Текст книги "Тайное пристанище (ЛП)"

Автор книги: Коулс Кэтрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Там же хранились запасные вещи для моих подопечных детей – одежда, книги, игрушки, перекусы и аптечка. Хаос, но рабочий.

Я закрыла багажник и щёлкнула брелком. Даже сигнал прозвучал устало и грустно.

– Я тебя понимаю, дружище, – пробормотала я. – Мне тоже.

Расправив плечи, направилась к офису. Управление опеки округа Мерсер обслуживало пять городков и прилегающие районы. Вместе с техперсоналом нас здесь было пятеро. Нам бы ещё хотя бы столько же.

По нормативу у соцработника должно быть не больше двадцати пяти дел одновременно. У меня – тридцать два. За последние месяцы я на собственной шкуре прочувствовала, почему так много соцработников выгорают. Эта работа выматывает душу, а если тебе ещё и нагрузку удваивают – рецепт катастрофы готов.

Но при этом это самая осмысленная работа, какую я могла себе представить. Нет ничего лучше, чем помочь семье восстановиться или устроить ребёнка туда, где он наконец сможет расправить крылья. Бывали случаи, когда победа казалась невозможной, и всё, чего можно было добиться, – выжить. Но это не значит, что я перестану бороться.

Каждое дело, которое попадало на мой стол, заслуживало моего максимума. И я его давала. Даже если ради этого приходилось жертвовать сном.

Когда я вошла в офис, раздался короткий зуммер, и Мэри Лу подняла голову от ресепшена.

– Доброе утро, Фэл.

– Утро, – отозвалась я. – Как Джинни? Простуда прошла?

– Намного лучше. Но, к несчастью, Том подхватил. А ты знаешь, что это значит.

Я поёжилась.

– Только не мужской грипп.

Мэри Лу хихикнула:

– Вот именно.

– Да прибудет с тобой Сила.

– Возьму хоть что-нибудь.

Я прошла в общий кабинет, где работала вместе с ещё одной соцработницей, Милой, и нашим следователем Ноа. Отдельный кабинет был только у начальницы – Роуз, главы управления опеки округа Мерсер.

– Утро, – сказал Ноа, поднимая глаза от ноутбука и поправляя очки. – Я принес пончики. – Он кивнул в сторону мини-кухни у стены.

– Благодарю. Впрысну сахар прямо в кровь.

Мила покачала головой; её тёмные волны волос подчеркивали выразительные восточноевропейские черты лица.

– Не понимаю, как вы оба вообще живы при таком рационе.

Я скривилась, глядя на её зелёный смузи:

– Я свою зелень предпочитаю в виде салата, спасибо.

– Вот в час дня, когда начнёшь клевать носом, пожалеешь.

Возможно, она была права. Мила старше меня на четыре года и по возрасту, и по стажу. Но я держалась на плаву как могла.

– Вырвешь сахар из моих холодных, мёртвых рук, – пробормотала я, усаживаясь за стол.

Ноа усмехнулся, откинувшись на спинку стула.

– Сахар – это энергия. Он нас спасает.

– Считаю это научным доказательством. Ноа ведь на службе дольше нас обеих.

В свои тридцать четыре он проработал в службе опеки уже десяток лет. А если человек доживал до этой отметки, значит, останется надолго.

Я поставила сумку на пол и потянулась за стулом, но застыла – на столе лежал пакет и записка. Пакетик «Кислых клубничных мармеладок» и сложенный листок с моим именем – «Фэллон» – выведенным красивыми цветными буквами.

Горло сжалось. Я села, пальцы замерли над бумагой, колеблясь – открыть или не стоит.

– Она хотела прочитать, – произнёс Ноа, снова уткнувшись в монитор.

– Спасибо, что подставил, – фыркнула Мила.

Я прищурилась на неё.

– Я не трогала! – подняла она руки. – Просто любопытно, что сегодня написал плохиш из Blackheart Ink.

Я заставила себя не поёжиться. Кай часто заезжал по пути в свой спортзал ММА, Haven, или в тату-салон, который тоже принадлежал ему, и оставлял для меня что-нибудь. Чаще всего – сладости. Но не только. На моём столе собралась целая коллекция его мелочей.

Брелок с Chevy Impala из сериала «Сверхъестественное». Плюшевый велоцираптор из нашего с ним любимого фильма «Парк Юрского периода». Снежный шар с Нью-Йорком, который он привёз с крупной тату-выставки. И рисунок моего дома мечты.

Последний был моим любимым. Он превратил мои бесконечные каракули в нечто настоящее, красивое. Пусть я никогда не заработаю на такой дом – дело было не в этом. Это был символ надежды.

Я развернула записку. На ней – тот же красивый почерк:

Не падай от усталости. Немного топлива, чтобы держаться. Только не работай до изнеможения.

Под текстом – рисунок воробья. Так он подписывал каждую записку. Я сглотнула, аккуратно сложила лист и убрала в нижний ящик стола. Периодически ящик приходилось опустошать, но эти записки я не выбрасывала – хранила в коробках в шкафу. И, когда хотела помучить себя воспоминаниями, доставала и перечитывала.

– Всё так плохо? – спросила Мила. – Что, признался, будто кого-то убил?

Я бросила на неё злой взгляд. Она не хотела задеть – просто видела мир в чёрно-белом. Правильно и неправильно. А у Кая – судимость и характер не из лёгких. В её глазах он был из разряда «неправильных». И то, что он носил татуировки и потертые мотоциклетные ботинки вместо ковбойских, точно не помогало.

– Отстань, – предупредила я.

Она открыла рот, но тут из кабинета выглянула Роуз.

– Отлично, Фэл, ты на месте. Надо обсудить размещение Эндрюсов.

Я поднялась, благодарная за спасительную паузу. Если уж что меня выводило, так это, когда задевали Кая. К счастью, с Роуз дел хватало.

Я ушла в привычный ритм дня. Два выезда – домой к семьям. В первом случае мама после реабилитации держалась молодцом, выполняла программу, сестра переехала поближе, чтобы помогать с детьми. Я осторожно надеялась на лучшее.

Вторая проверка – приёмная семья, двое братьев. Младший расцветал: учёба пошла, друзья появились. А старший, пятнадцатилетний, всё ещё держал оборону. Приёмным родителям придётся поработать, чтобы растопить лёд, но Муры справятся – я видела, как они уже не раз это делали.

Когда я вернулась в офис, силы меня покидали. Глянув на часы, я выругалась. Тринадцать тринадцать. Чёрт бы побрал Милу – оказалась права. Не раздумывая, я направилась к столу, сорвала пакет «Кислых клубничек» и сунула в рот горсть мармелада.

Ноа поднял голову от монитора.

– Всё настолько плохо?

– Если расскажешь Миле, что я свалилась ровно в то время, когда она предсказала, можешь считать, что мы больше не друзья, – пробормотала я, зажевывая мармелад и закрывая глаза от удовольствия. – Кислые мармеладки, вы всё, что мне нужно. Вы не бросаете меня в трудную минуту. Вы – надёжны, как никто.

Когда я открыла глаза, поймала взгляд Ноа, устремлённый мне на рот. Он быстро откашлялся и отвернулся.

– Пока ты вливаешь сахар, обсудим дело Куперов?

– Давай, – промямлила я, садясь и открывая ноутбук.

Ноа поднялся и подошёл ближе, глядя через моё плечо.

– Прокурор завтра подаст обвинение в халатности и угрозе жизни ребёнка. Судя по доказательствам и показаниям, родителей ждёт срок.

Желудок сжался, как всегда при таких делах. Сколько бы раз я ни проходила через подобные случаи – легче не становилось. Некоторые сотрудники службы говорили, что приходится отключать эмоции, иначе не выдержишь. Я их понимала. Но сама не умела.

– Бабушка детей хочет оформить опеку. У неё стабильный доход, работа из дома, крепкое окружение. Думаешь, можно подавать на лишение родительских прав?

Ноа задумчиво издал глухое «хмм», опершись ладонями о спинку моего стула.

Но прежде чем он ответил, послышался другой голос – ниже, с хрипотцой, от которой у меня по спине пробежали мурашки:

– Не знаю, чего ты ищешь, приятель, но точно могу сказать, где этого нет. В декольте Фэл.

О черт.

2 Кай

За эти годы я научился держать себя в руках, усмирять зверя, что жил внутри. Но были вещи, которые всегда срывали предохранитель: когда кто-то обижал слабого, когда мучили животных и когда трогали Фэллон.

Ничто не могло взбесить меня быстрее, чем если кто-то пытался задеть Воробья.

Я не был дураком – прекрасно видел, как этот её так называемый коллега на неё смотрит. Смотрел всегда. И только сама Фэллон, похоже, этого не замечала.

Но он наглел. Стоило только увидеть, как он нависает над ней, будто сторожит дорогую игрушку, которой не позволит играть другим. Или как его взгляд скользит не по экрану, а в вырез её блузки.

Пальцы сами сжались в кулаки, кожа под татуировками натянулась. Я из последних сил сдерживал ярость. Мне нельзя было ошибаться. Не с моей историей.

Даже если в деле значилось «несовершеннолетний», это всё равно могло обернуться против меня. Драка. Подпольные бои. Связи с теми, кого суд называл организованной преступностью. Неважно, что у меня тогда были свои причины – пятна остались. И в личном деле, и на совести.

Ноа вздрогнул и резко обернулся:

– Я не пялился ей в декольте!

Я просто смотрел на него, не говоря ни слова.

Фэллон вздохнула – уставшим, обречённым вздохом, в котором слышалось: «Я не знаю, что с ним делать».

– Не обращай внимания. У него инстинкт защитника без тормозов.

– Не думаю, что дело в этом, – пробормотал Ноа и вернулся к своему столу.

Я немного расслабился, когда он отодвинулся от неё. Дело было не в том, что я не понимал: когда-нибудь у Фэллон появится кто-то. Она влюбится, по-настоящему, и начнёт новую жизнь – не как раньше, с парой свиданий, а всерьёз. Это убьет меня, но я всё равно буду рад, если тот парень окажется достойным. Потому что она заслуживала всё хорошее, что может дать этот мир.

– Кайлер, – сказала Фэллон, выгнув бровь и разворачивая кресло. – Что ты здесь делаешь?

Мой член дёрнулся при звуке полного имени. Я жил ради этих мгновений. Ради того, как они напоминали о том, что почти было. О тех коротких секундах, когда она была моей. Пусть теперь произносила его только тогда, когда я чем-то провинился. Иногда я даже нарочно выводил её – просто чтобы услышать это «Кайлер».

Я поднял бумажный пакет с бирюзовой надписью The Mix Up.

– Подумал, тебе нужно что-то посущественнее сахара, чтобы дожить до конца дня.

Выражение её лица смягчилось. Она поднялась из кресла, улыбка едва тронула губы.

– Скажи, что там сэндвич со шпинатом и артишоками.

– Я бы не поехал за обедом через весь город, чтобы тебя подставить.

Губы дрогнули.

– На тебя всегда можно положиться.

Всегда. Не важно, позвонила бы она мне среди ночи или с другого конца света – я бы пришёл.

– К скамейкам? – спросил я, зная, что она предпочитает есть на улице, даже если дубак.

– Ага. – Она надела куртку и вытащила из-под воротника копну светлых волос.

Пальцы дернулись – так хотелось зарыться в эти пряди. Всё во мне откликалось на её красоту. Она была из тех, что с каждым взглядом становилась только сильнее. Изгиб её улыбки превращал губы в идеальный лук, за который хотелось тянуть зубами. Синие глаза, темнеющие и бурлящие от любого сильного чувства – хорошего или плохого. И её тело – идеально подходящее к моему, стоило лишь обнять.

Черт.

Я, как всегда, затолкал это всё подальше и вышел наружу.

На улице было около восьми градусов – достаточно холодно, чтобы я сегодня выбрал пикап, а не мотоцикл. Хорошо хоть солнце в Центральном Орегоне немного смягчало мороз.

– Пахнет снегом, – сказала Фэллон, делая глубокий вдох.

– Не накликай.

Она рассмеялась, усаживаясь на лавку. Звук этого смеха отозвался эхом в моей пустой груди и обосновался там.

– Ты ведь никогда не любил белое покрывало, – поддела она, плотнее запахиваясь в куртку.

– Все думают, что это волшебно, а на деле – просто холод, сырость и переломы.

Один уголок её рта приподнялся.

– Ну конечно, мистер Гринч.

Я достал из пакета сэндвич, напиток и пару печений.

– Я не Гринч. Фильмы про Рождество? Ещё как да. Особенно «Крепкий орешек».

Фэллон закатила глаза.

– «Крепкий орешек» – не рождественский фильм.

– Тогда и «Маленькие женщины» тоже не рождественский, – парировал я.

Она развернула сэндвич.

– Играть не по правилам – это твой стиль.

– Я ещё люблю рождественское печенье, подарки и вынужденный отпуск, – продолжил я.

– Ладно, ладно. Ты – тайный эльф Санты. Доволен?

– Меня много кем называли, но тайным эльфом – впервые.

Фэллон улыбнулась:

– Переросток-эльф?

Я хмыкнул и достал свой сэндвич с индейкой.

– Как дела?

Она посмотрела внимательно:

– Это проверка?

Я пожал плечами, хотя правда была проста – я всегда буду за ней следить. До тех пор, пока мы не станем седыми стариками, ворчащими на соседских детей.

– Ты снова перегружаешь себя.

– Нашёл, кто бы говорил, – буркнула она.

Я усмехнулся:

– Работаем на износ – отдыхаем на износ.

Она нахмурилась:

– Мне не нужны подробности твоей личной жизни.

Горечь обожгла желудок. Пусть лучше думает, что у меня очередь из женщин, чем узнает правду: моя постель холодна, как арктическая тундра.

– Ты не ответила, – сказал я.

Фэллон сделала вид, что занята сэндвичем.

– Просто дел больше обычного.

– Сколько?

Она подняла руку, чтобы откусить, но я перехватил запястье. Тёплая кожа обожгла ладонь, оставив привычные, сладкие ожоги.

– Сколько, Фэл?

– Тридцать два, – прошептала она.

Я выругался:

– Ты угробишь себя.

В её глазах вспыхнуло пламя, превращая синий в сверкающий сапфир.

– Я знаю свои пределы.

– Правда? Или ты просто готова жертвовать собой ради других?

Огонь стал ярче.

– Они того стоят, и ты это прекрасно знаешь. Нет ничего важнее, чем убедиться, что им есть где спать спокойно, пока мир рушится.

– Ты важнее. Сколько детей ты спасёшь, если сама свалишься в больницу от истощения?

Взгляд Фэллон дрогнул от обиды.

– Я не слабая.

Черт.

Я положил сэндвич и сделал то, чего давно себе не позволял: обвил мизинцем её палец и слегка сжал.

– Последнее, кем я тебя считаю, – слабой, Воробышек. Но мы скучаем по тебе. Семья скучает.

Если с ней что-то случится – я этого не переживу. Я слишком хорошо знал, сколько подлости и жестокости в мире. И знал, что Фэллон снова и снова шагает прямо в самую гущу.

Мой пикап пророкотал и заглох на моем месте у Blackheart Ink. Здесь всё было черным на черном на черном. Деревянный фасад здания на окраине Спэрроу-Фоллс мы покрыли почти угольно-черной морилкой – Шеп тогда сомневался, но потом этот цвет пошел у брата-подрядчика на ура и в ремонтах, и в новостройках. Вывеска у мастерской – матово-черная, заметная только при определенном освещении.

Джерико ворчал, что глупо делать вывеску, которую толком не прочитаешь, а я считал, что так у места появляется своя загадка. И оказался прав. После статьи в The New York Times под заголовком «Новое лицо татуировки» дела в моем крошечном уголке мира рванули в гору. То, что мастерская выглядела как подпольный бар с «тайным» названием, только добавляло притяжения.

Внимание, которое принесла та статья, и все последующие, я ненавидел. Деньги – нет. Линейки пигментов, инструменты, даже одежда сделали мою жизнь более чем комфортной. А когда я понял, что у меня неплохо получается играть на бирже, этот комфорт разросся до суммы, которую мне не потратить и за всю жизнь. Ничего общего с тем, в чем я вырос. И уж точно не то, во что поверил бы мой так называемый отец.

Я вылез из пикапа, хлопнул дверью и направился к мастерской. Сжал руку – мизинец все еще покалывало от того, как цеплялся за палец Фэл. Хотелось навсегда выжечь это ощущение на коже и тут же забыть. Я, как всегда, утопил эту внутреннюю борьбу и попытался переключиться на дела.

Проходя мимо машин, размял шею. Ярко-розовый Caddy Пенелопы, мотоциклы Беара и Джерико, и пара тачек, которых я не узнавал. Колокольчик звякнул, когда я толкнул дверь, и Беар поднял глаза от стойки.

Этот байкер-дед, весь из себя гризли, ухмыльнулся:

– Чуток опоздал, босс. Задержался с мисс Фэл?

Я нахмурился:

– Похоже, тебе работы маловато.

Он откинулся на стуле и хлопнул по ноге – ниже колена у него протез:

– Не знаю. Пахнет снегом. Ты же знаешь, у меня нога на погоду реагирует.

Я фыркнул:

– Ты бы и в метель накинулся на двухтонного гризли и всё равно печеньки принёс.

– Про печеньки не забудь, – крикнул из зала Джерико, вычерчивая тонкие цветы лотоса на коже очень эффектной рыжей.

Джерико со мной с самого открытия. Вместе мы вывернулись из лап Reapers и за это я обязан Трейсу. Он навёл на клуб такой страх, что те нас оставили в покое. Когда у твоего клуба у ворот круглосуточно торчат копы – удовольствие ниже среднего. Им очень хотелось от них избавиться, настолько, что они отпустили нас и прикрыли подпольные бои.

– Печеньки – единственная причина, по которой ты ещё у нас, – кинул я на ходу и направился к своему месту. У меня есть и закрытая комната в глубине, но я люблю видеть, что творится в магазине: чувствовать атмосферу, кто приходит и уходит.

Беар откинулся на табурете и скрестил руки на бочке-груди:

– Без меня лавочка развалится.

Он был прав, и мы оба это знали – даже если его «система» порядка была загадкой для всех остальных.

Я взял карандаши и блокнот, развалился в кресле у своего поста. Нужно было дорисовать продолжение рукава для клиента. Он дал несколько важных «якорей», а дальше – полный карт-бланш. Так я любил работать больше всего: взять смыслы и соткать из них рисунок. Доверие клиента чего-то да стоит.

– Прист, заедем в «Хейвен» попозже, поборемся? – спросил рядом Джерико.

Спарринг мне был нужен остро. Да, я оставил темные стороны ММА, но ринг до сих пор был одним из немногих мест, где я чувствовал себя свободным. Искусство, бой, Фэллон. Моя вечная тройка.

Пальцы сами пошли – грифель легкими штрихами скользнул по бумаге.

– Не могу. Семейный ужин.

Я шкурой чувствовал взгляд, но не поднимал глаз. Это был не Джерико – он весь в работе. И не Беар. Значит, рыжая. Подтвердилось, когда она заговорила:

– Вы ведь Кайлер Блэкууд, правда?

Я мельком глянул – хватило, чтобы увидеть, как она уставилась на меня:

– Он самый.

Ее глаза вспыхнули зелеными искрами:

– Я пыталась записаться к вам, но сказали, что у вас всё расписано на шесть месяцев вперед.

– Пожалуйста, – отозвался Беар.

Господи.

Джерико приподнял машинку от кожи:

– А я кто? Пустое место?

Рыжая хихикнула и застрелила его влюбленным взглядом:

– Ни за что.

Напряжение, стянувшее меня, чуть отпустило. В тату-салон идут разные. Те, кто любит искусство. Те, кому нужен адреналин. Те, кто запечатлевает утрату или прожитое… И те, кто подсел на сам процесс.

Похоже, рыжая была из последних. Но дело не только в женщинах – мужики тоже «подсаживаются». Им хочется быть поближе к культуре – к художникам, к жужжанию машинки, – но делать работу самим они не хотят. Или не могут.

Я вернулся к рисунку, но по коридору прозвучали шаги.

– Вот твой набор по уходу. Соблюдай инструкцию и все шаги. Если станет красным или горячим на ощупь – пора к врачу.

Появилась Пенелопа, выводя в ресепшен женщину лет сорока с новым септумом.

– Спасибо, Пен.

Пенелопа обняла ее – её «единорожьи» волосы переливались розовым, сиреневым и голубым:

– Береги себя.

Пока клиентка расплачивалась, Пенелопа повернулась ко мне, оценивающе глянув:

– Ты выглядишь уставшим.

Да что нового? Внутренние демоны в последние месяцы плясали на мне степ. А то, через что недавно прошёл Трейс из-за своего ублюдочного отца, только раззадорило их. Порой казалось, что каждую ночь я веду с ними войну.

Отец с ножом, идущий на меня. Голос матери по кругу, без конца: «Ничтожество. Все, к чему ты прикасаешься, ты портишь».

– Я в норме, – отрезал я.

Пенелопа фыркнула:

– Принести тебе поесть?

– Уже обедал с Фэл.

Её губы едва-едва дернулись – крошечная тень, но я заметил. Как замечал и её деликатные приглашения. За черту она не переходила, а я как мог давал понять, что двери закрыты, но, похоже, сигнал она не улавливала.

Джерико поднял глаза от лотоса, его светлая борода блеснула в лампах:

– А мне почему никогда не предлагаешь?

– Потому что у меня есть вкус, – отрезала Пенелопа.

– Раздавила меня.

Она только покачала головой, но с улыбкой:

– Забегу в The Mix Up. Скоро вернусь.

Она вышла с клиенткой и тут воздух прорезал рёв мотоцикла. Сколько бы времени ни прошло, этот звук всегда держал меня настороже, пока я не видел, кто приехал. Я повернул кресло и поморщился, глянув в окно. Узнал байк с одного взгляда.

Пламя, охватывающее череп, настолько банально и клишировано, что губа сама скривилась. Но дело было не только в этом. Это был знак. Reapers. А маленькая эмблема на баке означала, что водитель – член мотоклуба. И я его слишком хорошо знал.

Колокольчик звякнул, и в дверях появился Орен.

– Добрый день.

Я уставился на человека, которого когда-то считал другом, а потом понял – никогда им не был:

– Зачем пришел?

Он пожал плечами, кожаная «косуха» хрустнула:

– Соскучился по вам, уродцам. Нельзя зайти поздороваться?

– Нет. – Ответ простой, достаточный. Он лишился такого права в тот момент, когда помешал Джерико звонить копам в ту ночь, когда я едва не сдох на том чертовом ринге.

Карие глаза Орена сузились, он повернулся к Джерико:

– Теперь он и за тебя отвечает?

Джерико глянул вверх – и снова вниз:

– В этот раз – да.

– Ладно. Предложение у меня для вас. Президент собирает бой. Приз – сто тысяч. Думал, вам будет интересно.

У меня скрутило нутро. Значит, бои не сдохли, как я надеялся. Или их возвращают. Для Reapers это чертовски рискованно.

– Пас, – коротко сказал я.

– Аналогично, – отозвался Джерико.

Лицо Орена резанули складки, как бесконечные скобки:

– Вообще-то это честь – получить приглашение.

Теперь уже я фыркнул:

– Честь – это снова вляпаться в ту же муть, из-за которой нас брали, меня избили до полусмерти и чуть не угробили? Спасибо, обойдемся.

Орен шагнул ко мне:

– Помни, сам сделал этот выбор.

– Парень, – окликнул Беар из-за стойки. – Сматывайся, пока я не спустил на тебя Трейса. Или, что хуже, не занялся тобой сам.

Орен метнул на него злой взгляд:

– Думаешь, я испугаюсь воскресного героя? Смешно.

Беар даже бровью не повел:

– Мужика меряют не количеством глупостей, в которые он вляпался. Неплохо бы тебе это запомнить.

Орен окинул зал взглядом:

– Могли бы стать друзьями клуба. И это тоже запомните. – Он развернулся и вышел, мотор взвыл.

– Черт, – пробормотал Джерико, откладывая машинку.

– Пустая болтовня, – успокоил я друга.

Хотя сам до конца в это не верил. Орен изредка заглядывал, чтобы нас поддеть. Скорее от скуки или одиночества. Но еще ни разу не звал обратно и не предлагал драться. Значит, что-то затевается.

Воспоминания того времени закружились, пытаясь вонзить ледяные когти: мои костяшки в челюсть противника, чужой кулак в мои ребра, холод бетона подо мной, боль – пока не останется пустота.

И пробуждение в больнице – бледная Фэллон рядом, слезы, наворачивающиеся на глаза.

– Ты не имеешь права уйти, Кайлер. Пообещай, что не уйдешь.

Я пообещал. И намерен держать слово. Даже если мне достанутся только осколки её самой. Эти крошечные осколки лучше всего остального.

3 Фэллон

Прошли часы с тех пор, как мы сидели с Каем за тем столиком для пикника. Часы с тех пор, как его мизинец обвился вокруг моего. Часы с тех пор, как я услышала те слова. А жар его пальца я все еще чувствовала – гулким эхом под кожей. И одна-единственная фраза продолжала преследовать меня.

– Последнее, кем я тебя считаю, – слабой, Воробышек.

Я боролась с желанием закрыть глаза и на память обвести его лицо. Темная щетина, почти уже борода. Волосы еще темнее – чуть взъерошенные. Шрам, идущий параллельно брови. И янтарные глаза, которые прожигали меня насквозь.

Глупо, глупо, глупо.

Я попыталась вытолкнуть из головы образ Кая, включая поворотник, чтобы свернуть на гравийную дорогу, ведущую к ранчо Колсонов. Домой. Но слова все равно отдавались в висках. И я не могла не цепляться хотя бы за одно из них.

Воробышек.

Он говорил, что прозвал меня так, потому что нашел меня поющей. Хотя, скорее, кричащей. Выплескивающей все, что я слишком долго держала внутри. Но со временем это прозвище стало значить для меня гораздо больше.

Стоило просто подумать о нем и я уже ловила воздух ртом. В последние годы Кай редко так меня называл. Но когда называл, это резало по сердцу ножом и одновременно было самым драгоценным подарком. Да, больно. Но я держалась за него изо всех сил.

Воробышек.

Я прижала ладонь к груди, растирая ямку между грудями – ту самую, что начинала ныть, когда я скучала по Каю, особенно по тому, каким он был «тогда».

Чем ближе было ранчо, тем настойчивее я запихивала эти мысли обратно – в потайной отсек в сердце, где им самое место. Так всем будет лучше – всем, кроме меня. Но ради этого я могла потерпеть.

Когда показался дом, меня окутало тепло – то самое, из бесчисленных светлых воспоминаний. Оно чуть притупило жжение моей жертвы. И напомнило, что семье нужно отдавать приоритет, даже когда на работе завал.

Белый фермерский дом стоял уже несколько поколений, но мама с Лолли следили за ним, как за сокровищем. Раз в несколько лет перекрашивали, весной и осенью проходились маслом по креслам-качалкам и качелям на крыльце, в саду не пропускали ни одной мелочи, даже если в личном огороде Лолли водились «травки», мягко говоря, не строго лекарственные.

Я проехала мимо служебного внедорожника шерифа Трейса – там, я знала, стояло детское кресло для Кили и, скорее всего, валялась пара банок краски для новой работы Элли по интерьеру. Улыбнулась, заметив черный пикап Энсона с новым цветочным стикером на бампере: «Остановись и понюхай розы». Ему это не понравится. И мне нужно выяснить, кто виноват – моя лучшая подруга и сестра Ро или Шеп, у которого Энсон работает.

Я увидела Рендж Ровер, который наверняка принадлежал жениху Арден, Линку, и пикап Шепа с логотипом Colson Construction на борту. Не хватало только вычурного внедорожника Коупа – он с Саттон и ее сыном Лукой в Сиэтле, начался хоккейный сезон.

Я изо всех сил старалась не смотреть на второй черный пикап в ряду. С матовыми акцентами, которые Кай сам придумал и перенес на свою «детку». У Кая все было… в его стиле.

Моя малолитражка слегка закашлялась, когда я вкатилась на последнее импровизированное место. Я снова ласково хлопнула ее по панели.

– Еще одну зиму, родная.

Я копила, как могла, но моя зарплата не делала из меня миллионера. Приходилось крутиться: меньше доставок, больше готовки на неделю, отказ от кабельного, хотя я обожаю кино. Хорошо хоть пароль от Netflix Кая у меня оставался. Мелких уступок себе – пруд пруди, но всё уладится.

Вылезая из машины, я порадовалась, что переоделась в джинсы, ботинки и фланель. Ноябрь к вечеру стал еще злее – уже по-настоящему холодно. Схватив сумку, я направилась к ступенькам и застыла перед высоченным, татуированным, как скала, мужчиной, который загораживал проход и хмурился.

Я тихо пискнула от неожиданности.

– Ты что тут делаешь? – Я еще не успела поднять щиты и выстроить стены. Потому невольно уставилась на татуировки на его шее: воробей, притаившийся за ухом, и якорь с изящной вязью вокруг. У каждой татуировки – своя история, и я никак не могла не думать, что этот воробей – про меня. Хотя… мы живем в Спэрроу-Фоллс. Может, это просто отсылка к городу.

– Ты опоздала, – проворчал Кай.

Я глянула на часы.

– На пятнадцать минут. Хотела переодеться.

Хмурь на его лице только углубилась.

– Что у тебя с машиной?

Я закатила глаза и попыталась проскользнуть мимо.

– Она старше мамонтов.

– Фэллон, – прорычал Кай, встав на пути.

– Все будет нормально. Еще одну зиму и я возьму новую. – Или «новую для меня». Совершенно новую машину у меня не было никогда. Но я бы не отказалась от такой, что не звучит, как заядлая курильщица на пятой пачке за день.

– Я посмотрю ее в выходные.

Я бросила на Кая взгляд, от которого он по идее должен был отступить.

– Мне не нужен твой осмотр.

В его янтарных глазах мелькнуло что-то, чего я не смогла разобрать.

– Не хочу, чтобы ты застряла где-нибудь. Или заглохла на обочине. Это небезопасно. Особенно с учетом тех мест, куда ты ездишь.

Последнее прозвучало так, будто он прогрызает слова сквозь зубы и ворох раздражения.

– Кай…

– Пожалуйста.

Черт бы побрал всю эту полезную еду. Единственное, перед чем я бессильна, – когда Кай просит. И хуже всего – видеть тревогу в его янтарных глазах.

– Ладно. Но за новые детали плачу я.

У Кая дрогнули губы – в том месте, что всегда отзывалось у меня теплым толчком в груди, в точке, которая принадлежит только ему.

– Спасибо, – сказал он, обнял меня за плечи и повел к дому. – Тот криповый тип больше тебя сегодня не доставал?

– Криповый? – переспросила я, наморщив лоб.

– Ноа, – прорычал Кай.

Я вздохнула.

– Кажется, остаток дня он меня слегка побаивался, так что спасибо тебе за это. – Каждый раз, когда Ноа хотел что-то спросить, он смотрел поверх моей головы, а не на меня.

– Отлично.

– Ты травмировал бедного человека, – парировала я.

Кай фыркнул:

– Если его это травмировало, ему стоит чуть больше повидать жизни.

– Да ладно тебе, – пробормотала я.

Мы поднялись на ступеньки и дверь распахнулась, на пороге появилась мама.

– Вот и моя девочка.

Рука Кая соскользнула с моих плеч, и я сразу шагнула к маме. Она крепко обняла меня – вокруг закружили корица и яблоки.

– Яблочный пирог? – промямлила я у нее в шее.

– Шестым чувством почуяла, что моей девочке нужна еда для души.

– Ты у меня лучшая мама на свете. Знаешь об этом?

Она засмеялась:

– Никогда не вредно это иногда слышать.

– А мне яблочного пирога перепадет? – с надеждой спросил Кай.

Мама выгнула бровь:

– Смотря, не начнете ли вы с Лолли устраивать беспорядки?

Улыбка у Кая стала шире:

– Разумеется.

Мама всплеснула руками и ушла в дом:

– Сдаюсь.

– Мы просто держим тебя в тонусе, – сказал Кай.

– Вы просто делаете мои волосы седыми, – огрызнулась мама. Серебра в ее светло-русых прядях стало больше. Красиво, но напоминало, что она стареет, – мысль, от которой я отмахивалась.

Из гостиной долетали голоса и уютный хаос. Мы направились туда, минуя по пути десятки родных мелочей. Семейные фото. Ваза, склеенная после того, как Коуп и Кай разбили ее, играя в «домашний» футбол. Картина нашего дома и земли, которую Арден написала для мамы. Рамка, которую Трейс и Шеп подарили ей на Рождество – с сумасшедшим семейным снимком. Комнатный цветок, который Ро вырастила с семечки специально для мамы. Часы, переходившие в семье Колсонов из поколения в поколение.

Мне нравилось, что дом – как лоскутное одеяло из воспоминаний, ровно как и наша семья: собранная неожиданными путями, но с сердцем. Знакомый гомон усилился, когда мы подошли к гостиной.

– Дождались, – победно объявила Роудс, когда я вошла. Ее новенькое помолвочное кольцо вспыхнуло в свете.

– Тетя Фэл! – закричала Кили, вскакивая с места, где она раскрашивала вместе с Элли и Арден. Она метнулась ко мне, и я поймала ее на лету, сделав пару шагов назад, пока Кай не удержал меня за плечи. Кили обняла меня так крепко, что я едва могла дышать. – Я скучала по тебе!

Я покачала ее, и с удивлением поняла, что за неделю она будто выросла.

– И я скучала, малышка. А какие у тебя теперь косички! Просто чудо!

Кили засияла, когда я поставила ее на пол.