Текст книги "Дорогой ценой"

Автор книги: Кристина Рой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Вдруг лицо её озарилось. Она быстро написала телеграмму.

Через несколько минут слуга уже нёс её в М. Нельзя, чтобы отец ждал ответа до завтра!

В телеграмме было написано: – «Приди, отец, к твоей Маргите».

Так будет лучше. Первая встреча должна произойти на нейтральной земле, без свидетелей. А пойти к отцу и не посетить брата – невозможно, но его нельзя волновать, ведь он ещё так слаб.

Отец освободится и приедет, и она сможет принять его у себя. О, какое счастье!

Снова Маргита принялась читать дорогое письмо. Какую душевную боль он, наверное, испытывал, когда его писал! Но почему он так обвинял себя в измене? Ведь он не был виноват. Он нарушил слово своё по воле отца. Или, может быть, он думал, что если бы подождал – отец его вскоре умер, то мог бы жениться на своей невесте? Она его, наверное, никогда бы не оставила так, как моя мать.

Маргита спрятала лицо в диванную подушку и горько заплакала над несчастной жизнью отца. Теперь она видела в нём страдальца. Родной отец, а затем собственная жена ранили его сердце. Он разрушил свою мечту о первой любви, а жена в награду за верность запятнала его грязью, опозорила перед людьми.

Много лет мать заставляла её верить в виновность отца. Теперь же вся вина лежала на матери, которая, порвав с ним якобы из-за его неверности, отдала свою руку другому человеку и сама открыто прелюбодействовала!

Как тяжело было Маргите вступить в брачный союз с Адамом Орловским, так сильно обидевшим её. И всё же, если бы она этого не сделала, то не смогла бы примириться со своим отцом. Она ещё не была совершеннолетней, чтобы уйти от матери, с которой её теперь ничто больше не связывало.

Через окно до неё донёсся вечерний звон колоколов. Он словно постучал в дверь её сердца, поучая её: «Что Бог соединил, того не разрывай, Маргита!».

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

На корабле «Аврора», который под парусами шёл в Египет, царило оживление. После нескольких туманных дней и бурной ночи показалось, наконец, солнце. Пассажиры выходили на палубу, чтобы полюбоваться морем.

Среди немногих, оставшихся в своих каютах, был и Адам Орловский. Он только что просмотрел свою почту и сидел теперь, задумавшись над письмом из дома. Счастливый дедушка писал, как он живёт вместе со своей любимой внучкой. Пан Адам сразу представлял себе её прелестный образ. Он видел её так, будто она стояла перед ним: в белом платье и фате, красивая, как подснежник, и такая же холодная.

Здесь, на корабле, было много молодых красивых дам, однако ни одна из них не могла сравниться с ней. Окажись он теперь дома, играла бы она ему вечерами на рояле или читала бы вслух? Навряд ли. Ни единого приветливого слова не передавала она ему в письме, иначе дедушка не умолчал бы об этом.

Глупости! Зачем он об этом думает? Он вовсе не скучал по музицированию и литературным вечерам этой воспитанницы пансионата в А.!

Взяв свою шляпу, Адам вышел на палубу. Его спутники: профессор Мезарош, барон Драгович и доктор Герингер, шли ему навстречу.

– Чудная погода, – сказал, потирая руки, доктор – небольшого роста человек с добродушным выражением лица, по которому никто не мог бы узнать в нём учёного: – Как вы могли так долго сидеть там внизу у себя, дорогой?

– Вот я и вышел, – ответил Орловский бодро, протягивая господам руку. Драгович был кроат, Мезарош – мадьяр, Герингер – немец, пан Адам – поляк. Из-за доктора они говорили по-немецки.

Барон, легкомысленный дворянин, искавший развлечений, надеялся найти их в путешествиях. Он выступал в роли археолога в надежде, что это повысит интерес к его личности. Мезарош, настоящий мадьяр, пытался отыскать среди других древностей самую для него главную – колыбель своего народа и исторические источники. Серьёзно занимался археологией только пан Адам. Поэтому учёный немец льнул к нему всем сердцем.

Некоторое время господа разговаривали между собой. Затем барон начал ухаживать за дамами – то на одном, то на другом конце палубы. Профессор нашёл удобное место возле одного толстого словака, и вскоре между ними завязался горячий спор по национальному вопросу, который кончился не в пользу профессора.

Доктор и Адам беседовали, сидя рядом. Так как Герингер довольно громко разговаривал и оживлённо жестикулировал, проходившие мимо англичане и русские не могли не заинтересоваться и не принять участия в беседе, тем более, что русские уже давно в душе восхищались умным немцем. Однако центром внимания он был недолго, так как взоры путешественников обратились на египетского вельможу, появившегося с небольшой свитой на палубе.

Было известно, что с ним путешествует его дочь, но её пока никто не видел. Даже пан Адам не мог остаться к нему равнодушным.

Египтянину было около пятидесяти лет. Приятные черты смуглого лица, стройная фигура и непринуждённость манер рождали в душе симпатию. В то же время было ясно, что этот человек привык повелевать одним лишь взглядом. Сейчас он разговаривал с капитаном и не замечал всеобщего внимания.

– Приятная личность, – заметил русский.

– Сразу видна манера восточного человека, – сказал пан Адам.

Они направились к другому концу палубы, а когда повернули обратно, русский вдруг остановился.

– Посмотрите!

Навстречу им в сопровождении капитана снова шёл египтянин, но на этот раз не один. Он вёл под руку молодую даму небольшого роста. Лицо её было скрыто под вуалью. Две негритянки несли за ней мягкие подушки и ковры. Пан Адам и русский с интересом наблюдали за этой группой. Непонятно было, на каком языке они говорили между собой, но, судя по жестам молодой египтянки, она вела себя очень капризно.

«У повелителя появилась повелительница, – подумал пан Адам. – Таким же рабом скоро сделается и мой дедушка».

Он презрительно скривил губы, попрощался с русским и отправился в свою каюту. Суета ему надоела. Он решил сесть за работу и не выходить на палубу до тех пор, пока она не опустеет перед полуденным зноем.

Прислонившись к борту, Адам смотрел вдаль на необъятные морские просторы.

Он вдруг почувствовал недовольство собой, словно внутренний голос укорял его: «Куда и зачем ты идёшь?».

Если человек живёт без Бога в душе, то в минуту одиночества этот вопрос неизбежен. Человеку начинает казаться, что где-то далеко-далеко его ждёт большой важный труд, в котором весь смысл жизни. А в пути он думает: «Зачем я иду?». В человеке живёт вечная тоска по высокой цели, для которой он создан, и если он её не достигнет, то жизнь пройдёт напрасно. Адам понял, что для него этой целью сейчас было возвращение домой.

– И твоя тоска не утолится нигде, как только там, дома, – шептали ему морские волны.

В трёх шагах от него стоял египтянин. Его тёмные, печальные глаза будто говорили, что во всём мире нет счастья, которое могло бы надолго осветить это лицо.

Вдруг корабль круто накренился на один борт. Вода брызнула на палубу, и двое погружённых в размышления мужчин одновременно очнулись, и глаза их встретились. Непроизвольно они поприветствовали друг друга.

– Вы тоже ищете одиночества? – спросил египтянин по-французски.

Голос его звучал вовсе не так надменно, как можно было ожидать.

– Я не люблю шума, – ответил пан Адам вежливо.

– Вы, наверное, совершаете научное путешествие?

– Да, археологическое.

– Вот как? Значит, вы едете в Египет?

– Я еду на родину вашей милости.

Смуглый египтянин едва заметно вздрогнул.

– Если бы вы изучали археологию, вам не нужно было бы так далеко забираться, – заметил он Адаму, улыбаясь.

Орловскому было приятно, что этот человек, который до сих пор ни с кем на корабле, кроме капитана, не общался, одарил его своим вниманием.

– Я не собиратель древностей, но друг науки и учёных. Мой дом открыт для каждого из них. Если вы когда-либо будете в Каире, я буду рад посещению.

После этого неожиданного приглашения египтянин достал из бумажника свою визитную карточку и подал её пану Адаму.

«Хельмар Вернинг, маркиз Орано», – прочитал тот.

В ответ Адам подал свою. И вдруг с этим благородным человеком произошла перемена, словно в его груди что-то перевернулось. Взглянув на карточку, египтянин взволнованно посмотрел на своего собеседника, затем опять на карточку. Было видно, что ему с трудом удаётся сохранить самообладание.

– Не удивляйтесь моей растерянности, – вымолвил он, наконец собравшись с силами.

– Я когда-то знал некоего Орловского.

Ваша визитная карточка напомнила мне о нём и ещё кое о чём.

– Неужели? А не звали ли его Фердинандом? – в свою очередь взволнованно спросил Адам.

– Да, Фердинанд Орловский! Не родственник ли вы ему?

– Я сын его старшего брата. Но прошу, не удивляйтесь, если я как его племянник позволю себе вопрос: когда вы его знали, где вы с ним встречались и что вы вообще знаете о нём?

– Не много я вам могу сообщить о нём. И даже об этом мы не можем здесь говорить. Пойдёмте в мою каюту.

Через несколько минут оба сидели в роскошном салоне корабля.

– Я могу сказать вам о вашем дяде, – сказал маркиз, – только то, что узнал его около семнадцати лет тому назад как беженца, преследуемого русскими властями. Так как почти полгода мы были в тесной дружбе, мне известны и обстоятельства, изгнавшие его из отчего дома.

– Вы о них знаете? О, прошу, расскажите мне. Что произошло между ним и моим дедом? Почему дядя ушёл из дома? – воскликнул Адам с нетерпением. Он был крайне возбуждён: неудивительно ли, что здесь, на чужбине, он может узнать то, чего дома никогда не узнал бы. Таинственно исчезнувший дядя с детских лет был его кумиром.

– Если отец Фердинанда, ваш дед, не нашёл нужным сообщить вам об этом, то и я не вправе это сделать. Фердинанд унёс свою тайну с собой в могилу, – сказал египтянин почти холодным голосом.

– Как?! Разве он уже умер?

– Да, на корабле «Ксения». Я сам велел похоронить его в Каире.

Когда вы приедете туда, вы можете посетить кладбище и найти его могилу. Теперь же, когда судьба свела нас таким необычным образом, я хотел бы знать: живы ли его отец и его семья?

– Кроме его отца и меня, больше никого не осталось.

– Как? И ваш отец умер? И сестра Фердинанда? – спросил маркиз с искренним участием.

– Хотя она и не умерла, для Орловских её нет в живых. Но об этом мне не хотелось бы говорить, – гордо выпрямляясь, ответил молодой человек.

– Мне и этого достаточно, – согласился маркиз, взяв руку Адама в свои руки.

– Неожиданно мы здесь встретились. Никогда я не думал увидеть ещё кого-нибудь из семьи Фердинанда. Позвольте вам, племяннику того, кто для меня был больше, чем друг, выразить мою симпатию, которой он вас непременно одарил бы. Его семья, и особенно брат, была ему очень дорога, и он очень сожалел о том шаге, которым рассердил отца и сделал его несчастным навсегда..

Звон колокольчика прервал их разговор. Маркиз встал и поклонился:

– Извините, я должен удалиться, меня зовёт дочь.

«Вот как, – подумал Адам, – повелительница!» Попрощавшись со своим собеседником, возбуждённый этой интересной встречей и сообщением египтянина, он поднялся наверх и ещё долго расхаживал по опустевшей палубе под шум морских волн.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В комнату Мирослава Урзина тихо постучали. Когда он ответил: «Войдите!», то даже вскрикнул от удивления:

– Пан Коримский!

На пороге стоял Николай

– Вы меня не ждали, не правда ли? – сказал юноша, улыбаясь. – Напротив, пан Коримский. Прошу вас, садитесь! Однако как вы решились подняться по лестнице один, без посторонней помощи? У вас голова не кружится?

– Кружится, но я уже здесь.

– К счастью, я только что протопил комнату, будто ждал дорогого гостя. Но, пан Коримский, вы даже без жакета, а в коридоре холодно…

– Не беспокойтесь, Мирослав, радость согревает: подумайте только, Аурелий пишет, что он уже завтра или послезавтра будет здесь, а я ожидал его только в субботу – Николай подал провизору письмо. – Прочтите, пожалуйста, у меня ведь теперь зрение слабое, может быть, я ошибся. Мирослав прочёл:

«Дорогой Никуша! Благодаря удачно сложившимся обстоятельствам, мне в Вене оставаться дольше необязательно. Дело моё я передал адвокату. Подгоняемый тоской, я спешу к тебе. В понедельник или во вторник ты можешь меня встречать, но, разумеется, не выходя из своей комнаты. Теперь, благодаря полученному наследству, я буду в состоянии занять материально независимое положение. Чтобы быть поближе к тебе, я приму предложение коллеги Раушера и поселюсь либо в Подграде, либо где-то поблизости. Чешский язык я знаю, словацкому быстро научусь, ведь я с ним уже немного знаком.

Всё это я пишу лишь для того, чтобы тебе было над чем размышлять. Коллега жалуется на тебя, но это ничего. Передай привет твоему отцу, а также Урзину, и поправляйся, чтобы мы после моего приезда могли податься в тёплые края. Твой Аурелий Лермонтов.»

– Это действительно хорошее известие, пан Коримский, какого вы и не ожидали,

– заметил провизор, улыбаясь.

– Подумать только – Аурелий поселится в Подграде! Ну, разумеется, у нас, где же ему ещё жить? Да от одного этого известия можно поправиться! Мне и уезжать-то теперь никуда не хочется.

Я боюсь путешествия. Попрошу отца оставить меня и Аурелия дома.

– О, не делайте этого, пан Коримский!

– Отчего же?

– Пан аптекарь уже всё подготовил. Он ведь намеревается отправиться с вами, а ему перемена климата так же необходима, как и вам.

– Отец тоже поедет с нами? Это другое дело! Но я ничего об этом не знал.

– Он хотел вас обрадовать. Но, чтобы вы не обращались к нему со своей просьбой, я выдал его секрет.

Урзин подложил дров в печку. Пламя осветило его бледное лицо. Просветлённое улыбкой и хорошим настроением, оно было привлекательным. Николай обнял его:

– Какой вы хороший, Урзин! Всегда вы приносите добрые вести. Может быть, вы ещё скажете, куда мой отец отправился сегодня?

– Посмотреть вашу летнюю квартиру, – ответил молодой человек, улыбаясь.

– Это я знаю; а ещё куда? Он был так странно возбуждён в последние дни. Мирослав, вы знаете, куда отец поехал.

Провизор встал.

– Я догадываюсь, куда он поехал, однако пан Коримский не поручал мне сообщать вам об этом.

– А молчать он вам велел?

– Чёрные глаза юноши смотрели на собеседника в упор.

– Нет, потому что я только предполагал…

После короткого молчания он продолжил:

– В коридоре я нашёл эту телеграмму, наверное, выпавшую у t написано: «Приди, отец, к твоей Маргите! Горка».

– Маргита дала ему телеграмму, и такую странную, Мирослав! Они, наверное, уже встречались и говорили друг с другом. Но где?

– Говорить и встречаться они вряд ли могли, но, может быть, было письмо.

– Верно, и теперь она позвала его к себе, он поехал, и они помирятся! О, это чудесно! Если бы не отец, как бы я не хотел теперь уезжать отсюда. Болезнь была мне не только во вред: она примирила дедушку с нами. Ведь он посетил меня лишь тогда, после того несчастного случая. В ответ и отец навестил его, и дедушка передал мне через него, что он хотел бы увидеть меня здоровым. Я могу пойти к Маргите, а если она примирилась с отцом, может быть, она ещё раньше придёт ко мне. Сеть разорвана, мы свободны!

– Позвольте, пан Коримский, – сказал Мирослав, – недавно вы были не согласны с моими взглядами, а теперь признаете, что ваша болезнь имеет хорошие последствия. Со временем вы всё больше будете убеждаться в том, что всё, что Господь делает, к лучшему.

По бледному лицу юноши пробежала лёгкая тень.

– Я вас не понимаю, Урзин. Вы так преданно, с таким самопожертвованием и любовью заботитесь обо мне и в то же время, кажется, не только одобряете то несчастье, которое разрушило всю мою жизнь, но хотите убедить меня ещё и в том, что это было необходимо и к лучшему.

Урзин покачал головой:

– Поверьте мне, пан Коримский, если бы я мог взять ваше несчастье на себя, я бы это охотно сделал, чтобы вы не страдали! Но я этого не могу! Единственным моим утешением является твёрдая вера и надежда, что вы через эти скорби получите большое благословение.

Слова молодого человека звучали так убедительно, что на глазах больного выступили слёзы.

– Странные у вас взгляды, но сердиться на вас невозможно. Не будем об этом больше говорить… – Николай огляделся. – Я смотрю и удивляюсь, как хорошо вы устроились здесь в вашей комнатке. А что это там за надписи в рамках? «Прощайте, и прощены будете», – так написано на той картине с цветами?

– Да, пан Коримский, это изречение Господа моего и мой лозунг.

– Ваш лозунг? Вы всё прощаете? Ведь это не всегда возможно, не так ли?

– Своими силами это никогда не удаётся.

– А как же?

– Прощающий должен любить; а любовь – лишь от Бога: только Бог может вложить её в сердце человека и сохранить там.

– По вашим взглядам, человек никогда не должен сердиться на другого?

– Не по моим, а по взглядам Иисуса Христа.

– А вот, положим, кто-то вас обидел. Как вы поступите? Разве вы не вправе возмутиться? Неужели Христос осудит вас за это? Ведь вы правы!

– Он учит: «Любите врагов ваших!». Если я сержусь и не имею любви, я нарушаю Его завет любви.

Николай тяжело опустил голову.

– Жить и всегда только любить, и всё прощать – это ещё ди одному человеку не удавалось, – произнёс он после некоторого размышления.

– Но только Ему одному! – Молодой провизор прислонился к печи

– Кто же это, скажите мне?

– Сам Законодатель – Иисус из Назарета.

– О, – юноша покачал головой, – это совсем другое! Это же был Бог, а мы говорили о людях. Или вы верите в Него только как в человека?

– Иисуса Христа невозможно разделить. Те, которые принимают Его только за человека, не в состоянии понять Его точно так же, как те, которые видят в Нём только Бога.

– Скажите мне, во что вы верите, но выразитесь так коротко и ясно, чтобы я мог вас понять сразу.

– Я, пан Коримский, верю в слово: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного». Сын Божий тоже является Богом, не так ли?

– Согласен, а далее?

– Чтобы отдать Сына, Бог должен был допустить, чтобы Тот стал человеком и принял наше тело. Итак, Сын Божий стал сыном Марии и человеком. Евангелисты описывают нам, как этот человек – Иисус – жил, страдал и умер. Его лозунгом было: любить и прощать! Он один явил нам любовь Отца и Его прощение. До Его пришествия было десять законов. Он соединил их в одно: любить Бога больше всего, а ближнего – как самого себя.

Он дал этот великий завет, но Он его Сам и исполнил. Вся Его жизнь – непрерывная цепь дел любви. Начатые в Вифлеемском хлеве, они завершились на Голгофе в самопожертвовании за врагов, отступников и предателей.

Иисус Христос выполнил порученную Ему миссию спасения На этой земле. Однако Он совершил это как человек, и поэтому Он вправе и от нас требовать: «Отвергни себя, возьми крест свой и следуй за Мной». Доказательством того, что он был не только человеком, явилось то, что Он через десять дней после Своего вознесения послал Духа Святого на апостолов и всех веровавших в Него и сделал из них новых людей, говоривших не только новыми языками, но и живших новой, до того времени незнакомой им жизнью. Эти люди жили потом на земле так, как жил Он: они любили своих врагов, молились за противников своих, благословляли тех, кто их мучил и проклинал, и прощали своих мучителей.

– Они были способны на это, потому что Он дал им Духа Своего, – перебил его Николай. – Он тоже имел эту способность, ибо Он, имея человеческое тело, имел и Духа Святого от Бога. Вы мне многое пояснили, но главного мне не сказали. Я согласен, что с помощью Духа Божия можно жить по Божиему, но как без Него?

– Без Него это, конечно, невозможно, пан Коримский. Но в первой главе Евангелия от Иоанна написано, что Иисус Христос пришёл в этот мир к своим, и свои Его не приняли. «А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими». Эти слова говорят нам о том, что если Бог так возлюбил мир, что отдал единородного сына Своего, Он и тем, которые этого Сына, этот дар, в вере приняли, дал власть – и эту власть олицетворяет Святой Дух – быть чадами Божиими. Вы меня понимаете, мой дорогой пан?

– Вполне, Урзин! – Юноша встал и несколько разнеуверенной походкой прошёлся по комнате.

Вдруг он остановился и пристально взглянул на молодого провизора.

– Мирослав, Он и вам дал эту власть? Вы уверены, что вы – дитя Божие?

– Да, пан Коримский, благодаря невыразимой любви Божией!

Бог Отец дал мне Своего Сына, моего Господа Иисуса Христа; я Его принял; а Иисус Христос, омыв меня сперва Своей кровью от моих грехов и освятив моё сердце для Себя, дал мне Своего Святого Духа. Так Он исполнил чудное обетование: «Мы придём к нему и обитель у него сотворим».

Лицо говорившего выражало кротость и уверенность.

– Я, правда, ещё не обладаю той силой, – продолжал он спокойно, – у меня нет того мужества, какое имели первые христиане. Может быть, я сегодня не был бы в состоянии принять позорную смерть и, несмотря на мучения, благословлять мучителей своих. Но я верю, что, оставаясь в послушании, небесный мой Учитель научит меня жить и умереть так, чтобы не предать Христа. И потому, что Он – Дух силы, Он подкрепит меня в моей борьбе. Из-за моей слабости у Него со мной будет, конечно, ещё много хлопот, но Он меня не оставит, ибо Он верен…

День клонился к вечеру, заалел закат. Помещение озарилось золотисто-розовым светом. Но Николай Коримский этого не замечал. Глаза его были закрыты, душа его, казалось, удалилась в неизвестные дали.

Урзин смотрел на него, хотя его губы не шевелились, видно было, что он молился.

– А где написано, что Он дал вам власть, быть чадом Божиим? – произнёс юноша после долгого молчания, не открывая глаз.

Лицо Урзина осветилось радостью.

– В первой главе Евангелия от Иоанна. Если позволите, я прочту вам всю главу.

– Да, прошу!

Урзин взял в руки Новый Завет, полистал его и начал читать. В тишине воскресного вечера голос его звучал, как нежная музыка. Слушая стих: «В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков», Николай устремил свой взор к золотисто-розовому небу, затем его взгляд остановился на устах читающего. При словах: «В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. Пришёл к своим, и свои Его не приняли», – голос читавшего задрожал, а по лицу слушавшего пробежала тень. – «А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими, которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились. И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца». Урзин оторвался от книги и сказал:

– Не правда ли, пан Коримский, мы видим из этих слов, что Иисуса, Богочеловека, разделить невозможно?

– Да, Мирослав, я вижу, что вы правы. Иисус Христос принёс в мир благодать, любовь и истину. Понимаете, до сих пор Христос был для меня лишь понятием всего высокого, благородного, доброго, а теперь Он стоит передо мной как личность, как Бог, ставший человеком. Если вы не устали, читайте, пожалуйста, дальше.

– С удовольствием.

Урзин подложил дров в огонь, прикрыл колени юноши своим Старым одеялом и, придвинув своё кресло ближе, стал читать дальше. При словах: «На другой день видит Иоанн идущего к нему Иисуса и говорит: вот Агнец Божий, который берёт на Себя грех мира», Николай снова прервал его вопросом:

– Как вы понимаете это название? Почему Иоанн называет Его Агнцем?

– Это мы найдём в Ветхом Завете.

Молодой человек принёс Библию и прочитал сначала о назначении пасхального агнца, затем главу 53 пророка Исаии, и перед слушателем во всём своём величии и значении предстал истинный Пасхальный Агнец, который через Свою смерть искупил всё человечество от рабства греха и наказания смертью.

К сожалению, начало темнеть и читать стало невозможно дальше того места, как два ученика Иоанна пришли ко Христу и остались у Него и как Андрей искал своего брата Симона и сказал: «Мы нашли Мессию, что значит: Христос».

– Уже темно стало читать, – сказал Николай Коримский, – отложите книгу. Может быть, вы устали от меня, но с вами хорошо сидеть и говорить. Извините меня, если я ещё останусь.

– Не надо извиняться, пан Коримский. Это для меня счастье.

– Вы мне льстите, Мирослав.

– Нет, пан Коримский, я говорю правду.

– А я и по вашему лицу вижу, что вы мне рады, поэтому и остаюсь. Я бы мог попросить вас к себе наверх, но там холодно… Когда я зашёл к вам, вы что-то писали…

– Да, я писал свой дневник.

– Вы ведёте дневник? Не слишком ли однообразна для этого жизнь здесь?

– Я только по воскресеньям записываю события прошедшей недели.

– А что вы запишете о сегодняшнем дне?

– Что я был счастлив, прочитав вам Евангелие нашего Господа, и что мой Спаситель сегодня впервые стоял лично перед вами.

– Это для вас так важно?

– Очень. Мой Господь и Спаситель ничего не делает наполовину. После того, что Он явился вам, Он и поможет вам познать Его.

Дух Святой теперь не перестанет действовать, пока вы не начнёте искать Его и, в конце концов, с восторженным ликованием не броситесь в Его объятия. Он примет вас в Своё сердце и сделает вас счастливым чадом Божьим. И поэтому у меня есть основание занести этот час в мой дневник; ибо когда вы достигнете этого счастья, вы сами всю жизнь будете вспоминать этот воскресный вечер, когда вместе с золотой вечерней зарёй первый Луч Света озарил ваше сердце.

– Вы считаете, что до сего дня во мне всё было темно? – спросил юноша, нахмурившись. – Ведь вы меня до болезни совсем не знали. Слабый Николай Коримский не даёт вам представления о его прежнем характере.

– Это верно, пан Коримский, но свет бывает двоякий: один – заблуждающий свет, который не может просветить ночь и облака; другой – истинный свет, светит в темноте, но мы ему не доверяемся. Я тоже годами ходил за ложным светом. Но когда мне пришлось ступить в глубокие воды страданий, он исчез. Тогда мою душу осветил истинный свет, и несмотря на то, что обстоятельства мои не изменились и, может быть, никогда не изменятся, во мне свет и тепло, и я счастлив.

– По вашим словам, – прервал его юноша, – ваша скорбь ещё не прошла? В чём она? Может быть, вы понесли невосполнимую утрату?

– Да, пан Коримский, я всё потерял на этом свете… Однако не будем об этом говорить.

– Но мне вас жаль и я хотел бы вам помочь, если бы мог.

Может быть, утрата ваша лишь кажущаяся, или её покрывает могила?

– Да, она похоронена.

– И вы всё же счастливы? – юноша взял руку молодого провизора в свои руки.

– Я счастлив, пан Коримский, ибо ночь во мне прошла и меня озаряет вечный свет. Когда этот свет озарит и ваше сердце, тогда и вы не будете больше чувствовать себя несчастным.

УСЛЫШЬ мольбу и вздох души моей,

Хочу Тебя, мой Бог, любить сильней.

Хочу любить огнём мольбы святой

Всем сердцем и умом, и всей душой.

Напрасно в тьме сует я мир искал;

Лишь Твой завет любви мне счастье дал.

Увижу ль иногда грозу скорбей,

Хочу я и тогда любить сильней.

Прервётся ль жизнь моя для вечных дней,

Хочу и в небе я любить сильней.

И знаю, буду там, где нет теней,

Где вечный Бога храм, любить сильней.

– Какие хорошие слова, пан Урзин! А мотив этой песни вы знаете?

– Да, пан Коримский. Хотите, я вам её спою?

– О, прошу вас!

Молодой провизор снова прислонился к печи. Зазвучал его нежный, чистый голос. На небе угасла последняя полоска света, и между снежными облаками засияли две звезды.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Эти две звезды засияли над Подградом в воскресный вечер и, как казалось, именно в тот момент, когда в красивом доме среди ельника воцарилось счастье. Маргита, наконец, была вместе со своим отцом.

Скованность и некоторая растерянность первой встречи после семнадцатилетней разлуки вскоре исчезли. Теперь отец и дочь сидели в маленьком салоне на диване, сердечно беседуя. Одна рука Маргиты покоилась в руках отца, другой она обнимала его.

Прислонившись головой к его плечу, она рассказывала ему о своих планах на будущее.

Лицо Коримского, в котором и следа не осталось от гордости, светилось счастьем и радостью. Он не отводил взгляда от дочери, словно эти часы ему должны были возместить всё, что он потерял за прошедшие годы.

Маргита поведала ему, что учится словацкому языку уже неделю и что при помощи учителя Галя намеревается продолжать учёбу, и как ей сейчас пригодилось знание чешского языка. Потом они говорили о доме, который отец хотел бы приобрести для Николая, чтобы он мог жить там летом. Оказалось, что это был как раз тот самый брошенный домик вблизи водопада, который недавно привлёк внимание девушки:

Ей, правда, очень хотелось, чтобы Никуша жил у неё: но она должна была с ним согласиться, это выглядело бы так, будто он с ней помирился только из-за своей выгоды. Однако она упросила дозволить ей заняться обстановкой дома для своего брата и доктора Лермонтова. А про себя Маргита думала: «Лишь бы они въехали в этот дом, тогда они всё равно станут бывать чаще у меня, чем там. Дедушка тоже обещал переселиться сюда на лето. И отец будет приезжать к Николаю – о, какая чудная жизнь у нас начнётся!».

Тихий звон колокольчика прервал их разговор. Маргита вскочила.

– Позволь, отец, на минуту оставить тебя, – и, не дождавшись ответа, убежала.

Он смотрел ей вслед, своей девочке, и только когда она исчезла, он вспомнил, что дочь его замужняя женщина…

Уже более четырёх часов он находился в Горке. Они с дочерью вместе побывали в том домике, говорили всё о настоящем, ибо о прошлом говорить было невозможно. Об Адаме она за всё это время не сказала ни слова, зато уж о дедушке очень много и с большой любовью.

Тень озабоченности омрачила лицо пана Коримского. Но тут нежная рука дочери обняла его шею.

– Родной мой, почему ты так печален?

– Ах, ты уже пришла, Маргита! – и он с любовью привлёк её к себе.

– Я пришла звать тебя ужинать.

– Но мы только что пили кофе.

– Это было давно, и ты почти ничего не ел. Зато теперь ты окажешь честь своей хозяйке, не правда ли?

– Я постараюсь, чтобы ты осталась довольна.

Она взяла его под руку и повела по коридору в ярко освещённую, украшенную цветами столовую.

– Ты спрашивала, о чём я так задумался, – сказал пан Коримский после ужина, когда Маргита готовила чай. – Я думал о том, кого моя Маргита ещё не вспомнила ни единым словом. Что бы он сказал о нашем примирении?

Словно инеем внезапно покрылось озарённое счастьем лицо молодой женщины.

– Ты говоришь об Адаме Орловском? – спросила она холодно. – Какое ему дело до нашего примирения?

Коримский с ужасом посмотрел на свою дочь.

– Маргита! Ведь он твой муж и самый близкий тебе человек на земле!

Она покачала головой.

– Ты ошибаешься, отец. Перед миром он действительно мой муж, но лично для меня он никто и никогда никем не будет. Дедушка желал нашего союза, и мы не могли ему под старость лет отказать. Мы увидели друг друга лишь за час до венчания, а после него договорились, что, дабы не уронить фамильной чести, внешне вести себя как супруги, а на самом деле он будет жить для науки, а я – для дедушки.