Текст книги "Дорогой ценой"

Автор книги: Кристина Рой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

– Это замечательно, сударыня, но непонятно как это вас так рано отпустили,

– удивилась Маргита.

– Я потихоньку ушла. У нас ещё все спят. Но хорошо, что вы мне об этом напомнили, – воскликнула Тамара, – мне ведь пора возвращаться домой! Мои компаньонки испугаются и отец тоже, если обнаружат моё отсутствие. Проводите меня хотя бы немного, чтобы нам не сразу расстаться.

– О, разумеется, мы проводим вашу милость! Если бы я не опасалась, что ваши домашние будут беспокоиться, то очень бы просила вас спуститься к нам вниз.

– О, мы обязательно придём к вам! Орфа и Ася вчера уже весь день радовались этой возможности, и в особенности я. Когда я услышала, что вы живёте за горой, мне сразу захотелось отправиться в Подолин. Мне также сказали, что вы помогали в устройстве моих комнат. Я вам очень благодарна.

– Мне доставило удовольствие послужить вам, дорогая Тамара. Я тоже-очень радовалась вашему приезду! Но извините, что я вас так называю!

– Я прошу вас называть меня именно так, потому что и я хотела бы называть вас просто Маргитой. Мне это имя очень нравится. А если вы будете говорить мне «ваша милость», то и я должна величать вас по вашему титулу.. не правда ли? Лучше просто называть друг друга по имени, хорошо?

– Если позволите, с удовольствием!

Так они, увлечённые приятным разговором, в котором господа почти не участвовали, пришли к тому месту, где был привязан конь, уже нетерпеливо бивший копытами. Аурелий подсадил маркизу, лёгкую, как пушинку, в седло. Никуша держал поводья и цветы пока она садилась, а потом он передал ей и то и другое.

Когда Тамара с весёлым «до свидания!» ускакала, они долго смотрели ей вслед. На своём белом коне она полетела, словно белая птица. Да, она была очаровательна!

На обратном пути Аурелий сообщил друзьям, какое она ему сделала предложение, от которого он не мог и не хотел отказаться; он надеялся, что она скоро поправится.

С какой радостью они восприняли эту новость!

В это время возвращающаяся домой Тамара, углубившись в радостные размышления, вдруг услышала:

– Тамара, дорогая, где ты была?

Вороной конь на всём скаку остановился возле приветствовавшего его ржанием белого коня Тамары, и всадник его в страхе и радости привлёк к себе свою дочь.

– Доброе утро, отец!

– Ах, дорогая моя, как ты осмелилась одна?..

Она нахмурила лоб.

– Я знала, что ты опять испортишь мне настроение. Подождал бы ты ещё немного, я бы сама вернулась. Я чувствую себя отлично. Я так счастлива, а ты и не рад, – упрекнула она его

– Как же я не рад? Конечно, я радуюсь! Я только боялся, ведь я не знал, где ты и не случилось ли что-нибудь с тобой.

– Ничего со мной не случилось, отец. Поехали дальше, мне надо тебе многое рассказать.

Маркиз Орано отпустил поводья вороного, успокоил его немного, и они поехали дальше.

– Прежде всего, отец, – начала Тамара с необычной проказливой улыбкой на устах, оживившей не только её обычно печальное лицо, но и холодное лицо отца, – я нашла себе врача.

– Что ты сказала?

– Врача нашла. Ты же вчера говорил, что мне нужен врач.

Если он мне нужен, то я и сама хочу его выбрать для себя. Или мне нельзя?

Улыбка исчезла с её лица, она насупилась.

– Можно, конечно. Только я не знаю где ты могла его найти?

Не во время прогулки ли ты встретилась с врачом из Подолина?

– Да, я его встретила, но он не врач из Подолина. Он, собственно, врач и друг брата Маргиты. Но ты меня не понимаешь, отец. Там, около креста, я встретилась с кузеном пана Адама, Николаем Коримским. Он болен, и так болен, что ни один врач не может его вылечить, а он ещё так молод. У него есть друг Аурелий – фамилию его я забыла – он врач. Вот с этим врачом я говорила, и он мне сказал, что мне надо делать, чтобы выздороветь. Он сказал, как только я физически окрепну, зрение моё поправится.

– Это он тебе сказал, дорогая моя? Где он? – взволновался Орано.

– Сейчас он в Горке. У меня к нему сразу появилось доверие, и я попросила его, если он будет жить в Боровской долине. Так называется вон та другая долина, – чтобы он стал моим врачом.

Но он выразил опасение, что ты можешь ему не довериться.

– Отчего же, если ты ему доверишься и станешь выполнять его назначения, я буду счастлив. Однако не годится, что он будет жить в другом месте. Мой домашний врач должен жить у меня.

– Это он не может. Я же тебе сказала, что он лечит своего друга.

– Ах, он этим может заниматься, посещая его каждый день.

– Нет, отец, так не пойдёт! – Дочь своевольно откинула голову назад. – Я не позволю, чтобы из-за меня Николаю Коримскому было хуже! Доктор Аурелий сказал, что он Николая своего не может оставить, что он себя посвятил ему на всё время, которое он ему будет нужен. И я даже не хочу, чтобы он у нас жил. Пусть он там останется, и всё будет хорошо, правда, отец?

– Ну, хорошо, я ещё поговорю с ним самим об этом. Жаль только, что ты не запомнила его имя. Я бы пригласил его, чтобы он нас ещё сегодня посетил.

– Это ничего, отец! Как тебе известно, мы сегодня после обеда отправимся в Горку, а потом привезём его сюда. Но я тебе ещё должна сообщить, что я видела Маргиту!

Трудно сказать, чьё впечатление было более приятным – Маргиты о Тамаре Орано или Тамары о своей соседке. Важно было то, что желание встречи появилось у обеих.

Поздним вечером второго мая на веранде Горки стояла невыразимо счастливая Маргита Орловская. Вокруг неё опускалась ночь, но сердце её было наполнено светом майского солнца, которое сегодня днём светило так ярко, словно хотело согреть не только холодную землю, но и застывшее от холода человеческое сердце. Перед внутренним взором Маргиты прошёл ещё раз весь день.

Она вспомнила, как они сразу после завтрака доставили Николая в Боровце и как там ему и доктору Аурелию понравилось. Никуша не знал, как благодарить её и особенно дедушку. Отец тоже был очень тронут. Ах, слишком много её сегодня благодарили!

Но она также вспоминала, как Никуша, Аурелий и она стояли у окна за розовыми занавесками, в то время как дедушка с отцом и Адамом осматривали лес, прилегающий к дому. Она прислонила голову к плечу брата и внимательно слушала, как то он, то Аурелий рассказывали о новой вечной жизни, которую они обрели. Затем и она призналась, что и она только вчера утром, после тяжёлой борьбы отдала своё сердце Иисусу Христу и что она теперь счастлива, потому что получила прощение грехов. Так как она примирилась с Адамом, Иисус Христос ей открылся

– Во мне всё новое, я сама себя не узнаю, – уверяла она.

Они её понимали, ибо сами также пережили обновление.

Николай называл это вечной жизнью, она называла это «Христос открылся мне», Аурелий – смертью старого «я». Они знали, чго они теперь все принадлежат единому Богу, и с любовью думали о друге, имевшем большую заслугу в этом их изменении.

После возвращения господ они оставили доктора с Никушей одних в доме, остальные вернулись в Горку. Они все считали, что Николай там лучше отдохнёт, чем среди них.

К обеду оба друга в весёлом расположении духа пришли в Горку. Никуша хорошо поспал, а потом он вместе с другом облегчил душу молитвой и чтением Слова Божия.

Между тем Маргита готовилась к встрече Тамары. Она хотела, наперекор всем чужестранным обычаям, свою соседку, по словацкому обычаю, сначала развлечь, а потом угостить.

– Я не знаю, что скажет на это маркиз, он ведь очень гордый человек, – сказал пан Адам, которому временами невмоготу становилось сидеть с дедушкой и с дядей, а тем более над своими бумагами, которые он разбирал. То и дело он находил причину побыть с Маргитой.

– Не беспокойся, Тамара мой приём не осудит, – сказала она.

И она не ошиблась. После обеда прибыли дорогие гости.

Дамы ехали верхом в сопровождении секретаря и управителя, принесших извинения маркиза Орано, что он из-за депеш и писем из Египта не мог приехать. Пан Вилье привёз также доктору письмо, в котором Орано его просил оказать милость и сопроводить дам на обратном пути в Подолин.

При помощи Адама и Аурелия Маргита позаботилась о том, чтобы её гости не так скоро оставили Горку, где они чувствовали себя очень хорошо. Они беседовали, музицировали и прогуливались в маленьком парке; затем они вышли на близлежащий луг.

Там Аурелий устроил игры. Маргита знала их много и научила им Тамару и её компаньонок. Бледные щёки маркизы разгорелись.

Когда они вернулись в Горку, там для них в парке был приготовлен кофе, и дамы не отказались от угощения.

– У нас такой обычай, дитя моё, и все должны ему подчиняться, – сказал пан Николай маркизе.

Напрасно пан Адам опасался, что этот стол сильно будет отличаться от того, что вчера утром был накрыт в Подолине. Конечно, здесь не было серебряных чашек, хрустальных тарелок и дорогих скатертей, но на столе стояло два чудесных букета цветов и вместо лакея в ливрее прислуживала сама прелестная хозяйка дома, уделяя каждому своё внимание. У Тамары Орано аппетит был как никогда, и компаньонки ещё никогда не видели её в таком хорошем настроении.

После кофе Николай тихо сказал что-то своему другу. Тот сначала пожал плечами, потом пошёл куда-то и принёс хорошо настроенную цитру. Все были приятно поражены, когда он спел несколько русских песен под собственный аккомпанемент. Только пан Орловский, с некоторым изумлением посматривавший на молодого врача, с этого момента сделался молчаливым, чего в общем весельи никто и не заметил.

Солнце клонилось уже к вечеру, когда гости оставили Горку. Маргита, Адам и Аурелий провожали их: первые двое – до Подолянского парка, Аурелий – до замка…

А теперь Маргита стояла на веранде и ещё раз вспоминала весь прошедший день. Она вспомнила также два момента, о которых никто, кроме неё, не знал. Когда все вместе осматривали Горку, она с Тамарой прошла к себе в кабинет, где маркиза вдруг схватила лежавшую на столе Библию, и её глаза, как заворожённые, остановились на словах «Новый Завет нашего Господа Иисуса Христа».

– Вся эта книга говорит о Христе, Маргита? – спросила Тамара.

– Да, Тамара, вся эта книга. Это та книга, в которой я нашла свет, и теперь я очень счастлива.

– А раньше вы не были счастливы? – удивилась Тамара. – Ведь У вас всё есть, большая хорошая семья!

Губы Маргиты дрогнули, и маркиза это заметила.

– Что с вами? – спросила она нежно.

– Ещё недавно у меня не было никого, и что печальнее всего – У меня не было и Иисуса Христа.

– Вы мне расскажете, не правда ли, как это случилось, что у вас не было ничего, а теперь всё есть?

– Я вам расскажу, но не здесь, нам здесь могут помешать.

– Хорошо, потом. Скажите мне только, вы сильно сердились на пана Адама.

– Очень, Тамара, но Господь Иисус Христос устранил мой гнев… и теперь всё хорошо.

– Но виноват, конечно, был пан Орловский? – спросила она, нахмурив лоб.

– Мы оба были виноваты.

– А где можно получить эту книгу? Вы не удивляйтесь, я ещё ничего не знаю об Иисусе Христе, как вы Его называете; но вы Его любите, пан Коримский – тоже, и я также хочу познать Его.

– О, если вы этого желаете, Тамара, – сказала Маргита, – я вам достану эту книгу. А на каком языке вам легче читать?

– Больше всего я люблю читать по-английски, но и по-немецки мне нетрудно.

– Значит, я достану вам Библии на двух языках. Для меня тоже было очень полезно сравнивать польский с немецким. А пока позвольте мне одолжить вам мою книгу?

– О, пожалуйста!

Когда пришли остальные, книга была уже упакована. Уходя, Тамара не позволила никому её нести.

Другой сердечный разговор был, когда они поехали верхом. Адам и Аурелий, развлекая остальных двух дам, поскакали вперёд. По настоянию Тамары и беспокоясь о том, что она от людей может услышать что-нибудь неразумное, Маргита рассказала своей подруге, что между её родителями возникла ссора, и они развелись. Она рассказала ей, как из-за этого лишилась отца и жила в доме второго мужа её матери, пока дедушка её не вызволил оттуда. И чтобы она навсегда могла остаться у него, он её соединил с Адамом. А дальше она поведала Тамаре, как встретилась с отцом и братом и что они теперь все примирены друг с другом, кроме матери, но это поправить уже невозможно.

Маркиза чуть не плакала, так её тронул этот рассказ. А Маргита была счастлива, что подруга поняла её.

– Мы каждый день будем навещать друг друга, – обещала Тамара прощаясь, – от вас я многому могу научиться. Да мне и нужно многому учиться, потому что до сих пор я делала только то, что мне нравилось, и я вижу, что это нехорошо. Вы ещё так молоды и уже столько выстрадали. Я бы этого не вынесла, я умерла бы…

Эти слова вспоминала теперь Маргита. И если бы в коридоре вдруг не раздался озабоченный голос дедушки; «Где же хозяюшка?», – она, наверное, ещё долго стояла бы в задумчивости. Вспомнив о своих обязанностях, она поспешила в дом. Тамара вернулась домой также очень задумчивой.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

После собрания евангелических христиан в Подграде молодой провизор сидел один в опустевшем помещении, читая письма, среди которых было также письмо от его друга следующего содержания:

«Дорогой Мирослав!

Ты, наверное, удивишься, получив от меня сразу два письма.

Это письмо я пишу ночью и хочу его рано утром отнести на почту, чтобы ты его скорее получил. Ах, как мне хотелось бы поговорить с тобой!

Никуше, слава Богу, лучше; и если бы у него душа не скорбела, что он, конечно же, скрывает, ему было бы ещё лучше. И неудивительно, потому что здесь жить – одна радость. Я благодарю тебя, мой друг! Если бы не ты, я бы оказался где-то в другом месте в одиночестве и страдал бы так же, как и оставленный Никуша.

Случилось так, как ты и предсказывал: Господь помог мне с первого же момента. А так как мне нечего опасаться, что они узнают, кто я, думаю, всё будет хорошо.

Однажды, по просьбе Никуши, я сыграл несколько русских песен на цитре. Пана Николая это болезненно тронуло. Из этого я сделал вывод, что отец мой здесь не забыт.

Адам Орловский очень любезен со мной. Это очень образованный молодой человек, но, к сожалению, слишком умён и неверующий. Он довольствуется тем, что подсказывает ему разум. Я буду за него молиться.

Но теперь о главном. Подумай только, я стал домашним врачом в Подолине. Я уверен, что это Божие водительство, иначе я не могу объяснить этого. Жить я там, конечно, не буду. Лечить там, собственно, некого, потому что больная, милейшая маркиза Ораво, нуждается больше в лечении, которое ты мог бы ей дать. Она обаятельное существо телесно и духовно, только заметно, что она из Египта и выросла в полной темноте язычества.

С сегодняшнего дня я её врач. Может быть, ты слышал, что у неё заболевание глаз и возможна потеря зрения. Однако при нашей первой встрече сегодня утром я почувствовал уверенность, что этого не случится, в чём уверил и маркиза. Прошу тебя, молись за меня, чтобы мои надежды не обманули нас.

Маркиза со своими компаньонками гостила в Горке. По их приглашению я потом отправился в Подолин, где она представила меня маркизу, назвав меня «доктор Аурелий». Когда я с этим вельможей остался наедине, он произвёл на меня впечатление человека, у которого было немало тяжёлых дней в жизни. Я ответил на все его вопросы относительно моего мнения о состоянии здоровья его дочери. Он предложил мне высокий гонорар, причём помесячный. Когда дело дошло до договора, он сказал: «Тамара мне ещё не назвала вашей фамилии, пан доктор».

– Аурелий Лермонтов, – сказал я внятно.

Он вдруг побледнел и тут же густо покраснел.

– Лермонтов? – повторил он, сильно смешавшись. – Вы русский, пан доктор?

– Да, ваша милость, – ответил я с неприятным ощущением. – Вам это мешает?

– Нет, почему же? Я космополит…

Он позвонил и дал вошедшему пану Вилье указание составить договор. Когда тот ушёл, пан Орано спросил меня, почему я не живу в России? Я сообщил ему, что я с родителями приехал в Вену и там воспитывался.

– А родители ваши ещё живы? – спросил он, видимо, из вежливости. Я ему ответил, что они уже умерли. Затем он спрашивал о Николае и его болезни и сообщил мне несколько диагнозов различных авторитетных медиков относительно своей дочери, которые довольно сильно противоречили друг другу.

Между тем пришёл Вилье и принёс договор. Явился и управляющий Зарканый. Мы подписали договор, и дело было закончено.

Я тебе сознаюсь, что если бы я не пожалел Тамару или если бы знал маркиза Орано раньше, то вряд ли поступил бы на эту службу. Этот человек не произвёл на меня хорошего впечатления. Мне кажется, что под панцирем холода и гордости, скрывается довольно расшатанный человек. Кто знает, какое бурное прошлое У него! Он со мной говорил на очень корректном немецком языке.

Ну, что ты на это скажешь, Мирослав? Вот я тебе пожаловался и похвалился, а теперь пойду спать. Молись за меня, чтобы я мог светить! Прилагаемые деньги употреби по своему усмотрению.

Весь мой докторский гонорар я обещал Господу, но вот это ещё из моей частной собственности.

Да хранит тебя Иисус! Маргита просила передать тебе, что она уже простила и счастлива, потому что Иисус Христос ей открылся. Ещё она сказала: «Где бы мы были и что бы с нами стало, если бы пан Урзин не показал нам путь ко спасению и не привёл бы нас к Спасителю?».

Она права. Если бы она знала, кого ты выхаживаешь! Продолжай так же. Я думаю, что надобности не будет повторить то лекарство. Но если оно хорошее, можешь дать его ещё раз. Надеюсь, что ты нам уже написал. Все ждём весточку от тебя, особенно твой Аурелий».

Прочитав письмо, молодой человек положил его на стол, сложил над ним руки и, выполняя просьбу друга, обратился с молитвой к престолу благодати. Затем молодой человек поднялся и вскоре уже стоял у дверей маленькой спальни.

Здесь он встретился с Анечкой.

– Вы пришли, пан Урзин? Пани Райнер проснулась и спрашивает вас.

– Оставьте нас одних, Анечка.

Девушка кивнула головой.

– Добрый вечер, сударыня! Вы не спите?

Урзин наклонился к больной. Она открыла глаза.

– Добрый вечер, я не сплю.

– И как вы себя чувствуете?

– Я очень слаба.

– Это от лихорадки. Но Господь Иисус Христос поможет, и вам станет лучше.

– Как мне благодарить вас? Вы так обо мне заботитесь. Чем я это заслужила?

Баронесса протянула свою руку молодому человеку. Он сел в кресло, которое пани Прибовская велела принести сюда.

– Иисус Христос умер за нас, когда мы ещё были грешниками, дорогая пани баронесса. Он умер и за меня – так Он меня возлюбил. Он заслуживает того, что я помогаю Ему ухаживать за одной из Его заблудших овец, которых Он так любит. Баронесса не отрывала глаз от лица говорящего.

– Как хорошо вы это сказали: заблудшая овца! Да, овца эта действительно заблудилась и должна погибнуть.

– Вы думаете, что я дал бы вам погибнуть, если бы было в моих силах вас спасти?

– Нет, вы бы меня спасли, – произнесла она мечтательно.

– А в моей душе только капля той любви, которая наполняет сердце Христа.

– Но как Ему меня любить! Подумайте только, сколько лет я живу и почти не знала Его. Я Его никогда не любила и не служила Ему. Я была плохой дочерью католической церкви, а учения евангелической церкви я не знаю. В лихорадочном бреду меня пугала моя греховная жизнь. Я была непослушной дочерью отца, оставила сына своего, не любила свою дочь и обманывала второго мужа, который благороден и не заслуживает ничего иного, кроме любви. Я обманывала его показной любовью, которой в моём сердце никогда не было. Я не жалуюсь на то, что я теперь совершенно одна. Это заслуженное наказание. Я даже не желаю, чтобы кто-нибудь пришёл. Как Бог меня может простить, когда люди мне не прощают?

Молодой человек выдержал её взгляд и сказал:

– Он это может, потому что Он – вечная любовь.

– О, если бы я могла поверить в это! Вы ведь знаете, что Никуша сказал, чтобы я обратилась ко Христу, что есть ещё другая жизнь, и там мы встретились и соединились бы. Но я знаю также, что есть и ад и что я его заслужила.

Она прижала руки к своей голове и протянула их с мольбой к нему.

– Кто меня спасёт? Кто уверит меня, что Бог мне простит, если я приду к Нему?

– Если бы вы там воззвали к Нему, Он бы вам уже не мог простить. Поэтому Он зовёт вас сейчас: «Приидите ко мне все труждающиеся и обременённые; Я успокою вас».

Нежный голос молодого человека звучал почти как просьба.

– Ах, какое хорошее слово! Но как я пойду к Нему? – вздыхала женщина. – Так, как Закхей! Покажите мне дорогу! Вы её знаете! Приведите меня к Нему, я не хочу погибнуть!

– Есть только один путь.

Урзин достал свой Новый Завет и начал читать. Она слушала его с большим вниманием. Когда он прочитал ей историю о той женщине, которая пришла в дом фарисея Симона и упала к ногам Иисуса, она прервала его.

– Какое это имеет отношение ко мне! Я не была падшей женщиной! Я была невиновна, неопытна и любила его больше самой себя! Но когда я узнала, что мой муж был не таким, каким я его знала, я не могла больше жить с ним под одной крышей. Зачем вы читаете мне эту историю? Всё моё несчастье именно оттого, что я не могла жить с неверным мужем. Четверть года я мучилась, прогоняла ужасные мысли, затем появились доказательства. Что мне оставалось делать? Вы мне, может быть, скажете, что мне нужно было подождать и простить. Сотни, тысячи раз мне так говорило моё сердце, но тогда уже было поздно! Подумайте только, я ему так доверяла, а он меня так ужасно обманул! – всхлипывала она горько. – Часто меня мучила мысль: «А если он всё же был невиновен?». Но кто осветит этот мрак? Где я найду человека, который сказал бы мне правду и освободил бы меня от этих мук?

– Предположим, сударыня, – сказал молодой человек тихо, – что нашёлся бы человек, который мог бы сказать вам правду. Что бы это изменило теперь, когда вы жена другого?

– О, то, что я жена Райнера, мне не помешало бы упасть к его ногам и просить у него прощения, поверьте мне! Как бы я этого желала! Если бы я только могла убедиться, что он был невиновен, что он меня не обманывал, что он меня любил. Лучше бы я взяла всю вину на себя! Но это только мечты! Нет такого человека, который мог бы дать мне доказательства, что я была не права, что я виновата в нашем разводе. Поверьте мне, я чувствую вину и хотела бы сознаться в ней. Представьте себе, сначала обманывали меня, и я перестала верить в деву Марию, так как я не могла вымолить у неё правды; а потом и я начала обманывать. Ах, всё – клубок лжи, который распутается только в загробной жизни, а там милости уже не будет. Согласно тому, что мне сегодня читала Анечка, прощение получает только тот, кто другим простил. Ах, я бы и хотела простить, если бы только была уверена,; что я права; ибо, если я не права, то на мне очень большой грех, и пока люди мне не прощают, и Бог мне не простит. Женщина утомилась и замолчала. Лицо»её от возбуждения горело. Разгорелись и щёки молодого человека, склонившего голову на руку. Он терпел такие муки, какие человеческое сердце недолго может вынести.

Вдруг тишину прервали странные слова, заставившее даму открыть глаза и приподняться в постели. «Да будет воля Твоя, Господи, но помилуй меня!»

Затем молодой человек повернул своё лицо к больной.

– Мой Бог требует от меня, чтобы я разодрал паутину лжи. Для меня это самый трудный шаг в моей жизни, поверьте мне. А если вы мне не поверите, подписывающему истину кровью своего сердца, вы совершите большой грех.

Урзин встал, запер дверь, опустился возле кровати на колени и голосом растоптанной души рассказал длинную историю. Когда он закончил, в комнате наступила гробовая тишина, подавившая крик от невыносимой боли.

Наконец женщина приподнялась в постели и положила свою горячую руку на голову молодого человека.

– Пан Урзин!

– Что прикажете?

– Я благодарю вас. Да вознаградит вас Господь, в любви Которого вы меня убедили, за эту ужасную жертву, которую вы принесли бедной женщине в этот час. Я вижу, что это превзошло ваши силы и мне больно, что я вас вынудила к этому.

– Иисус Христос помог мне, сударыня. Но вы мне верите?

– Вам? К чему этот вопрос?

– Вы убедились, что и вы должны простить, если хотите получить прощение?

– Конечно, пан Урзин! А вы всё простили?

– Раз и навсегда, так как Христос меня простил. Господь помиловал меня, и я после всего этого могу любить и благословлять. И вы тоже будете прощать и благословлять, как я, не правда ли?

– Ах, пан Урзин, есть только Один, Который имеет право прощать ему и мне. Которого я в мыслях так часто огорчала.

Снова в комнате наступила тишина, обрамлявшая боль сердца, которая прекратится лишь с последним eго ударом там, где не будет больше слёз.

Вдруг молодой человек поднял голову:

– Помолимся вместе, пани, и прекратим этот разговор, он нам обоим не по силам.

– Да, помолимся.

Она лежала, сложив руки на груди, на белых подушках, как тронутый заморозком цветок. Она вздрогнула, когда Урзин начал молиться за того, кто один был виноват во всём. Но потом и её губы зашевелились, и чем горячее он молился, тем больше и её уста раскрывались в молитве, а когда он закончил молитву, она вместе с ним произнесла слово «Аминь».

Долгим взглядом они смотрели друг на друга, и их души нашли взаимопонимание. Женщина протянула обе руки, и когда молодой человек склонился к ней, она одной рукой обвила его шею, а другой убрала прядь волос с его лба и поцеловала его так нежно, как это может делать только любящая мать. По её щекам покатились слёзы. Она хотела что-то сказать, но не смогла. Он потихоньку прижал к своим губам её руку и поднялся. В дверях он ещё раз оглянулся, низко поклонился и вышел.

Анечка застала баронессу в слезах, уставшую, и вскоре сон закрыл её глаза.

На другое утро больная вдруг попросила у неё бумагу и карандаш. Дрожащей рукой она написала письмо на шести страницах.

Написать адрес на конверте у неё уже не хватило сил. Поэтому она продиктовала его молодой девушке. Письмо предназначалось пану Николаю Орловскому и было тотчас отправлено по назначению. Всё это так её утомило, что состояние больной сильно ухудшилось.

А пан провизор всё не шёл. Анечка знала, что он в это время проводит собрание. Вызвать его оттуда она не могла. А вдруг дама теперь умрёт? Барона не было, и никто не знал, где он. Ах, если бы она была готова умереть!

Со слезами на глазах Анечка осмелилась спросить тихо лежащую больную, верит ли она в Иисуса Христа.

– Да, верю, – ответила женщина тихо, – прочтите мне о Нём; мне кажется, что я слышу пение?

– Да, это поют в собрании. Теперь кончилась песня, но они ещё будут петь.

– Нельзя ли открыть дверь, чтобы мне лучше было слышно?

– Конечно, можно! Я обе двери открою, может быть, мы услышим и пана Урзина.

– Девушка с радостью выполнила просьбу больной, ив комнату проникли невыразимо трогательные печальные слова песни:

«Где сыщет здесь в мире душа кров родной?

Кто даст ей здесь мирный приют и покой?

Не может сулить этот мир у себя Приюта, где зло не коснётся тебя.

Нет, нет, нет, нет! Он нам чужой;

Лишь в мире небесном есть полный покой».

Баронесса уже не лежала, а сидела в подушках, и её горячая рука бессильно лежала в руке девушки. Ах, зачем Урэин выбрал именно эту печальную песню? Как она трогала сердце бедной оставленной женщины!

«Живущим с надеждой на Бога живой

Устроил он город на небе святой,

Сходящий в сиянье для нас, как венец, – То кров ли родной и обитель сердец?

Да, да, да, да! То кров родной,

И мне со святыми там вечный покой.

Возьми ж и меня, мой Спаситель, к Себе,

Где вечно звучит аллилуйя Тебе!

Так рвётся душа пред тобой предстоять

И песнью любви Твою кровь прославлять.

Жди, жди! Скоро время придёт,

И в горнее место тебя Он возьмёт.

Надейся, душа, близко родина к нам.

Быть может, недолго, и будешь ты там.

Борись до конца, будь верна и терпи!

Ты примешь венец после трудной борьбы.

Радость, радость там у Отца

Всех ждёт претерпевших нас здесь до конца».

По щекам баронессы текли слёзы. «Ах, – подумала Анечка, – ещё никогда пан провизор не говорил так хорошо, как в этот час». Она видела Иисуса Христа перед собой не в Иерусалиме, а идущим по улицам Подграда, ищущим потерянное, словно Он стоял перед собранием и призывал: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей?». Так ясно и просто, пан провизор ещё никогда не говорил, хотя он всегда проповедывал так, будто перед ним сидели совершенно несведущие люди, которым надо сразу сказать всё, что они должны знать, чтобы поверить в Господа Иисуса Христа и спастись.

И сегодня здесь были люди, которые завтра, возможно, уже не смогут прийти; поэтому он им сегодня так ясно указывал путь ко спасению, чтобы ищущие могли Его найти.

Но не было у него в собрании таких внимательных слушателей как в той маленькой комнатке напротив. Молодая девушка забыла баронессу, а баронесса не видела ничего вокруг и слышала, только зов Христа; «Кто жаждет, иди ко Мне и пей!». Она давно уже испытывала эту жажду, и теперь знала, что звал её Тот, Кто, может эту жажду утолить навечно. Ей казалось, что Он зовёт именно её. Душа её поднялась, как смертельно раненная птица поднимает крылья. Но сил сломанных крыльев хватило лишь для того, чтобы подняться и упасть к ногам Спасителя. Ничего она не принесла с собой. Всю свою жизнь она провела в мирской суете. Она давно уже испытывала эту жажду, и теперь она знала, что звал её Тот, Кто может эту жажду утолить навечно. Она пришла и положила своё сердце к ногам Того, Который и за неё умер на кресте. Она сделала это, как израильтянин, укушенный змеёй в пустыне: он услышал, поверил, посмотрел на вознесённого медного змея и исцелился.

Когда девушка, склонившаяся для молитвы, вспомнила, что она не одна, и испуганно повернулась к больной, та сидела с закрытыми глазами, склонив голову набок. Она была ещё жива, во выглядела так, будто умерла от счастья.

Крик Анечки был заглушён шумом поднимавшихся слушателей. Но двое eго всё-таки услышали: пани Прибовская и пан Урзин. Первая тотчас поспешила к больной и начала при помощи Анечки приводить её в чувство. Им это долго не удавалось, но, наконец, она всё же пришла в себя.

Анечка винила в случившемся себя. Она рассказала пану Урзиву, что больная пожелала сесть и послушать пение и, наверное, переутомилась от слишком долгого сидения. Но она также рассказала, какое выражение лица было у больной.

– Пора бы уже и объявиться пану барону, – сказала пани Прибовская плачущей пани

X., которая, опираясь на трость, зашла к больной. – Если это ещё продолжится, пан провизор тоже заболеет. Он это принимает так близко к сердцу. И неудивительно – такая ответственность! Ах, если бы знала об этом пани Маргита! Если бы там Никуши не было, я бы ей уже сама сообщила о происходящем здесь, но Никуше нельзя об этом знать!

– Кто бы сказал моей прелестной розе, – причитала пани X., – что она, однажды оставленная, найдёт приют в моей комнате!