Текст книги "Неравная игра"

Автор книги: Кит А. Пирсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

5

На пару секунд я лишаюсь дара речи, потрясенная откровением Стейси и одновременно вне себя от радости, что наконец-то наткнулась на стоящий сюжет.

– Ваш отец совершил самоубийство?

– Так указано в заключении коронера.

Лишиться близкого человека само по себе больно и ужасно, но мне даже не представить, каково жить с осознанием, что ты мог это предотвратить.

Я протягиваю руку и сжимаю ладонь девушки.

– Жизнь порой очень жестока. Я искренне восхищаюсь вашей выдержкой, Стейси.

– А у меня есть выбор?

– Тут уж не поспоришь.

Вдруг она выдергивает руку, и поведение ее разом меняется.

– Вы ведь понимаете, что ничего из моего рассказа о прошлой карьере и отце в интервью включать нельзя?

– Что? – ахаю я. – Почему?

– Список запретных тем, что прислала вам Трина. Я вас предупреждала, Эмма.

– Но разве вам не хочется обернуть это себе на пользу? Ведь получится захватывающая статья, которая изрядно добавит к вашей репутации!

– А мне плевать. Я не собираюсь марать память о своем отце даже малейшей связью со Стейси Стэнуэлл или «В эфире Челси». Он был величайшим театральным режиссером своего поколения, и я хочу, чтобы именно таким его и помнили. А не как отца звезды реалити-шоу или алкоголика, сбросившегося с путепровода.

– Но…

– Простите, это не обсуждается.

Я удрученно откидываюсь на спинку стула.

– Зачем же вы тогда рассказали мне?

– Даже не знаю. Наверно, мне все еще больно, а в вас есть что-то материнское.

Да уж, эмпатический подход открыл мне дверь к потрясающей истории – вот только Стейси останавливает меня на пороге. В любой другой ситуации я, возможно, плюнула бы да написала, что мне хочется, черт побери, но ей и без того не сладко. Несмотря на все ее классовые привилегии, жизнь обошлась с ней жесточайшим образом, и мне понятно ее желание не отдавать имя Нитеркоттов на растерзание прессе.

– Что ж, договорились. Только про новый фильм.

– Обещаете?

– Да, обещаю.

Улыбка возвращается на ее лицо.

Следующие полчаса мы обсуждаем новый фильм Стейси, и в итоге я остаюсь с интервью, определенно недостойным ее подлинной личности. И в довершение еще и вынуждена унизиться до просьбы автографа. Вот в какую пучину позора я готова пасть ради бесплатных углеводов.

Когда Стейси машет мне на прощание, я пытаюсь не обращать внимания на уже ставшее привычным чувство утраты. Снова у меня из-под носа ускользнул сенсационный материал, хотя на этот раз и по другой причине. Независимо от смягчающего обстоятельства, конечный результат все тот же и ощущается как очередной шаг вниз, к журналистской безвестности. Я должна посмотреть правде в глаза: вероятность, что остающийся срок своей карьеры мне придется штамповать подобные бестолковые опусы, прискорбно велика.

Стоит мне добраться до станции «Южный Кенсингтон», и жалость к себе сменяется гневом. Разве для этого я надрывалась? Лягалась и царапалась все эти годы, пробивалась наверх? Чтобы теперь медленно соскальзывать обратно на дно? Причем отнюдь не по своей вине…

Выход-то есть, и мне это известно.

Можно продать квартиру и, расплатившись по ипотеке, купить жилье где-нибудь в захолустье. Работать фрилансером, писать то, что хочется, да копаться в саду.

Почему же я до сих пор так не поступила? Потому что все еще надеюсь.

Как ни соблазняет меня переезд в глухомань, в другом плане такое разрешение ситуации меня ужасает. Ведь так я обреку себя на жизнь старой девы. Буду вести счет долгим и одиноким дням в обществе оравы кошек. Лондон, при всех его минусах, все же дом. И дом еще восьми миллионов человек. И пока во мне живет надежда, что среди этих восьми миллионов есть мужчина, с которым я смогу разделить остаток жизни.

Вот только мужчина этот, похоже, столь же неуловим, что и моя сенсационная передовица.

Я произвольно назначила себе крайний срок для принятия решения. Если к пятидесяти мистер «тот самый» не объявится в моей жизни или я не добьюсь прорыва в карьере, уеду к чертовой матери. А до той поры буду терпеть Дэймона, завтраки, обеды и ужины в одиночестве, блиц-свидания и неизбежные разочарования после них.

Так, хватит, лучше не зацикливаться на этих мыслях.

В редакцию я возвращаюсь, практически избавившись от всех тревог – уж что-что, а свою отходчивость я могу хоть напрокат сдавать.

Подключаю к смартфону наушники и прослушиваю интервью со Стейси. Собственный голос мне глубоко ненавистен, и я стараюсь игнорировать его, когда делаю записи. Для профессионального журналиста нет ничего унизительнее, чем отбрасывать зерна и сохранять плевела, но именно этим я сейчас и занимаюсь. Подготовленному интервью предстоит проверка не только Дэймоном. Стейси тоже выразила желание ознакомиться с ним перед печатью или, что более вероятно, публикацией на сайте.

Я трачу два часа на сотворение опуса, который совершенно не вызывает у меня гордости, однако вполне отвечает поставленной задаче. Перечитываю и даже не узнаю собственный авторский стиль. В точности как Стейси Нитеркотт оставила карьеру настоящего актера и стала сниматься в балаганном реалити-шоу, так и я отказалась от подлинной журналистики и стряпаю ширпотребное чтиво.

Даже не знаю, кто из нас пал ниже.

Отсылаю готовое интервью Дэймону и Стейси. Через несколько минут первый отвечает: «Сойдет».

Упиваясь высокой похвалой главного редактора, начинаю собираться. Когда я уже готова уходить, за причитающимся заглядывает Джини.

– Как все прошло? – воркует она.

Разумеется, интересуют ее отнюдь не мои успехи. Порывшись в кармане куртки, я с улыбкой протягиваю ей клочок бумаги.

– Вот.

– Ох, божечки! – взвизгивает девушка. – Она подписала на мое имя!

– Разумеется! Еще мне не хватало, чтобы она решила, будто автограф нужен мне.

К моему несказанному удивлению, Джини вдруг обнимает меня.

– Спасибо, Эм!

Я всячески избегаю проявлений теплых чувств, не говоря уж об объятиях коллег. Психиатр, скорее всего, объяснил бы это отсутствием родительской любви, я же предпочитаю считать себя некоммуникабельной.

Высвобождаюсь из объятий Джини.

– Никогда не называй меня Эм, слышишь?

– Тебе не нравится, когда тебя так называют? – ухмыляется она.

– Нет!

– Слышала бы ты, как тебя прозвали в рекламном отделе!

– Могу себе представить.

Затем Джини приглашает меня на вечеринку в пабе, с ней и еще десятком неполовозрелых сотрудников. Вежливо отказываюсь – вовсе не потому, что сегодня понедельник, а потому что лучше проткнуть себе сиську, чем слушать их околесицу.

– Как-нибудь в другой раз.

И убегаю, пока она не начала уламывать.

После перевода часов на прошлой неделе еще непривычно выходить на улицу засветло. Впрочем, через пару месяцев я снова буду тосковать по холодным и темным вечерам. С повышением температуры Лондон превращается в душегубку, а поездки в подземке напоминают спуск в ад. А уж с учетом загрязнения города коктейль получается и вовсе отвратнейший.

Я медленно плетусь к станции подземки, а когда выхожу на «Килберн-парк», уже опускаются сумерки, и улица купается в приглушенных тенях. Одно время я добиралась от станции до квартиры на такси, настолько боялась грабителей. Теперь уже не столь беспокоюсь на этот счет, поскольку грабители перебрались с улиц в Интернет, где работенка попроще, а добыча побогаче.

Путь к дому лежит мимо «Трех подков». Влечет меня туда, пожалуй, слишком часто, не могу я устоять перед искушением и сегодняшним вечером.

Сюда я наведываюсь уже несколько лет, а до этого выпивала в «Георгии и змие», настоящем традиционном пабе, полном ярчайших персонажей. Увы, заведение разделило судьбу множества других и закрылось из-за растущих цен и падающих доходов. После этого я накатала статью о закате традиционных пабов, но Дэймон завернул ее, сказав, что она не вызовет сочувствия нашей целевой аудитории. Каковой бы ни была эта аудитория, чтоб им всем поперхнуться своим крафтовым пивом.

«Три подковы» – паб сетевой, пластиковая имитация настоящей пивной, за вычетом ярких персонажей. Такое впечатление, что персонал и посетители здесь сменяются ежевечерне, заведение больше похоже на вокзал, чем место встреч соседей. Завсегдатаев у них раз-два и обчелся, и я одна из них.

Заказываю большой бокал мерло и устраиваюсь за столиком в тихом углу.

Когда-то я не могла сидеть в пабе в одиночку, но потом решила, что это все же не так тоскливо, как наливаться вином в пустой квартире. Теперь это кажется чем-то естественным, и я наслаждаюсь одиночеством. Порой компанию мне составляет кто-нибудь из немногих завсегдатаев, которые еще могут позволить себе выложить пятерку за пинту. Одним я рада, другим не очень. Сегодня вечером знакомых лиц что-то не видать.

В Твиттер приходит уведомление: новый подписчик – Алекс Палмер, мой бывший коллега, с которым мы пересеклись на похоронах Эрика. Поддавшись любопытству, открываю его профиль. Если мерять жизненный успех числом подписчиков в социальных сетях, то Алекс преуспел гораздо больше моего. Оказывается, он теперь работает в телекоммуникационной компании. Что ж, скучная работа для скучного человека.

Из вежливости тоже подписываюсь на Алекса, но сразу же блокирую его твиты. Меня не интересовало его мнение по каким-либо вопросам, даже когда мы были коллегами.

Переключаюсь на свой ежедневник и изучаю планы на предстоящие месяцы: множество совещаний, две свадьбы с девичниками, крестины – вот практически и все.

Швыряю смартфон на стол и тяжело вздыхаю. Черт, нужно как-то заняться собственной жизнью.

В такие-то моменты я и предаюсь воспоминаниям о различных отношениях, которыми наслаждалась или тяготилась, но которых в конечном счете лишилась. Могла ли я сделать больше, вложить больше? Где-то пойти на компромисс? Ведь некоторые так делают? Сколько знакомых пар довольствуется далекими от идеальных отношениями просто потому, что слишком боятся одиночества. Лучше хоть кто-нибудь, чем никого. Но такое не для меня.

Быть может, пришла пора пересмотреть свои взгляды.

Я рассматриваю группу мужчин среднего возраста в другом конце бара. Все одеты вполне модно, и у троих еще достаточно волос для прически – во всяком случае, подобия таковой. По статистике четверо из них женаты, и, по моему опыту, двое готовы изменить жене. Не со мной, впрочем – с меня хватит.

Один из компании что-то говорит, остальные отзываются громким гоготом. Поведение развязное и решительно отталкивающее – впрочем, никто из них не отличается физической привлекательностью. Смогла бы я жить с кем-то из них? Пожалуй, на внешность я и готова закрыть глаза, поскольку и сама уже далеко не девочка, вот только все они такие… жутко обыкновенные. Готова поспорить, каждый из них доволен своей жизнью и будет рад-радехонек катиться по инерции следующие два-три десятилетия. Пиво с мужиками на неделе, ужин с друзьями семьи на выходных, гольф в португальском Алгарви летом и, быть может, неделька горных лыж в швейцарском Вербье в начале весны.

Ну уж нет, на хрен.

Я и так уже жертвую своими принципами на работе, не хватало только отказываться от них и еще в личной жизни.

Один из мужчин отвлекается от компании, и наши взгляды встречаются. Он улыбается, и меня обдает безнадегой.

Пора домой.

6

Разогретая в микроволновке лазанья, двухчасовая документалка о холодной войне, плюс полпачки шоколадных печенек и ранний отход ко сну.

Утро начинается с сокрушающего ощущения дежавю. Вот только это не дежавю.

Прогулка пешком, подземка, прогулка.

Кофе, кубикл, кофе.

Единственным отклонением от рутины этим утром оказался извращенец в подземке, несколько раз «случайно» приложившийся ладонью к моей заднице. Подобное дерьмо я не терплю и потому наорала на него при всем честном народе. Старый вонючий козел вылетел из вагона, прежде чем я закончила свою обличительную тираду.

Устроившись за своим рабочим столом – уж здесь-то лапать меня почти наверняка не станут! – я просматриваю почту и обнаруживаю ответ от Стейси Стэнуэлл.

Полная дурных предчувствий, открываю письмо, однако ее отзыв на отредактированную версию нашей беседы оказывается весьма благосклонным. Даже извиняется, что не позволила мне опубликовать самое сладкое, и обещает, что однажды, когда будет готова предать гласности свою биографию, снова даст мне эксклюзивное интервью. Ага, жду не дождусь.

Тем не менее строчу ей не менее любезный ответ. В нашем деле мосты за собой сжигать не стоит.

Согласно ежедневнику, сегодняшний день обещает быть ужасно скучным. Два телефонных интервью с очевидцами встречи звезды третьеразрядного телесериала с наркодилером, производственное совещание и, наконец, выбивание комментариев из деятелей, не желающих со мной разговаривать.

На этом фоне появление Джини с венской сдобой радует.

– Как вчера посидели? – спрашиваю я из вежливости, надеясь, что она поскорее оставит меня наедине с булочкой.

– Супер! Жаль, что тебя не было.

Кажется, сейчас последует детальное описание, кто что делал и как это было клево. К счастью, меня спасает звонок телефона на столе.

– Извини, Джини, мне лучше ответить, – объявляю я и с излишним энтузиазмом хватаю трубку. – Эмма Хоган!

– А, наконец-то! – раздается в динамике мужской голос с четкой дикцией. – Непросто было вас отыскать, мисс Хоган.

– Да что вы говорите!

– Да-да, пришлось взять на себя роль детектива.

Для навязчивого ухажера речь у него чересчур правильная.

– А вы сами-то кто такой?

– Прошу прощения. Меня зовут Майлз Дюпон, я работаю в агентстве недвижимости в Чизике.

– Так.

– Звоню вам насчет квартиры в «Малберри-корт».

Лихорадочно соображаю, о чем таком этот тип толкует. В памяти ничего не всплывает, однако меня отнюдь не впервые беспокоят насчет давно позабытой истории.

– Вам придется напомнить мне, мистер Дюпон.

– Пожалуйста, называйте меня Майлз.

– Хорошо, Майлз, только вы все равно напомните.

– Признаться, мне несколько неловко.

– Дав чем дело-то?

– В квартире, точнее говоря, в имуществе.

– В имуществе?

– Да.

Я поднимаю взгляд на Джини и закатываю глаза. Она понимает посыл и удаляется к себе.

– Простите, Майлз, но я понятия не имею, о чем вы говорите!

– Боже, именно этого я и опасался. При всем своем нежелании причинять вам неудобства, дольше оттягивать мы не можем.

– Что вы не можете оттягивать?

– Насчет имущества и его вывоза.

В жизни не встречалась с Майлзом Дюпоном, и потому создать его образ весьма непросто, однако я напрягаю воображение. И потом представляю, как влепляю ему пощечину, потом еще.

– Послушайте, Майлз, – вздыхаю я. – Мне ничего не известно ни о квартире в Малберри-корт, ни об имуществе. Полагаю, вы ошиблись.

– Боже. Вполне возможно, хотя в гостиной был ваш снимок, и он поразительно похож на вашу фотографию на сайте «Дейли стандарт». Поэтому я и решил, что это именно вы.

Теперь я воображаю, как луплю по физиономии Дюпона кулаком.

– В какой еще гостиной была моя фотография?

– В гостиной мистера Хогана, в «Малберри-корт».

– Мистера Хогана?

– Деннис Хоган. Полагаю, он ваш родственник?

Майлз выжидательно смолкает. Но откуда ему знать, что даже простое упоминание имени моего отца немедленно провоцирует меня на бурную реакцию.

– Слушайте, – добросовестно завожусь я, – какие бы дела вы ни вели с этой жалкой пародией на отца, вам лучше обсуждать их с ним самим!

– Едва ли это возможно. Поэтому-то я и позвонил вам.

Ну все, чаша моего терпения переполнена.

– Довожу до вашего сведения: Деннис Хоган для меня никто, и если вы ищите человека, которому есть до него дело, вы ошиблись адресом!

– Но вы ведь понимаете…

– Я недостаточно ясно выразилась?

– Мисс Хоган! – внезапно выходит из себя и Майлз. – Ваш отец мертв.

И затем опять умолкает.

– Что вы сказали? – брякаю я.

– Прошу прощения за бестактность, – отзывается мужчина, снова сама невозмутимость. – Я полагал, что полиция поставила вас в известность. Мне ужасно неловко.

Пускай ему и неловко, мне собственные чувства совершенно непонятны. Впрочем, я точно потрясена, что вполне объясняет отсутствие привычных козлов отпущения.

– Мисс Хоган, вы как?

– Все нормально.

– Вы можете продолжать разговор или мне перезвонить?

– Я же вам сказала, что все нормально. Точнее, будет, когда вы соизволите объяснить причину своего звонка.

– Да, конечно же. В январе ваш отец снял у нас квартиру. Пять недель назад нам позвонили из полиции и попросили запасной ключ. По-видимому, перед дверью мистера Хогана скопилось поставляемое молоко, вот его соседи и забеспокоились, памятуя его возраст. С сожалением вынужден сообщить, что в квартире полиция обнаружила его труп.

Все-таки удивительно, как работает человеческое сознание: первым делом мне приходит в голову, что теперь я официально являюсь сиротой. Вообще-то, само слово какое-то курьезное, больше ассоциирующееся у меня с нищими детками из романов Чарльза Диккенса. Матери я лишилась в девятнадцать, и вот теперь, когда оба моих родителя мертвы, я могу в полном праве отнести этот статус и к себе несчастной.

– Так, понятно, – отвечаю я без малейшего намека на эмоции в голосе. – А в чем именно проблема с квартирой?

– Вещи вашего отца. Нужно вывезти их из квартиры, чтобы сдать ее другому жильцу.

– То есть там остались какие-то его пожитки?

– Именно. Квартира меблированная, так что это всего лишь одежда и с десяток коробок с прочими вещами. И перед их вывозом мы решили по крайней мере попытаться связаться с ближайшими родственниками мистера Хогана.

– Но как вы установили, что я его ближайшая родственница?

– Ах да, – оживляется Майлз. – Мы обнаружили три альбома газетных вырезок с сотнями статей из старых газет, первые еще двадцатилетней давности. Один из моих коллег заметил, что авторство всех этих публикаций принадлежит вам, именно так мы вас и вычислили. Я-то думал, что этим займется полиция, но им явно не до этого.

Новость, что отец хранил вырезки моих статей, на какое-то мгновение даже вгоняет меня в ступор. Что же до полиции, с учетом их ограниченных ресурсов и огромного количества людей, ежедневно умирающих в Лондоне, совершенно неудивительно, что мне так и не сообщили о смерти родителя.

– Благодарю за звонок, Майлз, но распорядитесь всем, как сочтете нужным.

– Разумеется, мы бы так и поступили, но кто-то должен оплатить данную услугу.

– И в чем проблема? Просто вычтите из залога.

– Боюсь, мы не можем этого сделать. Вопреки нашим рекомендациям, домовладелец договорился с вашим отцом, что тот оплатит квартиру вперед, без залога.

– Делайте что хотите. Это не моя проблема.

– Как раз ваша, мисс Хоган, коли вы признали близкое родство с ним. Если вы не заберете имущество, боюсь, счет за вывоз мы будем вынуждены выставить именно вам.

Наконец-то сообщив подлинную причину звонка, Майлз лишь укрепил меня в и без того невысоком мнении о риелторах.

– И сколько? – рявкаю я.

– О, всего лишь две-три сотни фунтов.

– Ну уж нет! Лучше приеду и сама выброшу на помойку его хлам.

– Можете сделать это сегодня? У нас уже очередь на осмотр квартиры.

– Вы издеваетесь? Я не могу просто все бросить и примчаться к вам!

– А когда у вас получится?

– Даже не знаю. Возможно, на следующей неделе.

– Боюсь, слишком поздно. Квартира нам нужна уже завтра, в крайнем случае послезавтра.

Клокоча от ярости, открываю ежедневник и просматриваю рабочий график на завтрашнее утро. Как будто ничего безотлагательного.

– Ладно, – цежу я, – буду завтра в девять.

– Превосходно, и, еще раз, мои соболезнования, мисс Хоган.

– Разумеется. Пришлите мне координаты на имейл.

Буквально выплевываю свой электронный адрес и швыряю трубку, прежде чем ляпну что-нибудь, о чем потом пожалею. Или не пожалею.

Как ни стараюсь я подавить гнев, разум мой лихорадочно мечется меж двумя виновными в его порождении: Майлзом Дюпоном и Деннисом Хоганом. Первый, может, тот еще говнюк, но если бы не папаша, наши пути с ним навряд ли бы и пересеклись. Даже после смерти этот человек продолжает меня бесить!

Несмотря на полнейшую ярость, к буйству подключается еще одна эмоция, для меня совершенно неожиданная – разочарование. Быть может, где-то в самых недрах своей души я надеялась, что однажды получу объяснение, почему же отец совершил это чудовищное преступление. Заводить детей мне уже поздно, но все равно у меня в голове не укладывается, как можно сотворить столь ужасную вещь, помня, что дома тебя дожидаются жена и новорожденная дочурка. Кто способен на такое?

Этим вопросом я задавалась и отвечала самой себе уже тысячу раз: лишь жалкое подобие человека.

Ребенком я была любознательным и, разумеется, как-то спросила у мамы, почему у меня нет папы. Она ответила, что он плохой человек и нам без него лучше. Повзрослев, я поинтересовалась снова, а потом, насколько помню, еще и еще. И вот однажды, незадолго до моего шестнадцатилетия, мама в конце концов сдалась и заявила, что нам нужно серьезно поговорить. Разговор на эту тему, несомненно, ей претил, но все же она поведала, что Денниса Хогана посадили в тюрьму, когда мне было всего четыре месяца, и затем рассказала за что. Даже в столь юном возрасте я осознала, сколько негодования и боли все еще носит в себе мать. Выяснив всю жуткую правду о Деннисе Хогане и как из-за него страдает мама, я клятвенно пообещала себе, что с этого самого момента больше никогда не позволю этому человеку вернуться в нашу жизнь.

Тогда мне было невдомек, что в течение нескольких последующих лет после смерти матери я постепенно перейму терзавшие ее негодование и боль. Факт изнасилования и убийства другой женщины собственным отцом практически невозможно позабыть или принять. Не удалось этого и мне.

Я направляюсь к кофейному аппарату, по пути мысленно себя распекая. Разве недостаточно я потратила эмоций на этого человека за все годы?

Все, хватит! Пускай Деннис Хоган и покинул наш бренный мир, мой отец умер уже давным-давно.

Вопреки всем стараниям сосредоточиться на работе, звонок Майлза Дюпона основательно разбередил так и не зажившую рану. Даже если мне и удается отмахнуться от отца, мои мысли беспрестанно возвращаются к детству и, неизбежно, к матери – еще одной женщине, которой он причинил страдания.

Сьюзи Хоган была мне больше, чем мать. Она была моей лучшей подругой, моим героем. Когда Денниса Хогана отправили в тюрьму, а наш семейный дом изъяли за долги, местный совет переселил нас в спальный район в Харинги, где она меня единолично и вырастила. Достатком мы, разумеется, похвастаться не могли, но я знала, что меня любят. И мне страшно даже подумать, как могла бы сложиться моя жизнь без этой любви и незыблемой поддержки.

Слава богу, нам обеим удалось сбежать из той клоаки. Я поступила в университет, а мама в конце концов нашла себе достойного мужчину и вышла за него замуж.

Мне больно думать, что ей выпало лишь двенадцать счастливых лет с Иэном.

Несчастье произошло, когда я уже прикидывала, что бы такое подарить матери на шестидесятилетие. Однажды вечером на тротуар вылетела машина на скорости более шестидесяти километров в час и сбила ее. У несчастной попросту не было шансов. Водитель, напившийся в хлам, получил меньше трех лет – за то, что убил мою маму.

Я молилась бессчетное количество раз, чтобы эта сволочь встретила равным образом ужасный конец. Естественно, меня так и не услышали, и теперь он живет себе поживает в аккуратном домике в пригороде, вместе с женой и детьми. Ну и где же пресловутая неминуемая расплата за преступление?

Из-за разговора с чертовым риелтором теперь меня гложут скорбь и гнев. Судить пока рано, конечно же, но приятного в сиротской жизни определенно мало. Как, коли на то пошло, и в журналистской: мой сегодняшний рабочий день завершается точно так же, как и любой другой – лихорадочной спешкой сдать статью профильному редактору, по окончании которой следует коллективный вздох облегчения.

Подавляющая часть завтрашних публикаций – вовсе не новости, а комментарии и мнения, подаваемые под видом новостей. Все те же самые люди купят экземпляр «Дейли стандарт», изучат наши труды и удовлетворятся, что освещение событий полностью отвечает их собственному мировосприятию. И затем газета отправится в мусор – но к тому моменту мы уже будем полным ходом стряпать чтиво на следующий день. И цикл этот будет неизменно продолжаться и продолжаться, потому что никому изменения даром не нужны.

Когда же я наконец-то покидаю редакцию, голова моя готова лопнуть. Если сперва не разорвется сердце.

Мне нужно выпить.