Текст книги "Частная жизнь адмирала Нельсона"

Автор книги: Кристофер Хибберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Заверив подпись Нельсона, Харди и Блэквуд вернулись вместе с ним на верхнюю палубу и начали обход боевых постов. Им показалось, он пребывал «в превосходном расположении духа». Нельсон обменивался солеными репликами с офицерами и матросами, говорил о грядущей победе, вообще излучал жизнерадостность и веселье, как и накануне, когда небрежно толковал о том, что, глядишь, в очередном сражении потеряет ногу, а если убьют, флотская профессия будет овеяна ореолом такой славы, что его примеру захотят последовать все. Нельсон осведомился у Блэквуда, сколько вражеских кораблей он хотел бы захватить в плен. Лично он, Нельсон, не удовлетворится менее чем двадцатью. По мнению Блэквуда, и четырнадцать явились бы превосходным результатом.

С приближением к противнику задул легкий бриз, паруса надулись, оркестр заиграл маршевую музыку. Всю складную мебель свернули или унесли вниз, матросам, убирающим адмиральскую каюту, было велено с особым вниманием отнестись к портрету леди Гамильтон. «Смотрите, с моим ангелом-хранителем ничего не должно случиться», – строго наказывал Нельсон.

Чуть позже, продолжая кружить по палубе, он остановится подле матроса, наносящего очередную зарубку на орудийный лафет. Матрос пояснил: прежние – знаки уже одержанных англичанами побед, а сейчас он делает новую на случай, если будет убит в бою. «Ничего, успеешь еще пометить вражеские пушки», – заметил адмирал.

Закончив обход, Нельсон в последний раз спустился к себе в каюту. Здесь было пусто – стол и стулья унесли в трюм. Нельсон опустился на голые доски и, стоя на коленях, принялся записывать новую молитву, сочиненную им в это утро:

«Да пошлет Всемогущий Бог, Которому я поклоняюсь, большую и славную победу моей стране и во благо всей Европы; и пусть ничей промах ей не помешает; и пусть после Победы над Британским флотом воссияет дух человечности. Я предаю свою жизнь Тому, Кто меня сотворил, и да благословит Он мое стремление честно служить своей Родине. Ему я предаю себя, Ему и делу справедливости, которое мне доверено защищать. Аминь, аминь, аминь».

Когда командир сигнальщиков лейтенант Джон Паско спустился в каюту к Нельсону поговорить о каком-то личном деле, адмирал все еще стоял на коленях. «Разумеется, яне вымолвил ни слова, не смея отвлекать его и терпеливо выжидая, пока он поднимется», – записывал впоследствии Паско. Решив в конце концов «не досаждать ему своими заботами», лейтенант вернулся на корму, где вскоре появился и адмирал. По дороге он перекинулся парой слов с Генри Блэквудом. «Позабавлю-ка я людей каким-нибудь сигналом, – сказал он. – Или, вы считаете, нет нужды?» Действительно, именно так Блэквуд и считал – к тому моменту капитаны всех судов уже прекрасно знали поставленные перед ними задачи.

«Мистер Паско, – заговорил тем не менее Нельсон, – вот что я хочу сказать всем: Англия верит – каждый выполнит свой долг. Передавайте, да поживее, – добавил он, – так как мне предстоит передать еще один сигнал – к бою».

Паско оказался в непростом положении. Слова «верит» в кодовом перечне нет, придется передавать буква за буквой. Он спросил адмирала, нельзя ли заменить это слово на другое – «рассчитывает», оно передается с помощью поднятого флажка.

– Годится, – бросил Нельсон. – Действуйте.

Согласно одному из свидетельств, сигнал встретили троекратным «Ура!» на каждом корабле. Капитан Блэквуд утверждает – переданные слова восприняли «поистине восторженно». Самым трезвым оказался отклик Коллингвуда: «О чем там Нельсон сигналит? – сварливо осведомился он. – Мы и без него знаем, что делать».

На самой «Виктории» реакция оказалась примерно такой же. «Иные просто что-то проворчали, – свидетельствует лейтенант – командир взвода морской пехоты, – другие открыто выражали недоумение: «Выполнит свой долг!» Разумеется, мы выполним свой долг. Лично я всегда выполнял свой, а ты разве нет? Тем не менее, – заключает лейтенант, – все прокричали «Ура!» – думаю, больше из любви и почтения к адмиралу, чем в ответ на сам сигнал».

Матросы – американцы, немцы, голландцы, швейцарцы, даже испанцы и французы на английской службе, – были в большинстве своем раздеты до пояса, на головах косынки, чтобы пот глаза не заливал, в ушах вата, дабы не оглохнуть от канонады. Иные натачивали кортики, кое-кто, с удивлением отмечает лейтенант – морской пехотинец, отплясывали хорнпайп [59]59
  Английский морской танец. – Примеч. пер.


[Закрыть].

ГЛАВА 33
Трафальгар

Доктор, не таким уж большим грешником я и был

Два флота разделяли теперь менее трех миль глубокой голубой воды, и демонстративное присутствие Нельсона на полуюте и квартердеке «Виктории» все больше и больше беспокоило его офицеров. Битти так и не удалось поговорить с ним насчет сверкающих на мундире звезд, остальные офицеры, чьего присутствия на квартердеке не требовалось, разошлись по боевым постам. Битти тоже удалился, и тогда Харди сам решил сказать Нельсону, что, как только корабли сойдутся на расстояние мушкетного выстрела, награды сделают адмирала заманчивой и легкой мишенью для снайперов противника. Да, ответил Нельсон, но сейчас уже слишком поздно переодеваться. К тому же «(он) и не боится показывать врагу боевые награды».

Потерпел поражение и капитан Блэквуд, порекомендовав адмиралу перейти на какой-нибудь из фрегатов, где он не только будет менее заметен противнику, но и получит возможность лучшего обзора сражения. Отмахнулся Нельсон и от предложения капитана Харди пропустить вперед девяностовосьмипушечник «Отважный», идущий сейчас в кильватере «Виктории». Более того, когда «Отважный» подошел к «Виктории» так близко, что, казалось, собирался взять ее на абордаж, Нельсон, «говоря, как всегда в таких случаях, несколько в нос», резко осадил его командира – капитана Эльяба Харви: «Буду признателен, капитан, если вы не станете выходить из строя». Так как предстоящее сражение могло стать последним в его жизни, Нельсон преисполнился решимости руководить им сам: пусть все видят, кто тут главный, – как видели и ранее. «Невозможно представить, – писал он Эмме, – «удар Нельсона» нанесенным кем-либо другим».

«Монарх», идущий к востоку от «Виктории» во главе другой колонны, первым попал под вражеский огонь. Словно презирая град ядер, он продолжал двигаться вперед. «Смотрите, как дерется наш благородный Коллингвуд», – проговорил Нельсон. А тот бросил одному из стоящих рядом с ним офицеров: «Чего бы только не отдал Нельсон, чтобы оказаться здесь, с нами».

Не сводя подзорной трубы с «Монарха», постепенно исчезающего в дыму, лейтенант Паско выкрикнул: «Брам-стеньга разбита!»

– На «Монархе»? – осведомился Нельсон.

– Нет, милорд, у противника.

– Коллингвуд отлично работает.

Вскоре в зону обстрела попала и «Виктория». Первые два ядра упали в воду, не причинив ей вреда, третье пролетело, задев верхушку грот-мачты. Нельсон велел Блэквуду и капитану еще одного фрегата возвращаться к себе и передать приказ командирам всех судов – немедленно начинать бой. Как именно – их дело, «лишь бы максимально быстро и близко подойти к противнику».

– Твердо рассчитываю, милорд, – сказал Блэквуд, пожимая адмиралу руку на прощание, – по возвращении на «Викторию»… – Блэквуд запнулся, – найти ваше сиятельство в добром здравии и с трофейными двадцатью кораблями.

– Да благословит вас Бог, Блэквуд, – вымолвил Нельсон, и, помолчав, добавил: – Больше уж нам не свидеться.

Эти слова «ранили меня в самое сердце», вспоминает Блэквуд.

Теперь, когда семь или восемь кораблей противника повернулись к «Виктории» правым бортом, огонь заметно усилился. Ядра попадали в мачты, срывали паруса, с оглушительным грохотом падали на палубу. Одно из ядер попало в адмиральского секретаря Джона Скотта и разорвало его буквально пополам. «Неужели это бедняга Скотт?» – вымолвил Нельсон, когда по приказу офицера (морского пехотинца, у которого и у самого восемь человек убило ядром, сорвавшим перед тем фальшборт) труп обернули парусиной и бросили за борт. Нельсон велел офицеру рассредоточить оставшихся в живых по всему судну.

Обязанности Скотта взял на себя один из помощников Харди, но и он был убит, не успев записать ни единого слова адмирала. Очередное ядро разнесло в щепы руль, и теперь «Викторию» удерживали на плаву сорок матросов: прилагая все силы, они налегали на огромный румпель, расположенный на нижней палубе, там же, где и орудия. Харди, поднявшемуся на капитанский мостик, врезался в пряжку левого ботинка осколок ядра. «Слишком горячее дело, чтобы продолжаться чрезмерно долго», – криво усмехнулся Нельсон, посмотрев на него. Никогда еще не приходилось видеть, добавил он, матросов, дравшихся так храбро и с такой решимостью. Окутанные дымом от собственных орудий, выплевывающих ядра одно за другим, полуоглохшие от канонады, презирающие вражеский огонь, они продолжали сражаться, даже получив ранение. У одного юноши оторвало три пальца: потом он писал отцу – слава Богу, не голову. Другой, в ответ на призыв офицера спуститься вниз и заняться большим пальцем на ноге, ответил: царапина не заставит его покинуть свой пост – и просто оторвал палец. Третий пел «Правь, Британия» все то время, пока хирург ампутировал ему руку.

Наступил момент, когда «Виктория», дрейфовавшая все это время так, словно собиралась атаковать передовые корабли де Вильнева, круто повернула к центру. Какой из трех находящихся там вражеских кораблей атаковать, спросил Харди адмирала: они стоят слишком близко один к другому, и строй не разорвать. «Не важно, – ответил Нельсон, – сами решайте».

Харди выбрал восьмидесятипушечник «Кентавр», оказавшийся флагманским кораблем де Вильнева. Проходя мимо его кормы, «Виктория» открыла сокрушительный огонь из всех бортовых орудий, вдребезги разнося стекла иллюминаторов, как граблями пройдясь по орудийной палубе. В дыму свистели ядра. Корабли, разделенные лишь узкой полоской воды, поливали друг друга огнем. Французские суда находились так близко друг от друга – «словно деревья в лесу», по словам Харди, – что «Виктория» врезалась в семидесятичетырехпушечник «Грозный», стоявший непосредственно позади «Кентавра». При первом столкновении «Виктория» опасно накренилась на борт, однако ее нок-реи зацепились за оснастку «Грозного». Тем временем артиллеристы, при поддержке «Отважного», продолжали делать свое дело, обстреливая правый борт «Грозного», оказавшегося так близко, что даже за оглушительной канонадой можно было расслышать, как перекрикиваются французские моряки, и левый огромного испанского корабля, стосорокапушечника «Святой Тринидад», с которым кое-кто из нельсоновских моряков уже сталкивался восемь лет назад у мыса Сен-Винсен.

А засевшие на платформах, укрепленных над реями «Грозного», снайперы искали на капитанском мостике «Виктории» цели для стрельбы, появлявшиеся время от времени в разрывах густого дыма.

В какой-то момент – вскоре после часа дня – Харди, по-прежнему меривший шагами квартердек, останавливаясь время от времени под нестихавшим шквальным огнем для отдачи очередного приказания, вдруг обнаружил – адмирала рядом с ним нет. Обернувшись, он увидел того стоящим на коленях, упираясь в палубу кончиками пальцев, и всего обливающегося кровью. На его глазах руки у Нельсона подогнулись, и он рухнул на палубу. Нельсон упал рядом с тем самым местом, где этим утром погиб Джон Скотт.

– Харди, – проговорил Нельсон со слабой и словно извиняющейся улыбкой, – на сей раз меня достали.

– Надеюсь, нет, сэр.

– Да. Пуля угодила в самый позвоночник [60]60
  «В день Трафальгарского сражения лорд Нельсон надел все свои награды, превратившись в отличную мишень для снайпера, – пишет полковник Дринкуотер Бетюн, плававший с Нельсоном в 1797 году на «Минерве». – Один из моих знакомых недавно рассказывал мне, как его семья, поселившаяся в окрестностях Парижа после заключения всеобщего мира 1915 года, наняла для каких-то работ по дому мастера-француза, находившегося при Трафальгаре на «Грозном» и утверждавшего, что приятельствовал с человеком, жившим тогда в Париже и убившим Нельсона. Тот рассказывал об этом так: мичман, его начальник, заметил на «Виктории» офицера с полным иконостасом наград и решил – должно быть, это главный у англичан. Убедив себя в этом, он сунул в карман четыре патрона, взял винтовку и поднялся наверх, бросив на прощание товарищам: «Si je ne le tue pas de ces trois, je me brGle le cervelle avec la quatridme» («Если не достану его с трех раз, четвертую пулю – себе в лоб»). Если верить его рассказу, история о том, как какой-то офицер с «Виктории» застрелил человека, убившего Нельсона, не соответствует действительности».


[Закрыть].

Пулю, убившую Нельсона, врач Битти извлек при вскрытии и положил в медальон, заключенный своим чередом в серебряный ящик. Реликвию передали Битти, а после смерти последнего она досталась его племяннику, достопочтенному А. У. Бейкеру, настоятелю монастыря в Гемпшире. В 1852 году ее отдали королеве Виктории, и она стала частью Королевской коллекции. Сейчас пуля выставлена в Большом вестибюле Виндзорского замка. Траектория полета пули описана в докладе Битти. Из него следует: выстрел мог быть произведен только с бизани «Грозного».

Старшина морских пехотинцев и двое матросов отнесли Нельсона в операционную. По дороге он попросил на секунду остановиться, желая поправить мичмана, как-то не так управлявшегося с румпелем. Затем он вынул из кармана носовой платок и прикрыл лицо, опасаясь, что вид адмирала, которого несут при тусклом свете фонарей, установленных ниже ватерлинии, может вызвать у экипажа панику.

В нижние отсеки корабля свет и без того едва проникал, а тут еще темно-красный цвет стен. Говорят, их так красили по инициативе Роберта Блейка, главнокомандующего английским флотом в XVII веке, чтобы особо чувствительные побыстрее привыкли к цвету крови. Обстановка в кубрике, где, колебля пламя утопленных в роговых плошках свечей, воздух вытягивался наружу отдачей от выстрелов бортовых орудий, напомнила капеллану Александру Скотту «бойню». Стоны и крики раненых, лежащих на тряпках и обрывках парусов, заглушали рев орудий и треск обшивки. Уильям Битти, еще двое хирургов и их помощники, закатав по локоть окровавленные рукава халатов, орудовали пилами, ножами и иными инструментами, меж тем как вниз приносили новых раненых, прежде всего давая им ром в качестве обезболивающего. Капеллан не мог перенести жуткое зрелище, отвратительные запахи. Только что на его глазах, сорвав с себя в явном приступе безумия бинты, скончался юный офицер, – и он бросился к лестнице глотнуть хоть немного свежего воздуха. Но, увидев, что принесли адмирала, Скотт собрался и подошел к нему, оставаясь затем подле Нельсона весь этот длинный день.

– Ах, дорогой Битти, – простонал Нельсон, увидев склонившегося над ним врача, – вы ничем уже не сможете мне помочь. Мне недолго осталось жить. Пуля попала прямо в позвоночник.

Битти снял с Нельсона сюртук и рубашку, обнажив медальон с миниатюрным портретом леди Гамильтон в виде вакханки. Сюртук, уже пропитавшийся кровью, послужил подушкой для раненного в голову мичмана Джорджа Уэстпела. «Когда сражение кончилось и сюртук попытались извлечь из-под головы, – вспоминал много лет спустя Уэстпел, – обнаружилось: бахрома от эполетов настолько пропиталась засохшей кровью и пристала к голове, что четыре или пять нитей пришлось отрезать вместе с волосами».

Бросив беглый взгляд на рану адмирала, Битти не захотел усугублять боль тщательным ее осмотром. «Сейчас-то сильно болит?» – осведомился он. «Сначала показалось, – ответил Нельсон, – будто пуля пробила позвоночник, потом нижняя часть тела полностью онемела». Он с трудом дышал, постоянно ощущая в груди «толчки крови». Нельсон жаловался на жар и жажду. Тут же соорудили нечто вроде веера и принялись обмахивать лицо раненого, поднесли к губам стакан с лимонадом, потом с разбавленным вином. «Машите, машите, – с трудом шевелил губами Нельсон, – пить, пить».

Время от времени он заставлял себя собраться и повторял один и тот же вопрос: что за радостные возгласы доносятся с орудийных палуб? Лейтенант Паско, тоже раненый, предположил – наверное, артиллеристы видят, как вражеские корабли один за другим поднимают белые флаги. Где Харди? Почему никто не приведет сюда Харди? Он что, убит? После того как желание адмирала видеть своего флаг-капитана в очередной раз передали на квартердек, некий мичман по всей форме доложил: «Обстоятельства требуют присутствия капитана Харди на палубе. При первой же возможности он спустится к его светлости».

«Кто передал сообщение?» – прошептал Нельсон и, услышав, что это Балкли, сын армейского офицера, с которым он много лет назад воевал в Никарагуа, заметил, что узнает голос. «Передайте от меня привет отцу», – сказал он Балкли. Услышав еще один знакомый голос, принадлежавший мичману с оторванной ядром ногой, Нельсон с трудом выдохнул: «Позаботьтесь об этом юноше».

Капеллану он повторял, как сильно беспокоится за тех, кого оставляет: «Умираю… Кланяйтесь от меня леди Гамильтон. Поцелуйте Горацию. Привет всем друзьям. И мистера Роуза не забудьте. Скажите ему – в завещании я доверяю леди Гамильтон и Горацию опеке государства». И с Уолтером Бэрком, корабельным казначеем, помогавшим Скотту поправлять подушку у него под головой, Нельсон говорил о неотвратимо надвигающейся смерти, а когда тот попытался отвлечь его, заметив, что он еще станет свидетелем собственного триумфа при возвращении в Англию, слабо отмахнулся: «Ну что вы Гакое говорите? Страдания мои ужасны, но скоро они кончатся».

Наконец, примерно в половине третьего, через час после того, как Нельсона ранило, наверху лестницы, ведущей в кубрик, показалась внушительная фигура капитана Харди. Он подошел к группе людей, сгрудившихся при слабом свете фонаря вокруг койки, где лежал адмирал, и взял его за руку. Впоследствии Битти записал их разговор:

«– Ну, Харди, рассказывайте, как там дела?

– Отлично, милорд. Мы уже захватили двенадцать или четырнадцать вражеских кораблей. Правда, пять из их авангарда переменили галс и навалились было на «Викторию», так что пришлось вызвать на подмогу два-три наших судна. Ну и задали мы им трепку!

– Надеюсь, у нас потерь нет?

– Нет, милорд, не беспокойтесь.

– Со мной покончено, Харди. Умираю. Скоро меня не будет. Наклонитесь пониже».

Услышав его слова, Бэрк счел за лучшее отойти: видимо, Нельсон хотел конфиденциально переговорить с Харди. Он попытался выпростать руку из-под подушки, но адмирал удержал его, и до него донесся едва слышный шепот:

– Умоляю, Харди, передайте дорогой моей леди Гамильтон прядь моих волос и вообще все мои вещи.

– Очень больно, сэр?

– Да, но более получаса это не продлится.

Подобно Бэрку, капитану Харди трудно было смириться с тем, что надежды никакой не осталось, и, когда Битти, проведя очередную операцию, вернулся к Нельсону, он оптимистически заметил: все еще может повернуться в другую сторону.

– Да о чем вы? – Нельсон даже не дал возможности врачу ответить. – Ни малейшей надежды. У меня прострелена спина. Битти вам лучше объяснит. Знаете, мистер Битти, ниже груди я ничего не ощущаю, как будто все соки ушли, пальцем пошевелить не могу.

В тот момент Битти позвали к очередному раненому, хотя, как он сам говорил, двое других врачей с помощниками вполне могли бы справиться и без него. Несколько минут спустя он вернулся.

– Это я позвал вас, мистер Битти, – проговорил Нельсон, – совсем забыл сказать: ниже груди ничего не ощущаю, пальцем пошевелить не могу.

– Вы уже сообщили мне об этом, милорд, – откликнулся Битти, и, желая хоть как-то успокоить умирающего, принялся осматривать нижнюю часть тела. Но Нельсон остановил его:

– Не надо, Скотт и Бэрк уж пытались… Совсем немного мне осталось, уж вы лучше любого другого все понимаете. Уж вы-то знаете – мне конец.

– Милорд, – с трудом проговорил Битти и, едва сдерживая чувства, отвернулся, – к несчастью для нашей страны, помочь вам нечем.

– Знаю, – прошептал Нельсон. – Чувствую, как в груди что-то поднимается и говорит, что мне конец… Слава Богу, долг свой я выполнил…

И в ответ на вопрос, сильно ли болит, сказал:

– Да, скорее бы умереть.

И еще добавил с чувством:

– И все-таки неплохо бы еще пожить хоть немного… Жизнь – такой подарок для любого… Что станет с бедной леди Гамильтон?

Очередной орудийный залп заставил его встрепенуться:

– О, победа! Победа! Никак ты меня не отпустишь…

Пальба немного утихла, и к группе людей, окружающих умирающего адмирала, вновь приблизился, держа шляпу в руках, капитан Харди. Скотт и Бэрк по-прежнему придерживали подушки, свободной рукой Скотт мягко поглаживал грудь Нельсона – вроде бы это хоть немного облегчало боль. У измятого края простыни, покрывающей нижнюю часть тела, стояли на коленях стюард Нельсона Шевалье и Уильям Битти, а чуть поодаль – слуга адмирала, которого он взял к себе еще в Неаполе, и мичман Фрэнсис Коллингвуд – юный родич адмирала. Капитан Харди, почти прикасаясь лысым черепом к руке Нельсона, негромко доложил – одержана «блистательная победа». Правда, сколько в точности вражеских судов захвачено в плен, четырнадцать или пятнадцать, сказать он пока не может.

– Хорошо, – прошептал Нельсон, – правда, я рассчитывал на двадцать. – И, не в силах отделаться от ощущения, преследующего его все это время, будто поднялся шторм, добавил: – На якорь, Харди, на якорь!

– Сэр, полагаю, команду теперь примет на себя адмирал Коллингвуд.

– Нет, нет, Харди, пока я жив, нет, – с неожиданной живостью возразил Нельсон, приподнимаясь на локте. – Становитесь на якорь, Харди.

– Дать сигнал, сэр?

– Да, на вашем месте я бы опустил якорь. – И, помолчав немного, Нельсон добавил: – Не выбрасывайте мое бренное тело за борт, Харди.

– Да что вы такое говорите, сэр?!

– Вот и хорошо. И позаботьтесь о леди Гамильтон. Не оставляйте бедную леди Гамильтон. А теперь поцелуйте меня, Харди.

«Капитан опустился на колени, – вспоминает Битти, – и поцеловал его в щеку. Его сиятельство сказал: «Вот так, теперь все хорошо. Благодарению Богу, я выполнил свой долг»».

Минуту-другую Харди простоял молча, думая о чем-то. Затем, словно испугавшись, что Нельсон может подумать, будто он поцеловал его всего лишь раз только по его просьбе, снова опустился на колени и прижался губами к его лбу.

– Кто здесь? – спросил его светлость.

– Я, Харди, – откликнулся капитан, и его светлость прошептал:

– Да благослови вас Бог, Харди.

Канонада окончательно смолкла, и невнятный шепот Нельсона «машите, машите… пить, пить» теперь вполне можно было расслышать. Он попросил слугу перевернуть его на правый бок, но легче от этого не стало, просто кровь потекла из одного легкого в другое.

Голос его сделался почти не слышен.

– Доктор, не таким уж большим грешником я и был… Не забудьте, я оставляю леди Гамильтон и мою дочь Горацию на попечение страны… Не забывайте Горацию.

Битти, отлучившийся на секунду и тут же вернувшийся назад, вновь услышал его шепот:

– Слава Богу, я выполнил свой долг.

Теперь голос умирающего вовсе сошел на нет, пульс еле прощупывался. Нельсон еще видел, как Битти берет его кисть, потом закрыл глаза. В половине пятого, после трех часов невыносимых страданий, Нельсон скончался. Капеллан продолжал поглаживать грудь покойного, пока кто-то не остановил его.

«Отдельные выстрелы продолжали звучать до четырех тридцати пополудни, – записывает в корабельном журнале капитан Харди, – когда, выслушав доклад об одержанной победе, командующий флотом вице-адмирал лорд Нельсон скончался от полученных ран».

Англичане одержали славную победу. Восемнадцать вражеских кораблей было либо потоплено, либо захвачено в плен, англичане не потеряли ни одного. Королевский флот получил полный контроль над водами, омывающими британские берега.

Но цена победы оказалась велика. В ходе яростного сражения, когда противники поливали друг друга огнем с близкого расстояния, было убито 6 тысяч матросов и офицеров противника, 20 тысяч взято в плен, в том числе адмирал де Вильнев, сдавший свой флагманский корабль командиру «Победоносного» капитану Израэлю Пилыо – младшему брату адмирала лорда Эксмута. Англичане потеряли убитыми 1700 человек.

Насильно потрепанной «Виктории» – паруса изодраны в клочья, борта во многих местах зияют пробоинами – царил траур. Матросы других судов тоже оплакивали смерть своего адмирала. «Я в жизни его не видел, – пишет домой' один из них, – за что и кляну, и благодарю судьбу: Конечно, хорошо бы посмотреть на него, но, с другой стороны, все те из наших, кто его видел, места себе не находят, узнав о его гибели: только и знают, что трут глаза. Господь храни его душу! Парни, дравшиеся, как черти, рыдают, как девчонки!»