Текст книги "Сделано в Японии"

Автор книги: Кунио Каминаси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Глава третья

Пускай это, может, и нечеловечно, и почитаемые моим папашей обожающие все человечество в целом и его отдельных индивидов в частности Толстые и Достоевские (хотя нет, не совсем так – Достоевский, кажется, по отдельности никого не любил…) так не то что говорить, даже думать запрещают, но таких людей, как тот, что сидел теперь в тесном кабинете для снятия показаний, я про себя называю «брёхлыми». Я как-то на курортном досуге (на Гуаме, если мне память не изменяет) попытался слить в единую лексему всю разрушительную силу таких отталкивающих эпитетов, как «блеклый», «дохлый» и «дряхлый» – так с тех пор этим словом и пользуюсь. Есть категория японцев, грешная плоть которых неподвластна магической силе банной мочалки и зубной щетки. Они могут тереть себя под душем до побагровения кожи и появления на ней склизкой лимфы, могут скоблить свои редкие и кривые зубы до крови на деснах, но это им все равно не поможет. Видимо, это у них от рождения, гены, что ли: серый, землистый цвет нездорового лица, неистребимый затхлый запах давно не проветривавшейся одежды и, главное, отсутствие в глазах каких бы то ни было намеков на чувство юмора и самоиронию. Эти брёхлые люди словно не выпали, как полагается, на свет божий из чрева любвеобильной матери, а, вопреки законам естественного отбора, выползли на него из мрачной, сырой норы подслеповатого крота, не имеющего ни малейшего понятия ни о базовых принципах личной гигиены, ни о наличии у человека иных радостей, кроме более или менее регулярных вдохов и выдохов. И при всем при этом, живя среди нас, эти дурно пахнущие личности с невзрачным экстерьером стремятся показать своими не поддающимися логическим объяснениям поступками, что они тоже люди и им не чужды обыденные для «непахнущих» граждан амбиции и тщеславие.

Сасаки не соврал: ему действительно было плохо. Маленький, худой мужчина – типично брёхлый – неопределенного возраста, с хрупкими девичьими плечами и вихрастой шевелюрой уперся жалкой страусиной головкой в сложенные на столешнице худенькие ручонки и, сидя на месте допрашиваемого, имитировал прилив сладкого сна. Как только мы с Ивахарой хлопнули тяжелой дверью с зарешеченным окошком, он поднял на нас свои узкие глаза. Меня всегда поражают такие взгляды. Как одна пара человеческих глаз может быть одновременно пронизана и глубочайшей тоской, и бездонным равнодушием? Я никогда не страдал от недостатка актерских способностей: спонтанное или, вернее, перманентное лицедейство у меня в характере как от рождения, так и от профессиональной деятельности, ибо в нашем деле нужно не только уметь с десяти шагов попасть из «люгера» в золотое обручальное кольцо так, чтобы пуля прошла навылет, не задев его краев, но и быть способным разыграть перед требовательным клиентом сцену в которую он, как привередливый, вечно чем-то неудовлетворенный педант Станиславский, обязательно поверил бы. Но мне никогда не удавалось совместить в своем взгляде эти два разноплановых чувства. По очереди – пожалуйста! Чередуя ежесекундно – да нет проблем! Но чтобы одновременно – это вот никогда. А сидевший сейчас передо мной глубоко опечаленный чем-то глобальным брёхлый персонаж делал это без видимого напряжения.

– Вы кто? – задал свой первый вопрос Ивахара, усаживаясь за стол и приглашая меня жестом присоединиться к нему.

– Катагири, – выдавил из себя двуликий страдалец и издал гортанью близкий к неприличному булькающее – хлюпающий звук, после чего неожиданно брякнул: – Сами знаете…

– Вам плохо? – не обратив внимания на последнюю ремарку, спросил сердобольный Ивахара.

– Нет, – крутануло головой невразумительное человеческое создание, которому теперь можно привесить на комариную шею бирку с надписью «Катагири».

– Точно нет? – недоверчиво переспросил майор.

– Водички нельзя ли? – прошептал Катагири и так сильно икнул, что мы с Ивахарой синхронно дернулись на своих стульях и одновременно прикрыли на груди руками свои пока не запятнанные ничем, словно честь офицера, мундиры.

Ивахара нажал на никелированную кнопку в торце столешницы, и из-за двери показалась голова нашего проводника – лейтенанта.

– Сасаки-кун, принеси воды, пожалуйста.

– А вам кофе не подать, господин майор? – с приторной услужливостью начинающего официанта откликнулся Сасаки.

– Вы кофе будете, Минамото-сан? – обратился ко мне Ивахара. При произнесенном второй раз за последние тридцать секунд слове «кофе» вялый Катагири окончательно позеленел и вновь изверг из себя страшный чавкающее – хлюпающий звук, подобно тому с которым заблудившийся в бескрайних болотах Восточного Хоккайдо беспечный путник безвозвратно проваливается на веки вечные в мерзкую, прожорливую топь, ничего не успевая крикнуть в необъятную сумеречную пустоту вокруг себя.

– Не откажусь.

– С сахаром, со сливками? Или просто черный?

– С лимоном, если можно. – Я люблю озадачивать чужих подчиненных тогда, когда они находятся в неудобном положении. Вот и сейчас наивный Сасаки надеялся быстро от меня отделаться, получив стандартный заказ на черный или с молоком кофе, и потому он не почесался зайти внутрь кабинета и вопрошал с порога. Мой лимон его ошеломил, и он стал решать, как ему быть дальше, то есть просунуть в кабинет вслед за головой все свое тело или же ограничиться только все той же головой. Дело в том, что пить кофе с лимоном у нас в Японии не принято. Более того, это не принято, по-моему нигде, кроме России. Первый раз я попробовал этот дьявольский, но в принципе не смертельный напиток еще в детстве, когда отец затащил к нам домой в Токио какого-то знаменитого советского журналиста – япониста, пробавлявшегося в столице съемками гневных и обличительных телерепортажей о традиционных весенних выступлениях японских профсоюзов, – грузного и щекастого великанчика со смешной фамилией, которую я, разумеется, точно не помню: то ли Цветков, то ли Светлов – что-то в этом роде… Так вот этот Цветков – Светлов и предложил маме бросить в сваренный ею кофе по кружочку лимона. Сам он, а заодно и папаша мой безудержный кофе этот пить не стали, а, помнится, ударили по саке, поднимая один за другим тосты: то за успех японского профсоюзного движения, то за достаточную наполняемость бюджета тогда мне еще неведомой информационной программы «Время». Мы же с мамой хлебнули из вежливости приготовленного по умному совету шумного гостя напитка. С тех пор я его время от времени попиваю, то есть, как любит шутить мой друг Ганин, «живу попиваючи». Честно говоря, особой прелести в этом зелье я не нахожу но, когда Ганин предлагает мне выпить с ним дома кофейку, никогда от вбрасывания в него лимонного кружка не отказываюсь, и делаю это не из вежливости и мягкотелости, а из хорошо знакомого всем японцам физиологического желания испытать редкие вкусовые ощущения и тем самым выделиться из общей толпы, пьющей кофе только со сливками и сахаром.

– Э – э—э… – ржавой дверной петлей проскрипел Сасаки, – лимон у нас… Лимона у нас… Извините… Есть только сок… В чашечках таких, запаянных, знаете? Не очень натуральный… Для чая… С лимоном…

– Хорошо, лейтенант, давайте ваш не очень натуральный сок, – снисходительно согласился я, ехидничая про себя по поводу того, как легко огорошить провинциального лейтенантика оригинальным гастрономическим заказом.

И тут неожиданно подал голос Катагири:

– И мне лимон… сок лимонный… и водички побольше, если можно… сами знаете…

Сасаки получил от Ивахары кивок одобрения заказов нашей троицы и исчез.

– Итак, пока несут лимон, расскажите, что у вас случилось? – посерьезнел в одночасье Ивахара.

– Машину угнали… – икнул в ответ тоскливый Катагири.

– Вы где живете? – Ивахара пролистнул папочку, всученную ему Сасаки в коридоре две минуты назад.

– Цветочная улица, седьмой квартал, сами знаете, Елисейские Поля.

– Какие Елисейские Поля? – Ивахара поднял свои широкие брови.

– Сами знаете, дом так называется: «Елисейские Поля», – пояснил Катагири.

У нас любят давать обычным многоквартирным домам броские иностранные названия, все больше, кстати, французские. Мой друг Ганин, например, живет в стандартном четырехэтажном доме, который называется – ни много ни мало – «Монмартр». То есть живет-то он на окраине Саппоро, но на, вернее, в «Монмартре», то есть вроде как в самом настоящем Париже. От этого и работа у него спорится, и с почками проблем нет. Вот и этот грустный Катагири туда же – у него, значит, не четырехэтажный картонный сарайчик с тонюсенькими, не греющими даже в несуровые октябрьские деньки асбестовыми стенами, а целые «Елисейские Поля». Хотя если весь наш Отару с единственным невразумительным каналом, который последний раз чистили лет двадцать назад, – это самая что ни на есть японская Венеция, то почему бы Катагири не пожить в якобы Венеции на якобы Елисейских Полях. В конце концов, для нас, японцев, все дело в магии имени, очаровании бренда: настоящие, парижские Елисейские Поля – это вона где, а наши, отарские, под боком – можно прийти, потрогать или даже квартиру снять.

– Адрес? – продолжил удовлетворенный лапидарным комментарием Катагири Ивахара.

– Я же говорю: Цветочная улица, сами знаете, седьмой квартал… – начал повторять Катагири.

– Квартира? – конкретизировал свой вопрос Ивахара.

– Триста четыре.

– Квартира ваша?

– Ну моя, чья же еще… сами знаете…

– Я спрашиваю: вы ее владелец или снимаете?

– А-а, в этом смысле…

– Исключительно в этом!

– Снимаю, конечно! Сами знаете… Какой там «владелец»…

– Понятно. Что по машине?

– Нету машины больше, – сокрушенно качнул давно не чесанной головой Катагири.

– Сами знаем, – не удержался я от приступа ехидства и прилива сарказма.

Здесь раздался легкий тычок в дверь, и из-за нее осторожной уточкой выплыл Сасаки с подносом в руках. Он бережено составил на стол принесенные напитки: две потрескавшиеся казенные чашечки с кофе, над которыми еще веял легкий парок, он поставил перед Ивахарой и мной, Катагири подвинул два запотевших стакана с водой и между мной и Катагири разместил блюдечко с горкой малюсеньких пластиковых чашечек – баночек с лимонным соком.

– Вы сколько сока будете? – поинтересовался у меня Катагири, оживший при виде воды.

– Одну упаковку, – ответил я, отодрал от хрупкой коричневой чашечки крышечку из фольги и влил вязкую желтоватую жидкость в свою чашку.

– Тогда можно мне?.. – Своего вопроса Катагири не закончил и стал судорожно сдирать фольгу со всех остальных чашечек с лимонным соком и вливать его в поданную ему воду.

Влив пять или шесть доз сока в первый стакан, Катагири трясущимся указательным пальцем левой руки размешал свой самодельный лимонад и залпом выпил эту не самую аппетитную смесь, от одного только вида которой у меня где-то под гландами появились первые симптомы изжоги. Затем в течение следующих тридцати секунд он повторил это священнодействие уже со вторым стаканом, проглотив который тем же ритуальным залпом в очередной раз громко булькнул – хрюкнул и сразу весь как-то обмяк и обвис.

– С вами все в порядке? – вновь недоверчиво спросил его Ивахара.

– Теперь пока да, – крепнущим на глазах голосом откликнулся Катагири, и в это, глядя на него, можно было поверить.

– Говорить можете?

– Могу! Сами знаете…

– Говорите!

– Что говорить? Адрес опять? Цветочная ули…

– Про машину рассказывайте.

– Да – да, машина… – При упоминании о своей драгоценной потере Катагири вновь поник, но уже не так глубоко, как в начале нашей приятной застольной беседы.

– Что за машина у вас?

– «Челленджер».

– Что за «челленджер»?

– Ну это, в общем, сами знаете, «мицубиси – паджеро». Модель такая: вроде как «паджеро», но «челленджер» называется. И немножко другая, сами знаете…

– Ваша собственная? – Произнесенный с изрядной порцией недоверия вопрос Ивахары звучал вполне логично: невразумительная комплекция потерпевшего, дешевенькие футболка и джинсы, линялая, в прошлом темно – коричневая, а теперь протертая в районе карманов и локтей до белого цвета курточка, издающая столь раздражающий меня запах многовековой плесени, – все это говорило о том, что гражданин Катагири мог скорее, управлять такой дорогой машиной, как джип «паджеро», по доверенности, скажем, отца – инвалида или деда – ветерана Цусимы и Хасана, нежели быть его полноправным и единственным владельцем.

– Собственная, конечно, – не без гордости пролепетал Катагири; – Моя собственная машина. «Челленджер» называется… То есть «мицубиси – паджеро»…

– А где машину ставите?

– Ну у нас прямо на улице, на дороге то есть, сами знаете, есть шесть секторов у тротуара. Вот один сектор мой.

– Так, и?..

– Ну вот вчера вечером я машину поставил на свое место, а сегодня утром встал, смотрю – а ее нет. Сами знаете, пустое место… Только какие-то следы рядом мелом нарисованы, как будто человек лежал…

– Вы знаете, что случилось сегодня утром на этом самом месте?

– На каком месте?

– Где «человек лежал».

– Н – нет… А что там случилось?

– Там убили иностранца.

– Как это?! – При слове «убили» Катагири преобразился, и во взгляде его к тоске и апатии вдруг примешался налет некоторой туманной заинтересованности в возможном приобщении к великим событиям не подпускающего его к себе близко в обычные дни глобального мира.

– Ножом в спину – пояснил Ивахара.

– Вы в котором часу вчера машину припарковали? – Я решил, что пора вступлений и прелюдий прошла.

– Не помню точно… Где-то около трех или, может, после трех… сами знаете…

– Каких трех? – вклинился Ивахара. – Вы же только что сказали «вечером»!

– Ну не вечером, а ночью уже… – Катагири стыдливо потупил потускневший опять взор.

– Так что, в три ночи парковались, что ли?

– Да, где-то в это время… Да и не надо мне парковаться, сами знаете… Просто поставил машину у тротуара – и все…

– Вы можете конкретно все рассказать? Детально? – Ивахара начал терять терпение.

– Да… Нет, не могу… Не очень могу… – залепетал Катагири.

– Почему не можете?

– Сами знаете…

Тут мне надоело терпеть и слушать всю эту грустную и бесперспективную волынку, приправленную не самым вежливым рефреном, и я решил предложить Катагири готовый текст на утверждение:

– Ивахара-сан! Господин Катагири стесняется нам с вами рассказать всю правду по той простой причине, что вчера вечером и ночью он управлял своим «челленджером», он же «мицубиси – паджеро»,`в нетрезвом состоянии. Так ведь, Катагири-сан?

Катагири опустил повинную голову дважды громко икнул и загробным голосом попросил:

– Еще водички можно? С лимоном…

Ивахара вызвал Сасаки и распорядился на предмет ингредиентов живительного зелья для потерпевшего. Я же продолжил распространяться вслух по поводу без труда прочитываемой ситуации:

– Итак, Катагири-сан, вчера по случаю воскресенья вы со своими друзьями в ресторане приняли на грудь…

– С другом… в баре… сами знаете… – прервал мой вдохновенный монолог невеселый Катагири.

– А об утреннем происшествии под своими окнами вы ничего не слышали по той простой причине, что спали все утро сладким весенним сном. Насколько я понимаю, наши сотрудники, обходя квартиры во всех домах в районе убийства, к вам просто не дозвонились. Вы спали так крепко, что звонка в дверь просто не слышали, да?

– Нет, – неожиданно прекратил соглашаться со мной Катагири.

– Что «нет»? – Мне не понравилось, что моя безукоризненная логика вдруг дала сбой.

– Я слышал звонок в дверь… Вернее, звонки… Сами знаете… Он… Они… Не знаю… Долго звонили… Раз десять, наверное…

– Почему же не открыли тогда?

– Я встать не мог..

– Что, так много выпили вчера?

Катагири молча кивнул и проворно принял из рук незаметно появившегося из-за наших с Ивахарой спин Сасаки поднос с тремя стаканами воды и повторной горкой лимонных чашечек.

– Когда обнаружили пропажу машины?

– Минут сорок назад. – Катагири взглянул на висевшие на стене вокзальные часы.

Я машинально посмотрел на его запястья: часов у него не было. Интересно, он с похмелья забыл их надеть или у него их, элементарно, нет? Если «паджеро – челленджер» его собственный, значит, он должен был или иметь на личном банковском счету, что вряд ли, или взять в банке кредит где-то на три – три с половиной миллиона иен. Так что я не удивлюсь, если действительно окажется, что наручных часов у него нет и что вчера с подобным себе доходягой он из экономии и по бедности пил в непотребном припортовом кабаке безо всякой закуски, и потому теперь его так неудержимо тянет на кисленькое.

– Как вы узнали, что машину угнали? – спросил Ивахара.

– В окно посмотрел, сами знаете, и сразу узнал, – хладнокровно парировал Катагири.

– Ключи от машины есть только у вас?

– Конечно, только у меня.

– Ваши родственники, друзья, знакомые не могли без вашего ведома ею воспользоваться.

– Нет.

– Вы уверены?

– Уверен. Я в Отару один живу, сами знаете: все родня на Кюсю у меня. А друг у меня один…

– С которым вы вчера пили?

– Ага, Дзюн-кун… Наканиси фамилия…

– Он не мог взять?

– Не, не мог… Во – первых, я ему сроду ключей не давал, а во – вторых, сами знаете, я ему звонил перед тем, как к вам идти. Его мать сказала, что он спит еще, что он себя плохо чувствует, так что даже на работу не пошел… Сами знаете…

– А вы почему не на работе? Вы вообще где работаете? Сами-то знаете?

– Знаю, в компании я работаю. «Синдо – суисан» называется, рыбная компания, небольшая. Мы русским крабом торгуем… Ну там, сами знаете, еще креветка, кальмар, ламинария… Я шефу-то позвонил, сказал, что у меня с машиной вот такая проблема. Он и сказал, чтобы я к вам сюда ехал… А на работу говорит, не ходи сегодня. Шеф у нас, сами знаете, с пониманием…

– Вы в этой компании кем работаете-то? – спросил я, все еще не веря, что этот несуразный манекен для носки брюк может работать в такой денежной отрасли. На русской рыбе, конечно, можно и на три «паджеро» заработать.

– Я младший экспедитор, – успокоил мое взыгравшее самолюбие скромный Катагири.

– Машину давно купили?

– В декабре.

– Прошлого года?

– Да.

– Резина зимняя на ней еще стоит?

– Да, зимняя, сами знаете.

– «Бриджстоун»?

– Ага, «Сноу – куин».

– Если не секрет, почему до сих пор колеса не поменяли? Весна же давно…

– Я когда покупал в декабре, только с комплектом зимних шин ее брал. Так дешевле было. Сейчас вот, сами знаете, собирался с летней премии в июне летние покрышки справить…

– Сколько стоит ваш «челленджер»?

– Четыре с половиной миллиона, – демонстративно отчетливо произнес Катагири.

– Сколько?! – хором переспросили мы с Ивахарой.

– Сколько слышали. Четыре миллиона пятьсот десять тысяч. Сами знаете, «челленджер» ведь…

– Почему так дорого? – развел руками мой ошеломленный коллега, у которого, если мне память не изменяет, потрепанная «тойота – королла», купленная одиннадцать лет назад за сумасшедшие тогда, а нынче скромненькие полтора миллиона иен.

– Ну, во – первых, мотор. Я по максимуму брал: три с половиной литра, двести «лошадей». Это ведь шесть цилиндров, сами знаете. – Перечисляемые вслух замечательные достоинства украденного джипа явно ласкали Катагари слух. По всему было видно, что книжка со всеми описаниями прелестей «челленджера» была выучена им года за два до покупки вожделенного «железного коня». – Салон кожей отделан. Подвеска регулируемая. Полный привод, конечно, сами знаете, но передний мост можно отключать летом или на гладкой дороге, чтоб бензин экономить.

– Так у вас не дизельный, значит, «паджеро»? – встрял в возвышенный монолог Катагири любопытный Ивахара.

– Бензиновый, сами знаете. Дизельные, они только четырехцилиндровые. Хотя у них, правда, свечи накаливания в цилиндрах и электропрогрев топливного провода – это для нашей зимы здорово очень. Утром, сами знаете, на Хоккайдо у нас дизель-то так просто не заведешь. Но я, сами знаете, бензиновый взял: от бензина выхлопы не такие черные, машину сзади не так пачкает. Ну и, во – вторых, комплектация: у меня там терминал универсальный с проигрывателем для компакт – дисков на девять пластинок, еще для ди-ви-ди и для мини – дисков. Сами знаете, навигация все – японская, спутниковая, кондиционер…

– Понятно – понятно. – Ивахара повернул в мою сторону свое широкое лицо и еще раз, уже в мой адрес, повторил: – Понятно…

Я же ответил майору не менее глубокомысленной гримасой и обратился к Катагири:

– Какая система безопасности у вас установлена?

– Две подушки, сами знаете, под торпедо…

– Нет, извините, я неправильно сформулировал вопрос. Противоугонное устройство у вас там какое?

– А, это… Замок электронный, в смысле зажигание. Блокировка дверей автономная, то есть если даже салон открыть, двигатель запустить проблематично. Насколько я помню, там динамический синхрон – он не сканируется, так, по-моему… Но, сами знаете, я в этом плохо еще разбираюсь: три месяца только на ней езжу… Да и зимой как-то в ней на улице возиться не тянет… Вот весной планировал покопаться повнимательнее…

– Да, кстати, а наездили-то много? За три месяца?

– Какое там «много»! У нас в Отару сами знаете, по этим нашим горкам обледеневшим даже на полном приводе не очень-то поездишь!

– Так все – таки сколько?

– Да меньше тысячи… Километров девятьсот с небольшим…

– Да, действительно немного, – согласился я с Катагири.

– Да у меня вся езда обычно с мая начинается: то в Вакканай надо ехать, то в Немуро. Тогда километраж и пошел бы…

– Машина на случай угона застрахована? – Ивахара задал наконец самый важный в такой ситуации вопрос.

– В том все и дело, что нет… – Серо – зеленое лицо Катагири опустилось куда-то вниз, практически на уровень столешницы.

– Что так? – не без ехидства поинтересовался я у унылого потерпевшего, который теперь мог надеяться только на чудо, которое способны сотворить исключительно славные отарские полицейские. Кроме как мы, больше в такой ситуации ему никто не поможет.

– Сами знаете, сколько за страховку платить надо, – огрызнулся и сам прекрасно понимающий всю трагичность ситуации Катагири.

– Догадываемся, – отозвался Ивахара. – Тысяч пятьдесят в год? Или побольше?

– Какие «пятьдесят»?! – вскипел Катагири.

– А сколько?

– Сто семьдесят – не хотите?!

– Чего «сто семьдесят»?

– Тысяч! – Катагири с рыкающей икоты стал все больше переходить на визгливый дискант.

– Почему так дорого? – спросил Ивахара спокойным тоном обывателя, вносящего ежегодно страховой компании за свою великовозрастную посудину которую уже лет пять как ни в какую комиссионку не возьмут, не более пятнадцати тысяч иен.

– А это вас надо спросить!

– Мы, Катагири-сан, не частная страховая лавочка! – обиделся Ивахара. – Мы – полиция и страховыми тарифами не занимаемся.

– Понятное дело! – пискнул откуда-то из – под стола обиженный Катагири.

– Тогда что же вы нас обвиняете?

– А кого мне еще обвинять? Я, сами знаете, на машину два с половиной года деньги копил, чтоб кредит под нее в банке не брать, чтоб, ну, сразу чтоб моя была… Вот два с половиной года назад и пошел сразу по страховым конторам выяснять, сколько полная страховка стоит. Тогда все, сами знаете, говорили, что по полной программе, то есть на случай аварии, там, если человека я перееду, и угона тоже и прочих радостей, – не больше шестидесяти тысяч в год. О'кей, это мне тогда подходило. А тут, как дело до покупки дошло, в ноябре то есть, сами знаете, они мне говорят: сто семьдесят давай, если по полному циклу. Я говорю: чего так дорого-то? А они говорят: пока ты, милый, деньжата свои копил, такие машины, как у тебя, стали угонять чаще. У нас, говорят, туг на Хоккайдо на вас на всех денег не хватит ваши джипы оплачивать. Короче, за два года они противоугонную страховку раза в полтора подняли. Ну а за ней и все остальные. Сами знаете этих кровососов!

– Знаем, сами страховки платим, – поддержал я Катагири в его стихийном социальном протесте. – А нас вы, значит, обвиняете в том, что мы угонщиков не ищем, да?

– А кто же их должен искать, если не вы? Кто вот сейчас мою машину искать должен? Сами знаете…

– Мы, конечно, – кивнул Ивахара.

– Так ищите… – выдавил из своего вновь приступившего к иканию чрева расстроенный Катагири.

– Особые приметы у вашей машины есть какие-нибудь? – спросил я на всякий случай, так как спрашивать про номер было все равно излишне: у меня жуткая память на всякие цифры: ни телефонных номеров, ни паролей на компьютер запомнить не могу.

– Да какие приметы, сами знаете! Только успел Дораэмона на зеркале в салоне повесить.

Дораэмонами у нас увлекаются недалекие и наивные детишки: образ этого мифологизированного бело-голубого кота с пропеллером на башке раскручен по всей программе, и куда ни пойди – никуда от этого Дораэмона не денешься. Но чтобы вот немаленький уже парень…

– Вам сколько лет, Катагири-сан?

– Тридцать восемь. А что?

– Нет, ничего… Музыка навеяла…

…увлекаться этими безделицами, да еще до такой степени, чтобы украшать ими салон солиднейшего джипа, – этого я не понимаю. Хотя в принципе понять такого персонажа, как этот недотепа, несложно. Каждый из нас стремится компенсировать отсутствие у себя чего – либо: лысый прикупает шиньон, лохматый бреется наголо, а хлипкий и неуверенный в себе покупает гигантский «челленджер», чтобы показать всему миру какой он крутой, и сам того не понимает при этом, что мир, как бы он ни пыжился, никогда не разглядит его скромную персону за тонированным стеклом, отделяющим бездонную пещеру салона от требовательной и любопытной окружающий среды. Сколько их, таких Катагири, разъезжает по нашим узким, но весьма протяженным и разветвленным, благодаря муравьиной деятельности депутатов – прохиндеев типа сегодняшнего Тануки, дорогам: катят себе в высоченных и широченных джипах, голов их воробьиных из-за рулевых колонок и не видно, а они знай себе рулят и левым глазом на голубеньких Дораэмончиков, что на зеркалах заднего вида болтаются, косятся.

– Дораэмон пластмассовый?

– Нет. – По всему было видно, что Катагири жалко куколку не меньше пропавшего джипа. – Тряпичный такой. Войлочный, что ли, сами знаете…

– Хорошо, Катагири-сан, – хлопнул по столу Ивахара. – Вы сейчас пройдете в отдел дорожной службы…

– Зачем это?

– Заявление напишете, все по форме, как полагается. Вы что думаете, мы и вправду ваш «челленджер» искать не будем?

– А что, будете? – искренне удивился Катагири.

– А что вас смущает? Почему вы такие вопросы задаете? – обиделся Ивахара.

– Ну так я же за свои деньги машину брал.

– И что?

– Ну обычно, сами знаете, когда на кредит банковский покупаешь, тогда полиции перед банком неудобно, то есть тогда, говорят, действительно ищут. Вернее, вы тогда ищете…

– А если за свои деньги купил, тогда нет, что ли? – хмыкнул Ивахара.

– Так тогда считается, что это только моя проблема – и все. Кто я такой, чтоб ради меня стараться? – достаточно верно определил свое социальное положение знающий толк в самоуничижении Катагири.

– У нас, Катагири-сан, не частная лавочка, а полиция! – ткнул себя в левый погон Ивахара. – И нам все равно, на какие деньги вы купили свой джип.

– А страховка? – Недоверчивый Катагири все никак не хотел униматься.

– Это действительно ваша проблема, но опять же, поверьте, даже в тех случаях, если крадут застрахованную машину, страховые компании на нас не давят – кишка у них тонка, чтобы на нас давить.

– Значит, правда будете искать? – вяло блеснул своими тусклыми очами пострадавший.

– Значит, правда! – Ивахара поднялся из-за стола, призывая нас покинуть комнату вместе с ним.

В коридоре нас поджидал поднаторевший за сегодня в ремесле официанта Сасаки. Я бы не удивился, если бы в его руках оказались чашечки с лимонным соком, но руки его были пусты и вытянуты по швам по случаю появления в непосредственной близости не очень высокого, но самого что ни на есть своего прямого начальства. Ивахара послал Катагири с Сасаки писать заявление об угоне, а сам повернулся ко мне, взял меня под локоток и повел по направлению к своему отделу:

– Ну что, Минамото-сан, кое – что начинает вырисовываться, да?

– Да, Ивахара-сан. Причем не совсем даже «кое – что», а, кажется, даже уже «что-то».

– Я, знаете ли, Минамото-сан, рационалист по натуре. Лучше недоговорить, чем сказать лишнее.

– Сглазить боитесь?

– Что-то вроде того…

– «Что-то» или «кое – что»?

– Пожалуй, все – таки «что-то», – адекватно отреагировал рациональный и прагматичный Ивахара на мою подначку.

– Значит, Ивахара-сан, я поеду в Саппоро и начну собирать данные по всем угонам за последний год…

– Как это «в Саппоро»? – достаточно искренне удивился Ивахара.

– Да не хочу я вам пока мешать. – Мне пришлось слегка покривить душой, чтобы не вызывать в чересчур чувствительном, как и все начальники среднего звена, Ивахаре излишнее беспокойство своим присутствием. – Машину Катагири ваш дорожный отдел искать будет – чай, не первый угон у них. А вы пока поднимайте информаторов: надо искать документы Ищенко.

– Документы должны быть вместе с вещами…

– С какими вещами?

– С аксессуарами. Вы же слышали, как Катагири все это описал. Не салон, а прямо дискотека на колесах с передвижной лабораторией.

– Вы серьезно полагаете, что машину сначала обчистили, а потом угнали?

– Это один из вариантов.

– Да, но в этом случае у Ищенко должен был быть напарник, у которого остались и его документы, и добыча.

– Значит, надо идти еще раз на «Юрия Кунгурцева» и поработать с командой.

– Думаю, что номер дохлый.

– Да? Почему?

– Если предположить, что у Ищенко был напарником кто-то из его команды, то этот кто-то, или, если вам, Ивахара-сан, приятнее, кое – кто, знал бы о наличии в вещах Ищенко краденого барахла.

– Конечно, знал бы.

– Ну а раз из экипажа на судно ночевать не явился только Ищенко, значит, его напарник должен был бы каким-то образом на его отсутствие среагировать. Надежнее всего в этом случае было бы повыбрасывать все эти автомобильные штучки в иллюминатор – и дело с концом.

– Так ведь жалко с добром расставаться! – Ивахара уже довел меня до двери в отдел, и теперь мы вдвоем стояли перед входом, испытывая одно и то же чувство: серьезный разговор двух серьезных начальников не должен становиться достоянием ушей сотрудников отарского русского отдела. Зачем так, исподволь, подбрасывать подчиненным ценные мысли для разработки версий? Лучше окончательно оформить самые перспективные и плодотворные идеи в разговоре с равным по чину собеседником и затем в виде приказов и директив раздать их дисциплинированным подчиненным.

– Все это маловероятно, Ивахара-сан.

– Вы так думаете?

– Конечно. Если предположить, что Ищенко действовал не один, тогда напарник должен был вернуться на судно, зная о гибели Ищенко. Однако с судна никаких сигналов вы не получали и на пропажу матроса вышли самостоятельно, так ведь? – Я не стал упоминать фамилию исполнительного Сомы как разыскавшего брешь в личном составе «Юрия Кунгурцева», чтобы не тревожить честолюбия Ивахары.