Текст книги "Частная жизнь адмирала Нельсона"

Автор книги: Кристофер Хибберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА 27
На западе

Родина сполна выразила мне свою признательность

Случалось, прогулявшись по саду и поболтав с главным садовником Томасом Криббом, Нельсон отправлялся вместе с сэром Уильямом в Лондон. Там он наведывался в адмиралтейство либо в мастерскую художника – как раз в то время к большому количеству уже существующих полотен добавились еще два портрета: один – в полный рост (Хоппнер), другой – поясной (сэр Уильям Бичи). Более или менее регулярно Нельсон посещал также заседания палаты лордов, где считал нужным отмечаться с тех самых пор, как получение пэрского звания положило конец всяким перспективам членства в палате общин. Чем он прежде всего озаботился после получения отпуска и отставки с поста командующего морскими силами на Кентском побережье, так это чтобы миссис Кадоган заменила костюм пэра на костюм виконта. Крепких партийных связей у Нельсона не было, но он рассчитывал стать в палате уважаемым человеком, способствуя тем самым и собственному карьерному росту, и преуспеянию брата Уильяма, о котором не забывала ему напоминать Эмма. Ранее Уильям уже получил в Кембридже степень почетного доктора богословия (и требовал теперь, чтобы к нему обращались: «Доктор Нельсон»), но настоятелем пока так и не стал. Нелишне, считал он, напомнить тем, от кого зависят такие назначения, о недавней смерти настоятеля в Эксетере. Если же не выгорит здесь, то вакансии имеются в Дареме и Йорке. В любом случае от положения брата в палате лордов зависит немало.

Нельсон лишь посмеивался над амбициями брата. «Доктор! Какая чушь, право, – бурчал он, – но тем не менее придется завтра же отправить ему поздравительное письмо, иначе он меня заживо съест». Иное дело – само имя. Не зря отец, когда один из его сыновей стал виконтом, коротко заметил: «просто «Горацио» для него ничем не хуже, чем «Горацио» плюс все эти звучные титулы». Не то доктор Нельсон – для него чем выше, тем лучше. Брат чрезвычайно удовлетворил его амбиции, добавив в грамоте название прихода в Норфолке, где жил Уильям.

Виконт Нельсон Нильский и Норфолкский, барон Нельсон Нильский и Норфолкский, произнес первую речь в парламенте 30 октября 1801 года, через день после того, как занял свое место в палате лордов. Скромное выступление в поддержку выражения признательности адмиралу Самарецу, а также лордам Худу и Сен-Винсену за попечительство в школе, где так хорошо учили Самареца, восприняли благожелательно. Чего не скажешь о второй речи, произнесенной несколько дней спустя. С ней Нельсон выступил по просьбе премьер-министра Генри Аддингтона, высказав при этом мысли, во многом противоречащие тому, что он говорил о готовящемся договоре с Францией в частном порядке. Аддингтон обратился к Сен-Винсену и Нельсону в надежде на благожелательный отзыв двух видных морских офицеров, способный смягчить критику со стороны оппозиции. Речь Сен-Винсена восприняли спокойно даже самые непримиримые оппоненты правительства, ибо он сосредоточился в основном на бесспорных преимуществах, получаемых Англией по ряду статей договора. Нельсон же неосторожно позволил себе просто отмахнуться от территорий, которые Англия по этому договору теряла, в том числе Мальты, Минорки и мыса Доброй Надежды. Оратор уподобил последний старой таверне, расположенной на пути в Ост-Индию. «Следует быть признательным лорду Нельсону, внесшему юмористическую ноту в столь важный и болезненный вопрос, – писал Уильям Хаскиссон, недавно ушедший с поста заместителя военного министра, в письме к бывшему шефу Генри Дандасу. – Должно быть, опыт его светлости убеждает в том, что матросы могут найти таверну и поближе к дому, чем мыс Доброй Надежды, а если Мальту не принимать в расчет, так как она, видите ли, не помогает перекрыть морские пути из Тулона, приходится заключить – в Средиземном море вообще нет ни одной благоприятной стоянки. Не понимаю, как могут министры позволять отстаивать свои позиции таким дуракам».

Товарищи Нельсона по флоту разделяли взгляды политиков, считая, как говорил капитан Харди, что «морякам лучше говорить поменьше». Сам Нельсон считал свою речь лишь небольшой платой за будущие – хотелось бы надеться – благодеяния правительства, которому он в любом случае считал себя обязанным за былые отличия, – «неблагодарным (он) никогда не был».

Всячески поощряемый леди Гамильтон, предрекавшей ему большое будущее в политике и бывшей от него «абсолютно без ума как от оратора», Нельсон, несмотря на уговоры друзей, продолжал подниматься на парламентскую трибуну. Он неизменно начинал с извинений за «неуклюжий слог», «прямоту моряка» и так далее, однако же, если он промолчит, когда молчать нельзя, он не выполнит своего долга. Леди Гамильтон, по собственным словам, «могла его слушать и слушать», ведь он говорил «как ангел». Ужасно жалко, что она лишена возможности слушать его непосредственно в палате и вынуждена довольствоваться авторским пересказом речей в Мертон-плейс. «Представляю, как бы у меня билось сердце, – говорила она Саре Нельсон, – как бы я вся трепетала, глядя, как он поднимается на трибуну, как окидывает зал своим мужественным, честным, открытым взглядом, слыша, как говорит он людям слова правды, которые им самим трудно выговорить».

«Он не получил и четверти того, что заслуживает, – находит Эмма. – Какой позор… Если бы выстроить еще один Бленхейм, раз в пять больше размером и во столько же раз доходнее, это была бы не милость, а просто справедливость».

Не сомневаясь в том, что он предложил бы ей разделить с ней такое жилище, леди Гамильтон тем не менее все никак не могла справиться с ревностью и неприязнью к жене своего кумира, «этой гнусной Том Тит». «С тобой мы понравились друг дружке с самого начала, у нас с тобою родство душ, – говорит она Саре Нельсон. – А вот Том Тит дело другое… По мне, так пусть катится ко всем чертям».

«Куда, интересно, наша Том Тит наладилась? – спрашивает она в другом, весьма характерном по тону письме. – Судя по сегодняшним газетам, она в городе. Наверное, платит газетчикам по пять шиллингов, чтобы печатали такую муть». В Лондоне, где эта женщина снимает дом на Сомерсет-стрит, ее наверняка навещает свекор, и эта парочка, пишет Эмма, наверняка до тошноты перемывает им с Нельсоном косточки.

Старый священник и впрямь уговаривал сына, хотя бы из чувства благодарности, навещать сноху, если такие встречи приносят ей облегчение. Леди Нельсон и сама ездила к нему в Норфолк, хотя в Бёрнем-Торпе, зная, что это «не понравится друзьям лорда Нельсона», не останавливалась, предпочитая либо Холкэм, либо Бёрнем-Маркет. Как-то, вернувшись после одной из таких поездок в Лондон, она написала свекру, что, обдумав все, о чем они говорили, пришла к выводу, что не стоит ему переезжать к ней. Она не хочет обострять и без того нелегкие отношения лорда Нельсона с отцом, уже написавшим сыну письмо, полное мягких упреков. В ответ Эдмунд Нельсон заявил – «другие могут думать все, что им заблагорассудится, но к нам это не имеет никакого отношения». Он по-прежнему хотел переехать к ней в лондонский дом, как только будет нанята прислуга. Он сочувствует ей, откровенно писал старик. А одной из своих дочерей, Кейт Мэчем, говорил: вряд ли у Фанни произойдут перемены в жизни – «разве что к худшему». Перспектива переезда старого Нельсона в Лондон смущала его сына и леди Гамильтон. «Уверен, он не будет жить на этой чертовой Сомерсет-стрит, – писал Нельсон Эмме. – Пусть только попробует упомянуть ее имя, я просто оборву разговор. И уж конечно, ноги моей у него там не будет».

Со своей стороны, узнав о такой возможности, леди Гамильтон разразилась гневной филиппикой в письме к Саре Нельсон, – «эта гнусная Том Тит», ее «косоглазое отродье», «грязная семейка» и т. д.

«Его бедный отец просто не понимает, что стал пешкой в игре очень нехорошей и лукавой женщины, – пишет она. – И если ей удастся выиграть, каково будет вам, его детям? Твой свекор, отец Нельсона, становясь на ее сторону, наносит смертельный удар сыну. Еще совсем недавно старик имени ее слышать не мог, а теперь плетет интриги против своего любимца и спасителя Отечества, поднявшегося к недосягаемым высотам славы, и ради кого? Ради злой, лживой, дурной женщины, ведьмы, превратившей в ад дни и ночи своего мужа. А отец Нельсона говорит: «Нож ему в сердце». А Нельсон – «Бедный отец, он сильно состарился, и сам не знает, что делает». «О Господи, какой ужас, какой кошмар!»

Мэчемы и Болтоны тоже «несут свою долю ответственности». Они поощряют «старого доброго господина играть столь дурную, столь ужасную роль, они подбивают его поддерживать насквозь фальшивую, тщеславную, скверную женщину с холодным сердцем и пустой душой… Но пусть наказанием ей будет собственное ничтожество. Грехи ее падут на ее же голову… Что скажешь, дорогой мой друг, о такой наглости?.. Мое терпение иссякло… Том Тит презираема и ненавидима даже теми, кто якобы стоит на ее стороне».

Свекор Том Тит, заверяя «дорогого сына», что буде тот «захочет еще раз взглянуть (на своего отца) в приходе Бёрнем, (его) ждет самый теплый, самый любовный прием», с большой неохотой и большими переживаниями принял приглашение приехать в Мертон-плейс.

«Умоляю, сделай все, чтобы ему было хорошо в Мертоне, – пишет Нельсон Эмме. – В Бёрнеме он один оставаться не может, это смерть… А твоя добрая душа будет ему опорой, которой она (леди Нельсон) дать не может». Заручившись согласием Эммы, Нельсон написал в Бёрнем-Торп:

«Дорогой отец, двадцать третьего я возвращаюсь в Мертон, и все мы – сэр Уильям, лёди Гамильтон, я – будем счастливы видеть тебя там. Это твой дом. Вскоре подъедут брат и сестра, их славные дети. Нам там будет хорошо, а с тобой – особенно. Места для тебя и твоей прислуги больше чем достаточно. Дояркой у. нас жена Аллена. Любящий тебя верный твой сын Н.-и-Б.».

Настоятель прихода появился в Мертоне в середине ноября и нашел сына в добром здравии и настроении – «давно уж я не видел его таким». Эмма, как и надеялся Нельсон, обхаживала отца, стараясь изо все сил, хоть и опасалась, что он передаст сыну какое-нибудь неприятное послание от гнусной, лицемерной Том Тит. «Поварчивает понемногу», – сообщает Эмма Саре Нельсон, но в целом старый джентльмен остался всем доволен. Естественно, она кормила его от души – вчера, например, на обед подавали «черепаховый суп и оленину. Слюнки небось текут?» Правда, старик «очень слаб, и его все время тянет в сон». Должно быть, долго не продержится.

Увы, Эмма не ошиблась. Пять месяцев спустя до Мертона дошла грустная весть – Нельсон-старший умирает в Бате. Леди Нельсон немедленно отправилась к нему из Лондона. А муж ее писал: «Надежды на выздоровление отца у меня нет. Да свершится воля Божья. Пожелай того отец, я бы при всем своем нездоровье примчался в Бат, но боюсь, будет слишком поздно. Однако же, если это не так и если он хочет меня видеть, ничто не задержит меня ни на миг».

Отец умер в тот же самый день, когда было написано данное письмо, – это совпало с днем рождения леди Гамильтон. Приняли все необходимые меры для переноса тела из Бата в Бёрнем-Торп, где и предполагалось предать его земле. Избегая встречи с женой, Нельсон сослался на продолжающееся нездоровье и на похороны не поехал. Вместо этого он направился на крещение служанки леди Гамильтон Фатимы, чье официальное имя теперь будет звучать так: Фатима Эмма Шарлотта Нельсон Гамильтон. Кроме того, запись в приходской книге гласила: «Из Египта, негритянка, возраст около двадцати лет». Леди Нельсон тактично покинула Бат, попрощавшись со свекром, при жизни всегда неизменно добрым к ней. В свою очередь, сестра мужа, Сюзанна Болтон, быть может, более всех остальных Нельсонов к ней расположенная, поблагодарила ее за заботу о старике. Сюзанну действительно по-настоящему растрогал спешный приезд невестки в Бат – еще одно свидетельство ее «привязанности к нашему дорогому отцу». Сюзанна добавила, что вскоре предполагает оказаться в Лондоне, но, к сожалению, хоть всегда она будет считать ее другом, встретиться с Фанни не удастся, ибо о ее визите на Сомерсет-стрит будет немедленно доложено в Мертон. Другая невестка, Сара Нельсон, уже получила нагоняй, так как не приехала к брату разделить скорбь в связи с утратой отца. «Дядя очень задет твоим отсутствием здесь нынче утром, – писала Шарлотта матери. – Он считает, мне не следует идти сегодня в школу, это было бы недостойно, и велел леди Гамильтон объяснить мисс Вейтч причину моего отсутствия. Все мы будем носить траур. Дядя строго следит за тем, чтобы моему дорогому дедушке были возданы все положенные почести. Он запретил Горацио (тринадцатилетнему брату Шарлотты) идти на рыбалку… В доме никого не принимают. На воротах вывешено объявление, извещающее о случившемся… Я места себе не нахожу, видя, как страдает дядя».

На кладбище собралось много народа. В церкви, на отпевании, тоже. Гроб, сопровождаемый до самой могилы фермерами из Бёрнем-Торпа и Бёрнем-Уэстгейта, несли шестеро священников прихода. «Меня греет мысль, – пишет Нельсон одному из друзей, – что и мой прах будет, возможно, покоиться в той же могиле, в милом сердцу Бёрнеме, деревушке, где я впервые увидел свет. Мысль о былых днях, продолжает он, возрождает образ матери, она как живая стоит у меня перед глазами». К Дэвисону он обращается с весьма характерной для себя просьбой похлопотать перед президентом Ост-Индской компании, чтобы там подыскали какое-нибудь место для верного слуги отца Авраама Кука.

Вскоре после смерти отца Нельсон решил присоединиться к Гамильтонам в их инспекторской поездке в Уэльс, где Чарлз Гревилл управлял от имени сэра Уильяма принадлежащими ему там поместьями. Первую остановку сделали в Оксфорде. Здесь им показали местную тюрьму, а затем пригласили на обед в мэрию, где состоялась церемония присуждения Нельсону звания почетного жителя города. На следующий день очередь чествовать видных гостей дошла до университета. Доктору богословия Уильяму Нельсону, столь гордившемуся своим званием, почетную грамоту вручил Септимус Коллинсом, проректор Королевского колледжа Оксфордского университета и тоже профессор богословия, известный своими весьма учеными лекциями по библеистике. Лорд Гамильтон и лорд Нельсон удостоились звания почетных докторов гражданского права. Им вручил грамоты профессор Уильям Блэкстоун, сын известного, в частности своим буйным нравом, юриста, чьи «Комментарии к английским законам» принесли семье целое состояние. Церемония состоялась в актовом зале, при полном скоплении профессуры, с соблюдением всех положенных ритуалов, хотя впоследствии иные газеты незлобиво посмеивались над этой акцией. «Морнинг пост», например, писала: лорду Нельсону следовало бы присудить такую же степень, как и его брату, ибо он известен глубокими познаниями в области канонады. Фельетонист же «Морнинг гералд» опустился до прямых оскорблений, заметив, что неизвестно еще, какое на самом деле звание присудили сэру Уильяму – ДП (доктор права) или ДОН (доктор ослиных наук) [47]47
  В оригинале: LLD или ASS, то есть «доктор права» или «осел» (или, на сленге, «задница»).


[Закрыть].

Из Оксфорда «лорд Нельсон и другие туристы», как окрестили их газеты, направились в Вудсток засвидетельствовать свое почтение герцогу Мальборо, чьего великого предка корона наградила большим наделом земли, где сэр Джон Ванбро возвел гигантский дворец, показавшийся Горацио Уолполу строением, которое могло бы быть спроектировано для аукциониста, выбранного королем Польши. В ту пору хозяином Бленхеймского дворца являлся четвертый герцог Мальборо, женатый в свои шестьдесят три года на единственной дочери четвертого герцога Бекфорда. Человек замкнутый и высокомерный, он в ту пору сильно переживал недавнюю публикацию любовной переписки своего сына и наследника с женой одного из депутатов парламента. Быть может, поэтому он и отказался принять другого парламентария, и самого к тому же втянутого в сомнительную связь с замужней женщиной. А заодно и Гамильтонов. Слуга предложил приезжим подать прохладительные напитки прямо в экипаж или куда-нибудь в парк, если они предпочитают закусить на свежем воздухе.

Предложение было отвергнуто, путники двинулись дальше, а Нельсон отметил: от «великих» он ничего другого и не ожидал [48]48
  В качестве забавного примечания к данному эпизоду можно заметить – полвека спустя правнучка герцога вышла замуж за преподобного Джона Горацио Нельсона, внука сестры адмирала миссис Болтон.


[Закрыть].

Леди Гамильтон, в свою очередь, сердито заявила: земли за свои заслуги первый герцог Мальборо получил только потому, что «тогда страной правила женщина, а у женщин широкая душа». Затем последовали те самые «несравненные слова», повторенные некоторое время спустя леди Гамильтон одному из первых биографов Нельсона, Джеймсу Харрисону, нашедшему, что произнесла она их «с энергией и подъемом, явно выдающими силу ее незаурядной натуры, позволявшей ей одновременно и боготворить великого гения мужества, и быть боготворимой им». Вот эти слова:

«Будь королевой я, лорд Нельсон после сражения при Абукире получил бы княжество, рядом с которым Бленхеймский парк показался бы садовым участком. На его глазах выступили слезы, и он пожал нам с сэром Уильямом руки со словами, что вполне доволен, выполнив свой долг перед страной и народом, и надеется – мы и впредь будем так же высоко ставить сделанное им; в то же время многое еще впереди, во всяком случае, два-три лавровых венка, плавающих по Средиземному морю, подобрать еще можно».

Прием в Глостере приятно контрастировал с фиаско в Вудстоке. Приветствовать «благородных гостей и храброго героя Нила» вышли рукоплещущие толпы, в основном йомены, звенела медь оркестров, били церковные колокола. Путешественникам устроили экскурсию по городу, показали, как и в Оксфорде, собор и тюрьму, отличавшиеся, «особенно последняя, немалыми размерами и удобством и весьма понравившиеся его светлости». По завершении программы визита гостей Глостера повезли на запад, через так называемый Деканский лес в сторону Росса-на-Вае.

Как морской офицер, знающий толк в судостроении, Нельсон на всем пути пристально вглядывался в лесистую местность и не мог не отметить, в каком заброшенном состоянии она находится. Остановившись в очередной гостинице, он написал премьер-министру, что Деканский лес производит «удручающее» впечатление, и, если сведения, полученные им, верны, на 33 тысячах акров едва набирается три с половиной тысячи партий леса, пригодного для строительства кораблей; тогда как, при должном уходе, здесь могут расти 920 тысяч дубов, ежегодно обеспечивающих более девяти тысячи таких партий.

В Россе Нельсон с друзьями сели в лодку и поплыли вниз по реке к Монмуту. По пути они миновали развалины Гуд-ричского замка, выстроенного в свое время из красно-серого песчаника на узкой площадке у подножия мощной скалы Саймондс-Йат. Приближаясь к Монмуту, пассажиры услышали ликующие приветственные клики, рев труб, выдувающих известные звуки гимна «Вот идет герой-победитель», отдельные выстрелы из орудий, установленных на Каймн-Хилле, примерно в миле к востоку от города.

В Монмуте, где Вай впадает в Монноу, «Нельсон с туристами» вновь вышли на сушу и двинулись берегом Уска в направлении Абергавенни, минуя по дороге Брекон и Кармартен. Местное население повсюду встречало их аплодисментами и цветами, а в Милфорде, где они остановились в «Нью инне», впоследствии переименованной в гостиницу «Нельсон», путников ожидал Чарлз Гревилл, развернувший перед ними целую программу: гостей ожидала церемония вручения Нельсону грамоты почетного Жителя города, ярмарка, банкет, регата, демонстрация лучших пород скота, наконец, закладка новой церкви – церкви Святой Екатерины, – которая будет освящена в 1808 году. Ожидалось прибытие друга Нельсона капитана Фоли, чья семья жила в этих краях с незапамятных времен. С ним должна была приехать новобрачная – младшая дочь герцога Лейнстера. Среди гостей будут также лорд Кенсингтон, глава судебной и исполнительной власти графства, отец которого, первый барон, был некогда депутатом парламента от Хаверфордвеста; лорд Кодор, также бывший парламентарий (от Кардигана), чей сын станет графом, а жена – дочь пятого графа Карлайла и близкая знакомая Гревилла – пригласит всю компанию в Стакпол-Корт. Положим, знатностью эти люди уступали тем, кто так неласково встретил Нельсона в Бленхейме. Тем не менее их присутствие свидетельствовало о том, что в отличие от Оксфордшира Уэльс Нельсона чтит. Особенно польстил ему банкет, данный в зале приемов гостиницы, где остановились приезжие. В своей речи он высоко оценил городскую гавань, по небезосновательным расчетам Гревилла и сэра Уильяма именно здесь, а не в Пёмброке, на противоположной стороне эстуария, должны были вырасти док и арсенал. По окончании выступления сэр Уильям преподнес владельцам гостиницы портрет лорда Нельсона, написанный палермским художником Леонардо Гуццарди после Нильского сражения. Сам же Нельсон, говорят, передал церкви Святой Екатерины сундук, смастеренный из обломков грот-мачты «Ориента», сохраняющийся там и доныне.

Судя по всему, немалое удовольствие доставил Нельсону и визит в Риджвей, где жила семья старшего брата капитана Фоли. Поначалу миссис Фоли, не желая рисковать своей репутацией в светских кругах, воспротивилась приезду адмирала и его спутников, но после долгих уговоров уступила, и вот теперь дорожка, ведущая к семейному дому, была ярко освещена приветливо мерцающими фонарями. Как пишет в своей книге «Нельсон в Англии: домашняя хроника» Э. Мурхаус, «старшей дочери мистера Фоли исполнилось тогда лет шесть, и когда под конец ужина в доме появился Нельсон, она была немало поражена видом джентльмена с одной рукой и одним глазом. Однако же со смущением справилась быстро, тем более адмирал посадил ее на колени и принялся бросать ей в рот виноградины, ловко действуя единственной рукой».

Из Милфорда Нельсон, через Тенби и Свонси, вернулся в Монмут. «Весь городок пал к их ногам», – свидетельствует очевидец, житель Тенби. – Дама чудовищно растолстела и стала еще вульгарнее, чем прежде, а ее «товарищ по оружию», весь какой-то сморщенный, напротив, отличался худобой и производил впечатление явно нездорового человека. Всем бросалась в глаза их чрезвычайная привязанность друг к другу… Бедный сэр Уильям, несчастный, но старающийся держаться молодцом, следовал за ними немного позади, с щенком на руках».

В Свонси Нельсона приветствовали избранные лица, и после привычного ритуала вручений регалий почетного жителя города он произнес пламенную патриотическую речь, направленную на «подъем национального чувства у молодых жителей Свонси».

Перед возвращением в Монмут Нельсон осмотрел развалины каменного (а не деревянного, как тогда обычно строили) замка Чипсоу, возведенного вскоре после норманнского вторжения. Пообедали уже по пути, на благородных развалинах бенедиктинского монастыря. В Монмуте Нельсон остановился в гостинице «Бофор армз», куда глава местной исполнительной и судебной власти герцог Бофор распорядился доставить из Бэдминтона изрядное количество оленины.

Наутро Нельсон сел в экипаж и поднялся по крутой дороге на самую вершину Каймн-Хилла, где два года назад выстроили храм в честь флотоводцев, воевавших против французов, и в знак победы на Ниле, о чем свидетельствовала настенная роспись. После завтрака Нельсон долго восторгался храмом – единственным подобным памятником на всей территории королевства.

Пообедав в гостинице, он произнес очередную речь, где заявил – случись новая война, он отослал бы прочь из страны все суда и всех солдат до единого, оставив Англию под защитой «ее сыновей, оставшихся дома». Быть может, французы, высадившись в Англии, разрушат и разграбят одну-другую деревню. Не исключено даже, они сожгут Монмут, но он, Нельсон, не сомневается: «дальше Хирфорда им не пройти, ведь бритты всегда готовы дать им достойный отпор». «Мне выпало счастье, – продолжал адмирал, – служить во главе самых опытных офицеров английского флота, чье профессиональное мастерство может сравниться лишь с несравненным мужеством британских матросов. И каковы бы ни были мои личные заслуги, должен заявить – мне достаточно сказать им: «Вот враг», и победа обеспечена… Нация отблагодарила меня гораздо более щедро, чем я ожидал и чем заслуживаю. Подобные же лавры вполне могли бы увенчать любого другого английского адмирала, имеющего под своей командой таких прекрасных офицеров и храбрых матросов. И пусть знает каждый моряк – в какую бы часть земного шара ни забросила его судьба, будь то Ост– или Вест-Индия, Африка или Америка, к нему неотступно приковано внимание всей державы».

Речь Нельсона вызвала гром аплодисментов, заставивших леди Гамильтон встать с места и спеть «Правь, Британия» с таким воодушевлением, что «публику охватил всеобщий восторг». Тогда она, на бис, исполнила еще один, столь же патриотичный гимн, и пение ее, как пишет некий, скорее недоброжелательный, очевидец, отличалось «обычным для нее вкусом и вокальным мастерством, и присутствующие не могли сдержать чувств». В ходе беседы с другими гостями «герой Нила» сильно разгорячился, кляня на все лады «ненавистных французов», являющих собой в его глазах не более чем «шайку вероломных негодяев».

На следующий день Нельсон, заглянув в книжную лавку, с обычной учтивостью снял шляпу. «Перед вашей светлостью, – проговорил совершенно потрясенный хозяин, – обнажают голову монархи, поэтому позвольте мне надеть на вас шляпу». И тут же попросил гостя позволить ему напечатать речи, произнесенные накануне. «Я старый человек, – ответствовал адмирал, которому едва исполнилось сорок три года, – и вряд ли проживу долго. Мне бы хотелось донести до потомков мои чувства. Так что давайте, печатайте!»

Вскоре состоялась очередная церемония посвящения в почетные жители. На сей раз ее вел не отличающийся особой изысканностью манер одиннадцатый герцог Норфолк, сенешаль графства, женатый на уроженке Хоум-Лейси, юго-восточной части Хирфорда.

«Около двенадцати часов дня высокие гости въехали в Хирфорд и остановились подле Росса, гостеприимного особняка Томаса Уэстфолинга, эсквайра», – повествует репортер местного издания «Хирфорд джорнэл». Мистер Уэстфолинг, потомок хирфордского епископа XVI века, являлся давним знакомым Нельсона: они встречались еще в Неаполе, когда почтенный эсквайр с женой путешествовали по Европе. Хозяева, продолжает автор отчета, «постарались встретить его светлость со всеми почестями, приличествующими его положению. Были открыты ворота в сад, играл оркестр, на приеме присутствовали все видные горожане. На лужайке подавали фрукты и легкую закуску к вину. Вечером устроили грандиозный фейерверк; яркие разноцветные лампочки, образуя полукружье со звездой посредине, придавали иллюминации совершенно необычный вид. Его светлости вручили лавровый венок со стихотворной надписью:

 
Чело великого героя
Пусть увенчает сей венок… —
 

и так далее – целый панегирик.

«Появление в Хирфорде героя Копенгагена и Нила, – говорилось в другой публикации, – стало для жителей города настоящим праздником, как оно и должно быть, коль скоро речь идет о личности такого масштаба. Жители встретили его у городских ворот, выпрягли лошадей и сами повезли экипаж к гостинице, откуда он проследовал в мэрию (где прозвучали подобающие случаю речи и были принесены извинения от имени епископа, которому возраст и нездоровье не позволили присутствовать на торжественной встрече)… В ответ лорд Нельсон сказал: как сын священнослужителя, воспитанный в традиции «истинного почтения к церкви и высокому духовенству, он искренне переживает отсутствие Его преосвященства и причины оного, и полагает своим долгом, каковой будет исполнен с величайшей охотою, нанести ему визит во’дворец». Туда его сиятельство и проследовал прямо из мэрии… До самого его отъезда к Нельсону в большой зал гостиницы наведывались самые заметные люди города, удовлетворяя свое желание поближе посмотреть на знаменитого героя».

Из Хирфорда путешественники направились в Ладлоу, где в старом норманнском замке скончался некогда брат Генриха VIII, оттуда в Ворчестер, где остановились в гостинице «Хоп Поул инн». На площади перед ней собралась огромная толпа людей, жаждущих воочию увидеть знаменитого героя. Ко всеобщей радости, он то и дело подходил к окну.

На следующий день, в сопровождении оркестра, Нельсон нанес визит на фарфоровую фабрику. Одному из мастеров он показался «очень устало выглядящим господином. На его левую и единственную руку опиралась леди Гамильтон, явно довольная приемом, оказываемым ее спутнику. Затем, в общей группе, появился немощный старик – сэр Уильям Гамильтон». После экскурсии по фабрике Нельсон заявил: хотя у него есть прекрасные образцы фарфора из Дрездена и Неаполя, с искусством здешних мастеров не сравнится никто. И он заказал несколько предметов, в том числе полный обеденный сервиз и две красивые вазы – одну из них украшал его герб, другую – миниатюра, изображавшая его светлость на пьедестале рядом с богиней Славы.

После Ворчестера на пути Нельсона лежал Бирмингем, где его, как и повсюду, приветствовали толпы людей.

В тот же вечер, по свидетельству автора биографического двухтомника Джеймса Харрисона, «его светлость с друзьями, в сопровождении сотен людей, направился в театр. Зал оказался набит до предела, многим так и не удалось попасть внутрь. При появлении гостей оркестр сыграл «Правь, Британия». Выслушав в почтительном молчании гимн, аудитория разразилась шумными, долго не смолкавшими аплодисментами, приветствуя знаменитого героя Нила».

Вернувшись к себе в гостиницу буквально на плечах горожан, «при свете сотен сверкающих фонарей», гости с самого утра, отправились по местным фабрикам, производящим шпаги, пуговицы, пояса, кольца, оконные рамы, монеты и медали. Прошлись они, в частности, по производящей витражи мануфактуре мистера Эгертона, где их встретила группа красивых девушек в белом, щедро осыпавших Нельсона цветами.

Следующий день, начавшийся под звон колоколов, принес продолжение изматывающих экскурсий – мануфактура по производству плетей, хлыстов и т. д. мистера Раденхерста, огромный склад игрушек братьев Ричардс, булавочная мануфактура мистера Фипсона, музей мистера Биссета… Закончилось все посещением знаменитой благотворительной школы «Блу коут».

В театре актер, играющий роль Фальстафа в «Виндзорских проказницах», привел публику в полный восторг, когда, произнося реплику «Пред лучшим человеком я клянусь», повернулся к ложе, где сидели Нельсон и его спутники. Сын ирландца, театрального администратора, и сам в будущем драматический актер, а тогда девятилетний ученик школы Святого Павла Уильям Чарлз Макгрейди вспоминает – весть о прибытии Нельсона в Бирмингем распространилась по городу, как пламя, а когда стало известно, что он намерен посетить театр, ложи были забиты битком. Перед началом спектакля, продолжает Макгрейди, «мой отец ждал со свечами у входа в театр, дабы проводить через вестибюль всемирно известного зрителя… Я стоял рядом и отчетливо видел его бледное задумчивое лицо… пустой правый рукав, приколотый к груди, ордена… Печальное выражение, на редкость мягкий и звучный голос произвели на меня неизгладимое впечатление…