Текст книги "Дорогой ценой"

Автор книги: Кристина Рой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

Страх перед разбушевавшейся стихией отступил перед страхом за любимого. Маргита набралась мужества, взяла зонт в шкафу и поспешила, то подгоняемая ветром, то спотыкаясь через обломанные ветви, вверх по горе в направлении креста. Сверкала молния, освещая горы в сгустившемся мраке, несколько раз молния ударила в деревья. Вдруг ей навстречу из гущи леса выскочил вороной конь Адама… но без всадника!

– Ада-а-м! – закричала Маргита в ужасе.

«Конь его испугался и сбросил его», – подумала она. Собрав все силы, она поспешила дальше наперекор буре, которая давно сорвала с её головы платок, растрепала волосы, так что они развевались на ветру.

«Господь мой, Иисус Христос, помоги мне его найти!» – умоляла она, протянув сложенные руки к небу. Добежав до креста, она остановилась и обвила его руками, прильнув к нему. Она должна была передохнуть, ноги её подкашивались, а она вся дрожала от волнения и страха.

«Проклят тот, кто не любит нашего Господа Иисуса Христа», – слышалось ей в раскатах грома. Адам Его не любил, на нём всё ещё лежало проклятие осуждённого. Сегодня этот приговор над ним может исполниться – о, ужас!

В этот момент Маргита поняла, что заставило Сына Человеческого страдать и умереть за род человеческий. Все были осуждены, а Он любил всех, как жених любит свою невесту – как она любила Адама. Она тоже умерла бы, чтобы его спасти.

– Боже мой, пусть лучше я умру, только не дай ему погибнуть! – воскликнула она в отчаянии. – Адам, Адам! – со слезами на глазах звала она своего любимого, но только эхо в горах отвечало ей.

Но этот зов, очевидно, был сильнее всех электрических разрядов, раздававшихся вокруг него, и достиг слуха в глубоком раздумье шагавшего Адама.

«Что это было?.. Во сне или наяву? Ведь это голос моей любимой Маргиты! Зачем она здесь в эту непогоду?!»

Конь Адама рванулся с места, испугавшись грозы, но Адам успел ещё соскочить с него и поэтому шёл сейчас пешком. Грозы он не боялся. Он не раз уже переживал бури на море. Но теперь ему вдруг стало страшно: а вдруг Маргита где-то в этой буре!

– Адам! Адам!.. – раздалось снова совсем близко.

Невыразимый страх стиснул сердце молодого человека. И в самом деле, это был голос Маргиты! Гром грохотал, не переставая, и сверкала молния, прорезывая огненным зигзагом чёрные, нависшие тучи. Он побежал, и с душераздирающим криком упал на колени у креста. На земле лежала Маргита, наполовину прикрытая сорвавшейся с дерева большой ветвью.

– Маргита, моя Маргита! – закричал он, поднимая свою любимую жену.

Её голова бессильно свисала, а со лба на платье капала кровь, с которой уходила её молодая жизнь. Он стоял и держал на руках свой рай, о котором он когда-то сказал, что другого ему не надобно. «Что бы ты сделал, если бы меня не стало?»

– вспомнил он слова любимой, сказанные ему однажды ей.

– Боже мой, не забирай её у меня! – крикнул Адам в отчаянии, почувствовав в этот момент непосредственную близость этого живого Бога, в Которого верила Маргита, для Которого жил от Которого он сам хотел уйти. Он хотел обойтись без Него. Но теперь он просил Его помощи, ибо он не был в силах ни остановить кровь, ни привести в чувство Маргиту, а от креста до Горки было ещё далеко. Он завязал рану своим носовым платком, но кровь быстро просачивалась. Тогда он взял её на руки и побежал, невзирая на бурю и непогоду, спотыкаясь об обломанные сучья»

«Господи, помоги мне!» – беспрерывно стучало в его голове, хотя уста его молчали.

Наконец он достиг парка и, положив её рядом с водопроводом на скамью, стал унимать кровь. Ему даже удалось привести её в сознание. На одно мгновение она открыла глаза, но они сразу снова закрылись.

– Господь Иисус Христос, помилуй меня, – стонал он в отчаянии.

Он снова взял её на руки и, прижимая к себе, понёс в дом.

– Адам, что случилось? – услышал он из комнаты.

– Аурелий, Маргиту ранило в лесу!

– Маргиту? Невозможно! Что она там делала?

Молодой врач склонился над своей кузиной.

– Не знаю, я нашёл её около креста. На неё упала большая ветка. Мне только в парке удалось остановить кровь. Теперь она хоть дышит, но она без сознания.

– Уложим её скорее!

Через несколько секунд Маргита уже лежала на диване. Аурелий осмотрел её голову.

– Рана неглубокая, – проговорил он наконец, – и кровь остановилась. Пусть она отдохнёт. Я позову горничную и прислугу, чтобы они уложили её в постель.

Мужайся, Адам!

Молодой учёный молча подчинялся всем требованиям врача, лицо его было бледным. Девушки раздели Маргиту, и Адам сам отнёс её в спальню и сел около неё, чтобы дождаться, когда она откроет глаза.

Доктор делал ей холодные компрессы и попытался привести её в сознание. Однако он добился лишь того, что она глубоко вздохнула, не шевелясь.

– Маргита, наша золотая Маргита! – воскликнул Аурелий, сжимая руками голову.

– Кто бы мог подумать!? Ещё недавно она играла и пела для нас с дедушкой, а теперь… И как она попала туда? Она жива, но если повреждён мозг, она погибла. Бедный Адам! А кто скажет об этом дедушке, Николаю Коримскому?

Да, много воды утекло ещё в Боровскую долину, прежде чем маленькая компания могла отправиться в Орлов. Горка, которая ещё час назад от очарования, которое исходило от Маргиты, была центром счастья, стала местом невыразимого горя и скорби.

Маргита пришла в себя и начала говорить, но это был только бред, так как её сильно лихорадило.

Из её слов Адам и все остальные узнали, зачем она отправилась в лес, кого она искала. Они узнали, как она любила своего мужа.

«Пусть лучше я умру, – повторяла она, – только помилуй его, не дай ему погибнуть! Теперь я знаю, мой Господь Иисус Христос, как сильно Ты возлюбил людей! Ты пошёл на смерть, чтобы нас спасти!»

Кто мог описать, что происходило в душе Адама? Это были ужасные минуты, в которые Дух Божий говорил с ним. И Дух Божий говорил не напрасно. Адам понял, что того рая, который умрёт вместе с Маргитой, для него недостаточно. Он осознал, что должна быть вечность, в которой это благородное, любящее сердце, эта прекрасная душа должна жить и получить награду за счастье и свет, которые она дарила на земле в течение своей короткой жизни. Да, Господь говорил с ним…

А Коримский? Кто опишет состояние его души, когда он стоял у постели дочери? Он видел её, как она сегодня пришла к нему с полным передничком цветов, с сияющим от счастья лицом. Он вспомнил, как она прильнула к нему, говоря о будущих планах для Николая, о своей мечте вместе с Адамом, Тамарой и Николаем совершить далёкое путешествие на родину Тамары. «Отец, жизнь слишком прекрасна, она не может так продолжаться. Должна быть и борьба, потому что не может быть христианина без креста», – говорила она ему.

Коримский чувствовал, что этот несчастный случай с его дочерью был ответом на его надменные слова: «Ну что твои предсказания, Боринский! Дети мои счастливы…

И если бы жил мой первенец, он не нашёл бы места в моём сердце…». Ужасный, непроходящий страх сжимал сердце мужчины, но милости оно не просило.

В те дни, когда каждая душа жителя Боровской долины принимала искреннее участие в судьбе молодой хозяйки Гаргд, появилась другая яркая звёздочка. Тамара со своими компаьонками пришла ухаживать за любимой сестрой. Она, которой раньше во время её болезни сочувствовала вся округа, оказалась ярким светом в эти мрачные дни скорби, несмотря на то, что сердце её переживало вдвойне: как подруга Маргиты, и как невеста Николая.

Как верная сестра она помогала Адаму, поддерживала дедушку своей любовью и молитвами, старалась утешить отца Маргиты, хотя ей это плохо удавалось. Кем она была для Николая в эти дни, знал только он один. Аурелий готов был носить её на руках из благодарности за тот свет и утешение, которые она дарила всем.

Сама она получала подкрепление от Степана Градского. Он приходил два раза в день, чтобы осведомиться о здоровьи дорогой сестры в Господе, за которую в долине Дубравы постоянно молились.

ГЛАВА ШЕСТИДЕСЯТАЯ

В субботу вечером маркиз Орано повёз пана Николая в Подолин. Аурелий надеялся, что он там скорее найдёт покой. Маркиз старался отвлечь и утешить старика, но ему это не удавалось.

Именно потому, что пан Николай был вдали от своей любимицы, в тишине одинокого замка перед ним часто всплывали картины короткого счастья его внуков. О, какой печальной будет жизнь Адама, если Маргита умрёт!

– Весь мой дом вымирает, – плакал он, – я остаюсь одиноким и покинутым! Мой старший сын Адам умер с женой, моя дочь Наталия умерла, мой сын Фердинанд, который мог быть счастливым отцом, умер в беде и горе. И теперь ещё Адам овдовеет!..

Затронув самое больное место своего сердца, он снова и снова жалобно повторял:

– О, Фердинанд, сын мой, почему я не умер вместо тебя! Но ты умер, а я всё ещё здесь!..

Скорбными были слова старика. Он не замечал внутренней борьбы маркиза Орано, стоящего у его постели на коленях, не слышал его молитвы. Он даже не обратил внимания на то, что маркиз быстро поднялся и ушёл в свою гардеробную комнату, где он умылся, вынул из потайного ящика богатое польское платье и надел его. Пан Николай пришёл в себя только тогда, когда рядом на польском языке прозвучали слова:

– Отец, прости своего несчастного Фердинанда!

Старик ошеломлённо умолк, а затем из его груди вырвался крик:

– Фердинанд, сын мой!

– Я жив, отец!

Пан Николай словно окаменел. Перед ним стоял, хотя и сильно постаревший, его сын и говорил с ним на польском языке, но голосом маркиза Орано:

– Отец, это я, твой Фердинанд, который тебе однажды поклялся вернуться либо владельцем Подолина, либо никогда. Я действительно жив, в этом ты можешь убедиться. Я только перед тобой снял одежду маркиза Орано. На этот час я встал из могилы забвения, но только на этот час. Мне не сдобровать, если меня ктонибудь таким увидит. Но я хотел успокоить тебя любой ценой. Я хотел из твоих уст услышать прощение. Дай мне его, отец мой, и твой Фердинанд снова уйдёт в могилу!

Чувства, которые овладели в этот момент отцом и сыном, описать невозможно! Когда первое волнение улеглось, старик ласкал своего сына, как когда-то в детстве. Оба плакали.

– Мой родной Фердинанд! Теперь ты мне всё расскажешь, не правда ли?

– Да, отец. Как ты знаешь, Хельмар и я на корабле заболели.

Перед своей смертью он отдал мне свои документы и попросил вместо него отправиться в Каир. У нас не было другого свидетеля, кроме Бена, а он нас обоих любил. После долгой борьбы я, наконец, согласился и пообещал вместо него отправиться в Египет. Бен достал раствор, при помощи которого моё лицо приобрело тёмный оттенок. Хельмар долгие годы был на чужбине и можно было предположить, что никто не заметит подмены. Так и случилось. Когда мы, похоронив его как Фердинанда Орловского, прибыли в Каир, моя внешность никого не удивила. У него была невеста, но её родители не знали его в лицо. Его невеста стала моей женой и я вступил во все владения и права. Вся моя жизнь была сплошным обманом. Я жил словно на вулкане, но никогда не бывало так, как теперь, когда я уступил своей дочери и приехал сюда, куда тянуло меня моё сердце, особенно с того момента, когда я узнал, что ты жив. Здесь я нашёл своего отвергнутого сына, перед которым я не могу открыться, ибо Фердинанд Орловский не может воскреснуть из могилы, если не хочет запятнать память Хельмара Орано ужасным скандалом. Я поднялся слишком высоко.

Вот, отец, я всё тебе рассказал. А теперь я прошу тебя, не плачь больше о своём сыне, который, хотя и жив с Богом, скорей хотел бы лежать под песком пустыни, где уже много лет покоится маркиз Орано. Ты, наверное, удивился, что я, не задумываясь, отдал свою дочь Коримскому. Он ведь сын нашей любимой Наталии! И если Тамара выйдет за него замуж, она никогда не попадёт в те круги, в которых её отец жил в обманчивой роли. В день свадьбы она сложит с себя имя и звание, которые она носить не вправе. Богатство её пусть останется, так как княгиня Вернинг была моей женой и её матерью и оставила свои владения ей. А другую часть подарил мне Хельмар. Не обманным путём я завладел им, так что проклятия на моём богатстве нет, а моё незаконное имя уйдёт со мной в холодный роскошный склеп семьи Орано. Родная земля не покроет тело несчастного беженца. Не плачь, отец, наказание за мои тяжкие грехи не так уж велико. На небесах у нашего Небесного Отца мы однажды все будем дома!

На другой день в Горке после возвращения пана Николая все должны были бы заметить изменения, происшедшие с ним. Но когда он пришёл, там как раз царила неописуемая радость: Маргита пришла в сознание! Кризис ночью миновал, и жизнь её была спасена. Когда Тамара в восторге прильнула к дедушке, он так крепко прижал её к своему сердцу и расцеловал, что Тамара в недоумении посмотрела на него. «Но этот порыв его радостных чувств связан с Маргитой», – объяснила себе Тамара.

– Я всем вам доставила так много забот и хлопот, – смущённо сказала Маргита, – простите меня.

О, с какой радостью они её простили! Как все старались оказать ей свою любовь! Адам носил её на руках из одной комнаты в другую.

– Не бойся, – говорил он ей, – я не опечалю тебя больше своим неверием, ты умерла бы не напрасно. Теперь я знаю, что рай может быть в нас, ибо я чувствую, что он мой. Однако наше сокровище должно быть выше, у сердца Иисуса Христа. За всю мою жизнь я не смогу Его отблагодарить за то, что Он мне снова тебя подарил! Ведь за моё неверие Он меня по праву мог бы наказать одинокой безрадостной жизнью, другого я не заслужил.

Это для Маргаты было лекарством. В такой атмосфере ова быстро стала поправляться, как напоённый росой цветок. По её желанию было намечено в следующую субботу собрание в Орлове. Об этом решении дали знать людям в аптеке и в Орлове.

В среду Маргита получила красивый букет цветов в дорогом манжете, на котором золотыми буквами было написано: «Добро пожаловать к новой жизни! Твой отчим Райнер» От такой неожиданности у Маргиты выступили слёзы на глазах. А почта принесла ей ещё и другой букет, свитый из цветов священной поэзии.

Это было кратенькое письмецо, в котором Урзин приветствовал Маргиту с выздоровлением и просил у Отца Небесного полноту благословений для её дальнейшего пути. Сочинённое им стихотворение и подписанное простым именем «Мирослав», было таким глубоким и наполненным святой любовью, что Маргита долго его перечитывала и прижимала к губам. Затем она закрыла глаза и заснула, убаюканная чувством счастья от всей окружающей её любви.

В пятницу пан Николай пригласил гостей в Горку, чтобы отпраздновать выздоровление Маргиты. В парке он велел устроить большую беседку, украшенную снаружи и изнутри еловыми ветками. Вечером, когда солнце уже садилось, неожиданно для всех появилась Маргита уже без повязки. Её белое богато украшенное кружевами платье ещё больше подчёркивало её бледность. Она остановилась. На лестнице стояли Адам и Аурелий, прикрепляя гирлянду с надписью «Маргита». Никуша подавал им необходимое, дедушка держал Аурелию лестницу, а отец подавал» Адаму недостающие зелёные ветки.

«Жизнь так прекрасна, – подумала Маргита, – особенно теперь, когда и Адам наш». В этот момент её заметили. Отец первым поспешил к ней и заключил в свои объятия, Адам также быстро спрыгнул сверху, чтобы поскорее быть рядом с ней. Он только хотел её пожурить, что она так рано вышла, как вдруг послышался топот копыт и стук колёс. Из кареты вышла Тамара, одетая также в белое платье, в сопровождении отца и компаньонок. Затем приехали семья Зарканых и управляющий. После этого поехали за паном Галем и его супругой. Из долины Дубравы пришли Степан, Пётр и Маришка, одетые в красивые народные костюмы.

Вечер удался на славу. Маргита лишь пожалела, что ей нельзя было самой обслуживать гостей. Но это делал сегодня Адам, причём с исключительной ловкостью и любезностью.

– Чуть не забыл, пан Коримский, – сказал во время ужина пан Вилье, – я был на почте и привёз с собой всю почту, которая поступила на ваше имя, но я вам до сих пор не передал привезённое.

Он достал журнал и два письма. Журнал был адресован пану Николаю, одно письмо – пану Коримскому, другое – Николаю.

– Ах, от Мирослава! – обрадовался Николай.

– Наверное, он сообщает, что всё готово к приёму, – заметил Коримский и сунул письмо в карман.

– Ты позволишь, Тамара? – обратился Николай к своей, счастливой соседке.

– Конечно, читай. Я также хочу узнать что-нибудь о пане Урзине.

– Ты не находишь, – сказал в этот момент Аурелий Адаму, – что у дедушки появилась большая склонность к пану Орано. Посмотри только, как он на него смотрит!

– Да, я вижу, но мне сдаётся, что эта склонность появилась только с субботы. Маркиз поддержал его в те ужасные часы страха за Маргиту, и он ему теперь благодарен за это.

– Наверное, ты прав. Однако болезнь Маргиты сильно подействовала на дедушку.

– Никуша, что пишет Мирослав? – допытывалась Тамара, когда все встали из-за стола и группами разбрелись по парку.

Тамара взяла Никушу под руку, и они удалились вглубь парка.

– О, Тамара, это печальная весть.

Девушка испуганно посмотрела в лицо своему жениху.

– Пан Урзин тебя опечалил?

– Да, любовь моя. Он пишет так хорошо, как только он умеет писать. Каждое слово у него – луч любви и света. Но в конце он мне сообщает, что обстоятельства вынуждают его оставить Подград и наш дом. Он благодарит меня за всю любовь, которой, как он пишет, я его осчастливил. Последний абзац очень печален, заметно, что ему было тяжело его писать. Я не могу дождаться, чтобы отец прочёл своё письмо. Может быть, в нём объяснение намерения Мирослава.

– Так пойди к нему, Никуша, отзови его в сторону. Нет, лучше я его попрошу сюда. Пан Урзин не должен от нас уйти. Ведь он ещё не знает, что должен принять аптеку.

Тамара провела рукой по лицу Никуши, посмотрела ещё раз в его глаза и исчезла.

– Что ты хотел, Никуша? – спросил Коримский через некоторое время, обнимая сына.

– Отец, ты уже прочёл письмо Мирослава?

– Нет, а что?

– Тогда прочти его, пожалуйста.

Коримский удивлённо развернул письмо. В нём было ещё одно, адресованное Аурелию. Затем он начал читать, держа письмо так, чтобы и Никуша мог читать.

«Многоуважаемый пан Коримский! Все приготовления закончены. Дом убран так, что в нём в любой час может состояться семейное торжество. Аптеку мы по Вашему желанию сразу же привели в порядок. Все медикаменты мы подписали новыми этикетками. В присутствии Генриха я открыл новую книгу. В неё всё заносится с точностью, и неясности исключены. Мы привели также в порядок и лабораторию, с врачом я просмотрел все счета.

Тем самым, моя работа у Вас, пан Коримский, закончена. По контракту я обязан заявить об уходе за два месяца вперёд, однако обстоятельства вынуждают меня оставить Вас уже теперь. Простите меня за это, но неприятностей из-за невыполнения моего долга в вопросе увольнения у Вас не будет. Замену Вы легко найдёте, если Генрих Вас не устроит. Я же дольше оставаться не могу.

Бог с Вами, пан Коримский! Да благословит Вас Господь во всём!

Живите счастливо и примите за всё сердечную благодарность от уважающего Вас и преданного Вам Мирослава Урзина».

– Что это значит, отец? – повернулся Николай к Коримскому.

– То, что он пишет глупости, – ответил Коримский, нахмурившись. – А что он тебе написал?

– И со мной он тоже прощается.

– Не беспокойся, Никуша, из этого ничего не выйдет. Он не знает, что мы завтра приедем. Я с ним поговорю, и у него пройдёт желание оставить нас и искать новые связи, – успокаивал Коримский своего сына.

– Завтра утром я ему дам телеграмму, чтобы он нас встретил. И если он уже упаковал чемоданы, то пусть их распакует. Ему это, наверное, не так трудно сделать, как это было бы нам, – пошутил он.

– Не говори так, отец, мне больно это слышать.

– Какой ты странный, Николай! Ты не понимаешь, что и его чемодан будет полнее, когда он станет владельцем «Золотой лилии»?

Коримский опять принял свой надменно-весёлый тон, но у Никуши так болела душа, что он с трудом мог улыбаться. Отец еле уговорил его вернуться к остальным. Позже Коримский присоединился к старшим и с непринуждённым видом принял участие в общем разговоре.

В это же самое время Аурелий, уединившись, читал своё письмо.

«Дорогой Аурелий! Из твоих рук я зимой принял аптеку, поэтому я теперь хочу и вернуть её тебе. Пусть Генрих тебе всё покажет. И, пожалуйста, возьмись за евангелизацию в Подграде. У тебя достаточно образования и сил нести Благую Весть и великим людям этого мира. А нам, малым людям. Благая Весть особенно нужна, чтобы было чем утешиться в бедности, скорбях и одиночестве.

Я надеюсь, что и Никуша не будет молчать. Однако ты подай ему пример, тебе это будет легче. Очень хотелось бы ещё поговорить с тобой, и мне тяжело уходить, не простившись со всеми вами. Но о чём я говорю! Вы все бедному Мирославу оказали много любви. Да вознаградит вас Бог за это! Бог с тобой, доколе свидимся! Твой Мирослав».

Аурелий смял письмо. «Что за странные мысли! Ты хочешь убежать от нас? И так как ты не пишешь куда, легко может случиться, что мы потеряем твой след, и тогда действительно мы свидимся у ног Христа. Но из этого ничего не выйдет, мой бедный Мирослав. Дядя заслужил, конечно, чтобы ты удрал от него, и он навеки остался бы твоим должником! Однако ты в нужде. Об этом говорят мне твои слова «чтобы было чем утешиться в бедности, скорбях и одиночестве» Но подожди ещё немного, всё это кончится для тебя».

Аурелий велел позвать маркиза, и долгий разговор между ними закончился к удовлетворению обеих сторон.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

Солнце зашло, заалела вечерняя заря. Прекрасный день, обрадовавший немало сердец, клонился к исходу. Лучами заходящего солнца он посылал также свой прощальный привет блуждающим во мраке людям.

На станции П остановился скорый поезд. Проводник открыл дверь вагона первого класса и с интересом смотрел вслед группе людей, выходивших из него. Господа с вниманием и заботливостью сопровождали дам к ожидавшим их экипажам.

– Это Орловские, – шепталась стоящая вокруг публика.

Другие, заметив чернокожего слугу, добавляли:

– А это чужие из Подолина.

Через несколько секунд дрожки унесли прибывших от любопытной толпы. Один экипаж около города свернул в сторону, взяв направление к аптеке. Сидевший в нём аптекарь Коримский помахал остальным на прощание шляпой. Вечерняя заря освещала его дом, сказочной красотой сверкали окна. Дверь аптеки была уже заперта, и когда Коримский зашёл в дом, он услышал музыку и пение. Коримский, облегчённо вздохнув, улыбнулся. «Это лучшее доказательство того, что он ждал меня», – пробормотал он вполголоса.

Он пошёл на эти звуки и пришёл в наполненный людьми зал.

Коримский сел у дверей так, чтобы тяжёлый красный занавес скрывал его от глаз присутствующих. Но никто и не обернулся.

Одни присутствующие пели от всей души, а другие внимательно слушали пение.

«Тебя зовёт Спаситель Сам,

Стою у двери и стучу.

В твоём я сердце жить хочу?

Мзду ль войти к тебе в твой храм?

Несёт прощенье Он грехам,

И хочет мир в тебе излить.

Он просит дверь лишь отворить:

Могу ль войти к тебе в твой храм?»

На Коримского эта песня своим текстом и печальной мелодией произвела неприятное впечатление; он нахмурился. Пропели третий куплет:

«Не вечно будет умолять Тебя к себе Его принять.

Внимай же, друг. Его словам:

Могу ль войти к тебе в твой храм?»

Урзин, которого Коримский до этого момента не видел, подошёл к столу, чтобы помолиться. И когда он опустился на колени, отблеск 'вечерней зари осветил его. Коримский не мог оторвать глаз от его лица. Ему казалось, что он такое лицо уже когда-то где-то видел.

На молитву молодого человека он не обращал внимания, но текст, который Урзин сначала прочёл, ему запомнился, так как он был очень краток: «Ко Мне обратитесь, и будете спасены, все концы земли».

– Мои дорогие друзья! – начал Урзин, окинув всех присутствующих взглядом.

– В необычный час мы собрались, ибо завтра у меня уже не будет возможности с вами говорить. Так как я ещё сегодня ночным поездом намерен оставить Подград, я хотел проститься с вами и передать предложенную мне Господом весть. За время, которое мы могли проводить вместе вокруг Слова Божия. я вас непрестанно просил: примиритесь с Богом! И о том же я вас и сегодня хочу просить. Но есть здесь и такие, к которым я сегодня обращаюсь в первый и в последний раз. Их я прошу выслушать меня внимательно, ибо это мои последние слова к ним.

В собрании среди присутствующих возникло движение, послышался шёпот, но вскоре все успокоились. Коримский, неприятно удивлённый, смотрел на своего провизора, и лицо его становилось всё мрачнее. «Значит, он всерьёз намеревается уйти! Но я не хочу, чтобы он ушёл, ему нельзя уходить!» Сначала он так был занят этими мыслями, что и не слышал слов проповедника, но потом прислушался.

– Обратитесь к Иисусу! Я пришёл сказать вам, что Он вас любит. Нет нигде – ни на небе, ни на земле – другого средства спасения от греховности. Не думайте, что вы сами можете что-то исправить. Никакой грех не исправляется! И если он не прощён, он влечёт за собой целые горы новых грехов.

Поэтому обратитесь к Нему. Он вас исцелит.

Серьёзно и проникновенно звучали слова молодого проповедника. Он указывал на свет и на мрак, на путь к спасению и на путь к погибели.

– Я знаю, – говорил он, – что многие из вас ещё не примирились с Богом, что вы и сегодня не примиритесь с Ним, и это мне причиняет боль, ибо вы идёте в погибель, хотя и для вас приготовлены венцы славы. Я вам всё сказал, что мне было поручено. Тем самым работа моя закончена. Я указал вам на Спасителя и на спасение, на губителя и на погибель. Теперь выбирайте сами. Бог с вами!

В зале поднялся плач, и Коримский уже не мог больше слушать.

– Когда все уйдут, – сказал он стоявшему в дверях Ферко, – пусть пан провизор поднимется в мою комнату.

Юноша поклонился, и хозяин дома пошёл по коридору. Он с трудом узнал свой собственный дом в его новом убранстве. Он открывал комнаты и гостиные, в которых царила красота и чистота. Никто Коримскому не мешал, так как вся прислуга была в зале. Наверное, поэтому Ферко стоял у входа, чтобы никто не мог незамеченным подняться в дом?

Осмотрев всё, Коримский пошёл в аптеку. От изумления он остановился – так чисто и уютно выглядело всё вокруг! Ничего не было нового, но всё казалось новым, прекрасным. «Хорошо ты здесь устроил всё, – проговорил он вполголоса, – а теперь хочешь уйти? Очень любопытно, какую причину ты найдёшь, чтобы оправдать своё глупое намерение?»

Проходя мимо комнаты провизора, он открыл дверь. И снова его гордое лицо помрачнело. В комнате царил полный порядок, но всё в ней казалось чужим и нереальным. На столе не было больше книг, и на стене не висело больше изречение: «Прощайте, и прощены будете!». Недалеко от дверей стоял уже старый упакованный чемодан, на нём лежал такой же старый сложенный плед, зонт, перчатки и шляпа. Всё это, казалось, говорило надменному человеку: «Я ухожу, да, да, я ухожу!». Коримский отвернулся и ушёл в свою комнату. Там он обеспокоенно зашагал из угла в угол.

Наконец в коридоре послышались знакомые лёгкие шаги, дверь отворилась, и перед ним появился его провизор.

– Я хочу вас спросить, – сказал Коримский после короткого иветствия, – по какой причине вы хотите оставить мой дом?

Коримский говорил холодным тоном. Перед своим провизором он не хотел унижаться.

~ С вами кто-нибудь поступил несправедливо в моём доме?

– Нет, но поверьте мне, пан Коримский, я вынужден уйти, – озразил юноша спокойно.

– Может быть, у вас и есть причины настаивать на своём, – начал тот снова со снисходительной приветливостью, – однако и у меня есть причины, чтобы вас не отпустить.

Урзин поднял глаза на него. В них было что-то очень странное.

– Вы едете куда-то к своим родным?

– У меня нет никого, пан Коримский.

– Или вы нашли более доходное место в другой аптеке?

Урзин отрицательно покачал головой.

– Ну, тогда вы никуда не уйдёте от нас, уже по той только причине, что мы, Коримские, не хотим оставаться у вас в долгу… Николай вас любит. – Он не может так просто расстаться с вами, как и вы с ним. С согласия моего сына и дочери я отдаю вам аптеку. Не отступайте, не бледнейте! Это не милостыня и не подарок, которые вы в своей гордости не приняли бы, нет. Вы выплатите мне за неё частями, потому что мы желаем, чтобы вы оставались у нас и стали членом нашей семьи. Так что всё остаётся по-старому с той лишь разницей, что пан аптекарь Урзин займёт комнаты около зала. Ну, ну, Урзин, не окаменейте только, – добавил он в своей добродушно-надменной манере.

На дворе наступила ночь. Коримский не мог видеть лица неподвижно стоявшего провизора. Он только заметил, что тот сильно побледнел. Коримский положил ему руку на плечо.

– Мирослав!

Он вздрогнул. Выражение бесконечной благодарности легло на его лицо. Он схватил руку Коримского и прижал её к своим губам.

– О, я благодарю вас за милость, которую вы мне хотите оказать! – произнёс он дрожащим от волнения голосом. – Да вознаградит вас Христос во веки вечные за то, что вы обо мне заботитесь, что вы даже готовы принять меня! Да воздаст вам Господь за это, но принять этого я не могу – поздно!

– Что вы сказали? – Коримский превозмог сильное желание обнять юношу. – Вы не принимаете нашего предложения?

– Я его не презираю, поверьте мне, но теперь поздно.

– Вынуждают ли вас обязательства перейти на другое место? – спросил оскорблённый в своей гордости Коримский.

– Да, господин мой, я должен поступить на другое место.

Позвольте мне объяснить вам, только не сердитесь, пожалуйста! – вопросил его Мирослав.

– И этот договор вы заключили за нашей спиной без нашего ведома? О, как позорно вы нас обманули своим лицемерием! Мы доверили в любовь, которой в вашем сердце не было!

– Позвольте, пан…

– Мне извинения не нужны. Я не намерен выслушивать ваши лживые доводы! Зачем все эти слова? Пошлите мне со своего нового места ваш адрес, чтобы я знал, куда послать вам долг. А теперь идите, но сейчас же, ибо я не желаю, чтобы мой сын встретился с вами и стал бы вас упрашивать остаться.

Повелительное движение рукой – и Урзин вышел, но не доходя до дверей, он обернулся.

– Пан Коримский, – сказал он голосом, каким, наверное, люди будут говорить друг с другом там, в непосредственной близости от Бога. – Если вы когда-нибудь пожалеете о своих словах и о том, что вы сейчас сделали, тогда вспомните, пожалуйста, что я вас простил и ушёл от вас с молитвой и благими пожеланиями.

После того, как дверь закрылась, Коримский постоял ещё некоторое время, борясь со своими чувствами. Потом он вдруг услышал взволнованные, обличающие слова: