Текст книги "Частная жизнь адмирала Нельсона"

Автор книги: Кристофер Хибберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА 29
«Виктория»

У меня есть все основания надеяться – день 6 июня обессмертит твоего возлюбленного Нельсона, Нельсона, принадлежащего лично тебе

Через месяц после смерти сэра Уильяма Англия объявила Франции войну. Такого развития событий уже ожидали некоторое время, в течение которого Нельсон делился с правительством своими соображениями, не опасаясь даже возможной раздраженной реакции на них. Во-первых, вопреки собственным высказываниям в палате лордов, когда он всячески преуменьшал значение базы на Мальте, теперь Нельсон утверждал – ее нужно укреплять. Во-вторых, рассматривая вопрос о призовых, он настаивал: моряк будет чувствовать себя увереннее, если открыть на его имя персональный счет и, по прошествии определенного срока службы, постоянно его пополнять, независимо от того, продолжает ли он служить в данный момент. Конкретные предложения таковы: две гинеи в год после пяти лет службы, четыре – после восьми. На первый взгляд «огромная сумма», признает Нельсон, но если принять во внимание, что в среднем матрос уходит в отставку в сорок пять лет, ничего особенного нет, ведь сколько он сможет пользоваться данной привилегией?

Той весной и летом 1803 года Нельсон все чаще наведывался в адмиралтейство. Дом на Пиккадилли, 23. он, полагая верным именно так и поступить в сложившейся ситуации, оставил сразу после смерти друга, хотя тогда же из Норфолка к Эмме приехала Сара Нельсон. Свой нехитрый багаж он перевез в квартиру тут же на Пиккадилли, в дом 19, где поселился над шорной лавкой. Его часто можно было увидеть идущим по Моллу в сторону Уайтхолла.

Нельсону намекнули об ожидающем его назначении на командный пост в Средиземноморском флоте, и до принятия официального решения еще предстояло многое сделать: переговорить со снабженцами насчет благоустройства нового флагманского корабля; уладить дела в Мертоне; отдать необходимые распоряжения новому секретарю Джону Скотту, бывшему казначею на «Ройал Соверен»; найти и договориться обо всем с человеком, который будет представлять его на церемонии посвящения в рыцари ордена Бани в Вестминстерском аббатстве. Его эсквайрами будут Джон Тайсон с племянниками Томасом и Горацио. Представителем – капитан Уильям Болтон, сын священника и деверь сестры Нельсона Сюзанны. Поскольку данную роль должен был обязательно исполнять тоже рыцарь, капитана Болтона срочно посвятили в это звание, и его кузина Китти, на которой ему предстояло жениться непосредственно накануне церемонии, стала в день своей свадьбы леди Болтон [51]51
  Сначала Нельсон предложил в качестве представителя Александра Дэвисона, но этому решительно воспротивился король. «Накануне довыборов в палату представителей депутата от графства Иль-честер (см. гл. 30) появление мистера Дэвисона выглядело бы совершенно неуместным… Думаю, на флоте нетрудно найти офицера, способного представить лорда Нельсона на церемонии».


[Закрыть].

Наконец, перед отбытием к новому месту службы Нельсону требовалось организовать крестины своей дочери Горации, уже достигшей двух с половиной лет.

Церемония состоялась 13 мая 1803 года в приходе Девы Марии, где прихожанкой была миссис Гибсон. Церковь, ставшую впоследствии приходской часовней, выбрали совсем небольшую, хотя сам приход являлся одним из крупнейших в Лондоне, настолько крупным, что, случалось, писала одна из газет того времени, на «церковных скамьях, самым непристойным образом» громоздились в ожидании похорон разом восемь гробов. Купели не было, и младенцев опрыскивали водой из чаши, установленной на престоле. Вместе с Горацией крестили еще семерых детей. Леди Гамильтон велела миссис Гибсон заплатить и священнику, и приходскому служке, а также сделать копию записи в церковной книге, где, без упоминания имен родителей просто указывалось: Горация Нельсон Томпсон.

«Увидишь мою eleve [52]52
  Букв.: воспитанница (фр.).


[Закрыть], – пишет Нельсон Эмме вскоре по прибытии в Портсмут, – поцелуй ее от меня и скажи – никогда я ее не забуду, ни ее, ни ее дорогую добрую мамочку, и поверь, так оно и есть».

В другом письме, написанном там же, в номере гостиницы «Джордж инн», Нельсон сообщает Эмме, что вскоре сядет на лодку, которая доставит его на флагманский корабль. «Мне остается лишь молить Всевышнего благословить и беречь тебя и позволить нам встретиться снова в мире и счастии. Верю, так оно и будет».

На улицах города стоял шум. Стучали колеса повозок и экипажей, везущих на набережную моряков и всяческую провизию; раздавались крики носильщиков с тяжелой поклажей на плечах; дребезжали тачки, набитые ящиками и морскими сундуками. Гуртовщики, орудуя длинными палками, гнали скот через весь город. Моряки накануне погрузки сидели в барах, пили эль и покуривали трубки.

Флагман Нельсона, «Виктория», стоял на рейде дальше других. Он представлял собой первоклассный линейный корабль первого ранга, вооруженный 104 пушками, включая тридцать тридцатидвухфунтовых, способных поражать цель на расстоянии в милю, пробивая при этом дубовую обшивку на два фута вглубь. Заказ на строительство судна поступил на Королевские верфи Чэтэма в 1758-м – год рождения Нельсона, а спуск на воду полностью готового к походу корабля состоялся восемь лет спустя. Стоимость его составила 63 176 фунтов. Общая протяженность бегучего и стоячего такелажа этого самого крупного на флоте судна – 27 миль, а площадь распущенных парусов – 4 акра. Полностью укомплектованный экипаж состоял из восьмисот пятидесяти матросов, размещавшихся по преимуществу в тесных кубриках на нижней орудийной палубе. Чаще всего в походе, когда орудийные порты закрыты, здесь царил полумрак. Вообще на корабле находилось всего много больше того, чем обычно необходимо в мирном плавании, но в бою работы хватало всем, и матросам, и артиллеристам. Средний возраст экипажа составлял двадцать два года. Примерно сто не достигли и двадцати лет, самому молодому исполнилось десять, четверым – двенадцать, шестерым – тринадцать. За сорок лет перевалило менее пятидесяти членов экипажа. Говорят, на корабле находилась даже женщина, переодевшаяся мужчиной [53]53
  Такой случай действительно имел место – на «Дерзком». «Матроса» звали Джейн Таунсенд. Сорок лет спустя она заявила претензию на награждение медалью за заслуги. Королева Виктория сочла награду заслуженной и все же в ней отказала, дабы не создавать «опасного прецедента».


[Закрыть].

На самой нижней палубе, под матросскими помещениями, располагались медики и младшие офицеры. Довольно просторная каюта капитана находилась в застекленной кормовой части, непосредственно под ней – адмиральские апартаменты: гостиная, столовая, спальня с поднимающейся койкой, прикрытой занавесками, расшитыми леди Гамильтон. Рядом с койкой стояли умывальник и ночной горшок.

Большая каюта, декорированная и обставленная в соответствии со вкусами адмирала, представляла собой красивое и внушительное помещение с окнами по трем сторонам и до блеска отполированными стенами. Обстановка уютной гостиной, где Нельсон проводил дружеские встречи со своими капитанами, состояла из столов, стульев, кресла и тумбы с ящиками.

В столовой, украшенной портретом леди Гамильтон, написанном в 1800 году в Дрездене Дж. Х. Шмидтом, могли разместиться двадцать четыре человека. При необходимости стулья, расставленные по периметру стола, легко складывались и отставлялись в сторону, освобождая помещение. Точно так же разбирался – на двадцать две части – длинный обеденный стол.

Однако же безупречной чистотой Большая каюта сверкала лишь перед торжественным ужином, а поначалу, при первом появлении Нельсона на корабле, до блеска было далеко: ящики с мебелью еще не открывали, на пакетах и тюках кое-где перепутали бирки; личные винные запасы адмирала не прошли таможню; койка по ошибке попала на какой-то другой корабль; экземпляры Библии и молитвенников, запрошенные у Общества по распространению христианского учения для экипажей кораблей, еще не прибыли. В Большой каюте пахло свежей краской. В общем, как отмечал сам Нельсон, на корабле «царил изрядный кавардак», не говоря уж об укомплектованном лишь наполовину экипаже, а капитан «Виктории» Сэмюэл Саттон уверял – раньше пятницы утром в море не выйти. Адмирала это чрезвычайно раздражало: ему не терпелось «как можно скорее покинуть такое гнусное место, как Портсмут».

Накануне отплытия поступили последние инструкции из Лондона: Нельсону предписывалось взять курс на Мальту, а оттуда, усилившись еще одним отрядом кораблей, следовать в Тулон и пристально наблюдать за действиями базирующегося там французского флота. По пути Нельсон должен был сменить флагман, предложив перейти на «Викторию» командующему морскими силами на Ла-Манше адмиралу Корнуоллису. Однако Корнуоллиса он не обнаружил и, потратив целый день на бесплодные поиски, приказал Саттону продолжать их без него, а если в течение двух недель Корнуоллис так и не объявится, возвращаться на «Виктории» назад, в Англию, и ждать дальнейших указаний.

Сам же Нельсон без большой охоты перешел на борт фрегата «Амфион» под командованием капитана Харди и двинулся в сторону Португалии. Почти на всем пути сильно штормило, погода стояла ужасная, и Нельсон сразу же простудился. Хотя при всей тесноте кое-какой комфорт, на что Нельсон, по правде говоря, не рассчитывал, на «Амфионе» имелся, и, судя по записям его секретаря Джона Скотта, на корабле устраивались ужины, где произносились тосты за леди Гамильтон и Горацию Нельсон Томпсон, а адмирал выражал надежду на то, что война продлится достаточно долго, сделает его «финансово независимым человеком».

«Твой дорогой мне портрет и портрет Горации уже висят на стене, – пишет он Эмме. – Стоит только посмотреть на них, и сразу чувствуешь себя лучше. Тут все пьют за твое здоровье». А вот строки из другого письма, отправленного чуть ранее: «Все время думаю о вас обеих. Сердце выпрыгнуть из груди готово… Я ничуть не сомневаюсь, нам предстоит новая встреча во здравии, чести и преуспеянии, и проживем мы долго-долго, до самой старости… Бог милосерден, и мудрость Его соединит нас… Твой верный и любящий, до самой смерти, а можно было бы, так и дольше, друг».

Такого рода письма шли сплошной чередой, безостановочно.

«Дорогая моя, любимая, сказать, что я думаю о тебе день и ночь, значит, выразить слишком малую долю тех чувств, которые я испытываю… Ни мыслью, ни словом, ни делом я не способен причинить тебе хоть малейший вред, все богатства Перу я отдам за единый миг с тобою… Родная моя, любимая, от одной мысли, какое ты даришь мне счастье с самого момента нашей первой благословенной захватывающей встречи, у меня кровь в голову бросается… Всегда, навсегда твой, только твой, в этом и ином мире, Нельсон-и-Бронте… навсегда, навсегда безраздельно твой Нельсон».

Помимо писем Эмме Нельсон сочинил развернутый план войны на Средиземноморье, отослав его, вместе с докладом о прибытии на Сицилию и оказанном там теплом приеме, премьер-министру. Из Сицилии Нельсон проследовал в Неаполь, где не рискнул спуститься на берег: французы, уже высадившие десанты в Южной Италии (Бриндизи, Отранто, Таранто), могли бы истолковать его действия как провокацию.

8 июля «Амфион» оказался в виду Тулона, а вскоре к нельсоновской эскадре подошла и «Виктория», и капитан Харди принял флагман от капитана Саттона. Саттон Нельсону нравился, и все же на посту командира флагманского корабля Харди устраивал его, как никто другой.

– Почему так получается, – заговорил он однажды с ним, – мы с вами никогда не спорим, в то время как другие капитаны всегда начинают с возражений?

– Все дело в том, сэр, – с обезоруживающей простотой ответил Харди, – что я всегда был первым лейтенантом, когда вы предпочитали быть капитаном, и стал капитаном, когда вам взбрело в голову сделаться адмиралом».

Задачей Нельсона как адмирала было удерживать французские корабли на тулонском рейде, а если они попытаются выйти в открытое море – «уничтожить». Так гласил приказ адмиралтейства. Ему вменялось в обязанность также прикрывать от возможного нападения Гибралтар и Мальту и препятствовать дальнейшему продвижению французов на территорию Королевства Обеих Сицилий. Нельсон вполне отдавал себе отчет в важности поставленной перед ним задачи. Ведь если дать французскому флоту выскользнуть из Средиземного моря, если позволить другим кораблям противника, стоящим в гаванях Финистера, на западе Испании, Ла-Манша и Северного моря, уйти из-под бдительного ока Корнуоллиса и Кейта, Бонапарт вполне может высадить свою великую армию, насчитывающую, по слухам, 120 тысяч штыков, на берегах Британии.

Задача являлась не только важной, но и исключительно трудной. «Даже летом у нас здесь что ни неделя, то шторм, а через день сильное волнение, – сетует он в письме к Эмме, порывавшейся к нему на Средиземное море, а он, как бы ни скучал и ни стремился с ней увидеться, всячески ее отговаривал, понимая всю невозможность этого предприятия. – Ты здесь не выдержишь… К тому же именно я приказал не допускать женщин на борт «Виктории». Выходит, я первый же свой приказ и нарушаю?»

Вскоре ветер утих, выглянуло солнце, и дни потекли даже с некоторой приятностью. Адмирал вставал в пять утра, два часа гулял по палубе, потом завтракал – горячие булочки, тосты, холодный язык, чай. Затем – письма и чтение. Чтобы не перегружать зрение, читали ему главным образом капеллан и переводчик, Александр Скотт, в чьи обязанности, собственно, и входило чтение писем, обнаруженных на захваченных судах противника, статей из французской, испанской и итальянской прессы, а также «Нейвл кроникл», «Юропин мэгэзин» и «Мансли критикал ревью» – изданий, регулярно доставлявшихся в Мертон, а оттуда – к нему, на флагман.

В два часа пополудни начинал настраиваться оркестр, а в четверть третьего барабан выбивал ритм «Ростбифа Старой Англии» – сигнал к адмиральскому обеду, по которому в Большую каюту направлялись семь-восемь офицеров, й том числе капитаны Харди и Джордж Марри, назначенный Нельсоном его заместителем. А также секретарь адмирала Джон Скотт, его однофамилец Александр (к нему Нельсон, во избежание путаницы, обращался «доктор Скотт») и доктор Гиллеспи – хирург из Шотландии. Обед, вспоминает он, обычно состоял из трех блюд плюс «десерт из лучших фруктов под вино трехчетырех сортов, шампанское и кларет». Все находили стол превосходным, и Нельсон тщательно следил, чтобы продукты на самом деле были высшего качества. В письме Дэвисону – далеко не единственном в таком роде – он просит друга оказать любезность, заказав для него, между прочим, «две дюжины банок йоркширской ветчины, шесть голов глостерского сыра, двенадцать кусков гамбургской говядины… четыре бочонка квашеной капусты, двенадцать кварт чили или перченого уксуса, шесть ящиков манго, двенадцать ящиков соленых огурцов» и т. д.

«Завершался обед обычно около пяти кофе с ликером, – продолжает доктор Гиллеспи, – после чего вся компания переходила на палубу и в течение примерно часа слушала оркестр. В шесть следовало приглашение на чай. Его сервировали в адмиральской каюте, и примерно час собравшиеся оживленно беседовали с его светлостью, державшимся, как правило, в это время совершенно свободно, хотя ему и вообще не свойственна чопорность и надменность, какие обычно сопутствуют такому положению, как у него. Вообще его светлость весьма общительный человек. В восемь – пунш, бисквиты или печенье, вскоре после чего гости, пожелав адмиралу доброй ночи, откланивались».

Сам Нельсон, отмечает другой корабельный врач, Уильям-Битти, ел мало, чаще всего удовлетворяясь небольшим куском дичи или куриной ножкой вместе с порцией макарон и овощами. Соли он не употреблял вообще, считая ее «единственной причиной цинги», и никогда не пил больше четырех бокалов вина, да даже и три не всегда, разбавляя их к тому же минеральной или обыкновенной водой. А в прежние времена, продолжает Битти, он вел себя еще скромнее – ел только овощи и пил молоко или воду, рассчитывая таким образом избавиться от подагры. Случалось, правда, пил больше (по крайней мере по мнению Тома Аллена), чем позволяло ему здоровье, особенно учитывая донимавшие его головные боли. Джордж Парсонс вспоминает обед, устроенный Нельсоном в честь победы у мыса Сен-Винсен. Как самому молодому за столом Парсонсу отвели место по правую руку от Нельсона, «или там, где должна быть правая рука, если б ее не отняли. Его светлость, подняв полный бокал в честь славной победы, по-отечески обратился ко мне:

– Вы ведь сызмала на флоте?

– С одиннадцати лет, милорд.

– Слишком рано, – пробормотал он.

Тут к его светлости подлетел честный Том Аллен и, быстро оценив ситуацию, проговорил:

– Будете пить еще, голова заболит.

– Ты совершенно прав, Том, спасибо за предупреждение. Харди, ведите стол. А меня, господа, прошу извинить, вынужден вас оставить, мое побитое суденышко совсем в негодность пришло, плыть отказывается.

И величайший герой морей, выпивший к тому времени пять бокалов вина, удалился, опираясь на верного и преданного слугу».

«Вижу все хуже и хуже, – жалуется Нельсон в одном из писем. – Боюсь, в ближайшие годы совсем ослепну. И это лишь один из преследующих меня недугов. На все воля Божья… Надеюсь, до сражения продержусь, но вообще-то, как Вы знаете, здоровье у меня никуда, а со зрением совсем плохо».

Битти тоже считал – если Нельсон не уйдет с морской службы, может полностью ослепнуть [54]54
  С точки зрения современной медицины он не прав. Скорее речь должна идти, считает доктор Баррас, о прогрессирующей пресбиопии (естественной дальнозоркости, развивающейся с возрастом), неспособности глаза сфокусироваться на близлежащих объектах. Именно это в сочетании с возобновляющими воспалениями птеригия могло вызвать у Нельсона страх слепоты, старое повреждение правого глаза вряд ли играло тут существенную роль. Баррас цитирует публикацию из «Таймс» от 4 октября 1804 года: «Широко распространено мнение, будто отважный лорд Нельсон потерял один глаз. А несколько дней назад в одной из газет появилась статья, где говорится, что в последнее время заметно ослабло зрение и в здоровом глазу, и выражается опасение, как бы он вообще не ослеп. Мы счастливы сообщить почитателям лорда Нельсона, лично с ним не знакомым, – у адмирала целы оба глаза… Да, верно, какое-то, весьма непродолжительное время, лорд Нельсон не видел одним глазом, но, к счастью, потом зрение восстановилось. На другом глазу у него выступило пятно, но, судя по последним сведениям из самого надежного источника, то есть по словам самого лорда Нельсона, со зрением у него серьезных проблем нет. Он утверждает, что «лучше всего видит тем глазом, который считается незрячим»». Еще один офтальмолог пришел к тем же выводам, что и Баррас. По его мнению, ухудшение зрения Нельсона вызвал двусторонний птеригий.


[Закрыть], но вообще-то со здоровьем у него, несмотря на частые недомогания, совсем не так скверно, как он говорит. В частном порядке он утверждал даже следующее: «в целом состояние его светлости вполне удовлетворительное, разве что время от времени, и по самым разным причинам, у него случается недомогание, через два-три дня проходящее… Единственное телесное неудобство, испытываемое его светлостью в результате полученных ран, – незначительные ревматические боли в культе ампутированной руки, возникающие при внезапных переменах погоды».

В то же время приступы боли или морской болезни, случалось, заставляли Нельсона впадать в мрачность и раздражительность. В такие минуты он становился, по собственным словам, «чертовски занудлив». Адмирал лорд Рэндсток остерегал сына, служившего мичманом на «Виктории»: у лорда Нельсона «буйный нрав», это человек, подверженный «сильным страстям, и к людям он не всегда справедлив».

Другой офицер из экипажа «Виктории», лейтенант Джозеф Уилкок, вспоминает, как однажды, толкнув дверь на лестницу, ведущую к каюте Нельсона, он едва не сбил адмирала с ног. «Вы что, ослепли?» – гневно бросил тот и, выпрямившись, зашагал прочь. Данный инцидент, впрочем, не помешал ему впоследствии быть с У ил коком весьма обходительным. В другом случае, после очередной стычки с вахтенным по поводу курса корабля, Нельсон с легкой улыбкой сказал Харди: «Представляете, этот тип называет меня лжецом». И вообще; как утверждал Уилкок, адмирал являлся человеком «по преимуществу добродушным и спокойным». Внутренний же распорядок судовой жизни Нельсон оставил на долю Харди, считавшегося всеми сторонником самой суровой дисциплины.

Но Нельсона заботили не только служба и здоровье. Мыслями он постоянно возвращался в Мертон, к Эмме и Горации. Его беспокоило, что Эмма «слишком перетруждает себя в Мертоне», а Горация, появляющаяся теперь там, после смерти сэра Уильяма, чаще, чем прежде, может расшибиться, играя в саду, а то и в канал упасть. Он вновь требует затянуть «Нил» сеткой, добавляя, что не успокоится, пока это не будет сделано. В очередном письме Эмме Нельсон повторяет: «Главное, смотри в оба: не дай Бог, малышка свалится в воду! Умоляю, распорядись насчет сеток. Особенно важно мостики накрыть… Поцелуй от меня нашу славную Горацию. Жду не дождусь увидеть ее по возвращении в Мертон». Мысль о том, что девочка все же недостаточно часто бывает там, не дает ему покоя. Не должно ей, настаивает он, оставаться долее в доме на Литтл-Тичфилд-стрит, лишь под присмотром няни, – пора заняться образованием Горации… Не «подкидыш» же она какой-то. Пусть мисс Коннор, кузина Эммы, станет ее наставницей, разумеется, под наблюдением самой леди Гамильтон. Он готов платить мисс Коннор сколько будет нужным. Едва ли не в каждом письме звучит один и тот же мотив: «Как там моя дорогая Горация? Надеюсь, она в Мертоне, под твоей неусыпной опекой». Пишет он в связи с Горацией не только Эмме, но и адвокату, а когда Эмма, в виде отговорки, ссылается на нежелание миссис Гибсон расставаться с девочкой, он отправляет ей псевдоофициальное послание («Моя дорогая леди Гамильтон»), где заявляет о непреклонной решимости в данном вопросе и выражает желание, чтобы именно леди Гамильтон отныне занималась ребенком: Горацию следует «обучать и воспитывать должным образом». При этом он, Нельсон, готов установить миссис Гибсон ежегодную пенсию в размере 20 фунтов. «Но если упомянутая миссис Гибсон, под любым предлогом, попытается и далее удерживать при себе мою приемную дочь, я не буду считать себя связанным этим обещанием и она не получит ни фартинга. Более того, мне скорее всего придется принять и иные меры».

К тому времени Нельсон уже давно знал о новой беременности Эммы – и места себе не находил от беспокойства. От друзей и семьи адмирала беременность ей удалось скрыть: она просто ссылалась на нездоровье, рано уходя спать. Последний месяц Нельсон почти не мог заснуть, а когда узнал, что ребенок умер вскоре после родов и «славной маленькой Эммы», как он называл ее, «больше нет», «всю ночь провел как в лихорадке». Остается лишь «благодарить Бога», продолжает он, пощадившего мать крошки Эммы и их дорогую Горацию, переболевшую оспой. «Потерять кого-нибудь из них, не говоря уж об обеих, было бы (для него) сущим кошмаром».

При всех иных заботах и докуках Нельсон самолично следил за тем, чтобы на флагманском корабле, как и на остальных судах, доставало овощей и свежего мяса. В одном весьма характерном приказе капитану «Активного» предписывалось закупить для нужд всего флота и особенно больных матросов «50 туш овец… 30 тысяч апельсинов, а также лука и других овощей на восемь – десять дней, во избежание заболевания цингой». В другом послании, адресованном главному интенданту на Гибралтаре, он просит прислать какао и сахар взамен риса, который «матросы не особенно жалуют». Сам же Нельсон, при всей неприхотливости в еде, строго следил за тем, чтобы на столе всегда были фрукты и овощи. В этом отношении он проявлял не меньшую обязательность, чем в приеме камфары и опиума, помогавших ему справляться со спазмами и болями в сердце.

Не забывал также Нельсон надевать шляпу с закрепленным на ней зеленым козырьком, хотя доктор Битти опасался, что это не слишком поможет сберечь зрение, ибо Нельсон часами выстаивал на палубе, вглядываясь при ярком солнце в подзорную трубу.

Беспокоило Битти и то, что адмирал слишком много времени проводит за столом, занимаясь разнообразными просьбами своих друзей и родичей, отправляя многочисленные официальные письма, прежде всего в адмиралтейство, от которого он требовал, в частности, усиления фрегатами, «этими глазами флота», а также письма частные, скажем кузену леди Гамильтон Чарлзу Коннору, недавно поступившему на морскую службу. Ему Нельсон пишет: «при должном усердии» он может рассчитывать на его поддержку. А также наставляет: «Чтобы дорасти до офицера, надо прежде стать хорошим матросом, а хорошим офицером нельзя быть, не будучи настоящим джентльменом».

В какой-то момент Нельсон испытал сильное искушение попроситься в отпуск по болезни на несколько месяцев, но потом передумал: среди его коллег слишком много офицеров, – которым «не терпится стать во главе Средиземноморского флота», поэтому вместо возвращения его, чего доброго, еще вынудят «залечь на полку».

Погода отнюдь не способствовала хорошему самочувствию, тем более реальные хвори Нельсона усугублялись постоянным беспокойством по поводу «вконец расшатанного здоровья, (которому) нанесен непоправимый урон». Помимо болезней предметом постоянной головной боли адмирала являлось и состояние флота: иные суда нуждались в срочном ремонте, на других участились случаи дезертирства, когда суда заходили в средиземноморские порты пополнить запасы продовольствия.

Не оставляла Нельсона и тревога, что французский флот может уйти из Тулона незаметно. Конечно, это можно предотвратить плотной блокадой порта, но на самом деле Нельсон и не хотел, чтобы французы оставались на рейде: вся суть его стратегии, подчеркивал он, как раз «прямо противоположна блокаде». Он мечтал выманить противника в открытое море и там его уничтожить. Французским флотом командовал перекрасившийся аристократ, виконт Луи де Туше-Тревиль, адмирал, два года назад отразивший атаку на Булонь, и теперь Нельсону не терпелось взять реванш за прошлое поражение. Но виконт, военачальник осторожный, время от времени выходя на рекогносцировку, неизменно возвращался на рейд, явно не желая ввязываться в драку. «Мой друг, – отмечал Нельсон, – ведет себя, как мышка в норушке: то выглянет наружу, то снова прячется». Когда же однажды французский адмирал удалился от Тулона на большее, чем обычно, расстояние (но вскоре вновь вернулся назад), этот маневр ложно истолковала парижская пресса, а с ее слов и некоторые лондонские газеты. «Ты прочтешь, будто мсье Туше гнался за мною, а я от него убегал, – сердито пишет Нельсон брату Уильяму. – Видит Бог, если бы он «догнал» меня, я бы съел его с потрохами».

Вскоре, а именно в августе, виконт умер. На посту командующего его сменил куда более молодой офицер, Пьер-Шарль-Жан-Батист-Сильвестр де Вильнев, некогда командир корабля «Вильгельм Телль», захваченного в плен капитаном Берри, после того как де Вильневу удалось вырваться из кольца в заливе Абукир. А в январе 1805 году, к вящему изумлению Нельсона, он же сумел уйти из-под Тулона, миновав английский флот и исчезнув бог весть куда. «Слов не нахожу! – взорвался Нельсон, гадая, куда все же направился противник – на Сардинию? Сицилию? на Мальту? в Неаполь? Александрию? – Но ничего, с Божьей помощью отыщем».

Вначале Нельсон направился на Сицилию, затем в Неаполь, оттуда на Мальту. Французы как испарились. Не оказалось их и в районе Александрии, и лишь на третьей неделе февраля 1805 года Нельсону стало известно: встречным ветром их отогнало назад в Тулон. Тем не менее очередная попытка де Вильнева вырваться оттуда и пойти на соединение с другими французскими флотами и испанцами – под давлением Наполеона правительство этой страны объявило Англии войну – оставалась лишь вопросом времени. Именно этого англичане и опасались, а в середине апреля выяснилось, что страхи эти отнюдь не беспочвенны: в Лондоне стало известно – адмирал де Вильнев не только вырвался из Тулона, но и прошел Гибралтарским проливом в Атлантический океан.

2 декабря минувшего года Наполеон короновался в Нотр-Даме императором Франции. Корону он вырвал из рук папы и сам водрузил ее себе на голову. Полновластному хозяину континентальной Европы оставалось подчинить себе одну лишь Англию. Согласно его плану французский флот вместе с флотами союзников должны были, каждый поодиночке, прорвать блокаду, сосредоточиться в водах Вест-Индии и оттуда единой мощной армадой направиться в Европу, а затем преодолеть сопротивление явно уступающего ей английского флота и очистить Ла-Манш для последующего вторжения на остров.

Едва прослышав о намерении де Вильнева идти в Вест-Индию, Нельсон принял решение преследовать его, хоть численностью его эскадра едва ли не вполовину уступала французам. Вынужденный поначалу задержаться, отчасти из-за встречного ветра, отчасти из-за отставания одного из его кораблей, «Великолепного», он надеялся стремительным проходом через Атлантику нагнать противника. Рассчитывая участливым словом скорее, нежели окриком, заставить командира «Великолепного» сделать все, чтобы догнать остальных, Нельсон послал ему следующую депешу: «Наверное, Вы думаете, «Великолепный» идет не так быстро, как бы мне того хотелось. Пусть даже так (ибо если бы все мы шли со скоростью десять узлов, я бы действительно считал это слишком медленным), однако хочу заверить Вас, по моему мнению, «Великолепный» делает все возможное. Прошу Вас не переживать по этому поводу».

К началу июня Нельсон, как явствует из его письма к леди Гамильтон, находился в шести днях хода от противника. «Молись за мою удачу, – продолжает он, – и я с наслаждением брошу свои лавры к твоим ногам, а достойной наградой твоему старому трудяге Нельсону будет сладостный поцелуй… У меня есть все основания надеяться – день 6 июня обессмертит твоего Нельсона, Нельсона, принадлежащего лично тебе».

Но де Вильнева нигде не было. Командир английского военного гарнизона на острове Святая Лючия генерал Роберт Бриритон уверял Нельсона, будто французы направляются на юг, в сторону Тринидада. Сам Нельсон склонялся к мысли, что, напротив, идут они на север, к Мартинике, однако же, хоть и неохотно, поверил Бриритону, и, как выяснилось, напрасно. «Ведь я давно уже понял: никого не надо слушать и верить надо только своей старой башке, редко ошибающейся, – с горьким разочарованием пишет он леди Гамильтон. – г Мой гений все подсказывал мне правильно, и послушайся я его, все вышло бы как нельзя лучше. Но явился генерал Бриритон со своими сведениями… У меня есть все основания до конца жизни ненавидеть его имя». И в переписке с другими корреспондентами Нельсон не скрывает злости и огорчения: «Настроение у меня – врагу не пожелаешь. Но не судьбу я кляну, не собственные заблуждения. О генерал Бриритон, генерал Бриритон!.. Если б не ты, Нельсон, живой или мертвый, стал бы величайшим человеком из тех, кого знает и знала Англия».

Нельсон продолжал бесплодные поиски, переходя от острова к острову. Всякий раз его встречали сведениями о появлении и исчезновении французов, но ему самому не попалось ничего более существенного, нежели три деревянные планки, принятые им за следы пребывания французского флота. Чувствуя себя «самым отвратительным образом», Нельсон взял курс на Европу. Де Вильнев же, вопреки приказу Наполеона, оставил вест-индские воды, и, хотя сэру Роберту Калдеру удалось захватить два его судна, остальные он благополучно привел в Феррол, к северу от Коруньи.

Достигнув 20 июля 1805 года Гибралтара, Нельсон впервые, начиная с июня 1803-го, ощутил твердую почву под ногами. На борту «Виктории» он пробыл беспрерывно «два года за вычетом десяти дней». Тяжкое для него время: «ужасно, когда гоняешься за противником» и месяц за месяцем не можешь взглянуть ему в глаза. Джон Буль, наверное, вне себя от ярости, хотя «никогда ему не служил более преданный офицер».