли Наката, не помню точно, работал еще полтора года назад у Иокомити в корейском отделе, а второго – здесь никаких, даже поверхностных ассоциативных идей по поводу фамилии у меня нет – я видел в южноазиатском отделе.

Уже в лифте я заметил в адрес Канеко:

– Наших у вас, я гляжу, много работает.

– Каких «наших»?

– Тех, кто раньше у нас, в международном, работал…

Бывших наших, я хотел сказать…

– Заметили?

– Заметил. Только фамилии их не помню.

– Сима…

– Да, Симу из китайского помню. Двух других – нет.

– Ямада-сан из отдела Южной Азии. – Канеко пропустил меня перед собой сквозь разъехавшиеся двери лифта. – И Китано-сан – из корейского, помните его?

– Китано, да! – Я хлопнул себя по лбу – А я вспоминал: то ли Наката, то ли Танака.

– Танака-сан из англоязычного отдела у нас тоже теперь работает. Он ушел уже. Вы кофе будете?

Мы сели за столик наполовину заполненного, несмотря на поздний час, нашего нового кафетерия, своим дизайном и, увы, ценами походившего на солидный ресторан. Я опять взглянул на часы, прикинул, на сколько может растянуться наша строгая мужская беседа с Канеко, и решил все – таки ограничиться только кофе, лелея в глубине безграничной души порядочного семьянина довольно сильную еще надежду поужинать дома. Канеко заказал два кофе и себе набор треугольных сандвичей с тунцовым салатом и жареной курицей.

– Минамото-сан, сначала ответьте мне, пожалуйста, на вопрос: почему, собственно, вы вдруг джипами заинтересовались? – Канеко сидел передо мной теперь более серьезным, но менее напряженным, чем три минуты назад в отделе.

– Про ночные дела в Отару ты знаешь, да?

– Знаю.

– Про мои обязанности в русском отделе еще не забыл?

– Нет, не забыл. Убийства на вас, Минамото-сан.

– Вот – вот, убийства.

– То есть сейчас вас должен интересовать убитый… Как его фамилия там?

– Ищенко была его фамилия.

– Ага, Ищенко, – кивнул Канеко и принял от официантки тарелку со своим сандвичами. – Не хотите закусить?

– Нет, спасибо. В тунцовом салате лук, а мне домой ехать. Ты-то не женился еще?

– Женишься тут! – Канеко впился зубами в трехслойный треугольник, и в мою сторону поплыл ненавистный с детства аромат сырого лука. – Сегодня еще часа три сидеть – не меньше. Пропади он пропадом – этот дорожный отдел!

Перевод есть перевод, сам нашу систему знаешь. Против системы не попрешь.

– У меня перевод по контракту только в две тысячи четвертом… – прошамкал Канеко набитым ртом. – Да и то в пределах международного управления.

– Чего?

– Ничего. Меня в дорожный отдел раньше срока перевели… И против условий контракта…

– Почему?

– У Нисио-сана нашего… вашего… спросите! – При имени моего нынешнего и его бывшего начальника успокоившиеся было угольки канековских глаз вновь вспыхнули горячим антрацитом.