Текст книги "Частная жизнь адмирала Нельсона"

Автор книги: Кристофер Хибберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Нельсон, бесконечно счастливый от возможности вновь очутиться в море во главе, как писал он, «небольшого, но отборного отряда кораблей», первое представление о предполагаемых замыслах Бонапарта получил 17 мая, когда одному из его фрегатов удалось захватить французский корвет «Пьер», вышедший из Тулона накануне ночью. Пленные сообщили: более десяти тысяч солдат погрузили на транспортные суда, а гораздо большее количество, до сорока тысяч, отправили в порт. Военными кораблями сопровождения командует вице-адмирал Франсуа Брюэс де Эглье, храбрый, опытный и добросовестный офицер, пользующийся большим доверием Бонапарта, несмотря на свое роялистское прошлое. Но даже если пленные знали, куда направляется весь флот, они не сказали об этом ни слова. Не раскрыли они и времени отплытия. Англичанам оставалось лишь набраться терпения и быть начеку. Три дня подряд впередсмотрящие изо всех сил вглядывались в морскую даль. А потом ночью, после теплого солнечного дня, когда вновь не удалось засечь вражеские суда, разыгрался шторм. Вот как описывает его последствия Нельсон в письме к жене:

«Представь себе горделивого мужчину, расхаживающего на закате воскресного вечера по своей каюте под взглядами окружающих, ждущих, когда же он поведет их к славе… А теперь вообрази того же горделивого, тщеславного мужчину на рассвете следующего дня: судно его лишилось мачт, флот рассеялся, а сам он пребывает в таком смятении, что не дай ему Бог сейчас встретиться даже с самым жалким французским фрегатом… Я не отважился бы назвать произошедшее просто несчастной случайностью: убежден, Всевышний таким образом решил умерить мое беспредельное тщеславие. Надеюсь, я извлеку из этого урок и стану не только лучшим офицером, но и более достойным человеком. А пока – со всем смирением целую розгу».

Ураган не только опрокинул на палубу топсель «Передового», убил двух матросов и отправил на больничную койку еще нескольких; он расщепил и главную топ-мачту, с пронзительным свистом упавшую на борт и разнесшую на куски бизань-мачту, «с ужасающим грохотом» рухнувшую в бушующее море. Разбитое судно с пеньками вместо мачт неуправляемо несло к берегу, и оно наверняка разбилось бы о скалы, если бы на помощь не поспешили капитан Александр Болл на «Александре» и сэр Джеймс Самарец, командир «Ориона». Нельсон перешел на борт «Александра» поблагодарить Болла за помощь – и увидел подтянутого офицера из хорошей глостерской семьи, встреченного им недавно в Сен-Оме-ре: тогда тот выглядел как «настоящий хлыщ», одетый не по форме. Теперь же образованный, умный, серьезный офицер пришелся ему весьма по душе, и до конца жизни Нельсон будет переписываться с Боллом, обращаясь к нему самым дружеским образом.

Ураган не пощадил и французские суда. Он сорвал их с якорей в Тулоне, в темноте пронес мимо англичан, а когда мастеровые на «Передовом» умело, в кратчайшие сроки сделали свое дело и флагман вновь мог выйти в море, флота адмирала Брюэса уже и след простыл. И Нельсону, как и прежде, оставалось лишь гадать о его назначении. Капитаны судов, находившихся в подчинении Нельсона, готовились идти к Гибралтару, будучи уверены: до окончания полноценного ремонта преследовать противника он не будет. Но адмирал планировал другое. «Я думал, – говорил он, – они знают меня лучше».

5 июня, через две недели после того, как шторм едва не разнес его флот в щепы, Нельсон получил кое-какие известия о французах. Люди из команды проходящего мимо торгового судна сообщили, будто видели их к северу от Корсики идущими юго-восточным курсом. Возможно, они направлялись в Неаполь или на Сицилию, а возможно, на Мальту. Еще один вариант – Константинополь; далее – Корфу или Левант. Не исключался, и именно это предположение Нельсон высказал в письме к лорду Спенсеру, – Египет, откуда французские сухопутные войска могут двинуться в южную Индию для заключения опасного союза с сыном Гейдара Али, султаном Майсура Типпи Сахибом, главным противником англичан на этом субконтиненте.

«Если только французы не остановятся на Сицилии, – писал Нельсон в адмиралтейство, – полагаю, они замыслили взять Александрию и направить войска в Индию. Наверняка столь чрезвычайно трудный для осуществления план согласован с Типпи Сахибом. Но даже если противник направляется к антиподам, в другое полушарие, Ваша светлость может быть уверена – я, не теряя ни минуты, поспешу ему наперерез».

Имея ныне в распоряжении посланные ему Сен-Винсеном корабли под командой своих друзей Ральфа Миллера, Сэмюэла Худа, Бенджамена Хэллоуэлла, Джорджа Уэскотта и четверки бравых Томасов – Фоли, Трубриджа, Томпсона и Харди (все они впоследствии станут адмиралами), – Нельсон в самом приподнятом настроении отправился вслед за противником. Уверенный в своих помощниках, как в себе самом, он не сомневался – стоит им только догнать Брюэса, как они зададут французам жара.

ГЛАВА 14
Абукир

Не пройдет и суток, как я окажусь либо среди пэров, либо в усыпальнице Вестминстерского аббатства

На выходе из Мессинского пролива Нельсон узнал от владельца генуэзского брига, что Мальта капитулировала и французы держат курс на Италию. Поверив первому из этих сообщений и усомнившись во втором, Нельсон собрал на борту «Передового» военный совет в составе четырех наиболее «надежных», по его же слову, капитанов – Трубриджа, Болла, Самареца и Генри Дарби, – намереваясь еще раз обсудить наиболее вероятные замыслы наполеоновского флота.

Вопрос этот обсуждался и в Лондоне, живо занимая, в частности, Генри Дандаса, проницательного и прямолинейного шотландца, друга Уильяма Питта, некогда главу флотского казначейства, а ныне военного министра Англии. «Дорогой лорд, – пишет Дандас Спенсеру 10 июня, – всю минувшую ночь я думал об Индии». Ему сообщили, ссылаясь на капитана Сидни Смита, недавно бежавшего из французского плена, где он провел два года, человека вообще-то, как всем известно, не особенно надежного, как некие французские офицеры остановились в Леванте по пути в Индию, а сухопутные силы Франции вот-вот высадятся в Египте. «Говорится ли в инструкциях лорду Сен-Винсену, что именно Египет может быть целью компании Бонапарта? – интересуется Дандас. – Вдруг это ни на чем не основанные фантазии, хотя такое развитие событий кажется мне вполне реальным».

Нельсон разделял его мнение. Сообщения о наличии на борту французских судов натуралистов, астрономов, математиков и ученых других специальностей укрепляли его в уверенности, что путь неприятеля лежит в Египет. Соответственно он отдал приказ полным ходом идти к Александрии. Капитаны полностью согласились с его оценкой ситуации. Правда, Самарец откровенно радовался тому, что ответственность за решение лежит не на нем. «Прошел не один день, – писал он, – пока напряжение спало, и если бы в конце пути выяснилось, что шли мы по ложному следу, всем бы нам пришлось худо».

Когда 28 июня на горизонте возникла Александрия, открывавшаяся глазам картина выглядела так мирно, будто след действительно оказался ложным. В бухте, над которой возвышался маяк и городские минареты, покачивались только турецкий линейный корабль, два фрегата, тоже из Турции, и множество торговых судов под самыми разнообразными флагами. Нельсон приказал двигаться вдоль побережья на восток. Чем дальше, тем сильнее его охватывала тревога. Он прекрасно понимал – его назначение на средиземноморский театр военных действий вызвало большое раздражение в широких кругах офицеров, особенно старших, считавших себя несправедливо обойденными. Один из них, сэр Джон Орд, брат первого лорда Болтона, заявил лорду Спенсеру протест, когда какого-то выскочку предпочли более опытным и старшим по возрасту адмиралам. Он «не может скрыть от его светлости», насколько задетым чувствует себя лично. Примерно в том же духе он говорил и с лордом Сен-Винсеном, причем в выражениях не стеснялся, вынудив тем самым командующего отослать его в Лондон, откуда он послал ему вызов на дуэль.

Нельсона, впрочем, беспокоила не только ревность старших офицеров. Больше всего его тревожили английские газеты, способные разнести его в пух и прах. В какой-то степени они уже активизировались. «Удивительно, – говорилось в одной из статей, – как это столь внушительный флот, покрывший огромное расстояние и уже давно находящийся в море, смог ускользнуть от наших командиров».

Нельсон решил, что будет нелишне отправить в адмиралтейство пространное донесение, где объяснялись бы причины того, почему ему так долго не удается обнаружить французов. Капитан Болл пытался отговорить его: пока тебя не обвинят в ошибке, рассуждал он, лучше не занимать оборонительную позицию. Тем не менее Нельсон донесение отправил.

Противник все не появлялся, хотя однажды, в сумрачный, дождливый день, два флота прошли так близко друг от друга, что французы слышали сигнальные выстрелы с английских судов, помогающие им держать нужную дистанцию. Незамеченными остались французы и тогда, когда, пройдя мимо устья Нила, английские суда направились к северу вдоль палестинского побережья, а затем на Крит. Нельсон даже начал было опасаться, что, пока он шел к Александрии, французы вторглись-таки в Королевство Обеих Сицилий. Однако же, прибыв в Сиракузы, он выяснил – противника здесь не было. Нельсон находился в постоянном нервном напряжении: сердце у него начинало бешено колотиться от любого внезапного звука – отныне так будет «при любом волнении, и от радости, и от несчастья». Тяжелый маршрут, продолжает он, «отнял (у меня) годы жизни».

Нельсон направился в сторону Греции. И вот, подойдя к городку Корони, расположенному на берегу Мессинского залива, и отправив на берег капитана Трубриджа порасспросить турецкого бея, он хотя бы узнал, что французы здесь проходили, направляясь, судя по всему, в Египет. Не скрывая возбуждения, Нельсон бросился следом по Средиземному морю и первого августа вновь подошел к Александрии. Теперь в бухте не осталось ни одного свободного места. Но когда с приближением к берегу впередсмотрящие определили, что все это, судя по мачтам, транспортные суда, а вражеских линейных кораблей здесь нет, возбуждение сменилось глубоким разочарованием. Нельсон вновь повернул на восток. В половине первого подали обед. Капитан Самарец сел за стол в мрачном молчании. Но как раз тут, в каких-то пятнадцати милях от Александрии, в виду городка и одновременно военного форта Абукир, длительные поиски Нельсона подошли к концу: наконец-то он обнаружил французский флот, численностью в шестнадцать судов. Подавленное состояние Самареца мгновенно сменилось энтузиазмом, когда с квартердека примчался вахтенный офицер с докладом: «Сэр, только что получен сигнал – противник находится в заливе Абукир и выстраивается для боевых действий».

«При виде противника всех, кажется, охватила неимоверная радость, – пишет Эдвард Берри, – а больше всех воодушевился сам адмирал».

Нельсон поднялся со стула. «Не пройдет и суток, – заявил он, обращаясь к офицерам, разделявшим с ним трапезу, – как я окажусь либо среди пэров, либо в усыпальнице Вестминстерского аббатства».

Адмиралу Брюэсу оставалось лишь надеяться – Нельсон, наверняка не имевший надежной лоции здешней акватории, не рискнет начать боевые действия в темное время суток. Ведь многие из моряков Брюэса находились на берегу, заготавливая провизию, роя колодцы и наполняя пресной водой бочки либо охраняя тех, кто этим занят, от налетов бедуинов. Будь у него побольше провизии, адмирал смог бы последовать совету Бонапарта и укрыться в Корфу. В настоящий момент на борту адмиральского флагмана «Восток», гигантского судна, вооруженного ста двадцатью пушками, имелись склады с вооружением, а также, по слухам, золотые слитки и драгоценные камни на сумму примерно 600 тысяч фунтов, награбленные Бонапартом в Риме и Швейцарии, и, наконец, сокровища рыцарей ордена Святого Иоанна Иерусалимского, хранившиеся на Мальте. Пока английские корабли приблизятся к французам на достаточное для атаки расстояние, наступит вечер, и Брюэс рассчитывал ускользнуть под покровом тьмы или хотя бы подойти поближе к берегу и подобрать своих людей, ибо в противном случае его команде придется противостоять противнику, обладающему заметным превосходством в живой силе.

Но Нельсон, естественно, не видел никаких оснований тянуть с началом боя. Едва французские корабли оказались в поле зрения англичан, Нельсон, по словам Берри, «впился в них глазами моряка, готового к атаке». Как явствует из собственного его рассказа, переданного много лет спустя приятелем, Нельсон даже оторваться от иллюминатора не мог, хотя у него «страшно болели зубы». «В какой-то момент, – продолжает он, – я услышал, как рядом со мной разговаривают два матроса. Один из них сказал: «Эй, Джек, видишь этих сукиных сынов? И знаешь, что я тебе скажу, Джек? Если мы не надерем им задницу, они надерут задницу нам». Я знал своих людей и скомандовал наступление». Как справедливо предположил Брюэс, лоцией, способной помочь благополучно избежать предательских мелей и рифов залива Абукир, Нельсон не располагал. Капитан Хэллоуэлл, командир «Быстроходного», переслал ему рисованную карту, обнаруженную на захваченном в плен французском корабле, но в ней явно не хватало подробностей, и в общем-то толка от нее было немногим больше, чем от английской карты, имевшейся в распоряжении другого капитана – Сэмюэла Худа. У Томаса Фоли, командира «Голиафа», имелась более подробная карта из недавно опубликованного французского атласа, но и на нее нельзя было полностью положиться. Короче, желая осуществить свой план, ударить сначала по передовым кораблям и центру французов, а уж потом заняться арьергардом, Нельсону пришлось рассчитывать прежде всего на самих моряков, замеряющих глубину лотом.

Сражение получилось тяжелым. В ходе его один из английских кораблей, «Каллоден», под командой Трубриджа, подойдя слишком близко к берегу, сел на мель и, прикованный к ней, оказался под огнем береговой артиллерии противника. И все же Нельсон пошел на риск, в расчете на то, что, во-первых, французам не хватит артиллеристов, во-вторых, береговые батареи не нанесут непоправимого ущерба и, наконец, моряки британских судов, обстреливая оказавшиеся между ними корабли противника, не попадут друг в друга.

Нельсон, приветствуя «Рьяного», проходящего в непосредственной близости от носа флагманского судна, осведомился у Худа, сможет ли тот проскользнуть между «Воинственным», замыкавшим строй французских кораблей, и отмелями по правому борту. Худ ответил, что лоции у него нет, но лот показывает одиннадцать морских саженей, и, если адмирал окажет ему честь и разрешит первым начать сражение, он, разумеется, выполнит приказ. «С Богом, – откликнулся Нельсон, размахивая в воздухе шляпой. – Желаю удачи». Худ в ответ сорвал с головы собственную треуголку, но внезапный порыв ветра вырвал ее у него из рук и унес в море. «Пусть ее, Уэбли, – повернулся он к своему первому лейтенанту. – Это к удаче. Право руля и полный вперед!»

Однако честь возглавить английский строй выпала все же не Худу – «Рьяного», зарываясь носом в воду, обходил «Голиаф» капитана Фоли. «Не пойдет! – сказал Худ лейтенанту Уэбли, но тут же добавил: – Ладно, быть по сему. Фоли отличный малый и храбрый моряк. Приспустите паруса и дайте ему пройти». Так «Голиаф» вырвался вперед, выходя на «Воинственного», оставленного Худом на его долю. Путь ему попытался преградить французский фрегат «Серьезный». «Потопить подлеца!» – лаконично скомандовал Фоли, занимая позицию во главе боевого строя английских кораблей. «Серьезного» благополучно потопили. У «Воинственного» разнесли в щепы мачты огнем с «Рьяного» и «Тезея» под командой Ральфа Миллера. С гигантом флагманом «Восток» ввязались в бой «Беллерофон» капитана Дарби и «Леандр» капитана Томпсона. Темную летнюю ночь ярко освещали бесконечные вспышки орудий.

Нельсон, оставаясь на борту «Передового», едва успел склониться над картой, полученной от Хэллоуэлла, как вдруг пошатнулся и, обливаясь кровью, упал на палубу. «Я убит, – с трудом проговорил он на ухо опустившемуся рядом с ним на колени Берри. – Поцелуйте от меня на прощанье жену».

Осколок ядра попал Нельсону в лоб над правым глазом, стесав кожу до кости. Когда Нельсона перенесли по лестнице на кокпит, где в воздухе, густо пропитанном потом и дымом, при свете раскачивающихся фонарей – точь-в-точь как год назад в Санта-Крусе – врачи с помощниками резали, зашивали, накладывали повязки, – обнаружилось, что рана адмирала не так опасна, как показалось на первый взгляд. Нельсон отверг немедленную, вперед других раненых, собравшихся на кокпите, врачебную помощь. «Не говорите врачам обо мне, – велел он Берри. – Я дождусь своей очереди». Берри оставил его и помчался наверх – следовало отправить абордажную команду на выведенный из строя французский корабль «Спартанец». Вернувшись на кокпит, где Нельсону уже обработали рану, он передал ему шпагу французского капитана и сообщил также о захвате еще двух вражеских кораблей. Три корабля как минимум, включая флагман, полностью вывели из строя. «Похоже, сэр, – бодро заключил Берри, – мы уже можем считать себя победителями».

Хоть свежезашитая рана и причиняла ему изрядную боль, Нельсон, едва его перенесли из кокпита в кают-компанию, где все же было потише, принялся обдумывать текст донесения в Лондон. Он послал за секретарем, собираясь тут же начать диктовать. Но когда тот явился, сразу стало ясно – полученная адмиралом рана, хоть и легкая, привела секретаря в состояние фактически невменяемое. Работать он явно не мог. Бледный, с перевязанным лбом, не находя себе места от нетерпения, Нельсон не желал мириться с таким проявлением слабости: он отослал секретаря из кают-компании, а вскоре освободил его и от должности, переведя казначеем на «Франклин». Пока же для выполнения его обязанностей послали за корабельным капелланом, мистером Комином, но тот куда-то запропастился, и Нельсон собственноручно принялся набрасывать донесение.

Он все еще был поглощен этим занятием, когда примерно в четверть десятого в кают-компании появился Берри и объявил, что вражеский флагман горит. Нельсон сразу же отложил перо и потребовал перенести его на палубу. Полыхающий «Восток» являл собой ужасное зрелище. Оставшиеся храбрецы все еще продолжали стрелять с нижней палубы, но поверх их голов языки пламени уже лизали цистерны с олифой и краской, брошенные здесь, когда малярные работы на судне прервало появление британского флота. Спасаясь от огня, матросы прыгали в воду. И хотя был отдан приказ «прийти на помощь всем, кому возможно» и действительно кое-кого удалось подобрать, многие, человек триста или даже больше, безуспешно пытаясь удержаться на поверхности зловеще освещенной воды или отчаянно хватаясь за деревянные обломки, пошли на дно.

Брюэс оставался на палубе. Ему оторвало обе ноги, и от дальнейших мучений и позора поражения его избавил осколок ядра, положивший конец земному пути адмирала. Капитан флагманского корабля, Луис де Касабланка, чьи страдания будут впоследствии запечатлены весьма плодовитой поэтессой Фелицией Доротеей Эманс, упрямо отказывался покидать квартердек в отчаянной надежде спасти десятилетнего сына Жака, не только раненного, но и попавшего в огненный плен на нижней палубе. Мальчика впоследствии видели в море цепляющимся за обломок главной мачты, но ни он, ни его отец не пережили этой ночи.

Наблюдая, по собственным словам, «величественное и ужасное зрелище» – гигантский корабль, охваченный огнем, – Ральф Миллер вместе с несколькими другими капитанами английских судов поспешил перерезать якорные цепи и отойти от «Востока» подальше – нетрудно представить себе, какой ужасающей силы раздастся взрыв, едва огонь доберется до пороховых погребов. В то же время Бенджамен Хэллоуэлл, командир «Стремительного», продолжал посылать ядро за ядром в эпицентр бушующего пламени. Надеясь, что когда «Восток» взлетит на воздух, обломки дерева взрывом пронесет поверх его мачт, Хэллоуэлл распорядился все же полить палубу и держать наготове полные ведра, на тот случай, если горящие куски упадут на нее.

Вскоре после десяти вечера «Восток» развалился на части. Взрыв оказался так силен, что французские пехотинцы, расквартированные в городке Розетта, находившемся в десяти милях отсюда, с удивлением переглянулись. Останки корабля и людей, оснастка и орудия, обломки дерева и металла – все взлетело в небо и рухнуло либо в море, либо на палубу ближайших к месту катастрофы судов.

На несколько мгновений наступила тишина, оборванная возобновившимся огнем английской артиллерии. Затем стрельба вновь замолкла, но ненадолго – одиночные выстрелы звучали до трех утра. Матросы едва держались на ногах. «Мои люди настолько измучены, – писал капитан Миллер, – что, едва вытравив запасной якорь, рухнули прямо на палубу и заснули в самых немыслимых позах. К тому времени с момента начала сражения, не оставлявшего им ни секунды покоя, прошло почти двенадцать часов».

Нельсон приказал капитанам сохраняющих боеспособность судов продолжать огонь, но таковых осталось немного. «Каллоден» все еще никак не мог сойти с мели, «Франклин» потерял фок-мачту, «Беллерофон» получил тяжелые пробоины, а двести человек из его команды были убиты или ранены. На борту «Маджестика» умирал капитан Уэскотт – мушкетной пулей ему разворотило горло. Когда два французских военных корабля, «Щедрый» и «Вильгельм Телль», в сопровождении двух фрегатов, перерезали якорные цепи и направились в открытое море, вдогонку за ними смог пуститься лишь «Рьяный», но и он вскоре получил приказ прекратить погоню. Сражение закончилось, оставив после себя «ужасающее зрелище», как писал впоследствии один из членов экипажа «Голиафа»: «Всю поверхность залива покрывали искалеченные, обожженные человеческие тела, на которых уцелели только рваные штаны». Британские потери составили двести человек убитыми и семьсот ранеными; французские, но подсчетам Нельсона, в шесть раз больше: 1700 убитых, множество утонувших либо обгоревших до смерти и полторы тысячи раненых. Три тысячи – взяты в плен. «Палуба выглядит как настоящая бойня, – сообщает капитан «Решительного» Дэвид Гулд (речь идет о захваченном им французском корабле «Завоеватель», но примерно то же и так же писали в своих донесениях или письмах другие). – Капитан умирает. Наши фок-мачта и грот-мачта повреждены. В особенно плохом состоянии, как докладывают, первая. Но пишу я с радостью. Одержана славная победа». И это чистая правда: из тринадцати французских линейных судов, участвовавших в сражении, девять были захвачены в плен, два сожжены, и только двум удалось уйти. Из четырех фрегатов один сожгли и один потопили.

Утром второго августа бледный, осунувшийся, с повязкой на лбу, Нельсон под дружные крики «ура» появился на палубе и тут же вернулся к своему донесению, начатому накануне такими словами: «Милорд, Господь всемогущий благословил оружие Его Величества большой победой над неприятельским флотом, атакованным мною на закате 1 августа в устье Нила». За вычетом Берри и смертельно раненного Уэскотта, Нельсон в докладе не упомянул никого из капитанов, ограничившись замечанием об их умелых действиях «вкупе с личной доблестью, как и доблестью всех без исключения офицеров и матросов, достойных самой высокой оценки. Будь в моих силах добавить что-либо к этой характеристике, я бы с удовольствием сделал это, но не находится слов».

Всевышнему, чьей милостью, по словам Нельсона, была одержана победа, благодарственную молитву вознесли на следующий день после сражения. «В два часа пополудни преподобный Комин отслужил обедню на квартердеке «Передового», – записывает капитан Берри. – Капитаны других судов последовали примеру адмирала (запросившего перед отплытием из Лондона у Общества по распространению христианского вероучения как можно больше экземпляров Библии и молитвенников для моряков)… Как мне показалось, торжественный акт благодарности небесам произвел чрезвычайно глубокое впечатление на некоторых пленных».

Закончив донесение, Нельсон, как всегда предусмотрительный в переписке, изготовил копию, на тот случай, если оригинал не дойдет до адресата. И в данном случае поступил правильно, ибо если капитан «Бунтующего» Томас Кейпл, благополучно добравшись до Неаполя и передав там командование судном Уильяму Хосту, столь же благополучно в конце концов прибыл в Лондон с одним из экземпляров донесения, то капитан Берри, имевший второй экземпляр, утратил его: пятидесятипушечник «Леандр» под командованием капитана Томпсона, на котором он шел, был атакован семидесятичетырехпушечником «Щедрый», одним из двух французских судов, сумевших вырваться с залива Абукир. После кровопролитного боя, где тяжело ранило и Томпсона, и Берри, «Леандр» захватили в плен и отбуксировали на Корфу, занятый французами.

Наряду с донесением в адмиралтейство Нельсон отправил письмо губернатору Бомбея, где, сообщая хорошие новости, подчеркивал – теперь, когда французский флот разбит, воды Средиземноморья вновь контролируются англичанами, а армия Буонапарте застряла в Египте, непосредственная угроза Индии миновала. Доставить письмо доверили лейтенанту Томасу Дювалю из экипажа «Рьяного», офицеру, бегло говорившему по-французски и владевшему несколькими другими иностранными языками. Его путь в Бомбей лежал через Алеппо, Басру и Персидский залив. Капитан Самарец получил приказ отвести «Орион» и, после ремонта, другие суда, вместе со всеми французскими призовыми судами, в Гибралтар. Капитана Худа на борту «Рьяного» послали в район Александрии на перехват ожидавшегося в самое ближайшее время отряда судов с продовольствием для французской армии. Сам же Нельсон некоторое время оставался на месте, откуда 11 августа писал леди Гамильтон:

«Дорогая мадам!

Кажется, скоро у меня появится возможность продемонстрировать Вашей светлости лишь остатки Горацио Нельсона, и мне остается лишь надеяться, что увечья не оттолкнут Вас, ведь они являются знаками доблести и чести. Беру на себя смелость рекомендовать Вам капитана Кейпла, направляющегося в Лондон с моим донесением в адмиралтейство. Он сын лорда Эссекса и очень славный молодой человек. Прошу Вас также не обделить своим вниманием капитана Хоста, сочетающего самые утонченные манеры с безупречным мужеством. Он мой воспитанник, и я от души люблю его. Боюсь, Вы сочтете все мои рекомендации неприличными, но Вы сами вместе с сэром Уильямом испортили меня».

В дневное время раздавался безостановочный стук молотков – плотники делали свое дело, приводя корабли в рабочее состояние. Ночами вокруг каюты Нельсона роились многообразные насекомые. Хозяин же, которому мешали заснуть постоянный кашель и повторяющиеся приступы лихорадки, глядел вдаль, где вдоль всего берега горели костры, разведенные арабами и мамлюками.

«Берег, лиги на четыре в обе стороны, усеивали обломки, – писал барон Денон, художник и археолог, сопровождавший французскую военную экспедицию, – что само по себе позволяло оценить масштаб наших потерь. Ради нескольких гвоздей или железных обручей туземцы сжигали на берегу в кострах те самые мачты, оружейные повозки, лодки и т. д., которые за такие огромные деньги производились в наших портовых городах».

Как и прежде, Нельсон в официальных донесениях избегал говорить о собственных ранениях, что лишь прибавляло ему славы (на чем и строился расчет), когда правда становилась известна. Но от гостей или корреспондентов Нельсон своих мучений скрыть не пытался. Голова «раскалывается, раскалывается, раскалывается», писал он лорду Сен-Винсену. В том же духе выдержаны письма, адресованные Фанни. Офицеры, приходившие поздравить с победой, обсудить перспективы формирования Египетского клуба или поговорить о том, кому бы заказать портрет адмирала для кают-компании, находили его в каком-то странно-лихорадочном состоянии. «У меня явно неладно с головой, – записывал он как-то вечером в дневник. – Прямо не знаю, что и делать. К завтрашнему дню надо непременно взять себя в руки».

«Сразу после отъезда Хоста, – пишет Нельсон еще в одном письме Сен-Винсену, – у меня начался очередной приступ лихорадки. Я думал, он меня доконает. Приступ продолжался восемнадцать часов подряд, и казалось, надежды больше нет никакой. Теперь я на ногах, но чувствую большую слабость и голова сильно болит. Я уж и не надеюсь, дорогой милорд, вновь лицезреть Вас. Быть может, Богу будет угодно положить конец мучениям, не оставляющим меня с середины июня. Впрочем, будь что будет – полагаюсь на Его волю».

Нельсон не выказывал ни малейшего желания вернуться в Англию. Время от времени приходили письма от жены. Содержалась в них обычная житейская тягомотина – погода, моды в Бате, цены на перчатки, всяческая чепуха из норвичских газет, отчет об обустройстве Раундвуда, консервирование фруктов, новости о друзьях, знакомых и родственниках в Восточной Англии, запоздалые сетования на плохо собранные в дорогу вещи, надежды на то, что в будущем у них появится «прислуга, какая нужно», жалобы на то, как плохо ей в его отсутствие, на здоровье, на простуды и «ревматизм», на цены – с тех пор как он уехал, подорожало все, и, например, за новый экипаж пришлось заплатить 342 фунта, – вздохи на тему, когда же наконец наступит мир и муж вернется и начнется нормальная домашняя жизнь, извинения за то, что жена его становится такой «несносной», когда у нее плохое настроение. В одном их писем Фанни «вся на нервах», в другом «ног под собой не чует от усталости», в третьем «мечется из угла в угол». Она «плохо видит», временами «ничего не слышит», и вообще ей «не по себе». «Жаль, мне нечем развеселить тебя, – уныло заканчивает она очередное длинное письмо. – Но ум мой прояснится и настроение улучшится, когда придет письмо от моего любимого мужа». Оказалось, Раундвуд – не такой уж и хороший дом: «он слишком на виду, на десять миль вокруг все просматривается». Соседи – какие-то буки, «Миддлтоны – единственная семья в округе, кто обращает на тебя внимание». Вести хозяйство стоит очень дорого, хотя обедает она исключительно «холодным ростбифом, не позволяя себе ни рыбы, ни дичи». Приходится «держать трех служанок, двух мало». Она пыталась, но – не вышло.

Куда более ободряющим для Нельсона явилось известие о большом успехе литографии с портрета, сделанного Лемюэлем Эбботом. Некий книготорговец, распродав первую партию, заказал еще одну. Приятным, конечно, стал и рассказ о том, как Фанни, зайдя как-то в ботанический сад и спросив название особенно понравившейся ей бабочки, в ответ услышала: «Адмирал Нельсон».