Текст книги "Дорогой ценой"

Автор книги: Кристина Рой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Светила такая же полная луна, и он стоял на этом же балконе, во не один.

Покойный пан Зарканый сидел возле него в кресле я рассказывал пану Николаю о своих планах.

Он говорил, что его дочь Илона любит Фердинанда – сына пана Орловского,. Если бы молодые люди поженились и имения семей Зарканых и Орловских соединились, они со временем могли бы купить Подолин. Сын Зарканого думал поступить на службу в одно из княжеских имений, а Фердинанд Орловский сначала мог бы стать управляющим в Подолине.

У Зарканого было двое детей. Сам он уже стремился на покой. Со своей женой он намеревался поселиться в своём имении на юге Венгрии.

Да, план был хороший. Пан Николай протянул руку Зарканому и пообещал поговорить с сыном, который после двухлетнего пребывания на чужбине в тот вечер должен был вернуться в Орлов. В его согласии отец не сомневался, потому что Фердинанд Орловский и Илона Зарканая дружили с детства.

Каким счастливым был пан Николай в тот вечер! Он уже видел своего любимого сына хозяином этого прекрасного имения; он видел его счастливым супругом обаятельной Илоны. Фердинанд, узнав, что отец в Подолине, приехал из Орлова прямо туда. Но он был таким задумчивым, словно душа его всё ещё была где-то вдали «Если я ему скажу, что мы с Зарканым решили, это у него пройдёт», – утешал себя пан Николай. Неприятно было лишь то, что Фердинанд относился к Илоне в этот вечер, хотя и дружественно, но всё же несколько холодно.

Пан Николай едва мог дождаться возвращения домой. Когда они на другой вечер ехали в экипаже – железных дорог в то время ещё не было, – он рассказал сыну, что Зарканый намеревается сдать управление имением и на своё место хочет рекомендовать князю Фердинанда, добавив, что это его очень радует.

– Ты прости меня, отец, – прервал его сын, – что я омрачаю твою радость, но я не могу вступить в эту должность, потому что я в России принял на себя определённые обязательства, которые не позволят мне долгое пребывание здесь. Я тебе раньше об этом хотел сказать, но, зная твои великопольские взгляды, долго не мог решиться на это.

– Ты, сын эмигранта, принял в России обязательства!? – воскликнул пан Николай возмущённо. – Сложи их немедленно. Орловский никогда не станет русским рабом!

– Конечно, отец, но и княжеским слугой тоже! Я не понимаю, как ты со своей дворянской гордостью можешь желать, чтобы сын твой стал панским…

Пан Николай растерялся и одновременно обрадовался: сын его не хотел служить!

Он поспешил рассказать ему весь свой план, пояснив, что нескольких лет службы было бы достаточно. И если бы к состоянию Орловского добавилось приданое Илоны, он мог бы стать и владельцем Подолина.

Сын слушал без возражений. Между тем они прибыли домой, и разговор продолжался в спальне пана Николая. Когда же он закончил его словами: «Итак, завтра ты пойдёшь к Зарканому и будешь просить руки Илоны!» – Фердинанд гордо поднял голову и твёрдо сказал:

– Этого я не сделаю, отец! Я не могу стать управляющим в Подолине. Тот порог я переступлю либо владельцем, либо никогда. На дочери Зарканого, которую я никогда не любил и не люблю, я жениться не могу. Я не могу на ней жениться ещё и потому. что у меня уже есть жена, – продолжал он, не обращая внимания на ужас отца, вызванный его словами. – Моя жена – дочь знаменитого рода, прекрасна, как цветок, добра, как ангел. Я не сообщил тебе об этом раньше, потому что боялся твоего гнева из-за того, что она русская и евангелической веры. Теперь уже ничего нельзя изменить. Семья моей Фенечки вместе с нами борется за освобождение Польши. Если наш план удастся, если мы достигнем желаемого влияния и широкого разветвления нашего союза, тогда я со своей женой приеду к тебе, отец, и мы без Зарканого и у его князя заработанных денег купим Подолин. А до того времени потерпи, пожалуйста! Теперь, когда я тебе всё рассказал, для чего, собственно, приехал к тебе из России, я завтра же отправлюсь в обратный путь. Ты должен понять: счастье моё там, где я оставил сокровище сердца моего.

Когда сын замолчал, пан Николай повелительно указал рукой на дверь.

– Уходи! – сказал он, оскорблённый. – Без моего разрешения и благословения ты женился. Русскую ты взял в жёны, еретичку; дочь народа, который твоего отца изгнал из страны его предков. Ты с русскими связался – нам с тобой не о чём больше говорить! уходи и не смей больше появляться мне на глаза! Ты мне больше не сын! У тебя больше нет отца! Однако я скажу тебе наперёд, что ты будешь проклинать тот час, когда так согрешил против меня и ради женщины попрал всё, что для тебя должно было быть священным. Иди и не показывайся мне на глаза; я тебя видеть больше не хочу

– Отец, не прогоняй его так, прости его! – взмолился мочавший до сих пор свидетель, старший сын Адам.

Но отец оттолкнул его.

– И тебя я тоже изгоню, если ты заступишься за него!

– Фердинанд, не уезжай! Отец простит тебя!

Брат обнял брата. «Всего хорошего тебе, Адам!» – произнёс Фердинанд и мраморно-бледное лицо его осветилось братской Любовью. Затем он освободился из его объятии и вышел. Утра он не дождался и исчез из отцовского дома навсегда.

Всё это вспоминал теперь опечаленный отец. О, как часто он жалел о своей жестокости! «Надо было мне подождать и простить, – думал он и сейчас. – Он был так молод и неопытен. Они его совратили. Он был гордым, настоящим сыном своего рода; он хотел освободить свой народ»

Долгие годы пан Николай считал, что сын его находится где-то в сибирской тюрьме, так как о нём не приходило никаких известий. Может быть, у него была семья, дети и кто знает, в каких условиях! Да, долгие годы он так думал, а теперь? Ах, какое известие прислал ему Адам! Его любимый Фердинанд покоился в египетской земле, может быть, как несчастный беженец, чтобы скрыться от наказания в Сибири. И тот человек, который, возможно, знал всю историю жизни Фердинанда, ехал теперь сюда как владелец Подолина!

О, как хотелось пану Николаю увидеть этого человека и узнать от него правду, пусть даже скорбную! Разве удивительно, что голова старика при этих мыслях опускалась всё ниже? Он не видел прелести майского вечера вокруг себя; он видел только одинокую могилу, песчаный холмик, покрывавший останки его дорогого сына, которому он сам заказал возвращаться домой. Если бы он его не проклял, сын со своими друзьями мог бы скрыться у него; а так – он, может быть, годами скитался, пока не погиб.

«Ах! – вздыхал старик, прижимая руки к своему бледному, осудувшемуся от горя лицу. Фердинанд, сын мой, если бы я мог быть на твоём месте!» И он заплакал. Как Давид плакал над мёртвым Авессаломом.

Он не услышал приближавшегося глухого грохота повозок и приглушённых голосов, словно слух и зрение его умерли вместе с сыном, и испуганно вздрогнул, когда обняли его молодые руки и родной голос воскликнул.

– Дедушка!

– Адам! Ты уже здесь! Когда же ты приехал?

Наконец печальное необратимое прошлое отступило перед прекрасным настоящим. Любимый внук был здесь, живой и невредимый, и держал его в своих объятиях

– Когда мы приехали? Да уже некоторое время назад, но ты был так погружён в свои мысли, что ничего вокруг себя не замечал

– Да, действительно! И, кроме того, зрение моё слабеет

– Ах, дедушка, мы ведь не одни. Его высочество маркиз Орано хочет тебя приветствовать.

Пан Адам отступил в сторону, и перед паном Орловским в лунном свете предстал человек, смуглое лицо которого своей гордой, холодной и безрадостной красотой поразило старика. Холодным оно, правда, сейчас не было, потому что маркиз был взволнован, точно так же, как и пан Николай Они словно замерли шагах в трёх друг от друга – на таком расстоянии, что между ними могла бы поместиться могила.

Адаму пришлось повторить представление, и тогда, наконец, господа поклонились друг другу Пан Орловский, как старший, протянул гостю руку

– Я очень рад, заговорил Орано, что сразу по прибытии сюда могу приветствовать вашу милость и поблагодарить вас за оказанные нам услуги.

– Не стоит благодарности, – ответил старик – Однако как вы доехали? Не слишком ли тяжёлой была дорога для вашей дочери?

Лицо Орано оживилось.

– Я благодарю вас! Тамара не жаловалась. Не знаю, как с ней дальше будет.

– Будем надеяться на лучшее, – пожелал пан Николай сердечно. – Однако теперь, встретив вас, я отправлюсь домой, вернее, к моей внучке в Горку.

– О, я не допущу, чтобы вы ночью уходили; я воспринял бы это за оскорбление,

– сказал маркиз и попросил господ войти в дом.

Через полчаса маленькая компания уже сидела за столом, но, конечно, без дам – маркиза после долгого пути очень устала. Зарканый был очень благодарен пану Николаю за то, что Орловские остались. Новый хозяин показался ему слишком гордым и надменным. За столом много говорили о путешествии. После ужина господа разошлись отдыхать. Конечно, пану Николаю очень хотелось ещё поговорить с внуком, но не хотел лишать его сна.

Сам он в эту ночь спал очень мало. Всё время перед его мысленным взором вставало это гордое, печальное лицо маркиза, во взгляде которого была какая-то скрытая боль. Когда они пожали друг другу руки, глубокое сострадание и расположение к этому чужестранцу овладели сердцем старика.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

На другое утро Адам проснулся очень рано. Не прошло и четверти часа, как он уже прогуливался по парку замка.

Весеннее небо было голубым и безоблачным, только на востоке утренняя заря предвещала восход солнца.

«Какое чудное майское утро!» – подумал молодой учёный. Он огляделся сначала в саду, где деревья стояли ещё почти без листьев. Зато там было множество весенних цветов: гиацинты, нарциссы, целые ковры из фиалок и подснежников. Он прошёл вдоль ручейка, протекавшего через сад, и остановился у боковых ворот.

Перед ним расстилалась живописная долина, и в ней – деревня, утопающая в цветущих садах.

У ручья соловьи пели свою утреннюю песню, из леса доносился голос кукушки.

Да, это было чудесное утро первого мая, и всё же молодой человек не был вполне счастлив. Все его мысли вертелись вокруг одного: что скажет Тамара Орано о всей этой красоте, и увидит ли она её вообще? О, если бы хоть сегодня глаза её не затуманились! Она увидела бы всю эту прелесть и, пусть ненадолго, но забыла бы о своей печали. Но она добьётся исполнения всех своих желаний. Она захочет увидеть Маргиту, и ему придётся всё-таки признаться, какие узы связывают его с этой интересной соседкой из Горки. При этой мысли молодому человеку стало жарко. Он знал, что поступил нечестно, и не мог придумать, чем и как выйти из этого положения с честью.

Внутренняя дисгармония омрачила всю прелесть майского утра, а Адам так жаждал мира в душе. Он вышел из сада и пошёл в задумчивости дальше.

Почти в то же время на склоне холма остановилась всадница.

Она соскочила с белого коня и пешком поднялась вверх. Перед ней открылся вид на долину Подолин. На границе двух имений стоял старый каменный крест, к которому вели две высокие ступени, а рядом с ним цветущая вишня склоняла свою крону. От креста вниз шла окаймлённая боярышником дорога.

Белый цвет его и тёмная зелень молодых елей живописно смешивались.

Трава вокруг креста была усеяна фиалками и одуванчиками.

Над этим прелестным уголком земли склонилось голубое небо, подсвеченное тающей утренней зарёй и лучами восходящего солнца. Здесь тоже слышно было пение птиц.

Ночью Маргита, как и Адам, не могла спать. Мысль о том, что он вчера вечером приехал, подняла её из постели и привела сюда.

Он был здесь, и сегодня она с ним встретится – это она знала.

Но до сих пор она не могла решить, как себя вести. Но самое главное – она не знала, как они должны впредь относиться друг к другу. Если она его встретит так, как она решила вначале и как подобало бы после разговора в день их венчания, то есть, если она встретит его так же холодно, как она с ним простилась, то между ними образуется непреодолимая пропасть.

Однако если она поступит так, то Иисус Христос ей никогда не откроется, и она никогда не увидит истинный свет и мир. А если она встретит его с любовью, как посоветовал ей Урзин, то Адам восторжествует, а может быть, он высмеет или снова унизит её.

В душе Маргиты происходила жестокая борьба. Она припала к почерневшему от времени кресту. Лишь Он, Который однажды умер на таком кресте за неё. Он один мог ей помочь! Она закрыла глаза, и ей вспомнилось, как она с Урзиным была у Градских, где она поближе познакомилась со Степаном и его семьёй. Она увидела, что Степан своего отца не только простил, но и полюбил, и уважал так, будто ничего между ними не произошло.

Как она любила вспоминать то короткое, проведённое в долине Дубравы время!

О, среди людей, знавших Иисуса Христа, было так хорошо! Они хотели пробыть там недолго, а вернулись только поздно вечером вместе с бабушкой Степана. Урзин ещё проводил собрание на мельнице. Степан опять говорил, и Маргите опять показалось, что всё это касалось только её.

«Возьмите иго Моё на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдёте покой душам вашим».

– Иисус Христос был Сыном Божиим, – говорил Степан, – но Он был так кроток, что Он Иуде, который предал Его, и всем Своим ученикам помыл ноги. Он был так смирен, что не ответил ни единым словом, когда плевали Ему в лицо и клеветали на Него.

Он это мог, потому что сердцем Он был кроток. А нам Он говорит:

«Учитесь от Меня!». Он Своей любовью победил всех людей, и хотя фарисеи, книжники и священники, Пилат и Ирод не верили в Него, они признавали, что Он добр. Дорогие друзья, научимся же от Иисуса Христа. Никто из людей не может нас оскорбить в унизить так, как Его унизили, ибо Он был Сыном Божиим. Поэтому ответим же на всякую несправедливость любовью и прощением, чтобы люди увидели, что мы добры.

Эти слова сопровождали Маргиту день и ночь. Ах, она хотела быть доброй, и ей это удавалось. Но как ей быть доброй к Адаму?

«Если ты к нему недобра, тогда ты вообще недобра, – говорила ей совесть. – Если же ты будешь к нему доброй даже тогда, когда он высмеивает тебя, то ты любовью победишь его, и он узнает, что ты принадлежишь Иисусу Христу».

– О, Иисус Христос! – вздохнула Маргита. – Я хочу быть Твоей, я хочу быть достойной Твоей смерти. Ты простил меня, Ты любишь меня; ради Тебя я всё прощаю, что бы ни случилось. Помоги мне быть доброй и победить любовью.

Она умолкла. Долго стояла молодая женщина, прислонившись к кресту. Но что это?

Какой чудный свет, какой мир, радость и блаженство наполнили её сердце! Маргите вдруг показалось, что у неё было любви достаточно для всего человечества.

Теперь только она услышала пение соловьёв, сладкий аромат фиалок, и душа её запела вместе с природой:

«Душа, торжествуй во Иисусе, _

Грехи твои смыл Он с тебя;

Любовью тебя окружает,

Добром осыпает любя.

Как счастлива я с Иисусом!

Я отдых нашла у Него.

Он дал мне спокойствие, радость,

Участие в царстве Его».

Маргита не знала, что была уже не одна и что недалеко от неё, прислонившись к дереву, стоял Адам Орловский. И он не знал, куда он забрёл, задумавшись, и что ту, от которой он бежал из парка, чтобы не думать о ней, найдёт именно здесь.

Однако он её встретил. И точно так же, как тогда на балконе в Орлове, он и теперь не мог оторвать от неё взгляд. Маргита была прекрасна, а он от неё отказывался! Она была ему вверена перед алтарём. Имел ли он сейчас право приблизиться к ней?

Адам почти желал, чтобы обаятельное лицо его жены приняло прежнее равнодушное, холодное выражение – против него он был защищён, но не против этого чистого, невинного величия, сквозившего во всём её облике. Он, конечно, не знал, что иной он Маргиту больше никогда не увидит.

Он поздоровался с ней. Она вздрорнула от неожиданности.

Щёки её побледнели, но тут же лицо её зарделось, как маков цвет.

Затем она сбежала вниз по ступеням и протянула ему руку.

– Добро пожаловать, Адам! – сказала она просто и приветливо.

Он растерялся, но поцеловал её руку.

– Я не предполагал, что мы здесь встретимся. Я думал, что ещё рано идти в Горку, – лгал он вежливо.

– Хотя я встаю рано, однако, в этот час я тебя не ожидала, – призналась она. – Я думала, что вы с дедушкой приедете только, после обеда.

– Дедушка даже не знает, куда я пошёл; он ещё спит. И так как мы здесь встретились, то мне сейчас, наверное, не нужно идти в Горку, а только попозже, с ним вместе.

– Это по твоему желанию, – сказала она сердечно. – Однако подожди немного, я сейчас приду.

Она оставила его одного. Когда Маргита вернулась, она принесла с собой большую красивую попону и расстелила её на ступеньках.

– Здесь сыро. Садись, пожалуйста!

Ему всё это показалось сном.

– Пожалуйста, расскажи мне, как госпожа Орано перенесла дорогу? Не повредило ли ей путешествие?

– Я ещё не знаю, но думаю, что нет, – ответил он, ощущая растерянность от её посестрински участливого вопроса. – Я желал бы, чтобы она хотя бы сегодня видела, ведь день выдался такой чудный.

– А разве бывают дни, когда она вообще ничего не видит? Пан Вилье говорил, что зрение её только ослаблено.

– Иногда оно ослаблено, а иногда она совсем не видит.

– Бедная! Я много думаю о ней. Но я надеюсь. Господь даст, что она здесь поправится.

– Все надеются на наш климат.

«Климат её не вылечит», – подумала Маргита и спросила:

– А как твои дела? Далеко ли ты продвинулся в своих исследованиях?

– Как странно, что ты об этом спрашиваешь, – ответил он с усмешкой.

Она немного побледнела.

– Почему это странно? – спросила она и посмотрела, на него добрым взглядом.

– По твоей воле, которую ты выразила при нашем прощании, эта формальность ни к чему.

– Одна формальность, конечно, ни к чему, но я действительно хотела бы знать, как тебе жилось на чужбине.

– Очень хорошо, – ответил он, откинув голову назад. – Хотя исследования наши особенно не продвинулись, но результатов достаточно, чтобы написать труд, когда приедет профессор Герингер.

– Разве он с вами не приехал?

– Нет, он задержался в пути и приедет только через два-три дня. А так как маркиз предложил нам свою помощь, труд мы напишем в Подолине. Мне это будет тем приятнее, что хозяйке Орлова мы будем меньше надоедать, – добавил он, улыбаясь и кланяясь.

Она взглянула на него. Адам ожидал увидеть в её глазах гордое равнодушие, однако он ошибся.

– Мне бы вы не помешали. Я вам приготовила всё, что необходимо, чтобы вы могли спокойно работать, а сама я не намеревалась жить сейчас в Орлове, – спокойно сообщила Маргита.

– Это почему же?

– Как ты, наверное, знаешь, Николай ещё болен. Он сюда приедет на поправку.

Жить он будет вблизи Горки, и я хочу быть около него.

Он наморщил лоб. Как спокойно она говорила об этом!

А дедушка согласен жить один в Орлове?

– О, если ты будешь в Подолине, то он приедет ко мне, и мы здесь будем все вместе. И тебе, когда утомишься от работы и соскучишься по дедушке, недалеко будет прийти сюда.

– Это так, но ты едва ли будешь желать моих посещений, а я не хотел, бы быть навязчивым.

Она опустила голову. Силы её иссякли, ведь она видела, что он не желал примирения.

«Нет, он тебя не понимает, – говорил ей внутренний голос, – ты должна с ним объясниться». Подняв голову, Маргита посмотрела на Адама. Их глаза встретились.

– Адам, – сказала она тихо, – письмо, которое ты написал мне в институт, меня очень обидело. Я сердилась, и если бы не дедушка, я бы тебе никогда не подала руки. В день свадьбы я вела себя, как думала тогда, наилучшим образом. Однако это было недостойно и не по-христиански. Я долго боролась с собой, пока смогла тебя простить; а теперь я тебя прошу простить мне моё недостойное поведение. Если мы друг для друга не можем быть большим, то будем хотя бы друзьями, ведь мы близкие родственники.

Позаботимся же о том, чтобы дедушка не заметил, что мы принесли ему жертву.

Она встала. Он вскочил на ноги. Взволнованный, он начал складывать попону. Её слова были для него так неожиданны, что он не знал, как на них реагировать.

– Ты сердишься, Адам? – услышал он голос рядом с собой, и маленькая рука легла на его плечо.

– Да, я сержусь, – сказал он, морща лоб, – потому что из-за твоего оскорбляющего поведения, а также из-за того, что ты не ответила на мой привет, я не смог признаться Орано, что женат, хотя и сказал, что у дедушки живёт моя кузина,.. А что я мог сказать? Что жена меня сразу после свадьбы отправила из дому, лишь бы только не видеть меня?

На её глазах появились слёзы. Маргита почувствовала, что она проиграла. Вышло так, как она и предполагала: она унизилась, но безрезультатно. Теперь оставалось только молчать и на деле доказать свою доброту. Она не обиделась на него за его ложь. Её чистая душа даже не поняла, как он её этим обидел.

Почувствовав себя увереннее, он продолжал:

– Теперь я не знаю, как поправить дело. Что подумает Орано?

– Не беспокойся, – сказала она тихо, – когда я встречусь с Тамарой Орано, я объясню ей, как всё это получилось.

Это для него было слишком. Он вдруг остановился и взял её руку в свои.

– Ты мою вину хочешь взять на себя?

– А почему бы и нет? Господь Иисус Христос умер за мои грехи, как мне не следовать Его примеру? Предоставь это мне, я всё улажу. Тамара мне поверит.

Она хотела отнять свою руку, но он не отпустил, а привлёк её к своей груди. Сердце его забилось от незнакомых ему до сих пор чувств. Она вздрогнула, почувствовав напор, словно что-то чёрное приближалось к ней. Её потянуло обратно к кресту. Там душе её было гораздо свободнее и блаженнее.

– Адам, ещё так рано. Господа после путешествия долго будут спать. Идём со мной. В Горке ты потом можешь взять повозку или дедушкиного коня, пойдём!

– Как мне не пойти, если ты меня зовёшь? Но у тебя же лошадь здесь, ради меня хочешь идти пешком?

– Я с удовольствием пройдусь, – заверила она его, – это даже очень полезно.

– О да, ведь наш климат самый лучший.

Они шли по лесу. Он положил попону на спину лошади, взял поводья и повёл её, рассказывая Маргите о своём путешествии по Египту.

– Подумать только, – сказал он, остановившись недалеко от Горки, – я стоял там у могилы дяди Фердинанда Орловского… Но ты, наверное, не знаешь кто это?

– Знаю, няня твоего отца рассказывала мне о нём

– Разве она ещё жива?

– Да, она живёт в Подграде. Она мне много о нём рассказывала, и о том ужасном вечере, когда он покинул Орлов. И ты видел его могилу? Кто тебе её показал? Ты точно знаешь, что он там покоится?

– Конечно! Маркиз послал своего камердинера со мной, и тот показал мне то место.

На могиле стоит памятник с его именем.

Камердинер рассказывал, что дядя Фердинанд на корабле сильно Заболел и только одного желал: чтобы достигнуть берега… Маркиз Орано и дядя Фердинанд очень любили друг друга.

Орано и сейчас ещё не может говорить спокойно о нашем дяде.

Однако вот и Горка. Как здесь всё изменилось!

– Тебе не нравится?

– Очень нравится! Верно писал дедушка. Ты сделала такой хороший ремонт, что дом не узнать.

– Снаружи не так, как изнутри.

– Посмотрю!

Пани Боровская и остальные слуги немало удивились, когда ранним утром увидели приближавшуюся, мирно беседовавшую молодую пару. Все подозрения слуг в неудаче этого брака исчезли моментально.

Хозяйка показала Адаму весь дом.

Затем, вместе позавтракав, в наилучшем настроении они верхом поехали в Боровце, где и расстались. Адам поскакал в Подолин, а Маргита такой счастливой пришла домой, какой её не видели с того дня, как посетил её пан аптекарь.

И действительно, в чём они могли разниться? Ведь они словно были созданы друг для друга.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

По тихой аллее Подолинского парка немного раньше прогуливался пан Николай Орловский, обдумывая вчерашние впечатления. Сегодня он проснулся с этими мыслями, и они склоняли голову старика всё ниже и ниже. Вдруг с утопающей в цветах террасы раздался чей-то ликующий возглас. Пан Николай обернулся и словно зачарованный застыл на месте: на верхней ступеньке, протянув руки, будто намереваясь объять весь этот чудесный весенний мир, стояла девушка. Нежный стан её облегало белое шёлковое, с богатыми кружевами платье, вокруг шеи и талии украшенное кораллами. Иссиня-чёрные волосы обрамляли бледное лицо её, слегка оживлённое нежным румянцем. На розовых устах играла счастливая улыбка. Удивление и радость были в её широко раскрытых глазах, своей тёмной синевой напоминавшие южное небо.

Всё в этой девушке дышало молодостью и весенним счастьем, когда она, не боясь замочить в росе свои туфельки, побежала вниз к цветочным клумбам. Она сорвала два белых нарцисса, бледнорозовый гиацинт и полной грудью вдохнула их сладкий аромат.

Старый пан не мог оторвать от неё взгляда. Как прекрасна была эта дочь юга! Неудивительно, что отец так боялся за неё, свою единственную.

Вчера вечером пан Николай видел её лишь мимолётно, она же его, наверное, и вовсе не заметила.

– Тамара! – раздался, вдруг голос маркиза.

Девушка оглянулась и тут же, как лепесток цветка яблони на ветру, полетела навстречу отцу и бросилась в его распростёртые объятия.

– Как здесь хорошо! – воскликнула она.

– Тебе здесь нравится? – Орано привлёк дочь к груди, и на его безрадостном, холодном лице отразилось её счастье. – Ты довольна?

– Отец, довольна ли я? Я тебе бесконечно благодарна за то, что ты привёз меня сюда! Здесь всё ново – мягкий климат, чудная местность, эти цветы! Ах, родной мой, дорогой отец, я так счастлива!

И тут она увидела пана Николая. Орано, проследив за её вопросительным взглядом, взял дочь за руку и повёл её вниз, где ещё раз представил её своему дорогому гостю.

– Я очень рад, – сказал старик с волнением, – видеть вас такой счастливой, дорогое дитя. Бог даст, что вы здесь совсем поправитесь на радость вашему отцу.

На глазах девушки заблестели слёзы. Непроизвольно она наклонилась к морщинистой руке старика и поцеловала её.

– Теперь я больше ничего не хочу, – сказала она немного погодя, – как только увидеть вашу внучку, пан Орловский, которая живёт где-то недалеко.

– Маргиту? – произнёс пан Николай, приятно тронутый. – Мою Маргиту вы хотите видеть? О, это желание легко выполнимо!

– Вы думаете, пан Орловский, что она приедет к нам?

– Нет, Тамара, – покачал головой пан Орано. – Обычаи запада требуют, чтобы прибывшие первыми посетили соседей. Пан Орловский нам скажет, когда ты сможешь посетить эту милую девушку.

– Я хотела бы познакомиться с ней сегодня же или завтра, возможно ли это?

– О, конечно, дорогое дитя! Маргита в любое время будет рада увидеть вас, и пан Адам будет польщён, если вы его жене окажете честь сразу после вашего прибытия.

В этих словах не было ничего особенного, но пан Николай, заметивший уже, что Орано назвал Маргиту девушкой, теперь явно почувствовал какое-то недоразумение. Некоторое время Орано и Тамара молчали и лишь удивлённо смотрели друг на друга.

– Маргита – жена пана Адама? – спросила Тамара наконец. – Почему он нам об этом не сказал?

– Он вам не говорил об этом? – спросил пан Николай озадаченно.

– Нет, он упоминал о ней только как о своей кузине. Когда я его спросила, одиноки ли вы, он сказал, что с вами живёт ваша внучка.

Трудно выразить, как ранили эти слова сердце старика. Маркиз это заметил.

– Тамара, ты забываешь, что Адам Орловский не был обязан рассказывать нам, женат ли он, а мы его об этом не спрашивали. – Заметив компаньонок дочери, он добавил:

– Наши восточные девушки восхищены здешней местностью. Может быть, они ищут тебя?

Тамара посмотрела в их сторону.

– Извините меня, я пойду к ним.

Она кивнула головой, и побежала к спешившим ей навстречу молодым дамам.

Господа смотрели вслед удаляющимся фигурам, пока они не скрылись в еловой аллее.

Пан Николай первым нарушив молчание:

– Ваше высочество, не думайте ничего худого о моём внуке.

Он, верно, неправильно поступил, но он поступил необдуманно.

Во всём этом собственно, виноват я. Я хотел, чтобы молодые люди поженились – у меня на то были веские причины. Они исполнили моё желание. Но так как они прежде друг друга не знали и Адам сразу же после свадьбы отправился в путешествие, у них не оказалось времени привыкнуть друг к другу.

– Я благодарю вас за объяснение, – сказал Орано. – Я не хотел бы подозревать пана Адама в нечестности, так как я полюбил его за время нашего знакомства. Теперь же я представляю себе его положение и не осуждаю его. Но с Тамарой пусть он сам объяснится.

– Пусть это ему будет наказанием, – сказал пан Николай. – Ибо когда вы познакомитесь с моей Маргитои, сами увидите, что у него не было права отказываться от неё. А теперь, когда я увидел ваше счастье и мои опасения относительно вашей любимицы оказались напрасными, вы меня отпустите к моей внучке, которая с нетерпением ждёт весточки.

– Как не дорого мне посещение вашей милости, я не имею права дольше задерживать вас, – произнёс маркиз вежливо. – Я только распоряжусь насчёт завтрака и экипажа. Однако надеюсь, что не в последний раз выпало мне счастье видеть вашу милость в Подолине.

– О, если ваше высочество посетит меня в Орлове, то с удовольствием!

Орано поклонился.

Когда после завтрака, к которому напрасно ждали пана Адама, господа ещё беседовали с управляющим Зарканым, Тамара вышла на балкон и, прислонившись к обвитой плющом колонне, стала раздумывать: «Почему Орловский не сказал, что Маргита его жена? Хотя мы его об этом не спрашивали, но несколько раз говорили о ней. Почему он это скрыл?».

Мысли её прервались, так как дверь отворилась в вредмет её раздумий предстал перед ней.

– Доброе утро, ваше высочество! Я слышал радостные вести и пришёл, чтобы вместе с вами порадоваться! – произнёс он оживлённо, не заметив, как холодно посмотрела на него девушка. – И, – добавил он, целуя протянутую ему руку, – я принёс вам привет от Маргиты.

Маркиза вздрогнула.

– Вы были у вашей кузины? – спросила она, глядя ему прямо в глаза.

– Да, я был у моей кузины. Ну а то, что она мне больше, чем кузина, вам, наверное, уже сказал мой дедушка.

– А почему вы мне сами об этом не сказали?

Она смерила его с головы до ног холодным взглядом.

– Вы позволите мне оправдаться?

– Да, я хочу, чтобы вы объяснились.

– Я с Маргитои расстался в гневе, и когда вы впервые спросили о моей кузине, я сказал правду, но наша с ней ссора не позволила сказать мне всю правду.

– А теперь вы уже не сердитесь друг на друга? – Холод с её лица исчез.

– Нет, и я прошу простить меня и позволить проводить вас в Горку.

Когда через полчаса господа Орловские оставили Подолин, они везли в Горку привет с известием о том, что завтра можно ожидать посещения дам.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

В тот же апрельский вечер, когда пан Николай в Подолине ожидал новых владельцев имения, от Подградского вокзала отъехали дрожки. Сидевшая в них элегантно одетая дама, по-видимому, была в большом волнении. То она выпрямлялась и глядела вперёд, то наклоняла голову, убирая вуаль с лица и вытирая слёзы.