Текст книги "Дорогой ценой"

Автор книги: Кристина Рой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

– Кто это придумал, Маргита? – ошеломлённо спросил пан Коримский, взяв руку дочери в свою.

– Я, отец.

– И Адам согласился?

– Разумеется! Не удивляйся, это совсем неплохо.

– Нет, это нехорошо, дитя моё! Ты меня не удивляешь, но он, в его возрасте!.. Ведь жизнь такая долгая, а вы оба так молоды… Потом сердце человеческое не может оставаться без любви.

– Я знаю, отец. Но моё сердце не останется без любви: у меня есть ты и дедушка, и Николай меня любит, а я – вас всех!

– Положим, что тебе этого достаточно, ну а Адаму?

– У Адама – наука.

– О, Маргита, такое горячее сердце, как у Адама, не может заполнить наука!

– Это меня не касается, отец. Когда он просил моей руки, он мне ясно дал понять, что не желает ничего другого, кроме верности, и я буду ему верна.

Лицо Коримского помрачнело. Он понял, какую дочери причинили обиду. Больше он не удивлялся и не говорил ничего в защиту зятя.

Маргита повернула разговор в другое русло, и он был рад этому. Она повела его обратно в салон и показала ему, насколько она уже овладела словацким языком.

Речь зашла о том, что она сможет сделать для местной школы.

Когда он заметил, что школа евангелическая, она с удивлением посмотрела на него:

– Но ведь я тоже евангелической веры…

– Ты, Маргита? – спросил он в недоумении.

– Ты удивляешься? У меня та же вера, что и у моих родителей!

– Мать твоя не всегда была евангелической веры, – произнёс пан Коримский мрачно. – А девочки из смешанных браков принимают вероисповедание матери. Поэтому ты крещена в католической церкви, и она считает тебя своей.

– Это невозможно! Ведь я даже не знаю католического учения! – воскликнула Маргита возбуждённо. – Мои воспитательницы были евангелической веры, в А. я числюсь лютеранкой. Там я обучалась религии. Только при конфирмации пастор мне сказал, что он не может конфирмировать меня из-за определённых помех, наверное, имея в виду именно это. Значит, католическая церковь имеет на меня права?

Девушка задумчиво опустила голову.

– В восемнадцать лет ты сама смогла бы вступить в нашу церковь, если бы не Орловские. Однако дедушку это, наверное, очень оскорбило бы.

– Извини, отец, мою личную свободу я пожертвовала дедушке, но свободой совести я не поступлюсь. В пансионе я однажды прочитала ужасную книгу «Испанские братья».

Никогда я не смогла бы принадлежать римской церкви, и мне очень жаль, что дедушка к ней относится.

– Маргита, того, что было в средневековье, сегодня уже нет. В настоящее время разница между религиями едва заметна, тем более в высших кругах.

– Может быть, отец. Но протестантов раньше притесняли, а меня всегда тянет занять сторону тех, кто терпит несправедливость. Кроме того, нас учат, что церковь – наша мать. Какая она мне мать – католическая церковь, если она до сих пор мне ничего не дала, кроме крещения, и не заботилась обо мне? Нет, не хочу! Пока что мне нужно достать книги, чтобы узнать разницу», потом, когда придёт время, я скажу дедушке о моём решении. Он меня не станет удерживать, вот посмотришь. А теперь поговорим о другом, потому что всё это тебя, кажется, опечалило, отец!

До глубокой ночи они беседовали. Когда Коримский на другой день оставил Горку, он стал богаче несколькими часами неожиданного счастья, однако унёс с собой две удручающие мысли: о вынужденном браке его дочери и её решении никогда не принадлежать католической церкви.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В имении инженера Райнера был устроен блестящий торжественный вечер. Изысканное общество праздновало день рождения хозяйки дома – пани Райнер. Второй причиной торжества явилось получение паном Райнером титула барона и причисление его к дворянству. Нельзя не понять счастья человека, имеющего заслуги перед обществом в деле развития путей сообщения, который после четырнадцати лет примерного брака наконец может показаться в свете наравне с женой в звании дворянина.

Залы светились множеством огней. Воздух был наполнен тонким ароматом духов и живых цветов. Здесь было немало молодых красавиц и по моде одетых прекрасных дам, однако хозяйку дома ни одна из них не превзошла. Она и здесь считалась

«польской розой», как её когда-то называли дома.

Бледносиреневый шёлк богатыми складками ниспадал по её стройному стану; золотистые волосы были сколоты шпильками с жемчужинами. Её чёрные глаза завораживали. Ни одного из гостей она не обошла своим вниманием. Когда же взгляд её падал на мужа, она вся словно вспыхивала. Ни один из гостей – потомственных дворян – внешне не соответствовал этому званию так, как он.

Общество развлекалось. Среди веселья, незадолго до ужина, пани Райнер, или как слуги её теперь называли – пани баронесса, – была отозвана, чтобы сделать ещё какое-то распоряжение относительно сервировки стола для закуски в полночь. Затем баронесса отправилась в свой будуар, чтобы омыть свои нежные пальцы розовой водой, поправить причёску и кружева вокруг шеи.

Заглянув в зеркало, она испугалась своего вида – слишком явно была выражена усталость на её лице.

«Отдохну только одну минуту», – сказала Наталия про себя и села в кресло. Она взяла флакон духов, надушила платочек. И вдруг заметила на столике нераспечатанное письмо, которое в спешке сама бросила сюда, когда стали собираться гости.

«Наверное, ещё одно скучное поздравление», – подумала она Давнодушно, раскрыла конверт и начала читать. Лицо её побледнело ещё больше.

Выражение скуки и недовольства на нём вменилось отчаянием и болью. Она читала:

«Дорогая Наталия! Зная, что никто не сообщит Вам о том, что случилось у нас, я, Ваша старая подруга, считаю своим долгом, написать Вам. Мать всегда остаётся матерью, как бы не складывались обстоятельства жизни. Когда я неделю назад приехала к своей дочери в Подград, то от доктора Раушера я услышала печальное известие о том, что около четырёх недель тому назад Ваш сын Николай Коримский отравился. Какой ужас! Он, конечно, не преднамеренно отравился. Это был несчастный случай в лаборатории.

Благодаря скорой врачебной помощи, он был спасён от смерти, но он много страдал и сейчас ещё болен. Говорят, одна лишь тень осталась от прежнего Николая. На днях его увезут на юг, может быть, с тем, чтобы он там умер. Бедный Никуша! Я помню, как Вы однажды были с ним у нас, какой это был милый златокудрый мальчик. Раушер говорит, что и до несчастья он был похож на цветок.

Каримскому это поделом, он другого и не заслуживает, но этот бедный молодой человек!

И надо же было такому случиться именно теперь, когда он сдал уже все экзамены и готовился стать профессором химии! Он домой-то приехал только в гости со своим другом, неким доктором Лермонтовым, а потом они должны были отправиться в путешествие. Ну вот, он и отправится…

Я долго думала, написать Вам или нет, так как Вы посетить его всё равно не можете. Но у меня не было покоя. Каждый жалеет его, только одна мать родная не знает, что случилось с её любимцем. Если Вы ничего не можете делать для него, то хотя бы молигесь за него Матери Божией.

Простите, что я Вас опечалила этим известием. Преданная Вам Клара Хорст».

Прочитав это ужасное письмо, Наталия Райнер долго ещё сидела окаменев, словно статуя. «Он отравился! Он уже несколько недель страдает и болен до сих пор! Они повезут его на юг, чтобы он там умер?! А я до сегодняшнего дня ничего об этом не знала и не узнала бы, если бы эта женщина, которую я когда-то презирала, не написала мне. Она, конечно, писала с намерением ранить меня… Мой мальчик, мой дорогой сын умирает!»

Дама взглянула в зеркало и сделала такое движение, будто хотела сорвать с себя украшения и платье. Тут же вскочила и, ломая руки, стала ходить по комнате. Слёз на глазах не было, нет!

Ей нельзя было плакать! Как она потом с заплаканными глазами предстанет перед гостями? А выйти к ним необходимо – она хозяйка дома, это её праздник. А в это время её сын, может быть, умирает в мучениях!

Она не может к нему пойти, и узнать она ничего о нём больше не может, но как ей жить дальше в такой неопределённости?! Это ужасно!

Она снова упала в кресло, положив сложенные руки на стол исклонив на них голову. Она не услышала шагов, стука в дверь и не заметила вошедшего к ней мужа.

* * *

Барон Райнер от удивления застыл на месте. С того дня, когда Наталия Орловская стала его женой, он пожертвовал всем и, приложил все свои способности и усилия, чтобы получить дворянский титул. А теперь, после стольких лет самоотверженного труда, найти её в таком состоянии!

В следующий момент он уже склонился над женой, которая была для него всем на этой земле.

– Наталия, родная, что случилось? Что с тобой?

Он увидел её искажённое горем лицо, но и она увидела его, и этого было достаточно, чтобы собрать все свои силы и улыбнуться.

– Извини, Роберт, мне было нехорошо; но теперь мне уже лучше. Будь добр, извинись за меня перед гостями. Через некоторое время я оправлюсь и смогу выйти к ним.

– А что случилось? – спросил он снова и, привлекши её к себе, почувствовал, как она дрожит. – Ведь ты была здорова? Что с тобой?

– Я не знаю, – солгала Наталия, – Я только хотела помыть руки и поправить платье, и вдруг мне стало плохо…

– Может быть, от этих духов, что ты разлила на столике?

– Может быть, я не знаю. Пожалуйста, уйдём отсюда, – попросила она, ломая руки.

Он вынес её в спальню и уложил на диване.

– Я пойду, извинюсь перед гостями, и если ты не сможешь Выйти, приведу доктора Г., – сказал он, поцеловал её холодный влажный лоб и вышел.

Она хватала воздух ртом, как умирающий от удушья.

Сколько лет она старалась убедить мужа в том, что прошлого для неё больше не существует. Она знала, кем была для этого человека, и не хотела давать ему повода для недоверия. Если бы он знал, какое известие так на неё подействовало!

Когда четырнадцать лет назад пред алтарём она отдала ему свою руку, то сделала это потому, что хотела быть любимой. Без любви она не могла жить. Она хотела, чтобы в объятиях любви её несли по жизни. Райнера она не любила, но уважала за его честный, безупречный характер. Своим вступлением в брак с ним она раз и навсегда хотела прекратить сплетни и показать миру, что её просто так нельзя бросить. Она преданно и добросовестно старалась любить мужа, который вырвал её из того незавидного положения, в котором она как разведённая женщина находилась. Но все её старания оставались бесплодными. Бедное её сердце никогда не могло согреться у сердца Райнера, потому что образ недостойного оставленного мужа, первой её любви, не исчезал из памяти.

Есть сердца, которые любят только раз. Таким было и сердце баронессы. Как часто бессонными ночами она укоряла себя за то, что тогда не простила ему всё и ушла из дома под старой крепостью. И уйдя от него, ничего нельзя было поделать с чувством..

Он до сего дня жил один, а она уж никогда не сможет вернуться к нему. Ослеплённая гневом и страстной болью, она во время судебного процесса не думала о том, что ей придётся расстаться и с сыном. С разводом она потеряла его навсегда, как и любимого мужа.

Дочь – живую память о потерянном счастье, она не могла любить так искренне, как бы ей хотелось, чтобы меньше напоминать Райнеру о своём прошлом и о том, что у него самого нет детей.

Как они оба обрадовались, когда поступило неожиданное предложение из Орлова! Маргита не будет больше изо дня в день напоминать ей о невозвратном. Пусть она там будет счастлива пусть она заменит дедушке её – потерянную дочь. Ибо для Наталии Райнер не было пути в Подградскую долину…

Четырнадцать долгих лет жила Наталия, обманывая себя и любящего, но нелюбимого мужа, и тоска от разлуки со всем дорогим её сердцу не убывала. Удивительно ли, что силы её сегодня оставили. Она почувствовала почти непреодолимое желание умереть. О, если бы этим она могла спасти своего сына!

Вскоре пришёл барон Райнер вместе с врачом. Осмотрев её и назначив баронессе полный покой, он за дверью объяснил:

«Нервное перенапряжение…».

Хозяйку в тот вечер никто из гостей больше не видел. Хорошо ещё, что недомогание её наступило после ужина. Давая множество добрых советов и выражая сочувствие, гости оставили дом Райнера.

Стало пусто и тихо.

«Не может быть, чтобы это случилось без особой причины, – подумал барон, склонившись над беспокойно спящей женой, – что-то её сильно взволновало; но что?»

Позже он нашёл в платяном шкафу измятое письмо и, прочтя его, всё понял.

«Бедная Наталия, – думал Райнер, – она не смогла вынести этот удар. Кровь – не водица. Он – её первенец; она его любила и любит. И вот, после стольких лет, первое известие, и такое ужасное! Теперь, когда ушла Маргита, я думал, что она будет принадлежать только мне, а получается иначе».

Барон, с огорчением порвав письмо, бросил его в огонь и оставил комнату в твёрдом намерении поскорее добыть для жены более подробные сведения о состоянии её сына.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Под раскрытым окном в шикарной каюте корабля на мягких коврах лежала девушка, положив белые руки под голову. Белое платье с дорогими кружевами облегало стройную фигуру. Иссиня-чёрные косы обрамляли её белый лоб. Белизну лица подчёркивали и длинные густые ресницы, и изогнутые брови. Всё в этой девушке было прекрасно, и в то же время в её лице было что-то странное.

Через открытое окно доносились звуки песни о погибшем в бурном море юноше. Она слушала пение, и лицо её словно вуалью покрывалось. Она не услышала, ни как отворилась дверь, ни быстрых приближающихся к ней шагов и очнулась только тогда, когда рядом с собой услышала голос:

– Тамара, цветок мой, что с тобой?

Длинные её ресницы поднялись, и пара голубых печальных глаз посмотрели в лицо склонившегося над ней человека.

– Что с тобой? – заботливо спросил он ещё раз.

Горькие складки легли у маленького рта.

– Это ты, отец? Ничего, у меня всё в порядке.

– Дитя моё, ты знаешь, что я сделаю всё, чего бы ты ни пожелала. Может быть, у тебя есть неисполненное желание? Ты мне только скажи!

Она покачала головой.

– Ты печальна? Почему нет Орфы и Аси? Почему они не развлекают тебя чтением или музыкой? – спросил он насупившись.

– Я их сама отослала, я не хотела слушать их.

– Может быть, ты хочешь, чтобы я тебе почитал?

– Нет, зачем? – произнесла она тоскливо. – Я слушаю пение.

Там кто-то пел о погибшем корабле и о несчастном матросе. Я бы тоже хотела вместе с ним покоиться там, в мире кораллов и жемчуга, где я, хотя и ничего не видела бы, но и ни о чём не жалела бы.

– Тамара! – раздался крик измученной души. – Тамара, цветок мой, о чём ты думаешь? Ты же знаешь, что всё будет хорошо. Как только мы приедем домой и я приведу свои дела в порядок, мы немедленно переселимся в западную Европу: там мягкий климат, и ты сразу и навсегда поправишься.

Она энергично покачала головой.

– Я Египет никогда не покину.

– Дорогая моя, ведь это только на короткое время, не навсегда.

– Даже на короткое время я не поеду в Европу. Я к ней никогда не привыкну, и я не хотела бы там умереть. Оставь меня дома, я дома хочу умереть.

Растерявшись, мужчина обеими руками закрыл лицо. Грудь его взволнованно дышала. Видно было, чего стоило ему сохранить самообладание.

– Я пришёл за тобой, Тамара, – сказал он немного погодя. – Может быть, мы пойдём ненадолго на палубу? Я хотел бы представить тебя одному археологу, который совершает путешествие в Египет. Он большой почитатель нашей родины.

Лицо молодой дамы выразило мгновенный интерес.

– Ты можешь мне его представить, отец, но приведи его сюда, я сейчас не хочу выходить, – сказала она.

– Хорошо, милая. Но прежде я пошлю к тебе Орфу, ты, наверное, захочешь переодеться. Через полчаса мы придём.

– Хорошо, папа, – девушка обвила его шею руками.

Отец нежно прижал её к себе:

– Ну, что, сокровище моё?

– Не сердись, мне было так грустно, поверь мне.

– Когда я сердился, родная?

– Никогда, потому что ты такой добрый, а я такая скверная.

– О, ты моё чудное золотое дитятко, любимица моя, ты всегда добра.

Вскоре после этого в каюту Адама Орловского постучали, и нельзя было сказать, что молодому учёному это вторжение было приятно. Но когда постучавший вошёл, Адам был изумлён, ибо маркиза Орано он никак не ожидал увидеть.

– Извините, если я вам помешал, – сказал гость вежливо, когда хозяин усадил его в кресло.

– Ничего! Я всё равно отвлёкся от работы, слушая пение с палубы.

– Это пение, собственно, и является причиной моего прихода к вам.

– Вот как? Каким образом?

– Оно донеслось в нашу каюту и привело мою дочь в очень печальное настроение.

Адам удивлённо взглянул на своего гостя. Он уже несколько раз встречался с маркизом, но никогда ничего не слышал о его дочери – и вдруг такие слова.

– Может быть, маркиза не любит пение? – заметил Адам в некотором замешательстве.

– О нет, но песня была слишком грустной. И так как я не знал, чем развлечь мою дочь, я схитрил и пообещал представить ей вас, пан Орловский.

Адам невольно бросил на маркиза короткий, но выразительный взгляд и хотел было возразить, что не привык развлекать дам и что вообще он не для того здесь, чтобы разгонять у женщин скуку.

Но маркиз, словно предугадав такое возражение, грустным голосом продолжил:

– У меня лишь одно дитя, пан Орловский, и оно несчастно. Со всем моим богатством, которым меня судьба одарила, и всей порученной мне властью я не в состоянии заставить мой цветок улыбнуться в часы грусти, особенно здесь, на корабле.

– И чего недостаёт маркизе? – непроизвольно сорвалось у Адама с языка.

– Несколько лет назад у неё ослабло зрение. Врачи говорят, что это от перенапряжения нервов, от длительной учёбы. Бывают дни, когда она и далеко довольно хорошо видит; потом зрение постепенно слабеет, и иногда любимицу мою окутывает полный мрак. Мы едем из Парижа. Врачи меня не окончательно лишили надежды, однако велели ещё до наступления лета оставить Египет и переселиться в Западную Европу года на два-три. Они надеются, что за это время нервы дочери укрепятся и зрение её поправится. Поэтому я вас прошу, посвятите сегодня немного своего времени моей дочери. Может быть, я слишком навязчив?

– О нет!

Адам взял руку несчастного маркиза в свои руки. Он больше не удивлялся, что тот так озабочен своей дочерью.

– Но о чём мне с маркизой говорить?

– Может быть, о ваших исследованиях в области археологии? Она очень любит Египет. Ваш интерес к её родине обрадует мою дочь. И потом, я хотел бы вас попросить в беседе рассказать о красоте вашей родины – Венгрии, если вам угодно. Я очень боюсь, что она не согласится оставить Египет. А увезти её насильно я не смог бы. Если же вам удастся заинтересовать её, всё пойдёт легче. Помогите мне, пожалуйста!

– С удовольствием. Я сделаю всё, на что только способен учёный сухарь.

Про себя же он подумал: «Какую миссию я взял на себя? Развлекать несчастную женщину!».

Когда через четверть часа Адам с маркизом сидели в богато обставленной женской каюте, к ним вышла девушка лет семнадцати. Чтобы скрыть волнение, он низко поклонился.

Представив их друг другу, маркиз сразу же завёл разговор об археологической экспедиции. Заинтересовавшись, маркиза задала несколько вопросов, и вскоре завязался непринуждённый разговор, чему способствовало ещё и то, что отец и дочь Орано хорошо говорили по-немецки, и Адаму не пришлось мучиться с французским.

Каждое слово юной египтянки свидетельствовало о её большой любви к родине. Она показывала Адаму один альбом с фотографиями за другим.

– На чужбине мне хотелось иметь при себе хотя бы снимки.

– Как вы это произносите: «на чужбине», дорогая маркиза, – весело возразил Адам. – У каждого из нас, европейцев, там своя родина и место рождения, которое мы любим так же, как вы свой Египет.

– А где ваша родина? – допытывалась она по-детски.

– Родины своей я ещё не видел, я знаю только страну моего рождения. Если вы позволите, я вам её немного опишу.

– О да, пожалуйста! Но сначала объясните мне, как это так, что вы ещё не видели своей родины?

– Я сын переселенца.

Подбадриваемый интересом слушательницы, Адам рассказал о судьбе семьи Орловских. Сочными красками он описал ей красоту Венгрии, особенно высоких Татр, горных долин. Он рассказал, как там сейчас всё покрыто снегом и как чудесно там можно прокатиться на санях. Он даже немного преувеличивал, но кто бы его за это осудил? Меньше всего маркиз, сидевший рядом, подперев голову рукой.

– Как хорошо, должно быть, – сказала девушка задумчиво, – когда есть семья, братья, сёстры, дедушка… У нас никого нет, все у нас умерли.

– Уважаемая маркиза, ведь и у меня, кроме дедушки, больше никого нет.

– И родителей нет?

– Мать умерла сразу после моего рождения, и отец – вскоре, а братьев или сестёр у меня не было.

– Значит, ваш дедушка теперь совсем один? Может быть, ему тоже грустно, – заметила она печально.

На мгновение лицо Адама покраснело. Невольно девушка уличила его в том, что он забыл упомянуть Маргиту. Но зачем об этом говорить? Какое дело им до того, женат он или нет? Однако глаза маркизы требовали ответа, и он сказал:

– У дедушки живёт теперь его внучка, моя кузина, с ней он скучать не будет.

– А ваша кузина тоже сирота, как вы?

– Да, но я её мало знаю. Она приехала за день до моего отъезда, мы виделись всего несколько часов. Однако по письмам дедушка ею очень доволен.

«Так, – подумал Адам, – с-этим я справился. По крайней мере мне больше никто не напомнит о том, что у меня дома есть жена, которая, собственно, и не является моей женой».

Однако в сердце своём он чувствовал укор совести, как это бывает всегда, когда мы пытаемся что-то скрыть.

Цель визита была достигнута. Адам хорошо выполнил свою задачу. Он подбодрил, развлёк и развеселил несчастную девушку настолько, что она даже поднялась на палубу, где он представил её своим друзьям.

Вечером всех четырёх господ и капитана корабля маркиз пригласил на чай. Там они познакомились со свитой маркиза и с компаньонками маркизы, высокообразованными дамами. Маркиза была в хорошем настроении. Лишь иногда вдруг подпирала голову руками, словно задумавшись о чём-то.

Оставшись после ухода гостей наедине с отцом, она сказала ему:

– Отец, мне бы очень хотелось увидеть родину пана Орловского.

– Польшу? – Маркиз привлёк свою дочь к себе и побледнел.

– Нет, Венгрию, вернее то место, где живёт его дед. Он говорил, там высокие Татры и много озёр. Ведь ты сказал, что нам нужно ехать в Европу, так поедем же!

Маркиз спрятал своё лицо в волосах дочери.

– Дитя моё, во всей Венгрии я навряд ли смогу найти достойное тебя место.

– Но если я хочу туда!

– Мы можем побывать там, всё посмотреть, а пожить где-нибудь в чудесных швейцарских Альпах…

– Нет, туда я не хочу! И вообще нам никуда не надо…

– Не унывай, дитя моё, всё будет, как ты хочешь.

На другой день маркиз сначала долго говорил с Адамом, а затем – со своим управляющим.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

– Послушайте, господа, что мне пишет Адам! – такими словами встретил пан Николай Орловский декана Юрецкого, каплана Ланга, доктора Раушера и адвоката Крауса, когда они, сняв верхнюю одежду, заняли свои места у шахматного стола. – Он просит меня арендовать, а ещё лучше купить, Подолин для египетского маркиза с больным ребёнком, с которым Адам познакомился на корабле. Что вы на это скажете?

– Подолин? – удивился декан Юрецкий. – Знатная, должно быть, личность!

– Адам заметил, что деньги для него роли не играют.

– Значит, у вас появится богатый сосед? – сказал улыбаясь каплан.

– И что же вы сделаете, пан Орловский? – спросил доктор.

– Я сегодня уже был в Подолине, у управляющего Зарканого.

На днях они ожидают молодого князя С.. Зарканый считает, что князь охотно продал бы Подолин. Однако следует учесть, что; кроме парка и подворья, там всё требует ремонта. Не знаю, что и делать. Адаму надо написать правду. Я был бы рад, если бы это имение попало в руки хорошего человека, потому что я всегда боюсь плохого соседства.

– Что вы! Если у этого египтянина достаточно денег, он всё приведёт в порядок.

– Вам хорошо говорить, пан каплан, а если мы с ним не поладим? Как потом быть?

– Ну, пан Орловский, ведь вы с ним не рядом будете жить. Он окажется соседом пани Маргиты, – сказал доктор весело.

– Действительно. А кто знает, что за варвар этот египтянин!

– О, восточные люди с дамами очень вежливы, – засмеялся декан.

В конце концов, все, даже молчавший всё это время адвокат, посоветовали пану Орловскому не отказываться от посредничества в этом деле.

Уже сидя за шахматами, они всё ещё обменивались мнениями по поводу этого известия.

– А верно ли, – спросил вдруг декан, – что покойный пан Адам Орловский должен был стать управляющим в Подолине?

Старик, казалось, не слышал вопроса; он углубился в игру; но как раз в этот момент совершил ошибку. Заметив её, доктор под столом довольно чувствительнонаступил на ногу декану, и когда тот посмотрел на него, он многозначительно приложил палец ко рту.

Когда партия была окончена и хозяин вышел, чтобы распорядиться насчёт ужина для господ, которых он сегодня не хотел рано отпускать, декан спросил:

– Я, наверное, что-то натворил, пан доктор?

– Почти что, ваше благородие.

– Ну, а как же было дело?

– Управляющим должен был стать пропавший без вести Фердинанд Орловский, хотя он этого и не желал.

– Ну, в другой раз я буду повнимательней, чтобы вы мне не наступали на мозоли.

На дворе бушевала непогода, поэтому пан Николай оставил своих гостей у себя на ночь. Он очень беспокоился о Маргите, опасаясь, не чувствует ли она себя одинокой в Горке, и решил больше не оставлять её там одну. Либо он привезёт её обратно, либо сам переберётся туда.

Господа разошлись по спальням, старик с деканом остались ещё посидеть у камина. Оба они обычно поздно ложились спать.

А декан уже давно ждал удобного момента для разговора.

– Что я, собственно, хотел спросить, – начал он, закуривая сигару. – Получила ли уже молодая пани Орловская святую фирмацию?

– Нет ещё, ваше священство.

– Вот как раз и удобный случай будет. Летом в М. приедет его священство епископ, и многие молодые женщины и девушки собираются поехать к нему.

– Я рад, что вы мне напомнили об этом, ваше священство, ибо до сего дня у меня ещё не было возможности поговорить с внучкой об этом.

– Я верю вам. Я бы никогда первым не начал разговора об этом, если бы не узнал, что пани Орловская в пансионате в А. не обучалась нашей религии. Извините, что я об этом говорю, но по другим предметам она так успевала, а этот, главный предмет, совершенно запущен. Упущенное надо наверстать. Мы также не знаем, коммутирована ли молодая пани, знает ли она порядок святой мессы. И перед своим бракосочетанием молодые ко мне не приходили для собеседования, и причастия не принимали.

Конечно, это всё так получилось из-за поспешности их бракосочетания, это можно извинить и исправить. Она не была к этому приучена, а к чему человек не приучен с детства, то и легко запускается.

Пан Николай помрачнел. Что правда, то правда: кроме как на Пасху и на рождество, он никогда не ходил в церковь. Но покойная его жена и Адам посещали её прилежно. И Маргите надо бы ходить в церковь. Однако очень возможно, что она действительно не имеет понятия о святой мессе. Посещая богослужение, люди могли заметить её неосведомлённость, и это смутило бы её.

Собственно, для того он и взял её от матери, чтобы вернуть в лоно католической церкви.

– У вашего священства теперь есть каплан – энергичный, образованный человек. Он бы мог преподать моей внучке то, что ей необходимо знать, чтобы стать доброй благочестивой католичкой.

– Похвальный план, ваша милость! – одобрительно произнёс декан. – Мы сделаем это так незаметно, что об этом никто, кроме нас четверых, ничего и не узнает.

Общество будет думать, что каплан играет с нами в шахматы, а он в это время будет преподавать молодой пани истины нашей святой церкви. Нескольких часов будет достаточно, остальное пани Маргита найдёт в хороших книгах, которыми мы её обеспечим.

– Благодарю вас, ваше священство! У меня камень с души упал.

Договоритесь, пожалуйста, с капланом. Разумеется, он получит хороший гонорар, особенно, если будет молчать и общество не узнает о неосведомлённости моей внучки в вопросах нашей религии.

– Разумеется, каплан будет молчать, как могила; ведь он исповедник.

До поздней ночи длился разговор о судьбе Маргиты Орловской, которую хотели таким лёгким способом вернуть в лоно святой церкви, к которой она принадлежала через крещение.

Если бы каплан знал, какие новые приятные обязанности его ждут, он, наверное, от одних добрых намерений не смог бы заснуть.

А Маргита? Как всё же хорошо, что будущее наше нам неведомо!

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Примерно в то самое время, когда пан Орловский заметил наступление непогоды и распорядился об ужине, на станции Подград остановился скорый поезд. Маргита Орловская быстро вышла из вагона и стала искать извозчика. Так как она приехала в Орлов без предупреждения, дедушка не послал за ней, как обычно.

Сегодня по почте она получила письмо, и какое!

«Дорогая, любимая Маргита!

Я не могу уехать, не простившись с тобой хотя бы письменно, незнакомая моя сестра. Как бы мне хотелось увидеть тебя! Если бы вы, отец и ты, знали, как я тосковал, вы бы не боялись расстроить меня, и ты пришла бы ко мне. А теперь уже поздно.

Завтра утром мы уезжаем. Но я верю, что желание моего сердца исполнится. А пока всего доброго желает тебе, любимая моя сестра, твой Николай».

Какое письмо! Некоторое время Маргита стояла, совершенно потрясённая. Зачем она добровольно отказалась от радости увидеть брата перед отъездом, опасаясь навредить ему? А он тосковал по ней! Каким-то образом он узнал, что отец её посетил, что они примирились. Может быть, сам отец сказал ему об этом. А теперь действительно было поздно. Завтра он должен будет уехать с неисполненным желанием, и пройдут недели, пока он вернётся.

Что делать? Писать или телеграфировать? Выйдет слишком холодно.

Но ведь сейчас только первый час, а скорый поезд будет в пять.

Но он в Подолине, на последней станции до Боровцев, не останавливается, а до М. три часа езды.

Превозмогая своё волнение, молодая женщина пошла к пани Боровской, от которой узнала, что теперь, при хорошем санном пути, из Горки в М. можно доехать за два с половиной часа. Маргита написала учителю Галю, что ей необходимо уехать и что сегодня занятий не будет. Затем она сделала некоторые распоряжения и переоделась. За это время запрягли, и добрые кони повезли её в М,.

Прибыв на станцию, она едва успела купить билет… И вот она уже почти у цели. Наконец коляска остановилась. Она расплатилась с кучером и поспешила к освещённому входу аптеки. Сердце сильно забилось в ожидании увидеть любимого брата и отца перед их отъездом, а также от того, что она теперь могла войти в этот дом. Да, она шла к своим, которые её любили, тосковали по ней. Она шла домой, домой! Волнение её было слишком сильным. Ей пришлось остановиться, чтобы овладеть собой. В таком возбуждении ей нельзя было войти, её неожиданное появление испугало бы всех.