Текст книги "Дорогой ценой"

Автор книги: Кристина Рой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Дома она отпорола кружева от своего свадебного платья, и Анечка с горничной принялись за работу. За три часа платье было готово. Они распустили её длинные золотистые волосы и покрыли их свадебной вуалью Маргиты.

Такой увидел её сын, жизнь которого несколько часов тому назад висела на волоске и который только сейчас, опершись на руку друга, мог зайти в украшенную цветами комнату.

– Присядь, Никуша, – попросил его Аурелий.

Юноша послушался. Он смотрел на мать свою, как во сне.

– Коллега, может быть всё же не стоило приводить его сюда? – обеспокоился доктор Раушер. – Если у него сердечный приступ повторится, всё будет кончено. Бедный Никуша!

– Тихо, коллега, – ответил молодой врач. – Я надеюсь, что он поплачет здесь, и это принесёт ему облегчение.

– Может быть, оставить его здесь одного?

– Да, пожалуй, пойдёмте отсюда.

Когда врачи вышли из комнаты, Никуша закрыл лицо обеими руками, но не заплакал, а только откинулся в кресле, как человек, у которого всё болит. Затем он вдруг встал и склонил свою голову рядом с головой неподвижно лежащей матери. О, как они были похожи друг на друга! Когда он закрыл глаза, казалось, что и он неживой.

Каково было стоявшему в дверях Коримскому при виде этой картины! Горе тому сердцу, которому приходится испытывать подобные мучения и которому нет утешения, потому что Иисус Христос не имеет места в нём!

– Дайте мне умереть с моей матерью! – воскликнул юноша, когда его привели в чувство. – Все мои надежды разрушены, я не могу посвятить свою жизнь Христу, я хочу уйти к Нему. Для бесцельной, пустой жизни у меня нет сил.

Лишь отец понял его слова. Он боялся, что имя его перед миром может стать притчей во языцех из-за веры в Христа. Но разве оно не стало таковым теперь, когда смерть Наталии Орловской снова напомнила забытую семейную трагедию, тем более, что барон Райнер намеревался увезти покойную супругу из Орлова?

Коримский смотрел на усопшую и ему казалось, что уста её хотят сказать:

«Если ты Ничего не можешь сделать для своего сына, то я возьму его с собой, и мы вечно будем счастливы у Иисуса, для Которого в твоём доме нет места».

– Оставь его мне! – стонал Коримский, протянув руки к умершей, словно пытаясь остановить её. – Я всё сделаю, только оставь его мне!

– Не можете ли вы оставить нас ненадолго одних, пан Коримский, – спросил вдруг знакомый голос.

Коримский повернулся.

– Урзин, вы здесь? Наконец-то!.. О, уведите его отсюда, иначе он тоже умрёт, и скажите ему, что я подумал о том, что он просил у меня в Боровце, и что я на всё согласен.

Коримский быстро повернулся и вышел. Дверь за ним тихо закрылась, и в комнате, где лежала покойница, запел сначала слабый, а потом всё более крепнущий голос:

«Есть ясный лучший мир иной, светлый мир! Светлый мир!

Там нет печали никакой, чудный край! Чудный край»

Святые песни там поют, там духи светлые живут.

Никто не знает там греха; светлый мир! Светлый мир!

Нет туч на небе голубом, чудный край! Чудный край!

Никто не стонет под трудом; Божий рай! Божий рай!

Все радости там без конца пред ликом Господа Отца.

Всё там ликует в мире том. Чудный край! Чудный край!

Хоть мы виновны пред Христом, Он нас спас! Он нас спас!

Хотя весь мир объят грехом. Он нас спас! Он нас спас!

И Кто пришёл за нас терпеть. Тот может всю вину стереть,

В страну блаженства вновь ввести. Он нас спас! Он нас спас!

Идите все Его путём, вслед за Ним! Вслед за Ним!

Идите все в Отцовский дом, вслед за Ним! Вслед за Ним!

Спешите, время нас не ждёт, но всё спешит оно вперёд.

Уж скоро час наш подойдёт, вслед за Ним! Вслед за Ним!»

Молодой человек допел песню до конца и склонился к рыдающему юноше:

– Не плачь, Никуша, твоей матери теперь хорошо.

– Я знаю, верю и чувствую, что ей хорошо, но как больно ей, наверное, было расставание! Она примирилась с отцом, а потом явился Райнер, и это её убило. Ах, никогда я не забуду её ужасный крик, словно над пропастью.

– Однако, Никуша дорогой, не забывай, что он был последним. Из её уст такой крик больше никогда не вырвется! Если ты Осознал весь ужас страданий, которые твоей матери пришлось вынести, то ты можешь понять величие Божьего милосердия, спасшего её. И хотя мне тяжело, я всё же должен тебе напомнить, что у тебя есть причина благодарить Господа. Твоя мать приняла Иисуса Христа и вместе с Ним и Его заветы, следовательно, она никогда больше не могла бы вернуться к Райнеру и жить с ним. А разлука с ней погубила бы его. Но и он был ей очень дорог; она не могла на него пожаловаться. К твоему отцу она, согласно Слову Божию, тоже не могла вернуться. Так что ей ничего другого не оставалось, как вернуться к своему отцу, и тем самым снова разделить Орловских и Коримских, либо где-нибудь жить в полном одиночестве. Господь избавил её от этого. Да, ей пришлось испытать всю горечь от сознания своей греховности и её последствий!

Но это был лишь один момент! Тем больше блаженства и радости испытывает душа, когда она, избавленная от всех волнений и мучений, достигает тихой пристани спасения и мира!

В комнате стало тихо. Вдруг юноша бросился на грудь своему ДРУГУ.

– Я благодарю тебя, Мирослав, за всё, но особенно за это объяснение! Хотя и больно его слушать, но оно приносит исцеление.

Да, Бог из любви взял её к себе, и я благодарю Его за это всем сердцем. Он и меня в своё время возьмёт к Себе.

– Почему ты этого хочешь, Никуша? – спросил Урзин, гладя горячий лоб юноши. – Ты чувствуешь себя так плохо?

– Слава Богу, мне полегчало с тех пор, как я выплакался. Словно камень упал с души. Но у меня спазмы сердечные повторились, и я лишился последних сил.

– Господь Иисус Христос даст тебе новые силы, и ты сможешь Ему ещё лучше послужить.

Юноша опечалился ещё больше.

– Ах, у меня нет возможности Ему служить! О, если бы ты знал!

И Николай пожаловался другу, как провалились его прекрасные планы относительно евангелизации в Подграде.

– А где ты хотел устроить молитвенный дом? – спросил Мирослав, задумавшись.

– В Боровце.

– О, тогда не отчаивайся, Никуша! Отец твой просил меня передать тебе, что он подумал о твоей просьбе относительно Боровца и со всем согласен.

– Он просил мне это передать? – Юноша радостно поднялся. – Но когда и где?

– Когда он был здесь. Может быть, пойдём теперь к вему?

– Да, конечно, пойдём.

– Собственно, пойдёшь ты один, потому что мне надо вернуться в Подград.

Оба молодых человека горячо помолились около покойницы и вышли.

В другой комнате Мирослав остановился и сказал тихо:

– Никуша, у меня к тебе просьба.

– Говори, ты знаешь, что я для тебя сделаю всё, что в моих силах.

– Я прошу тебя, будь приветлив с бароном Райнером. У него никого нет на свете, он совершенно одинок. Ведь пан Орловский позволил ему перевести покойницу в его имение, и она сама просила, чтобы её отдали Райнеру. Ты можешь вообразить, как ужасно его положение теперь, когда он не имеет возможности быть в Орлове, чтобы хотя бы видеть свою жену. Было бы по-христиански облегчить ему это. Я думаю, что пан аптекарь уйдёт домой, как только убедится в улучшении твоего самочувствия. А я сейчас пойду к пани Маргите, а потом поеду к барону. Прошу тебя, поедем со мной! Поездка тебе будет на пользу, и оттого, что ты окажешь любовь своему ближнему, страдания твои уменьшатся. Поедем?

– С удовольствием бы, но что скажет отец? Подумай только, кто для него барон!

– Я уже подумал. Он человек, за которого умер Иисус Христос и которого Он нам заповедал любить. Если хочешь, считай его своим врагом; но иди и докажи ему, что ты в состоянии его любить, потому что Иисус Христос – Господь твой.

Не говоря ни слова, Николай пожал руку своему другу.

– Иди теперь к Маргите, – сказал он уже в коридоре, – я разыщу отца, а потом приду к тебе, и мы поедем вместе.

Урзин застал Маргиту над ворохом чёрного крепа.

– Что вы так смотрите, пан Урзин, вам не нравится то, что я делаю? – спросила молодая женщина.

– Нет, сударыня. По мне траура никто носить не будет, когда я умру, однако, мне и не хотелось бы, чтобы любившие меня надевали чёрные одежды; это будет говорить о том, что они либо не верят в моё вечное блаженство, либо не желают мне его.

– Значит, вы также не желали бы, чтобы на ваших похоронах свечи были обвиты чёрным крепом?

– Если свечи символизируют тот вечный свет, который светит преображённым там, где нет больше ночи, зачем тогда затемнять этот свет?

– Тогда и я свечи для матушки не буду обвязывать крепом. А верно ли, что барон хочет забрать у нас маму, и у нас даже могилы её не будет? Как это дедушка согласился?

– Вам так много остаётся, пани Маргита! Даже этого вам жаль для барона?

Она покраснела.

– Пан Урзин, вы были у него? Где он теперь? – заинтересовалась она, не в силах скрыть своего сочувствия.

– В гостинице. Он готовится к отъезду.

– Значит, похороны будут не здесь! Это ужасно! Мы даже не сможем проводить матушку в последний путь!

– Пан Орловский сказал, что поедет тоже.

– Дедушка? Тогда поедет и Адам. А если они поедут, то и меня должны взять с собой. Но эта ужасная пропасть между нами! Зачем?

– А разве всепрощающая любовь не может быть мостом через неё?

– Как это?

– Если бы Иисус Христос был сейчас таким же одиноким и печальным, как барон Райнер, разве вы не пошли бы, чтобы утешить его?

Она посмотрела на него в недоумении.

– Я… его утешать?

– Вы не хотели бы дать барону Райнеру возможность посмотреть на свою умершую супругу?

– Но каким образом?

Буря противоречивых чувств поднялась в сердце Маргиты. Что Мирослав от неё требует? Она слишком хорошо знает пана Райнера, его гордую натуру; он придёт в Орлов только за тем, чтобы забрать жену.

– Пани Маргита, Никуша обещал пойти со мной к пану барону, чтобы облегчить ему этот шаг. Можно мне и вас попросить проявить немного сочувствия и любви к нему, когда он явится сюда?

Слёзы не давали ей говорить, и она только кивнула головой. В этот момент зашёл Николай. Она обрадовалась, что он уже поднялся и чувствует себя лучше. Он сообщил, что отец с Адамом ушли и вернутся только к вечеру. Она рассказала ему, что уже успела сделать и почему решила не обвязывать свечи чёрным крепом.

Ещё некоторое время они говорили друг с другом, но о посещении барона Райнера не обмолвились ни единым словом, хотя Маргита провожала брата до самых дрожек и ещё долго смотрела им вслед. Однако сердце ей говорило: «Если мир нам и не верит, то однажды, когда нас уже не будет, он всё же должен будет признать, что мы были добрыми».

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Пан Райнер, сидевший за своим столом над письмом, был ошеломлён, когда в комнату к нему вошёл сын Коримского. Юноша с бледным красивым лицом, похожий на мать, показался ему явлением из другого мира.

– По какой причине вы мне оказываете честь вашим посещением, пан Коримский?

– проговорил он в некотором замешательстве, ведя гостя к дивану.

– По причине нашей общей утраты, пан барон, – ответил юноша искренне. – Я пришёл, чтобы просить вас, пан барон, соединить свою скорбь с нашей и вернуться в Орлов. Отец мой вам не помешает. Я надеюсь, что там вам будет легче, чем здесь в одиночестве.

Барон встал с дивана.

– Николай Коримский, означает ли это, что вы мне протягиваете руку для примирения? – спросил барон с глубоким волнением.

– Да, пан барон.

– И это теперь, когда вы могли бы считать, что моё появление ночью сократило жизнь вашей матери?

– Я этого уже не считаю. В руке Божией жизнь и смерть. Это Господь Иисус Христос так скоро её отозвал. Возьмите мою руку, которую я протягиваю вам для примирения, и пойдёмте со мной! Поверьте мне, пан барон, я вам искренне сочувствую и желаю облегчения в ваших переживаниях.

– Вы это уже сделали, и я благодарю вас за возможность прийти в Орлов и побыть рядом с дорогой мне навеки усопшей. Барон снова опустился на диван и как-то сник.

– Не навеки, пан барон, – возразил Николай с любовью. – Может быть, и наша жизнь уже недолго продлится, но там мы свидимся; там, где наша дорогая сможет подать нам всем руку без того, чтобы кого-нибудь обидеть. Но так как мы там, пред Господом, будем жить все вместе, нет причины, чтобы нам здесь не подать друг другу руку, так как её, разделявшей нас, уже нет с нами. Идёмте, пан барон, со мной в Орлов!

– Я пойду с вами, пан Коримский, но прежде я должен написать ещё письмо и отправить две депеши.

Райнер поднялся.

– Я вас подожду. Вы позволите? – добавил юноша.

Барон, повернувшись к нему, увидел, что Николай прислонил свою голову к спинке дивана.

– Вы устали? – спросил он. – Прошу вас, прилягте. Я сожалею, удобств. Подушки здешние прямо-таки ужасные. Когда я представляю себе, что моей Наталии пришлось бы здесь спать, то понимаю, что никогда не смогу отблагодарить Урзина за его заботу о ней. Хотя она и находилась в простой комнатке, но за ней ухаживали с любовью.

– И ещё с какой! О, пан барон, за это мы перед Мирославом всегда в неоплатном долгу. Да вознаградит его Бог! Однако не теряйте со мной времени, я не хочу вам мешать в вашей работе.

Письмо было быстро написано и депеши составлены. Барон заметил, что юноша посмотрел на стакан с водой, и поднёс его ему.

– Вы пить хотите?

– О, благодарю!

– Какая у вас горячая рука! У вас, наверное, сильный жар? – спросил барон заботливо. – Это от волнения и усталости, и вы ночью, наверное, тоже не спали…

– Да, всё это действует…

Барон увидел, что юноше стало ещё хуже. Он прижал его голову к своей груди.

– Чем я вам могу помочь?

– Мирослав скоро придёт, он пошёл за моим лекарством. От него мне всегда легче, а теперь Господь даст мне облегчение.

Барон своим платком вытер лоб Николая. Через некоторое время юноше стало легче.

– Позвольте мне здесь побыть, пока мне не станет лучше, – попросил гость барона.

– Может быть, заказать для вас немного вина или чёрного кофе?

– Нет, благодарю. Я постараюсь перетерпеть боль, она пройдёт. Скажите мне, пожалуйста, когда моя мать узнала, что я заболел?

Барон отвёл сочувственный взгляд от юноши, сел на стул и своими руками стал согревать холодные руки Никуши.

– В её день рождения, – вздохнул он, и воспоминание о его прежнем счастье вызвало в его душе глубокую скорбь.

Лишь спустя некоторое время, он смог подробно рассказать Николаю, какое письмо она в тот день получила, как заболела, как он отвёз её в лечебницу, а сам решил разузнать в точности о состоянии её сына.

– Ну вот, я узнал всё о случившемся с вами, но поскольку ничего радостного сообщить ей не мог, да к тому же устав от работы и дороги, я хотел несколько дней отдохнуть в долине Дубравы и подождать до конца её пребывание в лечебнице, а потом только вернуться за ней. Поэтому получилось, что секретарь мой не знал, где меня искать. Если бы Степан Градский не оказался другом пана Урзина, я бы и сегодня ещё ничего не знал о случившемся. А может быть, и лучше было, если бы я ничего не узнал. Возможно,

Наталия была бы ещё жива…

– Не говорите так, пан барон, – возразил юноша, – Иисус Христос всё-равно взял бы мою мать к Себе. Его водительство чудно. Он устроил так, что вы были осведомлены о происходящем и своевременно могли приехать. Что бы мы сейчас делали? На вас упала бы тень, будто она и с вами разлучилась. А так как вы здесь, никто ничего плохого не может подумать.

– О, мне всё равно, что думают в мире. Четверть своей жизни я стремился к чести и карьере, к дворянскому званию, чтобы всё это принести к её ногам; а теперь, когда всё это достигнуто, она умерла. Для меня ничего не осталось, кроме пустоты. Степан Градский прав: без Христа и без того достоинства, которое даёт звание «христианин», – всё суета проходящая.

Барон совсем забыл, кому он всё это рассказывал. Ему нужна была близость человека и возможность поговорить о том, что его угнетало. Стук в дверь нарушил наступившую тишину. Вошёл Урзин, которого они сердечно приветствовали.

– Вы принесли лекарство, пан Урзин?

– Да, пан барон, прошу. У вас вода есть?

– Да, пожалуйста!

– Я свежее приготовил, Никуша, чтобы оно лучше и дольше действовало; поэтому тебе пришлось так долго ждать. Прости! Провизор наклонился и подал ему лекарство и воду.

– О, как ты часто дышишь, Мирослав. Ты так торопился?

– Я знал, что у тебя боли, поэтому торопился. Господь даст, всё пройдёт.

– Будем надеяться.

– Эту подушку я принёс для пана барона, но пока что я тебе её подложу, вот так…

Провизор достал простую подушку из своего саквояжа и подложил её Никуше под голову. Затем он вынул хорошее шерстяное одеяло и накрыл им своего друга.

– Простите меня, пожалуйста, за вольность, – извинился он перед бароном. – Вы сказали, что не желаете ложиться в кровать, а на диване без одеяла прохладно.

– Вы очень любезны, я благодарю вас. – Райнер протянул ему обе руки. – Вы напомнили мне, что я оставил свои вещи на вокзале. Там у меня есть подушка и одеяло, которые я всегда беру с собой в дорогу. Но теперь я воспользуюсь тем, что вы мне принесли.

– Тебе немного лучше, Никуша? – обратился Урзин к своему другу, чтобы перевести разговор на другое.

– О, Мирослав, средство это хорошее, оно сразу помогает. _

– И вы действительно чувствуете себя лучше? – спросил барон.

– Да, пан барон, через некоторое время мы сможем отправится.

Однако им пришлось ещё подождать, потому что барон Райнер вынужден был ответить на несколько срочных писем. Только после этого они с Никушей на дрожках уехали в Орлов, простившись с Урзиным.

– Ты не едешь с нами? – удивлённо спросил Николай.

– Не могу, меня ждут в аптеке. Но, если позволите, я приду попозже.

– Зачем ты спрашиваешь? Приходи и не оставляй нас одних в нашей скорби.

Маргита возвращалась из нижнего коридора. Она только что проводила доктора Лермонтова, который отправился в Подолин, куда он должен был являться согласно своему контракту. Так как доктор Раушер находился в Орлове, без него здесь сейчас можно было обойтись. Маргита уже хотела войти в комнату покойницы, когда услышала приближающиеся шаги и обернулась. Она увидела барона Райнера.

Никогда Маргита не была так похожа на свою мать, как в этот момент. При виде неё на лицо мужчины легла тень скорби. Она шагнула к нему и без слов, но со слезами на глазах, подала ему руку. Он её поцеловал, и она ввела его в комнату.

Зайдя с ним в комнату, где горящие свечи среди множества цветов освещали умиротворённое неземной красоты лицо покойницы, Маргита вдруг вспомнила о своём детстве. Она сознавала, что шла рядом со своим отчимом, который с момента её появления в его доме и до ухода из него, по-отцовски заботился о ней. А она его за это ещё ни разу не поблагодарила.

Теперь, когда он остановился возле своей умершей горячо любимой супруги и смотрел на неё, в сердце Маргиты пробудилось невыразимое сострадание. Она знала, что у него, кроме жены, не было никого на свете. О, каким одиноким и покинутым он ей показался в то время, когда у неё было столько родных и близких! Что он чувствовал? Она вдруг обвила его шею руками, как делала это в детстве, когда он возвращался из путешествия, и прильнула к нему. Ей нужно было дать ему почувствовать, что он не так уж одинок. Он прижал её к своей груди. Она услышала, как сильно стучит его сердце.

– Ты что, Маргита, жалеешь меня? – спросил он, заглядывая ей в лицо.

– Да, мой отчим, – ответила она. «Отцом» она его уже не могла назвать. – Мне очень жаль, что ты стал таким одиноким оттого, что матушка нас оставила. Но Иисус Христос не оставит тебя в одиночестве. Он тебе даст кого-нибудь, для кого ты сможешь жить, и тем вознаградит тебя за всю любовь, которую ты оказал мне с детства. Посмотри-ка, тебе нравится, как мы нарядили матушку? Какая она красивая, не правда ли? Красивее, чем она была в жизни. Ты доволен?

– Доволен, Маргита, я благодарю тебя за всё. – Он поцеловал её в лоб.

– Я знаю, – продолжал он, – ты много печальных часов пережила в моём доме, хотя я к тебе всегда хорошо относился. Я не осуждаю тебя за то, что ты ушла из моего дома к своим родственникам. Того, что ты нашла здесь, мы тебе никогда не могли бы дать, в особенности такого брата. Ты только что была так милосердна ко мне; сделай ещё одно доброе дело: оставь меня теперь наедине с твоей матерью.

Она кивнула головой и вышла. Оставшись один, барон предался скорби, которую описать нельзя. Ибо только в этот момент он почувствовал и осознал, что на земле навсегда остался один.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

В тот понедельник, когда Наталия Орловская после долгих лет блужданий возвратилась домой, доктор Лермонтов с опущенной головой шагал по Подолинскому парку. Он был удручён, ибо душой и сердцем был с её скорбящей семьёй. Не заметив, что ему навстречу шёл маркиз Орано и не видя вопросительного взгляда его гордых тёмных глаз, он встрепенулся, когда хозяин замка приветствовал его.

– Простите, ваша милость, что я сегодня так поздно, – извинился молодой врач.

– Печальное обстоятельство заставило нас вчера отправиться в Орлов; я сейчас оттуда.

– В Орлов? Не заболел ли пан Орловский? Вчера Маргита сказала, что он отправился туда.

– Да, ваша милость, его вчера вызвали в Орлов, потому что к нему вернулась его единственная дочь, чтобы умереть у него дома.

– Пани Коримская!? – воскликнул маркиз, не поверив своим ушам.

– Да, бывшая пани Коримская, мать Никуши, разведённая с паном Коримским и вышедшая затем замуж за барона Райнера, – объяснил Лермонтов через силу. Ему было тяжело говорить.

– Что? Дочь пана Орловского была разведена?

– Да, ваша милость.

– И она возвратилась? Может быть, она не смогла дольше жить с бароном?

– О нет, барон очень благородный человек. Она пришла, чтобы узнать что-нибудь о состоянии Никуши. Но так как она была больна, путешествие и волнение очень повредили ей, и она сегодня утром скончалась.

– Скончалась?.. Уже скончалась?

«Почему это его так трогает?» – подумал врач, заметив ужас и бледность на лице маркиза.

– И как пан Орловский перенёс этот удар?

Маркиз со страхом посмотрел на молодого врача.

– Он очень подавлен, однако перенёс его легче Никуши, который снова заболел,

– Снова заболел? – послышался другой голос со стороны.

Маркиз испуганно обернулся и пошёл навстречу своей дочери, стоявшей недалеко от них со стиснутыми руками. Но дочь едва замечала отца.

– Он снова заболел, – повторила она скорбно.

– Ах, он поправится, – успокаивал её отец: – Не правда ли, доктор?

– Будем надеяться.

– О, зачем вы оставили его, если он болен? – спросила Тамара со слезами.

– По контракту я обязан являться к вам, ваша милость. Кроме того, я принёс вам письмо от пани Маргиты.

– Маргита мне написала? О, дайте сюда!

– Если позволите, я вам его прочту, – предложил врач, подавая Тамаре письмо.

– Нет, нет, – покачала она головой, – я его сама прочитаю. Я

Выйду на свет, где лучше видно. Но через четверть часа вы придёте и всё мне расскажете.

Как внезапно она появилась, так внезапно и исчезла.

– Тамара хочет, чтобы вы ей всё рассказали, – обратился к врачу маркиз. – Но вы ведь понимаете, что и я хотел бы знать о случившемся в Орлове, так как пан Николай до моего приезда сюда оказал мне большую услугу, и я не хотел бы нечаянно в разговоре причинить ему боль.

Молодой врач поклонился. Не сказать, что ему было легко раскрыть перед чужим человеком, этим египетским вельможей, тайны близкой ему семьи, однако он чувствовал, что маркиз имеет право на эту просьбу. Он также сообщил, что умершая жена Райнера перед смертью помирилась со своим отцом, детьми и со своим первым мужем. Перед его внутренним взором ещё так живо стоял тот последний ужасный момент, что он и его описал.

– Это ужасно! – произнёс маркиз, тяжело вздыхая, закрыв лицо руками. – И внезапная смерть матери так взволновала и потрясла Николая Коримского, что он снова заболел?

– Да, он упал в обморок, а потом у него был сердечный приступ. Ваша милость мне разрешит сегодня ещё вернуться к нему, потому что я опасаюсь повторения приступа?

– Вы опасаетесь, что и он может умереть?

– Как его друг, – ответил молодой врач, – я надеюсь, что этого не случится; но как у врача – у меня нет этой надежды. Однако всё в руках Господа.

Эти слова словно ужалили маркиза.

– Неужели вы верите в Него?!

Лицо Аурелия залилось краской. «Вот как! Значит, ты не веришь в Него, – промелькнула у него мысль. – Поэтому ты так несчастен».

– Верю ли я в Иисуса Христа? – ответил он вопросом, произнося дорогое ему имя со всей сердечностью первой любви, которую Аурелий испытывал к Иисусу. – Да, господин мой, и это моё счастье, что я в Него верю.

– Счастье? – переспросил маркиз. – Это счастье – склоняться перед фантомом? Кто вас научил такой вере? Вы же врач, а врачи в большинстве своём просвещённые люди. Откуда у вас эта отсталость?

– Да, я врач, господин маркиз, и хотя практика у меня небольшая, я имел достаточно возможностей убедиться, что без веры в Иисуса Христа у человека нет утешения в беде. И сейчас в Орлове свет утешения нисходит лишь на тех, кто в Него верит. Остальные – на краю отчаяния. Я знаю по собственному опыту, что один Иисус Христос может нам всё заменить и даровать.

– Значит, вы не всегда так говорили, как сейчас?

Беседуя, они пошли по аллее.

– Не всегда, ваша милость. Я был несчастным заблудшим безбожником. Данное мной в детстве обещание Иисусу Христу я не сдержал. Но милость Господа вернула меня к Нему. Вы спросили, кто меня научил вере? В детстве мать учила меня, потом, когда её не стало, я всё забыл. Теперь Отец Небесный зажёг в моём сердце свет веры, и он останется со мной навсегда, потому что Его свет неугасим. Однако позвольте, ваша светлость, мне пойти к маркизе.

– Мы пойдём вместе.

Некоторое время они шли молча, потом Орано вдруг спросил:

– Вы греко-католической веры?

– Нет, господин маркиз, евангелической.

– Русский, а евангелический?.. Мне казалось, что русский может быть только греко-католической веры.

– О, на моей родине есть и другие вероисповедания, хотя они презираются и преследуются. – Глаза молодого человека сияли. – Ради Христа и свободы совести стоит вынести и преследования.

– Неужели вы.?… – Маркиз даже побледнел от возникшей догадки.

– Я сын матери, оставившей и потерявшей ради Христа всё, но которой Он воздал и ещё воздаст многократно.

Аурелий склонил голову, но тут же выпрямился, когда услышал вопрос.

– Почему вы всегда упоминаете одну только мать?

– Отца я не знал, я его лишился в самом раннем детстве.

– А зачем вы мне тогда говорили, что вы с родителями приехали в Вену?

Маркиз был в таком волнении, что ему пришлось прислониться к стене возле лестницы.

– Я вас не обманывал, ваша светлость. Брат моей матери меня усыновил. Он был моим отцом. Ваша светлость, что с вами? – испуганно спросил молодой врач.

Лицо маркиза ужасно побледнело и исказилось, словно от дикой боли.

– Что с вами?.. – повторил Аурелий снова вопрос.

– Ничего, не беспокойтесь. Идите к Тамаре, она вас, наверное, уже ждёт.

– Чтобы я, ваш домашний врач, оставил Вас в таком состоянии?

– Я вам приказываю, я прошу вас!

Последние слова маркиза звучали так повелительно и вместе с тем умоляюще, что молодой врач ушёл.

Между тем Тамара читала письмо Маргиты, в котором та сообщала, что мать её вернулась не только к отцу и детям, но что она нашла и Иисуса Христа и ушла к Нему. Под силой первых впечатлений она писала с искренней любовью о покойной матери, стараясь изменить мнение Тамары о ней, сложившееся у неё из последних рассказов Маргиты. И это ей удалось. Тамара представила себе красивую, покоящуюся среди цветов женщину, которая ничего о Христе не знала и была такой несчастной, а теперь ушла к Нему в вечное блаженство. Ею овладело жгучее желание увидеть её. «Да, я пойду к Маргите, – решила она, – и не только к Маргите!» Ах, там был ещё кто-то, кого смерть матери привела на край могилы…

«Мы думали, что он больше не проснётся, – писала Маргита, – и что нам придётся положить его рядом с матерью. Но, слава Господу, он проснулся, и хоть он и очень слаб, но Христос его всё же сохранил для нас»,

– Я должна увидеть мать Маргиты и его тоже, – всхлипывала Тамара. – У него такая скорбь! Он её предчувствовал. Как я могу не пойти к нему и не сказать, что и мне жаль его матушку. Дорогие мои, я приду к вам, чтобы поскорбеть с вами С таким решением Тамара встретила молодого врача. Она внимательно выслушала всё, что он рассказал, и когда узнала, что пани Райнер завтра должны увезти из Орлова, обещала обязательно приехать туда с отцом. Она ненадолго задержала Аурелия.

– Пожалуйста, идите скорее, чтобы не опоздать на поезд! – проводила она Аурелия и обещала извинить его перед отцом.

Когда он ушёл, она побежала в покой своего отца. Она нашла его за письменным столом с какой-то книгой в руках. Никогда ещё она не видела его таким поникшим. Она обняла его.

– Отец мой!

Он вздрогнул.

– Тамара, ты здесь? – в привлёк её к себе. – Чего тебе, моя звёздочка?

– Не правда ли, отец, мы отправимся завтра в Орлов?

– В Орлов, дитя моё, зачем?

Его и без того бледное лицо побелело ещё больше.

– Зачем? Выразить наше соболезнование! Ты разве не знаешь, что случилось?

– Знаю, но соболезнование можно выразить и письменно.

– Письменно? – Она наморщила лоб. – Отец, если бы я умерла, разве не лучше было бы для тебя, если бы пан Николай лично пришёл к тебе, чем если бы он тебе только написал?

– Не мучь меня, Тамара! Что за мысли! Если бы ты умерла, то никому не пришлось бы меня утешать, потому что я всем страданиям сразу положил бы конец.

Она удивлённо посмотрела на него и тем самым вернула ему полностью потерянное хладнокровие. Она до тех пор умоляла его, пока он, наконец, не пообещал завтра поехать с ней в Орлов. Она пожелала ему спокойной ночи, когда он сказал, что у него нет времени прийти к ужину. Она не знала, что в эту ночь глаза его не сомкнулись и что он долго сидел над маленьким портретом, изображавшим молодого человека.

«Значит, я должен пойти на эти похороны! О, ты не знаешь, мой цветок, какую боль мне готовишь, чего от меня требуешь!

Однако поехать придётся, ибо подозрение опасно, даже если скрытое могилой никогда не раскроется и свидетеля нет… Если меня не обманывают мои глаза, это он! Мой домашний врач – сын Фердинанда Орловского! О, ирония судьбы! Но как мне удостовериться в этом, чтобы он ничего не заметил? Ах, разве не настанет час, когда земля и меня покроет?

На другой день Тамара Орано ни о чём другом не говорила со своим отцом, как только об Орлове. Когда они, наконец, были готовы отправиться в путь, собралась целая группа желающих, среди которых была и семья Зарканых. Всем хотелось ещё раз увидеть красавицу пани Райнер, о которой ещё долго шли разговоры среди житзлей Подграда и его окрестностей.

Для пана Николая и пана Адама прибытие Орано было бодьшим утешением. На траурном собрании им были предложены места среди членов семьи. Хотя Тамара не знала заповеди «Плачьте с плачущими!», она её тем не менее выполняла, и любопытная публика утверждала, что хозяин Подолинского замка тоже был очень опечален. Однако он всё своё внимание уделял одному лишь пану Николаю Орловскому. Надолго запомнили подградцы странную картину: вокруг богатого гроба с одной стороны сидели пан Николай с маркизом Орано, Маргита, доктор и прекрасная египтянка. Позади них стояли пан Адам и доктор Лермонтов, затем Манфред Коримский возле своего бледного сына, а на другой стороне стоял один барон Райнер, а рядом с ним, так как они пришли вместе, – провизор Коримского. Как последний в своём простом чёрном костюме попал в ряд высоких господ, многим было непонятно. Скромная его внешность показывала, что он не привык быть на переднем плане. Зачем он, собственно, был здесь?