Текст книги "Дорогой ценой"

Автор книги: Кристина Рой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

– Какая мысль!

Лермонтов вскочил и стал смотреть на звёздное небо.

– Ты не веришь?

– О, я хотел бы верить, что они там соединены и счастливы.

Если бы я в это мог поверить, я бы мог его и простить.

– А почему ты этому не можешь поверить? Разве Бог – не любовь? Разве Он не чуден и всемогущ?

– Это, конечно, так… но всё же… А впрочем, почему бы мне не радоваться этой мысли? Кто меня сможет убедить когда-нибудь в обратном? Я благодарю тебя, Мирослав, за этот совет. Но я должен сказать тебе и другое. Душа моя заблудилась и далеко ушла от Иисуса Христа – до самых ворот полного неверия. Я обвинял Христа, что из-за Него родители мои стали такими несчастными. Среди других бумаг мне достался и Новый Завет моей матери. Я прочитал все подчёркнутые ею места и замечания на полях. И, должен сознаться, я познал Христа. Я просил прощение за мои грехи. Я просил Его не допустить, чтобы я уподобился моему отцу. Однако вполне отдаться Ему я не смог, потому что прежде я сам должен простить. Это была трудная борьба, и она сделала меня очень несчастным, тем более, что я выносил её один. Теперь я должен простить Орловского и надеюсь, что Господь Иисус Христос примет меня и даст мне мир.

– Конечно, Аурелий, сделай это сейчас! Зачем откладывать, зачем лишать себя внутреннего мира? Помолимся вместе!

– Сейчас? – Лермонтов отступил. – Но я не чувствую, что я уже простил. Я ещё не смогу…

– Собственными силами ты этого никогда не сможешь. Скажем сейчас Господу, что ты хотел бы, но не можешь простить, попросим, чтобы Он тебе помог в этом, и ты увидишь, что так и будет. Идём!

Урзин опустился на колени. После короткой внутренней борьбы Лермонтов последовал его примеру, и к небу вознеслись две из глубины сердец идущие молитвы, на которые мог быть только один ответ: «Да будет тебе по вере твоей».

От развалин отошли два молодых человека. Вдруг один из них остановился,

– Мирослав, я благодарю тебя от всего сердца. Если бы ты знал, что я сейчас чувствую, когда после ужасной бури в моей душе царит благословенный мир!

– Ну, а как теперь, помочь тебе уйти отсюда?

– Уйти? Нет. Ты сказал, что победителем становятся только на поле боя. Я хочу стать победителем. Твой и мой Господь, Которому я отдался, поможет мне.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Та же ночь, подслушавшая разговор двоих молодых людей о печальной судьбе одного из них, не дала уснуть и другому человеку, который сидел в рабочем кабинете и занимался разбором бумаг. Когда не спится, человек ищет занятия. Пан Коримский

– а это был он – тоже не мог спать, и поэтому искал средство прогнать прочь тревожные мысли. В руках Коримского оказалась вдруг связка старых пожелтевших писем, которую он достал из нижнего ящика. Ленточка, связывавшая пачку, распустилась, и на его коленях рассыпались письма. Одно из них он поймал рукой и смотрел на него, как смотрят на вещь, давно потерянную, забытую и вдруг найденную.

Известно, что чем неприятнее письмо, тем большее любопытство оно пробуждает в нас. Так было и с паном Коримским. С явным выражением нежелания он начал читать письмо:

«Пан Коримский!

«Уважаемый» сказать не могу, ибо нет у меня уважения к Вам, которое было у меня до того часа, когда Вы мне доказали, как я в Вас ошибся, как Вы злоупотребили моим доверием. Не думайте, что я упрекаю Вас. Я знаю, что Вы в своём счастье на упрёки отца, дитя которого Вы погубили, мало обратите внимания. Виноваты не только Вы. Я, как отец, тоже лучше должен был охранять своё сокровище и не быть таким доверчивым. Такого греха я, конечно, от Вас не ожидал..

Я Вас не упрекаю в том, что Вы надломили сердце моей дочери тем, что дали разлучить себя с ней. Этого и следовало ожидать.

Бедная Людмила Боринская, дочь бедного деревенского учителя, конечно, не была подходящей парой для богатого дворянина Коримского. В мире так принято. Но зачем Вы лишили её чести и невинности единственных драгоценностей, которые и бедную девушку делают богатой? Зачем Вы побудили мою дочь к такому позорному греху?

В то время, как я пишу эти строки, моя Людмила находится между жизнью и смертью. У меня только одно дитя, и всё же я вынужден просить Господа, чтобы Он навеки закрыл её глаза, которые по Вашей вине от стыда: всегда должны смотреть вниз. Передо мной же в колыбели лежит маленькое невинное существо, которому она дала жизнь, и смотрит на меня, словно хочет спросить: «Зачем мне уже заранее предопределён позор и страдание? В чём я виноват, что мне суждено лишиться отцовской любви и заботы?».

Не думайте, что я Вам пишу для того, чтобы напомнить Вам о Вашем ребёнке.

О нет!

Я никогда не позволю, чтобы Ваш сын принял от Вас милостыню, если он останется жив, в чём я сомневаюсь. Он слишком рано появился на свет и очень слаб. Но если он останется в живых, я бы скорее до локтей стёр себе руки в работе, чем позволил бы ему принять от Вас кусок хлеба.

Пишу я Вам лишь потому, что Вы в Вашем новом счастье с Вашей красивой, невинной и доброй женой, которая не знает, что Вы падший человек, поправший великую заповедь, – легко можете забыть о своём грехе и никогда не покаяться перед Богом. Поэтому я пишу Вам и советую сделать это. Иначе последуют наказания, и счастье Ваше кончится.

Я был бы вправе проклинать Вас, однако я этого не делаю. Но я знаю, что Вы не будете счастливы ни в браке, ни с детьми, если Бог Вам их даст. Радости у Вас с ними не будет. Либо, если у Вас и будет радость, Бог лишит Вас её именно тогда, когда Вам будет больнее всего, и таким образом Он отомстит за Вашего первородного отвергнутого сына!»

Письмо с почти неразборчивой подписью было написано более двадцати лет назад. Рука, писавшая его, давно уже тлела в земле. А что же стало с той несчастной жертвой, о которой в нём говорилось?

Когда это письмо в то давнее время дошло до адресата, молодой человек, ослеплённый страстной любовью к красивой женщине, прочитал его. Конечно, оно оказало определённое действие.

Коримский старался найти обманутую невесту. Но он искал напрасно и пришёл к убеждению, что она, наверное, действительно умерла и слабый младенец тоже, и перестал их искать. В собственном счастье мы быстро забываем горе других, и он его тоже забыл.

Но потом начались ссоры между супругами. Молодая жена узнала, что у её мужа до свадьбы была невеста, а люди сплетничали, что он и сейчас якобы поддерживает греховные отношения с ней. Она поверила слухам, оставила его и больше к нему не возвращалась.

С тех пор много лет прошло, и человек, читавший сегодня это письмо, уже не был ослеплён страстью. Теперь он увидел в письме то, на что не обращал внимания раньше, – на пророческие слова:

«В браке у Вас счастья не будет и с детьми также, и если будет, то Бог лишит Вас его именно тогда, когда Вам будет больнее всего»

Разве не так всё и вышло? Исполнилось ужасное пророчество.

Брачное счастье исчезло, как сон. Любимая дочь долгие годы вынуждена была жить вдали от отца и теперь, выйдя замуж за Орловского, не могла часто с ним встречаться. А сын?..

Коримский подпёр тяжёлую голову руками. «Никуша, мой Никуша!» – стонал он Оголившаяся правда пронзила его, как остриё стали. Глаза его прозрели. Больше двадцати лет Коримский был падшим человеком, но он не верил в это и не чувствовал себя виноватым. Больше шестнадцати лет он считал себя страдальцем, с которым поступили несправедливо и который вправе с холодной гордостью отвернуться от людей, осмелившихся прикоснуться к его чести. В мире он вёл примерную жизнь и тем доказал, что он безупречен. Да он сам в это поверил, а теперь старое пожелтевшее письмо, о котором он даже не знал, существует оно ещё или нет, показало ему, что он действительно был падшим человеком, погубившим невинную девушку Он опозорил на всю жизнь своего первенца, если он жив, и что этот его сын никогда не узнает отцовской любви и заботы.

Верно, что человек, согрешивший против шестой заповеди, никогда не чувствует любви к несчастному доказательству своего падения. Но кровь родная – не водица, и иногда заявляет о себе там, где мы меньше всего об этом думаем.

Молодой Манфред Коримский знал, что сына Людмилы он никогда не мог привести к Наталии Орловской, даже если Людмила мертва. А ведь это было его дитя! Но и перед миром он этого не смог бы сделать, потому что пострадала бы его честь. Свет не карает заблуждений, он требует их тайны. Лишь бы всё было скрыто, тогда всё хорошо!

Коримский, поседев преждевременно от забот о единственном сыне Наталии, вдруг почувствовал горячее желание узнать о судьбе отвергнутого и забытого ребёнка. О, если бы он был жив! Ведь если сын Людмилы мёртв, то исполнится также угроза отца Людмилы, и сын Наталии умрёт!..

Коримский вскочил. «Надо ещё раз приняться за поиски! Я должен убедиться, что он жив, и тогда…»

Он сложил письмо, сунул его в карман и собрал рассыпанные вокруг бумаги. Среди них он нашёл ещё корешок от денежного перевода, на обратной стороне которого отправитель благодарил за то, что господин аптекарь так долго ждал и что он рад наконец рассчитаться с ним.

Бедный человек! Он честно вернул деньги, которые когда-то взял у него взаймы и благодаря которым он смог приобрести собственный дом. Но когда Коримский сможет вернуть ему то, чего он его лишил? Никогда! Если ты у ближнего своего похитишь пшеницу с поля, то может вырасти другая; если сожжёшь его дом, он выстроит другой. Но если лишить человека чести, доброго имени, стереть улыбку с его уст – то это исправить трудно.

Коримский запер письменный стол, лёг на диван и зарылся лицом в подушки. Он спрятал своё лицо от самого себя, чтобы даже ночь не увидела, как оно покраснело. Ибо, когда он сказал себе, что хочет найти отвергнутого сына, если тот ещё жив, и перебрал в уме, что ещё хотел бы исправить, он вдруг представил себе, как его сын стоит лицом к лицу перед ним. Его сын носил перед миром печать позора на своём челе. Но чьего позора? О, что сын может сделать против греха отца, который так легкомысленно обрёк его на отверженность и презрение?

В этом мире справедливость проявляется иногда очень странно. Перед грешным отцом люди снимают шапки; в невинного же сына они бросают камни. А Бог – Отец сирот и покинутых – видит и слышит всё и воздаёт. Он воздал и этому человеку, заронив в его душу червя неумирающего. Кто, кроме Него, мог бы его умертвить?

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Едва рассвело, когда Николай Коримский проснулся, подкреплённый целебным сном. И так как не было никого, кто бы ему в этом помешал, он уже через четверть часа стоял полностью одетый в коридоре. Кругом ещё было тихо. Лишь когда он спешил через двор к большому саду, услышал, что работники кормили коров и лошадей.

Тишина и одиночество благотворно действовали на юношу. Умиротворённый, он гулял по саду, вдыхая аромат испанской сирени, жасмина, роз и других весенних цветов, которые умелой рукой были посажены вдоль стены крепости. Над искусно посаженными кустарниками Бог Сам насадил боярышник, белым цветом которого утренний ветер засыпал сад. Как здесь было хорошо! Николай всегда любил этот сад, который изза своего сказочного расположения был лучше всякого искусственно заложенного парка. Но такой красоты, как сегодня, молодой Коримский в нём ещё не замечал. Когда он был здесь в последний раз, его окутывали осенние туманы, а потом была эта ужасная для него зима. Теперь природа пробуждалась к новой жизни! Но только ли природа? Разве в нём самом не было много нового? Разве он за эту зиму не научился безропотно страдать?

Разве не за эту зиму все его золотые надежды и планы на будущее рухнули? Разве перед ним не стояла ещё одна трудная задача: без страха смотреть в собственную могилу? Да, много нового было в нём, а самым новым была мысль о потусторонней жизни.

«Когда Вы увидите природу во всей своей красе, – писал Урзин,

– тогда представьте себе, что и наша жизнь за воротами смерти будет такой же свежей, прекрасной, без слёз и болезней, полная блаженства, света и красок. И самым чудным в ней будет то, что никакие грозы не нарушат тишину, никакие бури не пронесутся, никакие туманы не омрачат небеса, никакой иней не убьёт цветы

– ибо весна вечная неизменна»,

О, эти золотые слова, как целебно они действовали на больное сердце! Ещё раз жить, жить вечно, не истлевать, не распадаться в прах! «Ибо Я живу, и вы тоже должны жить», – повторил юноша вполголоса про себя.

Он прислонился к дереву, мечтательно глядя на горные вершины и на заалевшее над ними небо. «Христос умер, – думал он дальше, а теперь Он опять жив и больше никогда не умрёт. Но как сказал вчера Мирослав? «Он умер за тебя и за меня, поэтому Он имеет право даровать мне и тебе жизнь вечную. Проси Его, и Он тебе её даст. Вечная жизнь начинается уже здесь, на земле, точно так, как в зимней природе, кажущейся мёртвой, скрыта невидимая сила для пробуждения к новой жизни, которая проявляется весной».

Юноша склонил голову, и из глубины его сердца наконец, после недели борьбы тьмы со светом, вознеслась первая молитва:

«О, Иисус Христос! Помилуй меня и даруй мне новую, вечную жизнь! Аминь!», Ветерок зашумел в цветущей вишне, и одна из её ветвей наклонилась и коснулась бледного лба юноши. Он почувствовал это нежное прикосновение всем телом. Ему казалось, что невидимая рука навсегда освободила его от страха перед смертью. Он подбежал к ближайшей каменной скамье, сел на неё, не обращая внимания на росу, достал из нагрудного кармана Новый Завет и начал читать. Он открыл место, где Мария искала мёртвого Иисуса, плакала у гроба, а затем ликовала, когда увидела Его воскресшим. Юноша ощутил вдруг особую, сцятую радость, какую здоровый человек, далёкий от мыслей о смерти, никогда не почувствует.

Потом он полистал страницы и ещё раз прочёл уже не раз во время болезни прочитанную историю страданий Христа. И снова услышал слова: «Он умер за тебя и за меня!».

Заря поблёкла и взошло солнце, занимался чудный весенний день. Под ласковыми лучами солнца во славу Творца расцветут цветы, но ни один не будет прекраснее того, который сейчас, напоённый росой божественной благодати, нерешительно раскрывал свою чашечку. Это был цветок первой любви к доселе неизвестному, только теперь познанному Небесному Жениху.

Юноша вскочил, будто и не было в нём той телесной слабости, ощутив непосредственную близость Иисуса, Который Сам был жизнью. Николай стал подниматься вверх по скале, всё выше и выше. Раньше, ещё мальчиком, он без труда поднимался на эту отвесную скалу и не было у него большей радости, как забраться наверх под стены старого замка. Сейчас он обходил отвесные стены, выбирая более пологие места.

На первом выступе скалы он остановился. У его ног лежал город. И вдруг он подумал, что так, наверное, Иерусалим лежит у подножия Голгофы. Как это раньше не приходило ему в голову!

Каким же трудным был крестный путь за чужие грехи!

«Что со мной случилось? Как легко я об этом думаю, а раньше не хотел и не мог, – размышлял он про себя. – Может быть оттого, что для меня всё это было чужим и непонятным? А теперь я в Него верю и мне кажется, будто всё это случилось только вчера.

Вчера – смерть Господа, а сегодня – Его воскресенье. Спасти род человеческий от погибели Бог, действительно, не мог иначе, как через смерть Своего Единородного Сына».

Под гнётом этих мыслей голова юноши склонялась всё ниже.

Он казался себе очень неблагодарным. Вся его прошлая весёлая мирская жизнь без Бога и без Христа тяжким грузом давила теперь его душу. Медленно он спускался со скалы. И вдруг он вспомнил слова: «А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими».

«Конечно, это так. Бог и для меня Сына Своего послал, а я Его не принял. Я мог бы быть чадом Божиим, как Мирослав, а теперь я – должник, который даже головы не смеет поднять».

«Бедная душа, если Иисус Христос пробудил тебя, наконец, к новой жизни, то не медли прийти к Нему и принять Его дар», – шептали ели над головой юноши.

Вдруг звук каких-то шагов отвлёк его от тяжёлых мыслей. Почти обрадовавшись, он поднял голову Он жаждал общения с человеком, ибо в ожидании доброго, но обиженного, как он считал, Иисуса ему было слишком одиноко. И вот между деревьями он увидел Урзина, освещённого восходящим солнцем. Какая неожиданная встреча для обоих!

– Откуда ты идёшь, Мирослав? – спросил Коримский после приветствия.

– Из города, Никуша.

– Но ты ведь идёшь с другой стороны.

– Да, я прогуливался. Но я никак не ожидал, что ты уже на ногах. Господь дал тебе хорошую ночь?

– О, очень хорошую. Впервые за всё время болезни я проснулся таким бодрым.

А здесь, среди весенней природы, мне особенно хорошо. Я поверил в загробную жизнь и молился. После этого я почувствовал такую радость, но теперь… – Николай махнул рукой, – теперь это прошло, и я ещё более несчастен, чем прежде.

– Это невозможно, Никуша!

– Но это правда.

– Расскажи мне всё подробно, пожалуйста!

Урзин взял своего друга за руку и повёл к садовой скамье. Они сели, и восходящее солнце осветило их своими золотыми лучами. В тишине благоухающего майского утра Николай рассказывал своему другу о жизни без Бога, о своих честолюбивых планах на будущее, а потом о сегодняшних мыслях там, наверху, на скале. Он говорил о любви Божией, о своей неблагодарности и закончил словами:

– Я чувствую себя несчастнее прежнего. Я познал Истину и осудил сам себя. Я погиб! Я вижу; что всё потеряно.

– Да всё, Никуша, кроме Иисуса Христа. Действительно, всё погибло, – продолжил Мирослав. – Твоя невинность, твоя справедливость, твой хороший характер, твои планы на будущее, твоё честолюбие, вся твоя без Бога прожитая жизнь – всё это погибло в тот момент, когда Господь тебя услышал и даровал тебе новую, вечную жизнь. Ты потерял всё, кроме Иисуса Христа, потому что у тебя Его ещё не было. Бог давал Его тебе, но ты Его не принимал. Чего у нас нет, то нам не принадлежит и того мы не можем потерять. Ты такой же неблагодарный, каким был я.

Но разве ты хочешь оставаться таким? До сего дня ты не принял Иисуса Христа, так прими Его сейчас и благодари нашего доброго Отца за Него. Никуша дорогой, сделай это сейчас!

Провизор встал и опустился около скамьи на колени и, не ожидая, когда друг последует его примеру, начал молиться. Когда он закончил молитву, раскрылись уста глубоко потрясённого юноши:

– Господь Иисус Христос, прости и прими меня. О, великий, святой добрый Бог! Из Твоей руки я принимаю этот драгоценный дар и благодарю Тебя за Него! Я верю, что Ты и меня, недостойного, любишь. О дай мне стать чадом Твоим! Аминь.

Ещё некоторое время они стояли на коленях, потом встали и бросились друг другу в объятия. Теперь плакал Урзин. Но недолго, и солнце могло вскоре видеть, как они, рука об руку, шли по саду.

Но их мысли уходили далеко в небеса, куда ушла воплотившаяся любовь Отца Небесного, оставив завет: «Любите друг друга, как Я возлюбил вас». В этот момент им было Совсем нетрудно исполнить эту заповедь.

Вдруг Николай остановился и посмотрел на городок у их ног.

Затем он быстро повернулся.

– Мирослав, где тот дом, где ты проводишь собрания?

– Ты знаешь о наших собраниях? – удивился Урзин.

– Маргита писала мне о них. Но не только о них. Она написала мне также, что она познала Истину и решила перейти в евангелическую церковь. Дорогая моя сестричка приняла Иисуса Христа раньше меня. Тогда я её ещё не понимал, а сейчас понимаю и так рад, что мы вместе пойдём одним путём. Но не думаешь ли ты, Мирослав, что моей Маргите предстоит трудная борьба? Ведь Орловские – строгие католики, что они скажут?

На светлое лицо юноши набежала тень.

– Каждого христианина ждёт борьба! – Но Бог нам всегда дарует победу через Иисуса Христа. Очищая золото, наш Господь никогда не даст сгореть ему в горячей печи.

– Я верю в Его любовь. И Маргита выстоит! Только она так молода, слаба и неопытна.

– Это верно, но у неё два брата.

– Два? Как это?

– Один на небе, другой – здесь. Небесный Брат вооружит её силой, земной брат ей поможет здесь, не так ли?

– О да, но прежде я хочу познакомиться с Адамом Орловским.

Однако мы отвлеклись… Где этот дом?

– Там напротив, видишь?

– Как хорошо, что много людей собирается слушать Слово Божие! Они все евангелической веры?

– В основном – да, но есть и католики.

– Как это чудно! Надо же было тебе приехать сюда, чтобы собрать нас, иначе мы все жили бы без Бога и без религии. Меня отец хоть на конфирмацию посылал, потому что у него были лошади, чтобы поехать туда. А другие дети ходили в католическую школу и занятий по религии у них не было. Кто в этом виноват,

Мирослав? Бедность евангелической церкви?

– Отчасти, да. Если бы евангелическая церковь не была такой бедной, она могла бы содержать евангелиста, как это делается в Германии. Этот евангелист заботился бы не только о разрозненных евангельских душах в Подграде, но и в округе. По воскресеньям он с детьми проводил бы воскресные занятия, собирал бы молодёжь вокруг себя, проповедовал бы в арендованном для этого доме.

– Конечно, так должно быть. Но одна ли бедность виновата?

– Не только. Здесь две причины – материальная и духовная; недостаёт любви к Иисусу Христу. Было бы больше любви, больше бы делалось для Него.

– Не суди нас, Мирослав. Мы виноваты, это верно; но как любить того, кого не знаешь?

– Ты прав, Никуша. Я не осуждаю ни тебя, ни других.

– Я думаю, ты слишком добр. Но я осуждаю сам себя. Когда я подумаю, сколько я тратил на одного себя в школе и потом на мои хобби… На эти деньги, если бы трое таких, как я сложились, мог бы жить евангелист.

Лицо провизора просветлело, но друг его это заметил.

– Да, если бы дать ему квартиру и частично питание. Ему так уж много надо, и они не были бы оставлены, – произнёс он вполголоса.

– Что ты сказал? Не были бы оставлены? – Николай пылко обнял своего друга.

– Не хочешь ли ты оставить нас теперь, когда так нужен нам, особенно мне и Маргите?

– О нет! Но позволь объяснить тебе. Настоящего евангелического викария католическая церковь в Подграде не трогала бы.

Он был бы под защитой закона. Мне же не сегодня-завтра невозможно будет проповедовать Христа распятого, так как я делаю это без призвания и разрешения. Я единственно опираюсь на Закон Божий, а для мира он ничего не значит. Если Господь и дальше так будет благословлять и умножать наше собрание и если живое, видимое христианство дальше распространится, нас обвинят в сектантстве и мракобесии, и не только со стороны католической церкви. А потом последует запрет, и я не смогу противостоять властям. Об этом я уже много думал. Я надеюсь, что Господь услышит меня и Сам продолжит начатое дело.

– Мирослав, а ты знаешь кого-либо, кто мог бы занять место евангелиста?

– Нет, Никуша. И вообще в Венгрии ещё не дошли до, того, чтобы осознать необходимость ставить и других людей, кроме пасторов, на внутреннюю миссию. Сюда можно бы послать так называемого левита, то есть проповедника и учителя в одном лице. Лишь бы в его сердце жил Иисус Христос, тогда бы всё было хорошо.

– О Мирослав, позаботься о таком левите, остальное предоставь мне с отцом.

– И мне!

– Аурелий!

Николай и Урзин поспешили навстречу Лермонтову, шедшему к ним с выражением счастья на лице.

– И меня примите в ваш союз, я тоже евангелический.

– Конечно, мы тебя принимаем. Ты слышал, что сказал Мирослав?

– Отчасти. Это легко можно осуществить. Я намеревался отправиться в путешествие и потратить, на него несколько сотен гульденов. Если же я останусь дома, деньги тоже останутся, а если мы сложимся, то обеспечим содержание левита года на два.

– Да, о нём мы позаботились бы, но где его взять?

– О, Мирослав, найди подходящего человека, – взмолился Николай.

– Что же ты молчишь, Мирослав?

– Я подумал о деле, о котором хотел бы вас попросить. Уверен, что вы это дело считаете серьёзным. Поэтому позвольте мне действовать немедля. Если я не найду человека, которому Христос открылся, то позвольте порекомендовать вам молодого человека, который любит Иисуса Христа. Дайте ему возможность провести четыре года в миссионерской школе, и он станет первым словацким евангелистом.

Можно мне на вас рассчитывать? Или я требую слишком многого? Если да, то простите, ведь я не знаю ваших обстоятельств!

– Мы всё тебе простим, если будет что прощать, за твоё доверие к нам, – сказал молодой россиянин.

Оживлённо беседуя, они вышли из сада. Недалеко от решётчатых ворот, ведущих в город, им навстречу с радостным возгласом:

«Вы здесь, пан Урзин!» – подбежал мальчик лет тринадцати и передал молодому провизору записку, приветствовав и остальных.

– Скажи, что я обязательно приду, – сказал Урзин, отправляя мальчика обратно. У выхода он ему ещё что-то сказал и закрыл за ним ворота.

– Кто тебя зовёт? – спросил Николай насторожённо.

– Моя сотрудница, Анечка X.

– В собрание? Так возьми и меня с собой!

– И я с тобой пойду.

Молча они вышли из сада и прошли добрую часть городка, покоившегося в утренней тишине.

Мирослав провёл своих друзей в помещение для собрания и оставил их одних.

Они стали рассматривать фисгармонию и лежащие на ней отпечатанные песни, а также красиво нарисованные изречения на стенах между окнами. При этом Николай думал, как это всё бедно выглядит, и насколько всё это было бы лучше, если бы Коримские взяли это дело на себя.

Аурелий же думал о том, что, наверное, именно так или ещё беднее, выглядела комнатка, в которой его мать познала Истину.

Вдруг их взгляды встретились, и, как это часто бывает, у них появилась одна и та же мысль.

– Аурелий, ты помнишь, – спросил Николай, протягивая руку к Другу, – что мы во время моей болезни обещали искать Свет?

– Помню, а дальше что? – молодой врач взял руку друга в свою.

– Я его теперь нашёл, Аурелий. Мои чаяния тогда были без незнания Истины, которую я теперь постиг. Вечность для меня в то время была бы ужасной. Я и сегодня ещё неблагодарный, незаслуживающий увидеть своего Отца Небесного. Я вынужден это тебе сказать, так как я хочу начать новую жизнь, и тебе это могло показаться странным.

– Ты прав, – ответил молодой россиянин, – мне это показалось бы странным, если бы я сам не решился начать новую жизнь.

– Аурелий, ты тоже? О, как чудесно! Значит, разногласий между нами не будет? Как мы прежде всё дальше и дальше уходили от Бога, так мы теперь приблизимся к Нему.

Как это хорошо, что нет разрыва, недоразумения между мной, тобой и Маргигой..

Это действительно прекрасно!

– И Маргита тоже?! Верно, Николай, это больше, чем хорошо!

Но почему ты меня ни о чём не спрашиваешь, не удивляешься?

– Не удивляюсь? Чему? Ведь ты верил в Бога и в вечность. Как легко было тебе познать всю Истину! А то, что душа твоя в последнее время боролась, я замечал. Только одно скажи мне: когда Иисус Христос даровал тебе вечную жизнь?

Как хорошо ты выразился! Вчера ночью. А тебе?

– Сегодня утром. Почти одновременно.

Разговорившиеся друзья не заметили, как дверь снова открылась и вошёл Урзин.

– Хорошо, что ты пришёл!.. – воскликнул Аурелий.

Он пошёл ему навстречу и хотел что-то добавить, но, взглянув в бледное лицо друга, остановился.

– Извините, что я вас оставил одних. У меня большая просьба к вам. Позволь мне,

Никуша, тебе что-то сказать.

– Конечно, говори, проси всё, что хочешь. Мы – твои должники и сделаем всё, что в наших силах.

– То, что я прошу, в твоих силах, Никуша. Вчера после вечернего собрания я на скамье около нашего домика увидел незнакомую даму, которая приехала издалека, чтобы узнать что-нибудь о своём больном сыне. Но родственников, к которым она ехала, не было дома. Поэтому ей пришлось заночевать в гостинице. Она была убита горем и к тому же недавно перенесла тяжёлую болезнь, у неё не было сил идти дальше. Так как у пани X. в этом доме имеется комнатка для приезжих, я привёл эту даму к ней.

Она была очень благодарна за предоставленный ночлег. Но душевное и физическое перенапряжение было выше её сил, и она снова заболела. Осталась только одна надежда: она должна увидеть своего сына. Это подкрепило бы её ровно настолько, чтобы пуститься в обратный путь.

Урзин замолчал. С удивлением смотревший на него Николай не заметил, как трудно давалось тому каждое произнесённое слово.

– Ты говоришь, Мирослав, чтобы я тебе помог в этом деле. Но как?

Может быть, этой даме нужны средства или лошади, чтобы уехать на вокзал? – спросил Лермонтов.

– Нет, Аурелий, ей нужно только увидеть своего сына и убедиться, что он жив и простил её.

Оба друга смотрели на Урзина большими глазами.

– Никуша, ты сегодня обрёл новую, вечную жизнь. Тебе оказана великая милость, не правда ли? Но в нескольких шагах от нас лежит твоя, хотя заблудшая, но любящая мать, истосковавшаяся и приехавшая сюда издалека, чтобы только что-нибудь узнать о тебе. Никуша, прошу тебя, пойди к ней хоть на одно мгновенье и докажи, что ты добр!

– Моя мать приехала ко мне? – Бледное лицо молодого человека дрогнуло от гордого сопротивления и неприязни. – После стольких лет она вспомнила о сыне! Зачем? У неё нет сына, точно так, как у сына давно уже нет матери… Нет, Николай Коримский никогда не пойдёт к баронессе Райнер!

Горечь обиженной души и раненого сердца звучала в голосе юноши.

– «Не судите, да не судимы будете; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете», – тихо произнёс молодой провизор, прислонившись к стене около двери.

– О, Мирослав, проси чего угодно, но не это! Если хочешь, я ей прощу и никогда не вспомню. Можешь даже пойти исказать ей об этом, но видеть я её не хочу! Нет, никогда!

Сильное возбуждение потрясло юношу.

– Мирослав, я не понимаю, как ты такое можешь требовать от него' – воскликнул молодой врач. – Ты разве не видишь, что свидание с ней убьёт его! Разве ты хочешь пожертвовать его жизнью ради прихоти этой женщины?

– Христос умер за грешников, – произнёс провизор тихо и печально.

После этого он вдруг склонил голову на грудь, повёл рукой по стене, как человек, которому вдруг стало не по себе, открыл дверь и вышел. Он дошёл только до первого стула в передней. Там он сел, опустив голову на руки.

Вдруг за ним открылась дверь.

– Мирослав, ты ещё здесь? Как хорошо, – прозвучал над ним радостный голос.

– Я огорчил тебя, но ты прости меня! Было ужасно, но, я победил. Идём, веди меня туда. Я хочу доказать, что я достоин новой жизни.

– Мирослав, ты сердишься на нас? Ты разочаровался в нас? – проговорил молодой врач, склонившись к сидящему.

Наконец Урзин убрал руки от лица, и друзья испугались, так оно было бледно и искажено внутренней болью.

– Как мы тебя огорчили! – обнял Николай своего друга.

– Не меня вы огорчили, – Урзин попробовал улыбнуться. – Я благодарю вас за любовь, которую вы проявляете ко мне сейчас, особенно ты, Никуша. О, ты никогда не пожалеешь о своей доброте к матери. Поверь мне, она не виновата! Больше вины у тех, которые воспитали её без Бога, без опоры. Когда пришло несчастье; она не знала, куда ей бежать, где искать опору, и она упала. Но кто из нас без грехов, тот пусть первый бросит камень в неё. Пойдёмте к ней!