Текст книги "Частная жизнь адмирала Нельсона"

Автор книги: Кристофер Хибберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА 21
Лондон и Фонтхилл

Придержи язык, Фанни! Что ты себе позволяешь?.. Я… не могу пренебрегать своими обязательствами перед леди Гамильтон

Несмотря на непрекращающийся дождь, Нельсону устроили в Ярмуте самую восторженную встречу. Лучшего он и ожидать не мог. Под звон церковных колоколов горожане повлекли его экипаж собственноручно. В бухте стояло много лодок, расцвеченных самыми разными флагами. При появлении героя на балконе гостиницы толпа взорвалась ликующими криками, оркестр заиграл патриотические гимны. Рядом с Нельсоном находилась леди Гамильтон, одетая в выполненное на заказ на Сицилии муслиновое платье с вышитыми по кромке словами «Нельсон» и «Бронте» в обрамлении дубовых листьев и желудей. «Я родом из Норфолка, – обратился Нельсон к рукоплещущей толпе, – и горжусь этим».

В качестве вновь избранного почетного гражданина Ярмута его привели к присяге, и он, казалось, вполне оценил юмор, когда, повинуясь знаку секретаря мэрии, положил руку на Библию, а тот, словно не замечая его пустого рукава, сказал: «Правую, милорд». Владелица гостиницы, где он остановился, «Рестлерз армз» («Оружие воинов») попросила его разрешения переименовать ее в «Нельсонз армз» – «Оружие Нельсона», и опять-таки адмирал с довольной улыбкой ответил: вряд ли это имеет смысл, ведь из двух членов, о коих идет речь, он, увы, располагает только одним [35]35
  Игра слов: arms по-английски имеет двойное значение – «оружие» и «руки».


[Закрыть]. Из гостиницы Нельсон в сопровождении мэра и видных граждан города прошел в церковь, при входе в которую орган заиграл «Слава герою-победителю».

В тот же вечер он написал жене о своем решении выезжать в Ипсвич завтра в полдень, рассчитывая быть дома в субботу к ужину. «Сэр Уильям и леди Гамильтон, – добавляет он, – передают наилучшие пожелания и с благодарностью принимают твое приглашение остановиться у нас… Передай отцу – я остаюсь его преданным и любящим сыном».

Вместе с Гамильтонами Нельсона проводил до границ графства кавалерийский отряд норфолкских волонтеров. Однако же в Раундвуде, когда они добрались до места, не оказалось никого. Преподобный Эдмунд незадолго до этого отправился в Лондон за леди Нельсон, видимо, решил адмирал, от волнения перед встречей с мужем после трехлетней разлуки все перепутавшей, хотя на самом деле она уехала в столицу, желая предоставить ему возможность как можно скорее нанести визит в адмиралтейство. Раздраженный очередным проявлением, как он считал, бестолковости жены, Нельсон, сам будучи образцом пунктуальности, велел форейтору ехать дальше. Так и оставил он дом, где ему не суждено было провести ни единого дня.

Но в Лондон Нельсон поехал не сразу. «Несмотря на сообщения, опубликованные едва ли не во всех газетах, – записывал капитан Томас Харди 8 ноября, – его светлость в городе не появился, и бог знает когда появится. Его отец потерял всякое терпение, ее светлость пока не показывает вида, но, боюсь, скоро и она не выдержит. Несомненно, он прибыл в Ярмут в минувший четверг, но с тех пор о нем никто ничего не слышал. Если он не появится завтра, стоит, наверное, поехать в Ярмут, ибо причина его задержки известна мне слишком хорошо».

На следующий день, а именно в воскресенье, Нельсон все же появился, и встреча мужа с женой состоялась в три часа пополудни в вестибюле гостиницы «Неро», на Кинг-стрит, в районе, где впоследствии будет построен Сент-Джеймский театр. Дул сильный ветер, дождь лил как из ведра, и люди, собравшиеся посмотреть на великого флотоводца и его друзей, промокли насквозь. Среди них находился и репортер из газеты «Курьер». В своем отчете он описал, как лорд Нельсон вышел из «немецкого экипажа, принадлежащего сэру Уильяму Гамильтону», при полном параде с двумя медалями и двумя звездами на груди. Выглядел он похудевшим, но здоровым. Леди Гамильтон – «весьма привлекательная дама». В гостиницу за ней проследовала служанка – «черная как смоль» женщина из племени коптов.

Назвать состоявшуюся встречу непринужденной никто бы не смог. Леди Гамильтон бросилась в глаза нервозность леди Нельсон, да она и сама имела все основания нервничать, ибо неприязнь, как она говорила, так и бросалась в глаза. За стол сели в пять вечера, к компании присоединился и отец Нельсона. Но самому адмиралу пришлось вскоре уйти из-за назначенной встречи в адмиралтействе. Вскоре откланялись и Гамильтоны, направившись на Гросвенор-сквер, 22, – в дом, снятый для них богатым повесой Уильямом Бекфордом, троюродным братом сэра Уильяма, незадолго до того вернувшимся из продолжительного путешествия, в которое его отправила семья, обеспокоенная весьма беспорядочными связями молодого человека – в них оказались замешаны одновременно некий подросток и замужняя кузина.

К тому времени мисс Найт и миссис Кадоган уже переехали в гостиницу поскромнее, на Албермарл-стрит, где их и навестил Томас Трубридж, конфиденциально давший. мисс Найт совет: если она хочет быть принята в лондонском свете, ей лучше держаться подальше от Нельсона и Гамильтонов. Нимало не желая быть обвиненной в неблагодарности по отношению к последним – в конце концов, именно они дали ей возможность вернуться в Англию, причем за свой собственный счет, – мисс Найт обратилась за советом к приятельнице, миссис Нипин, жене секретаря адмиралтейства. Последняя – внучка весьма уважаемого генерала – всячески поддержала Трубриджа, как, впрочем, и все друзья, с кем мисс Найт говорила на ту же тему. В конце концов она решила последовать общему совету, что и заставило Нельсона назвать ее в одном из писем к леди Гамильтон «этой сучкой мисс Найт». Ну а уж возмущение самой леди Гамильтон поведением мисс Йайт вообще не поддается описанию. На форзаце томика Мольера, некогда подаренном ей изменницей, она написала: «Подарок мисс Найт, которую я раньше считала искренней и хорошей женщиной… После смерти леди Н. моя мать пригласила мисс Н. переехать в наш дом… Она пользовалась нашим гостеприимством около двух лет. Мы за свой счет отправили ее в Англию. И что же получили взамен?.. Какая же она грязная, невоспитанная, неблагодарная лгунья с дурными манерами».

В том, какова будет реакция большей части лондонского света на совместный визит Нельсона и сэра Уильяма Гамильтона в Сент-Джеймский дворец, сомневаться не приходилось. Адмирал вызывающе нацепил на себя все свои побрякушки – не только Звезду ордена Бани и боевые награды, но и те, какие в данном случае вполне можно было оставить дома – россыпь турецких бриллиантов, пожалованных ему Высокой Портой, и орден Святого Януария от неаполитанского короля. Король же английский, чья супруга решительно отказалась принимать леди Гамильтон, не пришел в восторг от появления беспутного адмирала в столь расфуфыренном виде и прием ему оказал «довольно холодный». Так, во всяком случае, пишет Катберт Коллингвуд со слов самого Нельсона: «Его Величество просто поинтересовался, оправился ли тот от недугов, и, сразу повернувшись к генералу, более получаса шутливо говорил с ним о чем-то. И уж точно разговор шел не о победах Нельсона».

Горожане же оказали Нельсону куда более теплый прием. Стоило людям узнать его на улице – а не узнать его было трудно, ибо, как отметил сэр Джон Бур, со всеми своими звездами, орденами и лентами он походил больше на «оперного премьера, нежели на завоевателя Нила», – как они тут же окружали его. Однажды из объятий толпы его не без труда вырвал Александр Дэвисон, сопровождавший Нельсона на прием к лорд-мэру Лондона, куда того пригласили в качестве почетного гостя. Адмирала, доставленного в Гилдхолл возбужденными людьми, тащившими экипаж, заняв место лошадей, окружили у входа моряки, жаждавшие пожать руку герою. Иные из них были из числа «старых Агамемнонов», осчастливленных тем, что Нельсон, оказывается, помнит их по имени. После окончания застолья ему преподнеси шпагу – ее, как он сказал в благодарственной речи, Нельсон рассчитывает в неотдаленном будущем применить против французов.

Также в качестве почетного гостя побывал Нельсон и на обеде, данном Ост-Индской компанией в «Лондонской таверне» – просторной гостинице в виде постоялого двора, знаменитой отличными блюдами, подававшимися в столовой, вмещающей 355 гостей. По случаю визита Нельсона ее декорировали полотнищами с изображением сцен из абукирского сражения, радоваться победой в котором у компании были особые причины.

Еще один грандиозный прием в честь Нельсона устроили в роскошном особняке Александра Дэвисона на Сент-Джеймс-сквер. Здесь Нельсон встретился с премьер-министром Уильямом Питтом – отец его раньше жил буквально по соседству, – четырьмя другими членами кабинета и принцем Уэльским. Принца, заметив, как он буквально пожирает глазами леди Гамильтон, Нельсон с тех пор сильно невзлюбил.

Леди Нельсон с ним здесь не присутствовала, но на прием в адмиралтействе как гостью первого лорда и леди Спенсер ее пригласили. Вечер не сложился, особенно на фоне того давнего ужина, когда Нельсон, нарушая порядок рассадки гостей, составленный леди Спенсер, попросил посадить его рядом с женой. Нынче Нельсон, пребывая явно в дурном настроении, по большей части молчал и с женой, по словам хозяйки, «вел себя неприязненно, чуть ли не презрительно». «Ее поведение во время отсутствия мужа, – рассказала леди Спенсер, – являлось попросту образцовым, – а он даже на публике безобразно с ней обращался: не сказал ей за столом ни слова и выглядел мрачнее тучи».

Леди Нельсон, может, и неловко, но очевидно из лучших побуждений, очистила ему пару грецких орехов – сам адмирал, с одной-то рукой, вряд ли справился бы – и передала ему через стол в винном бокале. Муж раздраженно оттолкнул его, да с такой силой, что бокал, ударившись о тарелку, разлетелся на мелкие осколки. Леди Нельсон разрыдалась. Когда дамы поднялись из-за стола и удалились в гостиную, она пожаловалась леди Спенсер, мол, «в какое ее ставят положение».

То же самое положение вполне проявилось и несколько дней спустя в театре «Друри-Лейн», где давали спектакль по пьесе Шеридана «Писарро» с Джоном Кемблом в роли Роллы, впервые исполненной год назад. Леди Гамильтон появилась в вызывающе ярком платье, с многочисленными перьями, плюмажем и высокой, по моде, талией, позволявшей скрыть беременность. Но леди Нельсон, напротив, оделась в скромный светло-розовый атлас. Появление адмирала публика встретила бурными аплодисментами.

На протяжении первого и второго актов, когда Нельсон всячески выражал восхищение игрой Кембла, все шло хорошо. Но в третьем, за страстным монологом – «Ты сам знаешь, Писарро, как умеет любить женщина… Но как она умеет ненавидеть, тебе еще только предстоит узнать… Тебе, кто в Панаме… храбро размахивал сверкающим мечом, предстоит встретить и пережить гнев оскорбленной женщины…» – последовал крик, донесшийся из ложи Бекфорда. Леди Нельсон упала в обморок, ее пришлось отвезти домой. Согласно некоторым сообщениям, например, в «Морнинг пост», потом она, «ко всеобщему удовлетворению», вернулась в театр. Там же, как, впрочем, и во всех остальных газетах, говорилось – Нельсон оставался в ложе до самого конца представления.

Дом, куда доставили леди Нельсон, располагался по адресу Дувр-стрит, 17. Сюда они переехали с мужем из гостиницы «Неро», где пришлось задержаться дольше, чем думалось: дом удалось снять совсем недавно. По мнению Нельсона, это лишний раз свидетельствовало о нерасторопности жены. Едва устроились вместе с целым штатом обслуги, именуемой отцом Нельсона «свитой», как он велел жене пригласить на обед Гамильтонов. По его словам, он вынужден выказывать внимание к леди Гамильтон и «поддерживать» ее, ибо его «раздражают» доносящиеся до него сплетни в их адрес. Вечер трудно было назвать удачным. Несколько дней назад леди Гамильтон, будучи в театре, почувствовала слабость, и леди Нельсон пришлось проводить ее на свежий воздух. За ужином в доме на Дувр-стрит Эмме снова сделалось плохо, и она поспешно вышла из-за стола. На сей раз леди Нельсон не последовала за ней сразу и вышла из столовой, лишь когда муж резко указал ей на пренебрежение обязанностями хозяйки. Фанни нашла леди Гамильтон в ванной – ее тошнило. Леди Нельсон подставила ей таз. Хозяин удивил собравшихся за столом гостей, тоже оставив столовую и поспешив на помощь любовнице.

По утверждению одного из ранних биографов Нельсона, в ту ночь он гулял по Лондону до четырех утра. «В состоянии полной подавленности и отрешенности» Нельсон дошел до самого Сити, миновал Флит-стрит, пересек Блэкфрайерс-бридж и наконец, «едва держась на ногах от усталости и испытывая страшную душевную опустошенность», оказался у дома Гамильтонов на Гросвенор-сквер. Он постучался, заспанный слуга открыл дверь. Нельсон поднялся наверх, вошел в спальню и, опустившись без сил на край супружеской кровати, попросил впустить его. «Что скажешь?» – якобы поинтересовалась у мужа леди Гамильтон, опасаясь толков в обществе. Сэр Уильям совершенно искренне ответил: ему лично совершенно наплевать на то, что скажут люди. В конце концов Нельсон вернулся на Дувр-стрит.

Вообще-то говоря, наплевательское отношение сэра Уильяма к людским толкам многое упрощало, ибо сплетничали о нем, его жене и их общем близком друге вовсю, и эти сплетни до него, естественно, доходили. Перед их прибытием в Лондон свет шушукался, как следует встретить леди Гамильтон, нужно ли вообще ее принимать. Преемник сэра Уильяма в Неаполе, Артур Пейдж, писал матери, графине Аксбридж: «Говорят, леди Гамильтон небо на землю готова опрокинуть, лишь бы быть принятой при дворе, но, думаю, хлопоты ее напрасны. Во всяком случае, умоляю тебя, если можешь, не допустить этого». Чарлз Гревилл, как ни странно, твердил, что для остракизма нет никаких оснований, так как слухи о связи леди Гамильтон с Нельсоном совершенно не соответствуют действительности. Другие, напротив, утверждали – пресловутая дама сама себе закрыла доступ в высший свет, непозволительным образом себя скомпрометировав. Сэр Уильям Хотэм, королевский камергер в течение многих лет, считал, будто непомерное тщеславие Нельсона «подталкивает его к непростительным поступкам и не позволяет понять, как следует вести себя уважаемому в обществе человеку… Его отношение к леди Нельсон не может быть оправдано ничем. Если бы он пытался избегать хотя бы демонстративных жестов и не задевать на людях достоинств женщины, чье поведение, как ему прекрасно известно, всегда являлось безупречным».

Того же мнения придерживался и лорд Сен-Винсен.

«Из письма, полученного Вами по прибытии лорда Нельсона, – обращался он к сэру Ивену Непину, – явствует – он сам не вполне ведает, что творит. Не сомневаюсь, из него вырвали обещание добиться приема леди Г. в Сент-Джеймском дворце, и наверняка он повсюду будет биться до конца. Трубридж передает намерение лорда Спенсера послать Нельсона на двухпалубный корабль. Если так, то командиром его назначать нельзя: к чему-то одному привязан он быть не может, это настоящий партизан. На его судне всегда царит чудовищный беспорядок, и моим офицером он бы никогда не мог быть».

Примерно в том же духе писал Сен-Винсен и леди Элизабет Фостер:

«Глупыш Нельсон, похоже, позирует всем лондонским художникам. Голова его повернута к леди Гамильтон, посылающей ему, бывает, по четыре письма на день… Нельсон – смелый человек, но он партизан по духу. Наш лучший офицер – Трубридж».

В конце концов пришли – во всяком случае, в семье Гревиллов – к следующему выводу: поскольку, как говорила подруге сестра Чарлза Гревилла Фрэнсис, не представляется возможным «смотреть мимо леди Г., не нанося тем самым оскорбления сэру У. или по крайней мере не задевая его чувств, а так как он нездоров и в Неаполе ему пришлось вынести немало испытаний, немилосердно поворачиваться спиной к его жене, хотя преклонение сэра У. перед такой женщиной вызывает сожаление».

Другие, однако же, были не столь терпимы и видеться с леди Гамильтон отказывались. Это ее сильно задевало, тем более она привезла с собой рекомендательное письмо неаполитанской королевы, адресованное королеве Англии. К тому же Эмма рассчитывала на родственные связи ее мужа с такими вельможами, как граф Уорвик, маркиз Квинсберри и маркиз Аберкорн, – полагая одного этого достаточным для поднятия своего социального статуса. Когда же сэр Уильям отправился во дворец один, лорд Нельсон, менее искушенный в таких делах, чем его друг, пришел в ярость. «Будь я на месте сэра Уильяма, ни за что бы не пошел во дворец без жены, – бушевал он. – Тем более такой жены, ведь с ней никто и никогда не сравнится!»

«Мало кто из дам отдает визиты леди Г., разве что ее знакомые по Неаполю, – пишет далее сестра Гревилла. – Вообще-то на Гросвенор-сквер всегда много народа, – тут же оговаривается она, – но затрудняюсь сказать, кто это. Пожалуй, там бывает принц Август (герцог Суссекский, приведший в бешенство отца своей женитьбой на леди Огасте Марри), а остальные – иностранцы».

Примерно ту же компанию собрал и Уильям Бекфорд, пригласивший Гамильтонов отметить Рождество в своем загородном доме в Уилтшире, пообещав леди Гамильтон «несколько восхитительных дней, не омраченных присутствием всяких паразитов, сплетничающих в светских гостиных». Под «паразитами» он в данном случае имел в виду семьи из других крупных поместий Уилтшира – Уилтона, Ступрхеда, Лонглита. Мать леди Гамильтон тоже включили в число приглашенных, а вот леди Нельсон нет. Она осталась в Лондоне со свекром, редко видевшим сына после его возвращения – тот всегда был «нарасхват», – и деверем, преподобным Уильямом Нельсоном с женой Сарой, приехавшими из Норфолка разведать, что можно извлечь из родства с адмиралом, входящим ныне в палату лордов.

По пути в Фонтхилл-Спленденс, роскошный особняк в стиле Андреа Палладио, построенный для Бекфорда отцом – негоциантом и лорд-мэром Лондона, оставившим сыну состояние, оцениваемое сегодня примерно в 60 миллионов фунтов, – Нельсона встречали в Солсбери привычные ликующие толпы людей, оркестры, всадники-добровольцы, отцы города, сопровождающие вручение грамоты почетного жителя города пространными речами, где восхвалялись характер и доблести героя. И, как и повсюду, вид маленького, худого, искалеченного человека оказывался сплошным разочарованием для тех, кто рассчитывал встретить нового Уолтера Рэли или Френсиса Дрейка. «Увидев, как он выходит из экипажа, – свидетельствует один из очевидцев, – я поразился: неужели этот однорукий, одноглазый человек действительно разметал целый французский флот? Все мои представления о герое, воспитанные школьным учебником, рассыпались в прах».

Среди гостей Фонтхилла присутствовали: мадам Бригада Банти, оперная певица с голосом посильнее, чем у леди Гамильтон; Бенджамен Уэст, американский художник и преемник сэра Джошуа Рейнольдса на посту президента Королевской академии живописи; Джон Уолкот, некогда врач, а ныне автор сатирических стихов, подписывающийся псевдонимом «Питер Пиндар»; Уильям Гамильтон, сын одного из учеников Роберта Адама, писавший в то время серию портретов по заказу Бекфорда; наконец, Джеймс Вьятт, архитектор, сын фермера и лесозаводчика, помогавший хозяину делать проект Фонтхилльского аббатства, странного, эксцентрического сооружения в готическом стиле – восьмиугольной башни, поднявшейся на высоту в 276 футов прямо в центре парка, а потом рухнувшей.

В сопровождении военного эскорта и оркестра из тридцати инструментов, игравшего «Правь, Британия», Нельсон со спутниками подошел к дому, где поджидала многочисленная челядь, в том числе карлик, подобранный Бекфордом в Португалии. У подножия широкой лестницы, ведущей в Мраморный зал, их приветствовал хозяин. Гостей пригласили к обеденному столу, и за десертом, как рассказывала дочь Бекфорда кузине, леди Гамильтон и мадам Банти, с участием остальных присутствующих, спели «Боже, храни короля» и «Правь, Британия». Затем слух собравшихся услаждал уже только этот очаровательный дуэт.

О рождественских праздниках в Фонтхилл-Спленденс почти ничего не известно. Пересказывают лишь историю о том, как хозяин посадил Нельсона в фаэтон и повез его показать владения. Но уже в самом начале поездки Нельсон, у которого вдруг исказилось лицо и закружилась голова, воскликнул: «Это для меня слишком, остановитесь!» И едва Бекфорд, напуганный видом гостя, натянул вожжи и послушные лошади остановились, выпрыгнул из коляски. А вот подробное описание «монастырских празднеств» в аббатстве вечером накануне Сочельника сохранилось.

Вскоре после заката гости отправились по вьющейся дороге в аббатство. Над головами у них ярко блестели спрятанные в ветвях светильники, а невидимые музыканты наигрывали различные мелодии – «от укрывшихся дальше всех доносилось – по свидетельству очевидца – загадочное, рассыпающееся во тьме эхо… Все было придумано и устроено так, чтобы задеть чувство, ослепить, возбудить воображение».

Через большой зал гостей провели в Кардинальскую гостиную, где в гигантском камине горели сосновые шишки. Длинный стол в трапезной, уставленный огромными серебряными блюдами с самой экзотической пищей, «не тронутой, – как отмечает тот же очевидец, – никакими современными приправами», вызывал у гостей ощущение «подлинно монастырского стола». Стены были увешаны розовыми портьерами, стулья сколочены из черного дерева.

Комната наверху, куда гостей провели после трапезы и где на каждой ступеньке со свечами в руках стояли слуги в черном, была драпирована желтой камкой. Леди Гамильтон показала здесь одну из своих знаменитых «Позиций» – пантомиму, трагическую историю Агриппины, причем сыграла с необыкновенным воодушевлением: по воспоминаниям мисс Бекфорд, у многих на глазах выступили слезы. По окончании спектакля, запечатленного по просьбе Бекфорда в красках Бенджаменом Уэстом, гости, по словам одного из них, «словно очнувшись от дремы, либо освободившись от каких-то магических чар», проследовали в восьмиугольную комнату, где им предстояло полюбоваться изваянием святого Антония Падуанского – скульптурой Джона Чарлза Феликса Росси. Фигура святого стояла на алтаре в окружении ковчежцев, подсвечников и других украшений. Затем все вернулись в Фонт-хилл-Спленденс на ужин.

В конце проведенного дня хозяину стало абсолютно ясно – леди Гамильтон ему, в общем, не по душе. «Она не испытывает никаких чувств, а лишь демонстрирует их, будучи актрисой, – передавал он свои впечатления от знакомства с Эммой. – Неудивительно, ведь она столько времени провела при неаполитанском дворе, а это гнездо порока – отличная школа для любой англичанки. Нельсон без ума от нее. Она способна заставить его поверить во что угодно: даже в то, будто тамошняя распутная королева – сама Мадонна. Он у нее на коротком поводке».

На следующий день гости Бекфорда разъехались по домам. Впрочем, для Нельсона дом 17 по Дувр-стрит вряд ли мог действительно считаться очагом. Безумная лихорадка любви к леди Гамильтон лишь заставляла его испытывать все большую неприязнь к жене. В ответ на дошедшие до него слухи, будто Фанни собирается снять Шелбурн-Хаус как новое жилье для них обоих, Нельсон раздраженно бросил: «Пускай делает, как считает нужным. Я, слава Богу, не обязан там жить». Он с трудом выносил ее присутствие. Да и ей стало невмоготу терпеть, как муж расписывает красоту, достоинства и таланты леди Гамильтон. Однажды за завтраком (если только адвокату Нельсона Уильяму Хэслвуду не изменяет его не чрезмерно твердая, тем более сорок пять лет прошло, память) леди Нельсон взорвалась: «Мне надоело слышать о леди Гамильтон! Решай – либо она, либо я!» «Придержи язык, Фанни! Что ты себе позволяешь? – якобы оборвал ее Нельсон. – Я от души люблю тебя, но не могу пренебрегать своими обязательствами перед леди Гамильтон, как не могу говорить о ней без восхищения и любви».

«Не проронив в ответ ни слова, – продолжает свой рассказ Хэслвуд, – и даже не пошевелившись, лишь пробормотав что-то в том роде, что теперь ей ясно, как поступить, леди Нельсон вскоре вышла из комнаты и уехала. После чего Нельсоны никогда вместе не жили. Если я не ошибаюсь, – заканчивает Хэслвуд, – лорд Нельсон формально оставил ее светлость еще до возобновления службы на флоте». Похоже, процедура расставания оказалась недолгой. По словам главного инспектора флота сэра Эндрю Хэмонда, Нельсон заехал в дом на Дувр-стрит и прошел наверх. Жену он застал в спальне лежащей на кровати. Она протянула к нему руку и произнесла: «Ты человек чести, других таких на свете нет. Так вот, скажи по чести, подозревал ли меня когда-нибудь в супружеской неверности или слышал от кого, будто я тебе изменяю?» «Нет, – ответил Нельсон, – такого не было». С этими словами он вышел из дома и больше не возвращался. В тот же вечер он написал Фанни несколько строк, извещая о своем прибытии в Саутгемптон и прося передать привет отцу и «всей семье». Далее он перевел на ее счет 400 фунтов и распорядился о «приличных ежеквартальных выплатах». К тому времени дом в Суффолке, Раундвуд, уже продали, и Нельсон, не желая оставлять жену без крыши над головой, заплатил за год вперед за дом на Дувр-стрит, 17.