Текст книги "Зарубежный детектив - 88"

Автор книги: Кристофер Хайд

Соавторы: Юрген Венцель,Анна Фонтебассо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

– А какие планы? – спросил Филип.

Эрик пронзил его ледяным взглядом.

– Сразу после завтрака ознакомительное собрание в учебном корпусе.

– Во сколько? – спросил новоиспеченный сосед Филипа.

– Рано, – отрезал Эрик. – Не волнуйтесь, вас непременно разбудят.

Едва кивнул и вышел, прикрыв за собой дверь.

Филипу тотчас захотелось проверить, заперта дверь или нет. Повернул ручку, дверь со скрипом распахнулась. Пожав плечами, Филип вернулся в комнату.

– Слава богу, хоть на ночь не запирают…

– А что, разве могут? – спросил парень, заметно струхнув.

– Мне так показалось, – скорчил гримасу Филип. Протянул руку: – Меня зовут Филип. Филип Керкленд.

– Дэн Джексон! – представился его сосед, пожимая руку Филипа.

С виду около тридцати. Волосы длинные, блекло-соломенные, вытянутая, изможденного вида физиономия, за стеклами очков без оправы – маленькие глазки. Сильно потертые джинсы, бледно-зеленая футболка и заношенная легкая солдатская куртка. В общем, по виду парень отдаленно напоминал дезертира шестидесятых.

Джексон присел на нижнюю койку, пружины скрипнули. Похлопал руками по матрацу, поморщился.

– Жестко! Я помягче люблю…

– Не думаю, чтоб они заботились о нашем с тобой удобстве, – заметил Филип.

Он сел на раскладной стул, стянул ботинки. Устало откинулся на спинку, закурил.

– Что ты хочешь этим сказать? – Джексон, поерзав, плюхнулся на единственную подушку, заложил под голову руки.

– Слыхал что-нибудь про этих людей? – спросил Филип, пропуская мимо ушей вопрос.

– Только то, что сами сказали.

– А что сказали?

– Что заведение у них вроде соцобеспечения. Бесплатная еда, койка, отдых. Особенно-то я не расспрашивал. Чего нам, нищим-то, права качать! Так ведь?

– Ну а с боженькой они к тебе не подъезжали?

– Нет. А что? Думаешь, они из этих, да?

– Кто их разберет! Видал крест у них на куртках и еще такой же большой знак на дверях амбара?

– Тоже в виде креста, что ли? Тьфу ты, может, это шайка каких-нибудь фанатов… – Джексон покосился на верхнюю койку, повернулся к Филипу. Тусклый свет единственной на потолке голой лампочки замерцал на стеклах очков, глаза спрятались. – Ладно, ну и что с этого? Я же говорю, где нам права качать… У меня всего десять долларов за душой и никакой надежды на большее.

– Откуда будешь? – спросил Филип. Он поднялся, принялся стягивать одежду.

– Не слыхал небось! – со вздохом отозвался Джексон.

– А все-таки?

– Из Пустоши, – сказал его долговязый сосед. – Поселок там есть, Чэтсуорт.

– Как так из «пустоши»? – переспросил Филип, стягивая носки.

– Называется: Пустошь «Золотая сосна». Болотный край в Нью-Джерси, две с половиной тысячи квадратных километров, – пояснил Джексон. – Это между Филадельфией и океаном, южнее Нью-Йорка. Чэтсуорт – завидная дыра! Из магазина Базби как посмотришь – кругом одни лопухи!

– «Золотая сосна» – ну и названьице для болота! – пробормотал Филип. Он прошлепал босиком по полу, выключил свет, полез на верхнюю койку.

– Все штаты клюквой обеспечиваем, – с усмешкой произнес Джексон в темноте. – У нас либо клюкву собирают, либо выдирают мох сфагнум, где тобь и костоломка. Тем и живут.

Он произнес не «топь», а «тобь».

– А что это, «топь», «костоломка»? – поинтересовался Филип.

– «Тобь» – такое болото, где старые дубы гниют. А «костоломка» – то же болото, только там кедр светлый. Местечко у нас – дай боже! Как школу закончил, всего и выбору-то, либо клюкву, либо мох собирай. Братья у меня по клюкве, отец по мху. А меня и от того, и от другого воротит, вот я и слинял оттуда. Теперь в дебрях кукую, в Колорадо. Гол как сокол. Неплохо преуспел за шесть лет, а?

– Сколько тебе? – спросил Филип.

– Двадцать четыре.

– Я думал, больше… – протянул Филип.

– Мы с Пустоши все такие…

Джексон умолк, наступила долгая глухая тишина. В щелях тесовой крыши гулял ветер, слабо поскрипывали доски, будто палуба корабля при качке. Вот скрипу стало вторить всхрапывающее посапывание снизу. Джексон спал и, вероятно, видел во сне магазин Базби и свои бескрайние болота между Филадельфией и берегом Атлантики.

Лежа на жестком тонком матраце прямо под темными балками крыши, Филип вдруг очень четко все представил: именно такие, вроде Джексона, парни из самой глубинки Америки и составляют основной резерв «Десятого крестового». Достаточно найти человека, у которого ничего за душой, вселить в него искру надежды, и он с радостью заложит им и душу, и мысли, и сердце. Так случилось с Хезер. Мечта стать великой балериной столкнулась с действительностью, что означало, как бы способна Хезер ни была, до истинного таланта ей далеко. Но вместо того, чтобы открыто посмотреть правде в глаза, она схватилась за очередную иллюзию и сама, по доброй воле примкнула к отшельничьему клану святош, существ с ранимыми душами, готовых без оглядки отречься от самих себя, чтоб не думать о будущем, отдав себя во власть чьей-то хозяйской воле-любви – Матери Терезы, Матери Настоятельницы…

Филип вспомнил, что говорила Сара, когда они летели из Чикаго в Денвер: почти всегда религиозные секты и группы строятся на узах некоего родства, жажды родительской опеки. Так, члены возникшей в Калифорнии секты йога Бхаджана – З-НО называли Бхаджана «отцом»; Сун Мюнь Муна, идеолога «Объединяющей церкви», зовут «отцом», «истинным родителем». Последователи Клэр Профит и ее «Универсальной церкви» именуют учредительницу «Мама-гуру»; «отцом» звался и Рон Хаббард, основоположник «сайентологии». Предводительницу группы «Обитель веры» Элинор Дейрис называли «Мать Дейрис». Джина Джонса, лидера группы «Храм народа», вдохновителя массовых самоубийств в столице Гайаны Джорджауне, нередко величали «папа».

– Так же чтили и Гитлера! – сказала Сара.

– Все Гитлер у вас на уме! – с улыбкой вставил тогда Филип.

– «Отец мой, отче, данный мне господом, сохрани и защити меня во веки веков!» – этими словами начиналась утренняя молитва в детских садах Германии в тридцатые годы, – отвечала Сара.

И сейчас, лежа в темноте, прислушиваясь к крепчавшему ветру меж сосен, Филип все еще до конца не мог поверить в происходящее. Так похоже на детские забавы – форма, листовки, примитивные лозунги. Но, с другой стороны, может быть, именно в этом примитивизме и вся соль? В мире, насыщенном сложными проблемами, только самый простой ответ станет желанным, в особенности для одиноких, бесправных, опустошенных. Как быстро просвещенные умы забывают, что перевороты и войны затеваются людьми заурядными, а за ними идет, выкрикивая лозунги, толпа.

– Зиг хайль! – прошептал Филип в темноте. – Спаси господи…

* * *

Его разбудил чей-то незнакомый голос. Филип открыл глаза: перед ним тускло горела голая лампочка на гибком шнуре.

– Одежда в большом мешке, личные вещи в маленьком. Запомни, твой номер «пятьдесят шесть». Забудешь, тогда не найти концов. Ясно?

– Да, но…

– Приятеля разбуди. Кормежка через десять минут. Да скажи ему, не забудь, его номер «восемьдесят восемь».

– Угу! – отозвался голос Джексона.

Повернув голову, Филип увидел, как маленький толстяк с белесой, как рыбье брюхо, физиономией, сплошь усеянной юношескими угрями, выходит из домика, перекинув через плечо два рюкзака и одной рукой таща два рюкзака поменьше. Свободная роба, типа той, что носят хирурги, – светло-зеленые штаны на тесьме, такая же рубаха без застежки, с короткими рукавами.

– Кого еще черт принес? – пробурчал Филип, как только захлопнулась дверь.

Джексон спустился с нар, и Филип в удивлении уставился на него: тот оказался точно в таких же светло-зеленых штанах.

– Сказал, что из прачечной, – пояснил Джексон. – Нашу одежду забрали стирать и все личные вещи. Пока мы тут будем, их запрут в сейф в главном корпусе. Говорит, вроде чтоб сохранность гарантировать…

– Он что, и мое все позабирал? – вырвалось у Филипа.

– Ну да. Оставил тебе то же барахло, что и мне. Да, твой номер «восемьдесят восемь»!

– Черт! – выдохнул Филип.

Скользнув к краю нар, он спрыгнул на голый дощатый пол. Холодно. В одних трусах метнулся к складному стулу. Не осталось даже ботинок. Вместо его одежды на стуле лежала аккуратно свернутая спецовка, точь-в-точь как на Джексоне, теплые шерстяные носки и пара видавших виды солдатских бутс.

Джексон подал голос сзади:

– Не знаешь, который час?

Филип посмотрел на часы, не поверил глазам, снова посмотрел: половина пятого! Повернувшись к Джексону, бросил со злостью:

– И ты позволил этому гаду унести нашу одежду?

Джексон повел плечами. Спецовка размера на два больше висела на его тощем теле как на вешалке.

– А что? Подумаешь, пускай стирает…

– Так! – сквозь зубы выдавил Филип, косясь на свободно болтавшуюся на соседе спецовку.

Сара назвала бы это «отторжением». То же происходит в армии с новобранцами – им выдают униформу, чтоб все стали как один, главное – количество, имя никого не интересует. Утрата индивидуальности. Даже сигареты и те забрали, и ту самую японскую зажигалку. Филипу стало не по себе: стоит им взглянуть попристальней, могут обнаружить фотоустройство, тут ему и крышка! Но выбора не было. Филип взялся за одежду, стал натягивать.

– Так и не сказал, который час… – обиженно протянул Джексон.

– Полпятого! – донесся приглушенный голос Филипа, просовывавшего голову в ворот рубахи.

– Тьфу ты! – сплюнул уроженец болотного края. – Кормежка в полпятого! И есть-то еще неохота…

Присев на складной стул, Филип натянул носки, всунул ноги в бутсы. Наклонился, принялся зашнуровывать.

– Думаю, надо есть, пока дают, – заметил он. – Бьюсь об заклад, кормят тут негусто и нечасто.

– Да хватит тебе! Только страху нагоняешь…

– Думаешь, мне не страшно? – отозвался Филип.

* * *

Когда Филип с Джексоном вошли в амбар, просторное помещение было сплошь заполнено народом в светло-зеленых спецовках. Убогие фанерные столики на козлах, вдоль них длинные, грубо сколоченные скамейки. Амбар был полностью очищен от лишнего и некоторым образом переоборудован. Все перегородки сняты, стены обшиты досками. Сеновал застеклен в виде конторки, туда вела винтовая металлическая лестница. Слева, над невысоким стояком, красовалась на стене еще одна эмблема «Десятого крестового», прямо над ней по ширине стены тянулась занавеска, прикрывая широкий, скрученный трубкой, экран. Кто-то расщедрился на реконструкцию старого амбара.

Прямо у входа их встречала молоденькая девушка. Она спросила их номера, проводила на отведенные места. Джексон отправился на место в самом центре, а Филип уселся как раз напротив стола, стоявшего на небольшом возвышении.

Если по низу колыхалось море бледно-зеленых спецовок, за столом на возвышении царствовал синий цвет. Филип увидел среди человек двенадцати, восседавших там, Эрика и Уэнди; все в одинаковой форме – синий пиджак, белая блуза. В самом центре сидели двое поджарых, загорелых, бодрых молодцов; поверх черных свитеров с высоким воротом – черные, кожаные, типа пилотских, куртки. Стул между черными пустовал, на столе возле них лежали два черных берета, на каждом маленькая серебряная булавка, как Филипу показалось издали, с изображением занесенного палаша. Однажды он делал фоторепортаж о «черных беретах», специальном армейском подразделении, брошенном на борьбу с партизанами; похоже, форма этих двоих заимствована оттуда. Все сомнения Филипа в оценке Сарой Логан «Десятого крестового» улетучились раз и навсегда. Эти двое в черном определенно обучены убивать.

Филип по возможности непринужденно оглядывал амбар в надежде увидеть Хезер. В непосредственной близи ее не было, зеленые спецовки сливались в одно пятно, вдобавок половина народа сидела к Филипу спиной. Даже если Хезер тут нет, это еще ничего не значит. Раз уж они силой заставили ее вернуться, стало быть, есть причина не помещать Хезер вместе с рядовой публикой. Тут он снова понял, насколько была права Сара, заметив, что ему стоило бы сперва побольше разузнать о «Десятом крестовом»; вся затея с поездкой в «Зубчатую вершину» стала казаться ошибкой, притом опасной. Судя по всему, Хезер представляет особую ценность для «Крестового», а «Зубчатая вершина», несмотря на изолированность от внешнего мира, все же, пожалуй, не то место, где могут содержать нужных людей.

Громкий гул голосов, наполнявший огромное помещение, утих до шепота, внезапно смолк совсем. Все головы повернулись к дверям. Филип посмотрел туда же.

В дверях стоял высокий лысеющий брюнет. Гладкую, пухлую, как у невинного херувима, физиономию частично скрывали прятавшие глаза очки с затемненными стеклами. С минуту он молча стоял и, вертя шеей, оглядывал помещение; затем неспешно двинулся меж столов к возвышению. Поднялся на две ступеньки, подошел к стулу между двумя молодцами в черных куртках. Стоило ему подойти, все сидевшие за этим столом, за исключением двоих в куртках, поднялись со своих мест, а вслед за ними и остальные в амбаре. Филип тоже встал, не отрывая взгляда от нового лица.

Высокий подождал, пока шум утих, опустил голову, зашевелил губами. Молитва. В ту же секунду слова были подхвачены всеми в амбаре. Голосам молящегося хора мрачно вторило, отражаясь от деревянных балок, эхо. Склонив голову и полуприкрыв веки, Филип вслед за другими произносил молитву. Косясь сквозь ресницы, он заметил, что на первых фразах молитвы встали и оба молодца.

Окончив, высокий в центре стола поднял голову, снова обвел всех взглядом. Чуть заметно кивнул, сел. И немедленно служительницы в форме внесли тяжелые нагруженные подносы. Женщины обходили длинные ряды столов, ставя перед каждым тарелку каши, густой и вязкой, с ободком водянистого молока по краям. Филип потянулся было за ложкой, что лежала перед ним, но остановился, увидев, что никто вокруг не пошевелился.

Тут из-за стола поднялся Эрик, устремив взгляд в глубину амбара.

– Доброе утро, друзья! – прозвучал его голос, уверенный, четкий.

– ДОБРОЕ УТРО, ДРУГ! – прозвучало хором роботов снизу.

– Почему утро доброе? – нараспев начал Эрик.

– ПОТОМУ ЧТО МЫ СВОБОДНЫ!

– Почему мы свободны?

– ПОТОМУ ЧТО ВЕРУЕМ!

– Во что мы веруем?

– МЫ ВЕРУЕМ В ИСТИНУ!

– И еще?

– МЫ ВЕРУЕМ В СПРАВЕДЛИВОСТЬ ДЛЯ ВСЕХ!

– И еще?

– В СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ!

– В чью истину?

– В ИСТИНУ ГОСПОДНЮ!

– В чью справедливость?

– В СПРАВЕДЛИВОСТЬ ГОСПОДНЮ!

– В чью Америку?

– В АМЕРИКУ ГОСПОДНЮ!

Раздался гул ликования; постепенно смолк. Эрик переждал, пока все снова посмотрят на него, и продолжал:

– Хочу воспользоваться возможностью и познакомить новичков с руководителем нашего лагеря «Зубчатая вершина», доктором Джеральдом Лейси! – кивок в сторону человека в дымчатых очках; ответный кивок.

– И еще хочу познакомить всех с нашими гостями, лейтенантом Хэлом Венеттом из главного управления в Денвере и лейтенантом Джоном Холмсом из главного управления в Рино. Они пробудут у нас пару дней, посмотрят, как мы с вами живем. Окажем им теплый прием!

Снова приветственный гул, но уже без прежнего энтузиазма. Когда все стихло, Эрик поднял правую руку, просияв своей отработанной улыбочкой.

– Все, друзья, садитесь, жуйте!

Несмотря на острое чувство голода, Филип есть не стал, водил ложкой по серой жиже в помятой жестяной миске, тогда как остальные с жадностью поглощали пищу. Внимания на него никто не обращал, он остался наедине со своими мыслями.

Покончив с завтраком, толпа, набившаяся в амбар, суетливо потянулась к выходу. Филип поотстал у дверей в надежде увидеть Хезер в потоке выходящих, но зеленая униформа все лица делала похожими друг на друга. В считанные минуты фигуры растворились в рассветной мгле. И тут же девушки-подавальщицы принялись двигать столы, ставить рядами полукругом складные стулья. Буквально на глазах ярко освещенный амбар превращался в зал, предназначавшийся для дневных занятий.

– Восемьдесят восьмой! – прокатился трубным гласом усиленный мегафоном голос Эрика. – Мечтать будешь или выходишь со всеми?

Белесый Эрик стоял в окружении зеленой группки на полукруглой утрамбованной насыпи у подножия голого флагштока.

Резко окунувшись в холод раннего утра, Филип зашагал от амбара к флагштоку. Подойдя, увидел, что вокруг Эрика парни, с которыми он ехал из Эспена, и еще какой-то тип, крепкий, широкоплечий, с накачанными мышцами тяжелоатлета. Та же зеленая униформа, только на рукаве нашивка с эмблемой «Десятого крестового», а на голове черный фетровый берет.

– Знакомьтесь, Боб! – представил Эрик, как только Филип подошел. – Считается главным по физподготовке

в лагере «Зубчатая вершина». Предложит вам небольшую разминку прочистить легкие, а потом соберемся здесь на инструктаж в учебном зале.

– Можно вопрос? – сказал Филип.

– Валяй!

– Я насчет личных вещей. Как-нибудь можно ими воспользоваться?

– Они не понадобятся, – отрезал Эрик. – Тебе дадут все необходимое.

– А сигареты? – спросил Филип.

– У нас не курят. Вредно для здоровья, – сказал Эрик и нахмурился. – Я вижу, на тебе часы? Санитар должен был изъять. Сними и дай мне! – Он протянул руку.

– Мне бы не хотелось… – начал Филип.

Физиономия Эрика помрачнела еще больше.

– Боюсь, для тебя исключения не будет! У нас сложности с выплатой компенсации. Не хочешь ведь, чтоб часы украли?

Он не убирал руку. Некоторое время Филип стоял, глядя на Эрика, потом покорно щелкнул замком видавших виды водонепроницаемых «сейко», передал.

– Так-то вот, – сказал Эрик, мгновенно расплывшись в улыбочке. – Теперь все в порядке, давайте, ребята, занимайтесь! – И кивнул тяжелоатлету. – Приступай, Боб!

Так начался этот день.

«Небольшая разминка» вылилась в восьмикилометровую пробежку вверх по лесистому склону горы Зубчатая Вершина, по тропинке, едва различимой в сером мраке встающего рассвета. Семижильный Боб все гнал и гнал вперед тяжелой трусцой, оставив четверых задыхающихся новобранцев, Филипа в том числе, далеко позади.

Не имея часов, Филип не мог точно определить время, однако по тому, насколько успело рассвести, решил, что, должно быть, прошло не меньше часа до того момента, как перед глазами вновь выросла металлическая ограда лагеря. Спецовка на Филипе промокла от пота, пятки жгло от усталости.

Вернувшись в лагерь, они тотчас же снова попали к Эрику, обрушившегося на них с лекцией-инструктажем. С первых же фраз Филипу стало ясно, что в ней заложена доктрина «Десятого крестового». Группа расселась в учебном зале, слушая длинный, путаный монолог Эрика на тему о насущных бедах Соединенных Штатов. И всю дорогу, пока этот тип в синей форме разглагольствовал о положении в стране, на головы слушателей сыпались цитаты – начиная от Сократа и Томаса Джефферсона до библейских изречений. Итак, Соединенные Штаты находятся в опасности, а основная причина в возросшей греховности и упадке морали, поскольку страной управляет кучка «либералов» и гуманистов, единственная цель которых разложение нации, обнажение ее слабых мест, по которым немедленно армадой безбожников-коммунистов будет нанесен смертоносный удар, чего они только и ждут. Сбивчивые мысли «крестоносца» были явно абсурдны, нелепы, однако, поглядывая на лица вокруг, Филип не мог не заметить, что слова Эрика производят впечатление.

Аборт назывался преступлением, гомосексуалисты – отщепенцами, женоподобными фиглярами, движение за равноправие женщин – нелепостью, поскольку в силу высокой нравственности женщине следует предоставлять не равные права с мужчиной, а предпочтительные, ибо жены благословенны господом. Богатство – грех, именно оно разрушило американскую мечту о продвижении вперед благодаря усиленному труду и личной предприимчивости; единство в стране подорвано стараниями коммунистов и мафии. Порнография порождает насилие, экспорт капитала – безработицу, сокращение вооружений подрывает мощь страны. И вслед за каждым тезисом вдалбливалось одно и то же: нет иного закона, кроме божьего. Если, следуя догматам, изложенным в Библии, кто-нибудь, один ли человек, несколько ли, нарушит государственный закон, виновным считать его никто не имеет права, ибо только божий суд – единственная, истинная и абсолютная суть высшей справедливости. Закон округа можно отменить законом штата, но слова господня не может опровергнуть никто.

Слушая эту речь, Филип сотни раз отмечал в ней какую-нибудь логическую брешь, порой такую громадную, что грузовик протолкнуть можно, но ввязываться не стал, настолько вялым, разбитым чувствовал себя; да и судя по вдохновенным лицам слушающих, с вопросами лучше было не вылезать.

Все утро в учебный корпус один за одним вливались потоки слушателей, и к середине дня, когда солнце стояло уже высоко в небе, в амбаре оказалось уже человек сто. Сидели, разбившись по группкам, жадно внимали своим наставникам; в огромном амбаре эхом перекликались крикливые голоса ораторов, сливались в причудливый гул, от которого голова у Филипа шла кругом.

Он осматривал новопришедших, все надеясь увидеть Хезер, но тщетно. Если она и здесь, в «Зубчатой вершине», в этой общей толпе ее определенно не может быть.

Но даже если бы Филип и обнаружил сегодня Хезер, что с того? Лекциям не было конца, к тому же ни на минуту его не оставляли одного, даже в туалет сопровождал кто-нибудь из «крестоносцев». Филипу пришло в голову, что здесь производится не столько «промывание», сколько «оболванивание» мозгов. Вроде впрыскивания при общей анестезии, чтоб затуманить разум, чтоб пациент не почувствовал сильной боли. И это срабатывало! Филип сам почувствовал, как все более и более впадает в летаргию отупения. Не то чтобы под воздействием смысла услышанного, а просто чужие слова беспрепятственно сыпались в сознание, методично подавляя глас его собственного разума. Как ни странно, но хоть одна побочная польза от этого была – злостный курильщик, Филип чувствовал, что убаюкивающий словесный поток как бы смывает малейшее желание курить.

На обед не прерывались. Не предлагая подняться, им подали бутерброды и кружки с питьем, которое Эрик назвал «Лаймовым прохладительным». Бутерброды, белый хлеб с ореховым маслом, Филип с жадностью умял, рассудив, что вряд ли кто отважится совать что-либо в ореховое масло. Вот «прохладительный» – дело другое. Явно из той же бочки, что и подслащенное питье, которым Джим Джонс отравил столько народу в Гайане.

После полудня Эрик исчез, на смену ему явился следующий оратор, на сей раз девица по имени Рина. Начав с того места, на котором остановился Эрик, она перешла к конкретике. Накинувшись на плотские грехи, она проповедовала с жаром – вещала о вреде блуда, искуса, гомосексуализма, кровосмешения; на бледных, одутловатых щеках ее блестел пот, глаза горели.

Днем пришел третий наставник, Джош, худой, как жердь, субъект с прямыми волосами. Он просвещал относительно возросшего зла, проистекающего от усиления нажима правительства и утраты свободы личности. К концу его инструктажа Филип почти потерял способность мыслить связно, он изнемогал от смертельной усталости, в голове гудело от непрерывной просветительной долбежки.

Когда солнце стало клониться к западу, учебный зал снова переоборудовали в столовую, подали ужин – вязкое варево неизвестного происхождения, сдобренное водянистым порошковым молоком. К тому времени Филипу уже стало наплевать, подмешано ли, нет ли что-нибудь в еду и в питье, он просто ел, как все. А в это время Эрик, стоя сбоку от стола на возвышении, громко, раскатисто зачитывал выдержки из Библии.

После ужина начальник лагеря доктор Лейси выступил с общим изложением задач «Десятого крестового». Участники «Похода», говорил он, считают своей святой обязанностью спасти страну от растущего наступления греха, алчности, похоти, извращений, а также коммунизма, который грозит уничтожить американскую нацию. Будучи «воинами Христа», члены «Похода» ведут борьбу «на переднем крае отчаянья и безнадежности», сражаются «в окопах деградации и безнравственности». В этой битве за спасение Америки ради ее блага все средства приемлемы, и, как убеждал Лейси, недалек тот час, когда «Десятый крестовый поход» на деле докажет свою доблесть, вступив в боевое сражение за истину».

Погруженный в полусонное оцепенение, Филип поймал себя на том, что кивает в такт словам Лейси, будто уже почти верит ему, разделяет его мысли. Понимая в глубине сознания, что все это чушь, Филип все же позволял хитросплетению слов, звукам монотонного голоса, словно призыву сирен, медленно, но неотвратимо затягивать себя в омут.

После ужина все, кто был в амбаре, построившись, зашагали на церемонию спуска флага, после чего занятия продолжались под открытым небом, пока не стемнело. Только когда солнце окончательно скрылось за горами, их отправили по своим хибаркам.

Филип с облегчением брел по полю, Джексон плелся за ним. За день в этом смахивавшем на крысу малом произошла разительная перемена. Глаза его горели фанатическим блеском, он без умолку твердил, какое это счастье, что он напал на «Десятый крестовый», теперь все былые беды нипочем. В голосе не осталось и следа от прежнего нытья. Джексон попал к тем, кому оказался нужен. Не в силах бороться со сном, не слушая Джексона, Филип взобрался к себе на нары, даже не стянув мятую, всю в разводах от пота спецовку.

Стремление найти Хезер в здешнем лагере стало отодвигаться на второй план, взамен этого возникла иная, куда более насущная цель: необходимо самому выбраться из «Зубчатой вершины», пока еще не поздно, пока он, как Джексон, не превратится в тупой придаток «Десятого крестового».

Едва привалившись к подушке, Филип провалился в сон.

11

Второй день в лагере «Зубчатая вершина» начался так же, как первый: в половине пятого заявился с чистыми спецовками санитар из прачечной, сказав, что пора двигаться в учебный корпус на кормежку. И еще сказал, что разминки не будет. Вместо этого ожидается проповедь.

Почему-то после сна Филип чувствовал себя еще более скверно, но все же усилием воли заставил себя потащиться за всеми в амбар. Джексон был полон сил и готовности приступить к выполнению очередного распорядка: как бы ни было угнетено сознание Филипа, он не мог не заметить этой удивительной перемены. Всего за двадцать четыре часа выходец из Пустоши «Золотая сосна» вместо брюзжащего бродяги превратился во вполне законченного фанатика новой веры, с радостью повторяющего, как попугай, идеи и лозунги, услышанные лишь вчера.

Впервые в жизни Филип увидел, что значит на деле «промывание мозгов», осознал причину ее результативности. В «Зубчатой вершине» не требовалось преодолевать бастион умственного заслона, как тогда, с корейскими военнопленными, когда впервые применялся метод воздействия на сознание. «Поход» отлавливал преимущественно всякого рода неудовлетворенных жизнью, убогих людей – именно на них равнялся «Десятый крестовый», и потому они с готовностью подставляли себя его обработке. Даже на Филипа, считавшего себя сравнительно счастливым и удачливым в жизни, и то вчерашняя идеологическая проработка возымела действие; только усилием воли ему удавалось изгонять из сознания вкрадчивый голос доктора Лейси, вещавший во время церковной службы в амбаре, заставлять себя концентрироваться на мысли: как бежать из «Зубчатой вершины».

Сколько бы здешние учредители ни камуфлировали свое заведение, «Зубчатая вершина» являлась типичным действующим концлагерем. Интересно, думал Филип, много ли народу к ним сюда попало и сколько из привезенных, поняв роковую ошибку, ломает голову, как отсюда выбраться? По памяти он прикинул, что, свернув с шоссе, они ехали до лагеря около двадцати километров, примерно столько же по самому шоссе, свернув с магистрали. Пусть даже можно добраться до магистрали, не попав в лапы к «походникам», а как быть дальше – без документов, без денег, даже без своей одежды, в тоненькой зеленой спецовке, в которой любой водитель примет его за пациента из дурдома? Следовательно, перед тем, как бежать из лагеря, надо вернуть себе одежду, бумажник, ботинки с аккредитивом. Уже совсем рассвело, вряд ли удастся добыть свое имущество, надо ждать, когда стемнеет.

Такие мысли крутились в голове у Филипа во время финала проповеди, которую Лейси завершал звучным обличением книги «Манифест гуманизма», о которой Филип слыхом не слыхал. Лейси утверждал, что эта книга по своим взглядам равнозначна «Майн кампф», что она служит программным документом антихристов, вознамерившихся завоевать свободный мир. Филип едва слушал, он мысленно корил себя, что не удосужился взглянуть на карту, что позволил увезти себя неизвестно куда.

Длинная, напичканная злобными выпадами проповедь наконец иссякла, и настала пора изнурительной дневной долбежки. С началом обсуждения бредовых, псевдонаучных теорий «доктора» Тима Лахэя^[29] разверзлись небеса, и на лагерь с громом обрушился сильный ливень.

Из-за этого ли ливня или просто из-за неотвязных дум, как бы выбраться из «Зубчатой вершины», только в этот день на Филипа уже не такое отупляющее воздействие оказывал идеологический прессинг. В то же время он отметил, что к смыслу вдалбливаемого стал относиться все серьезней и серьезней. Провозглашаемые здесь теории звучат смешно, абсурдно, однако они обладают колоссальным влиянием на массы, поскольку предельно просты.

Ярчайшим примером служила система взглядов Лахэя. Этот человек, защитивший диссертацию, как выяснилось, при Западной консервативной баптистской семинарии, излагал свои идеи ясно и доходчиво. Есть люди хорошие и есть плохие. Хорошие верят в господа и Библию, плохие – нет. Место грядущего сражения – Соединенные Штаты Америки, и, как при всяком сражении, любое оружие пригодно, и оно праведно, ибо достойна цель битвы. Цель – христианизация западного мира. Средства для достижения этой цели многообразны.

Лахэй выступал поборником так называемой «системы шестнадцати». Это было не что иное, как прослеживание ступенек власти – от шерифа через управление округом, штатом, федеральное управление и кончая президентом Соединенных Штатов. По мнению Лахэя, каждый истинный христианин должен пристально следить за деятельностью всех ступеней, а заметив что-либо безнравственное, аморальное или даже неявно выдающее гуманистические взгляды, призван сделать все возможное, чтоб отмеченный грешник лишился своего поста. «Все возможное» включало широкий спектр мер от относительно невинного заявления до широких кампаний протеста.

Более часа слушая описание картины бытия по Тиму Лахэю, Филип чувствовал, что его захватило, – но не сама лекция, а эта чудовищная, с ног на голову поставленная логика. После обсуждения теории Лахэя уже знакомая Рина принялась чертить на доске схему как подтверждение того, будто США управляет небольшая, злостная клика угнетателей-гуманистов; при этом Рина заметила, что схема взята из книги доктора Лахэя «Битва за разум», словно этот факт мог мгновенно придать весомость сюжету. Из схемы следовало, что христианство исходит из мудрости господней, а гуманизм, конфуцианство, буддизм и магометанство суть языческие учения и являются плодом разума человека. И еще: хоть в США насчитывается всего двести семьдесят пять тысяч гуманистов, именно в их ведении телевидение, радио, печать, кинопроизводство, большая часть крупнейших фондов вспомоществования, профсоюзы, просвещение, Союз гражданских свобод, Национальная лига женщин и Верховный суд. Далее, посредством схода разных линий было продемонстрировано, что гуманисты погрязли в утехах, порнографии и наркотиках.