Текст книги "Неравная игра"

Автор книги: Кит А. Пирсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

21

Просыпаюсь я с туманом в голове и засухой во рту.

Мой квартирант оказал на меня дурное влияние, и прошлым вечером я пала до двух бутылок красного вина и пяти сигарет. Как следствие, несмотря на возможность поваляться в постели, к половине девятого я уже на ногах и занята поисками болеутоляющего.

Тем не менее провести несколько часов в неге винных паров было совсем неплохо. Я даже вполне понимаю, почему Лэнс Нитеркотт решил погрузиться в постоянное состояние алкогольного опьянения – весьма приятный способ прятаться от мыслей о «Клоуторне» и чертовом Аллане Тиме.

Ставлю чайник, и его шум хотя бы отчасти заглушает исходящее из гостевой спальни рокотание. В кои-то веки у меня вызывает досаду, что на кипячение не уходит побольше времени. Нахожу утешение в порции особо крепкого кофе и плетусь в гостиную, где пытаюсь заглушить храп Клемента звуками телевизора.

Вскоре, однако, мое внимание переключается с телевизионного экрана на телефонный – а именно, на фотографию Денниса Хогана. Из некой извращенной прихоти я таращусь на снимок, словно бы в ожидании озарения. Таковое, однако, нисходить не собирается, и в итоге я прихожу к неутешительному заключению: даже если Деннис Хоган и явился причиной моего появления на свет, вследствие чего у нас с ним общие гены, человек он для меня совершенно чужой.

Остается надеяться, что сегодня данное обстоятельство хоть сколько-то изменится – и исключительно мне на пользу.

Допиваю кофе и отправляюсь в ванную.

После продолжительного душа одеваюсь и следую зову хлопающих дверец на кухне. Если у Клемента голова раскалывается так же, как и у меня, он явно ищет болеутоляющее.

– В верхнем ящике, – заглядываю я на кухню.

– Что в верхнем ящике?

– Вы болеутоляющее ищете?

– На хрена оно мне?

– Ну, не знаю, Клемент, может, от похмелья. Вчера вечером вы влили в себя никак не меньше восьми пинт.

– Пф-ф, да я как огурчик. Или буду, когда попью чай.

– Что же вы тогда ищете?

– Пакетики с чаем.

– А в коробке нет?

– Нет, мне только это попалось. – Клемент демонстрирует упаковку зеленого чая.

– Если обычный закончился, боюсь, это все, что у меня есть.

– А разве он не одинаковый на вкус, что черный, что зеленый?

– Э-э… Попробуйте.

Клемент пожимает плечами и бросает пакетик в чашку. Затем заливает его кипятком и добавляет молоко и три чайные ложки сахара. Старательно перемешивает и извлекает пакетик.

– Умираю чаю хочу, – с предвкушением произносит великан, от души потягивает напиток и причмокивает губами. И в следующее мгновение взрывается: – П***ц! – Лицо у него перекашивает, как будто он нахлебался морской воды. – Это совсем уж за гранью!

– За гранью?

– Ага, за гранью… вкуса! Типа кипяченой мочи!

– Вам зеленый чай полезен, Клемент, – посмеиваюсь я. – Пейте-пейте.

С ухмылкой удаляюсь в гостиную.

Через пять минут великан присоединяется ко мне с чашкой явственно не зеленого чая.

– Что это?

– Чертов кофе, – ворчит он.

– Потом я куплю черный чай. Извините.

Раздается телефонный звонок.

К моему облегчению, это не какой-то скрытый номер.

Стучу по иконке ответа и мямлю «алло».

– Привет, Эмма. Это Алекс. Алекс Палмер.

Вообще-то, я искренне надеялась, что после похорон Эрика пройдет по меньшей мере лет десять, прежде чем я вновь услышу своего бывшего коллегу.

– Привет, Алекс.

– Прошу прощения, что беспокою в такую рань в субботу, но до меня дошли слухи, что на данный момент у тебя не все радужно.

– И что именно за слухи?

– Что тебя… хм, уволили из «Дейли стандарт».

Аксиома: когда новости касаются журналистов, разносятся они быстрее обычных.

– Меня временно отстранили, – вздыхаю я.

– Мне так жаль, Эмма. Могу я поинтересоваться, за что-то серьезное?

– По мне, так нет, но ты же знаешь, как я люблю переходить границы.

– Знаю-знаю, как раз поэтому-то тебе и звоню. В моей компании имеется одна вакансия, и мне кажется, что должность прямо создана для тебя.

– Хм, вот как? И что это за должность?

– Ты в курсе, что теперь я работаю в телекоммуникационной компании?

– Да, в курсе.

– Вот и замечательно. В общем, мы подыскиваем нового директора по связям с общественностью. Предполагаемый оклад – по меньшей мере вдвое выше, чем у штатного корреспондента.

Поменять журналистику на популяризацию деятельности фирмы – это все равно что леснику податься в браконьеры. Занимающиеся пресловутыми связями с общественностью не пишут новостей – они лишь под их видимостью рекламируют свою компанию.

– Очень мило с твоей стороны, Алекс, что вспомнил обо мне, но я сомневаюсь, что подхожу для пиар-акции.

– Чушь. У тебя же остаются связи, инсайдерская информация – ты идеально подходишь.

– Я не…

– А еще тебе будут полагаться всякие плюшки, – даже не слушает он меня. – Машина от фирмы, лечение в частной клинике, тридцать дней оплачиваемого отпуска, акции по льготной цене.

– Хм, звучит…

– Почему бы нам как-нибудь не встретиться и не обсудить все это за стаканчиком-другим?

Я уже открываю рот, чтобы отклонить любезное предложение Алекса, как вдруг пробуждается доля моего головного мозга, отвечающая за прагматизм. Если текущая эпопея с «Клоуторном» закончится ничем, я останусь безработной и окажусь в бездонной финансовой заднице. Возможно, стоит проявить дальновидность и подстраховаться.

– Просто поговорить, да?

– Ну конечно! Я прошу лишь выслушать меня, а потом пойдешь себе думать над предложением.

Деньги и плюшки и вправду звучат заманчиво, чего, увы, не скажешь о встрече с Алексом. Тем не менее голод – не тетка.

– Договорились.

– Класс! Так где встретимся?

– Знаешь «Три подковы» в Килберне?

– Нет, но найду. Скажем, в половину седьмого?

– Да, меня устраивает. Тогда до встречи.

Даю отбой и бросаю телефон на диван..

– Кто это был?

– Один парень, с которым я раньше работала. Предлагает работу и хочет встретиться.

– По тебе не скажешь, что ты жутко обрадовалась.

– Это все из-за неопределенности. Не могу строить планов, пока… Пока не узнаю, что нам даст эта история с «Клоуторном».

– В понедельник все будет ясно, пупсик. Если за выходные ничего не наклюнется, просто отошли чертов блокнот и живи себе дальше.

Как же все просто в его изложении. Возможно, для него самого так и есть.

– Пожалуй, вы правы. – Навряд ли, впрочем, в моей интонации улавливается убежденность. – Что ж, на этой ноте заканчивайте свой кофе, и мы отправляемся.

Под нажимом Клемент залпом допивает половину чашки, и мы покидаем квартиру.

По выходным на лондонских улицах царит совершенно иная атмосфера. Транспортный поток, разумеется, нисколько не ослабевает, однако люди как будто менее одержимы поскорее добраться до пункта своего назначения. Не то чтобы целеустремленность сменяется леностью, но уж точно появляется некоторая непринужденность.

По пути к станции подземки я звоню в «Фонд НТН» проверить, открыты ли они сегодня. Благотворительная организация для бездомных, как и следовало ожидать, работает без выходных. Я беззастенчиво вру, будто пишу статью для газеты, и в качестве контактного лица мне называют Мэнди Берк.

Полупустой поезд всего за двадцать минут доставляет нас до станции «Барбикан», ближайшей к Клеркенуэллу. Отсюда до «Фонда НТН» всего пятнадцать минут ходу, однако Клемент внезапно выдвигает ультиматум:

– Пупсик, мне нужно выпить чаю, и парочка сэндвичей с беконом тоже не будут лишними.

Поднимаю на него хмурый взгляд и обдаю желчью:

– Рада, что до вас наконец-то дошел мой совет. Как вы до сих пор живы, Клемент, – полнейшая загадка для меня.

– Это не единственная загадка, – фыркает он.

Мы находим кафе, где Клемент получает свой вожделенный завтрак: два толстых ломтика белого хлеба с маслом и хрустящим беконом. При всей нездоровости его выбора, меня привычно охватывает зависть, когда подают тарелку с моим заказом: яйца-пашот и тост из цельнозернового хлеба.

– Махнемся – тост на половинку сэндвича?

Мой спутник перестает жевать и молча таращится на меня.

– В чем дело?

Несколько секунд он, словно изваяние, не сводит с меня взгляда.

– Ни в чем, – наконец бурчит он, встряхнув головой. – Угощайся.

С благодарностью забираю добычу, однако великан по-прежнему витает где-то в облаках.

– Клемент, что с вами?

– Да просто… Не обращай внимания.

– Бросьте. Что стряслось-то?

Он откладывает недоеденный сандвич на тарелку и вытирает рот.

– Ты мне кое-кого напомнила, вот и все. Она поступала точно так же всякий раз, когда мы где-нибудь ели.

– Точно так же?

– Ага, заказывала себе что-нибудь здоровое, а потом тибрила у меня с тарелки.

– Это женская привилегия, Клемент, – улыбаюсь я.

Великан улыбается в ответ, но затем печально вздыхает. Похоже, я нечаянно пробудила в нем воспоминания, которые он предпочитает не пробуждать.

– Она была особенной, эта женщина?

– Очень.

– Подруга?

Клемент кивает.

– Никаких шансов на примирение?

– Не в этой жизни, пупсик.

У меня замирает сэндвич на полпути ко рту.

– Вы же не хотите сказать, что она…

Он, однако, снова кивает.

– Ах, мне так жаль, Клемент. Когда это произошло?

– Словно вчера, но… Давно, очень давно.

Мягко кладу ладонь ему на руку.

Я и сама уже миллион раз выслушивала всевозможные банальности, поэтому сейчас просто выражу надежду, что однажды утрата перестанет причинять вам боль.

– Я тоже надеюсь. – Внезапно он берет меня за руку и легонько сжимает ее. – И спасибо за… Ну… Что не стала ездить мне по ушам из-за этой истории.

Я тоже отвечаю пожатием.

– Не за что.

– Так ты собираешься есть этот сандвич?

– Вот этот? – Я поднимаю добытую порцию.

– Ага.

– Еще как, черт побери!

Он ухмыляется, и интимный момент остается позади, однако мне приятно осознавать, что где-то в недрах его огромной и отнюдь не юной груди все еще бьется сердце.

Покончив с завтраком, покидаем кафешку и возобновляем свой путь на Розбери-авеню, где располагается «Фонд НТН». Нашим пунктом назначения оказывается аскетическое кирпичное здание, о назначении которого говорит лишь скромная табличка возле массивных двойных дверей.

– Вот мы и на месте, – бросаю я и нажимаю кнопку звонка.

Приходится ждать целую минуту, прежде чем нам открывает худенькая старушка с короткими седыми волосами.

– Здравствуйте, мы к Мэнди Берк.

– Это я. А вы…

– Эмма Хоган, а это мой коллега, Клемент.

– Ах да! – оживляется хозяйка. – Вы звонили, насчет статьи, верно?

– Верно, хотя я надеялась, что вы сможете помочь нам и с одним несвязанным делом.

Если выяснится, что бухгалтером Деннис Хоган был таким же никудышным, как и отцом, я вот-вот установлю мировой рекорд по самому короткому интервью.

– Дело касается моего отца, – отваживаюсь я, – Денниса Хогана.

К моему облегчению, лицо Мэнди разом проясняется.

– О, так вы дочь Денниса?

– Да.

– Мы рады всем Хоганам, Эмма. Входите же!

Старушка ведет нас по коридору в тесный кабинет в задней части здания.

– Садитесь, пожалуйста. Кофе, чай?

– Спасибо, мы только что позавтракали.

Клемент хмурится, обманутый в ожиданиях снова угоститься чайком.

Мы вдвоем усаживаемся перед письменным столом с компьютером, грудой папок и переполненным бумагами лотком.

– Простите за беспорядок. Канцелярщина здесь никогда не заканчивается.

Я улыбаюсь Мэнди в ответ, однако ее лицо быстро принимает серьезное выражение.

– Как у вас обстоят дела после… ну, вы понимаете?

Не понимаю, что явственно отражается на моем лице.

– Я имею в виду, после похорон вашего отца, – поясняет Мэнди.

После секундных раздумий решаю не врать и держаться как можно ближе правды – за исключением истории с «Клоуторном», разумеется.

– Ах, видите ли, Мэнди, мы жили с отцом отдельно, и меня даже не поставили в известность о его смерти.

– О, вот почему я не помню вас на похоронах. А я-то все на старость списала. Простите уж, но память у меня не та, что прежде.

– Не извиняйтесь, скоро и сама такой же буду.

Мэнди откидывается на спинку своего кресла и переводит взгляд на Клемента. Тот даже не замечает ее интереса, поскольку словно скучающий школьник поглощен изучением собственных ботинок.

– Видите ли, Мэнди, теперь, после смерти отца, я пытаюсь восстановить картину его жизни, чтобы… закрыть главу, что ли.

– Всецело вас понимаю.

– Насколько мне известно, он здесь работал главным бухгалтером?

– Не совсем.

– Вот как?

– Деннис Хоган являлся основателем и главным жертвователем нашего фонда.

Я бросаю взгляд на Клемента. Ботинки, кажется, его больше не интересуют.

– Ух ты. Слушайте, Мэнди, я понятия не имела.

– Сомневаюсь, что вообще кто-либо имел. Он ненавидел любое проявление внимания к своей персоне и потому-то, как мне представляется, и приписал себе такую должность. Деннис был одним из самых щедрых и скромных людей, кого я когда-либо знала.

Звучит как полная противоположность человеку, которого я держу за насильника и убийцу. Разумеется, у меня возникают сомнения, что мы говорим об одном и том же человеке.

– Простите, могу я кое-что вам показать?

– Конечно.

Достаю смартфон и демонстрирую Мэнди фотографию из паспорта.

– Это ведь он?

– Разумеется, это Деннис, хотя снимок и не совсем удачный. Он был красивым мужчиной, ваш отец, и, осмелюсь заметить, вы на него похожи – теперь я это вижу.

Чтобы лишний раз убедиться в своем наблюдении, несколько секунд она внимательно на меня смотрит.

– Хм, приятно слышать, – пытаюсь я скрыть свою неловкость.

– И когда он основал «Фонд НТН»? – подает голос Клемент.

– В августе нашему фонду исполнится двадцать семь лет. Насколько мне известно, он тогда потерял жену и, наверное, хотел вытеснить так свою скорбь. Людям свойственно подобное, компенсировать негативные переживания добрыми делами.

«Скорее, заглушать угрызения совести».

– И он полностью профинансировал организацию? – уточняет Клемент.

– Совершенно верно, и на протяжении всех этих лет продолжал делать крупные пожертвования. Да, мы получаем кое-что от государства, равно как и регулярные перечисления от добрых людей, но дополнительное финансирование необходимо всегда, в особенности сейчас, когда потребность в нашей поддержке на рекордном уровне. Несмотря ни на что, тысячи людей сумели снова встать на ноги благодаря времени, труду и деньгам, которые Деннис отдавал «Фонду НТН».

Проникновенная речь о человеке, которого любая дочь гордилась бы называть отцом. Почти любая.

– А он когда-нибудь упоминал обо мне? – Мне стоит определенных усилий, чтобы вопрос прозвучал учтиво.

У старушки бегают глаза, пока она подбирает слова для того, что мне и без того известно.

– Э-э, нет, но не поймите неправильно. Деннис всегда старался разделять личную жизнь и работу.

– Понятно, а как насчет семьи, дома, друзей, наконец? У него кто-то был?

– Вот честно, Эмма, ничего не могу сказать. Я проработала с ним целых семнадцать лет и не могу похвастаться, что знаю что-то о его личной жизни.

– У него был кабинет?

– Конечно. Соседняя комната.

– Можем мы взглянуть?

– Ради бога, но смотреть там особо не на что.

– И все же. Просто посмотреть на его рабочее место.

– Конечно, идемте.

Мы следуем за Мэнди в коридор, где она открывает соседнюю дверь. Нас встречает затхлый сырой воздух.

– После выходных к нам придет специалист по влагоизоляции, – комментирует старушка, жестом приглашая нас внутрь. – Здесь годами стояла сырость, но Деннису просто некогда было заниматься подобной ерундой.

Я вхожу в кабинет, Клемент следом. Помещение примерно такого же размера, как у Мэнди, но из-за пустоты кажется гораздо просторнее.

– Я предупреждала, что здесь не на что смотреть.

Хозяйка и вправду не преувеличивала: письменный стол, офисное кресло и одинокий картотечный шкаф.

– Ящики стола просматривали? – спрашиваю я.

– Да, конечно. Там только документы фонда. Никаких личных вещей.

– А шкаф?

– Нам пришлось освободить его, чтобы вынести перед ремонтом. С содержимым я тоже ознакомилась – только рабочая документация.

Да как же можно столько лет проработать в своем кабинете и при этом не выставить в нем ни единого сувенира из своей жизни? По собственному недавнему опыту я прекрасно знаю, что люди склонны окружать себя безделушками личного характера, и за годы работы их все больше. У меня самой накопилась целая коробка всякого хлама, с которой я и «проходила сквозь строй». Хм, эта черта у меня явно не фамильная.

– Что ж, – вздыхаю я, – одно мне совершенно ясно: ценителем материальных благ мой отец не был.

Мэнди обращает на меня любопытствующий взгляд.

– Я ведь разбирала вещи в его квартире, – поясняю я. – Так вот, все они вместились в десяток коробок.

– Все, что он имел?

– Ага.

Какое-то время старушка обдумывает мое откровение, мы же с Клементом просто стоим и хлопаем глазами. Наконец, Мэнди бросает взгляд на часы. Я улавливаю ее намек.

– Огромное вам спасибо, что уделили нам время. Приятно осознавать, что мой отец сделал столько полезного.

– Что правда, то правда, и, если это послужит вам утешением, его наследие будет продолжать жить в деятельности «Фонда НТН».

Мы пожимаем друг другу руки. У меня остается лишь один вопрос:

– Мэнди, могу я поинтересоваться, что в названии вашей организации означают буквы «НТН»?

– «Не теряй надежды». Это был девиз Денниса по жизни.

Покидая отсыревший кабинет, не могу отделаться от мысли, что более подходящей аббревиатурой для фонда было бы «ЕОТ» – еще один тупик.

22

На улице делюсь своим разочарованием с Клементом:

– Похоже, только зря потратили время. Кроме дифирамбов, каким святым, оказывается, был мой папаша, ничего путного и не услышали.

– Я бы так не сказал, пупсик.

– Вот как? Тогда объясните мне, что же мы такого узнали?

Великан пару раз поглаживает усы.

– Он финансировал свой фонд многие годы, что отнюдь не дешево, как мне представляется. Откуда бабки?

– Понятия не имею. И, честно говоря, больше меня интересуют другие вопросы. Например, зачем он вообще учредил благотворительную организацию?

– Возможно, твой старик пытался обрести искупление, – отвечает великан, закуривая сигарету. – А это, поверь мне, не так-то просто.

– Но если он был невиновен, как вы сами же предположили, не кажется ли вам, что тратить время и деньги ему прежде всего стоило на доказательство собственной невиновности?

– Кто его знает, – пожимает плечами Клемент. – Добавим этот вопрос к остальным, на которые у нас пока нет ответа.

Своим комментарием, однако, он ненамеренно сдирает бинты с еще не зажившей раны, и меня несет:

– А я вот что вам скажу, Клемент. Он вышел из тюрьмы за год до смерти мамы. И где, черт побери, был наш святой Деннис Хоган, когда ее не стало? Последние двадцать семь лет он помогал полным незнакомцам, а когда дело касалось помощи собственной дочери, ему было совершенно насрать! Если он был невиновен, почему не пришел ко мне?

Великан глубоко затягивается сигаретой, пока я стою и клокочу от гнева.

– Не знаю, – произносит наконец он, выпуская у меня над головой облачко дыма. – Но что, если избегать встреч с тобой и было смелостью?

– Что за вздор!

– Вздор? А вдруг из-за его дел с «Клоуторном» у него не оставалось выбора?

Всю свою журналистскую карьеру я неизменно старалась придерживаться в репортажах золотой середины. Всегда выслушивала мнение противной стороны и, даже если не соглашалась с ним, не позволяла личным предубеждениям влиять на приговор. Но в данном случае мне сложно сохранять объективность.

– Простите, но я все-таки считаю, что он был трусом!

– Может, ты и права, – пожимает Клемент плечами. – Вот только еще неделю назад ты считала, будто я замешан в каком-то дерьме с продажным политиком – и как же дела обстоят сейчас?

– Это другое!

– Да ну? Я всего лишь советую тебе не делать поспешных выводов.

– Ладно, – фыркаю я. – Но как только моя правота станет очевидной, я ожидаю извинений… и бочку вина!

– Уже бегу в магазин, – усмехается великан. – Ну так что, в Бетнал-Грин?

– В Бетнал-Грин.

По заключении соглашения о прекращении огня мы направляемся обратно к станции подземки «Барбикан».

Семь минут прогулки, поездка на подземке с пересадкой – и до нашей последней надежды выяснить что-либо об отце остается чуть менее километра пешком.

– А если ее нет дома? – задается вопросом Клемент, когда мы выходим из павильона «Бетнал-Грин».

– Суну под дверь визитку, что еще делать.

Минут через десять мы оказываемся на Веллингтон-Роу, в эдаком архитектурном винегрете, где вдоль одной стороны дороги тянутся живописные викторианские таунхаусы, а вдоль другой – корпуса уродливых муниципальных многоэтажек.

К счастью, предмет наших поисков располагается на красивой стороне улицы, где-то на ее середине.

Я нажимаю на кнопку звонка.

Ответа все нет и нет, и начинает казаться, что путешествие проделано впустую. Начинаю искать в сумочке визитку, но тут за дверью слышится бренчание цепочки.

Дверь открывается.

На пороге появляется дама весьма преклонного возраста. Дряблые черты и морщины на лице отвечают указанным в списке избирателей годам, однако, судя по обесцвеченным волосам и обилию нанесенной косметики, она не из тех, кто готов смириться со старостью.

– Чем могу помочь? – осведомляется она с сильным ист-эндским акцентом.

– Это вы Нэнси Хокинс? – уточняю я.

– В зависимости от того, кто спрашивает, дорогуша. Ты, случаем, не из налоговой?

– Хм, нет.

– Вот и ладненько. Да, я и есть Нэнси Хокинс.

– О, замечательно. Простите, что не предупредила вас заранее, но я надеялась поговорить с вами о своем отце.

– О твоем отце?

– Да, Деннисе Хогане. Как я понимаю, когда-то вы сдавали ему жилье?

– Боже правый, как он поживает, старый чертяга?

«Блин, она не знает».

– Собственно, именно поэтому мы здесь. Можно нам войти?

– А у тебя есть какой-нибудь документ? Нынче никому нельзя доверять.

– Да, конечно.

Достаю из сумочки права и показываю хозяйке.

– А у него? – спрашивает бдительная домовладелица, кивая на Клемента.

– Нет у меня никаких документов, дорогуша, – подмигивает он. – Но разве вы со мной не справитесь в случае чего?

– А то, – воркует старушка в ответ. – Мне нравятся здоровые мужики.

Мое больное воображение рисует Нэнси в красной комбинации и чулках. Содрогнувшись, я следую ее приглашению и переступаю порог.

Внутри дом полностью соответствует хозяйке – безвкусный и устаревший. Нэнси проводит нас в комнату, которую гордо именует салоном, но в действительности это всего лишь гостиная три на три метра, оклеенная аляповатыми бархатными обоями. Она предлагает нам расположиться на диване, более уместном в какой-нибудь комедии семидесятых.

– Ну так как он? – спрашивает старушка, усаживаясь в кресло.

Помимо воли меня охватывают воспоминания о том, как мне приходилось сообщать друзьям мамы о ее смерти. Даже на седьмой-восьмой раз легче не становилось.

– Боюсь, Нэнси, у меня для вас плохие вести. Мой отец умер в прошлом месяце.

Она бледнеет и ахает:

– О нет! Только не Денни!

А вот то, что старушка называет его Денни, интересно.

– Как это произошло?

– Он мирно ушел во сне.

Разумеется, я понятия не имею об обстоятельствах кончины отца, но ведь совсем не обязательно сообщать ей противоположное.

Нэнси поворачивается к Клементу.

– Будь душкой, плесни-ка мне бренди.

Она кивает на бар в углу, и великан послушно отправляется за выпивкой.

– Надеюсь, Нэнси, вы не возражаете, если я поинтересуюсь, насколько хорошо вы знали моего отца?

– Он жил у меня, хотя и наездами, почти тридцать лет. Поверить не могу, что его больше нет!

Теперь мой черед испытать потрясение.

– Тридцать лет?

– Около того. Как вы знаете, у меня что-то вроде пансиона, сдаю комнаты. Деннис был одним из моих первых жильцов, и мы стали… друзьями.

– Возможно, вы сочтете меня излишне любопытной, но что именно вы подразумеваете под хорошими друзьями?

Клемент протягивает старушке стакан с бренди и вновь усаживается рядом со мной. Нэнси отхлебывает едва ли не половину и, несколько успокоившись, отвечает:

– До смерти твоей матери, упокой Господь ее душу, только друзьями мы и были. А после трагедии я еще год-два все надеялась, что Денни останется у меня насовсем… Да вот только он дал мне понять, что твоя мама была любовью всей его жизни и другие ему не нужны.

Мы с Клементом переглядываемся. Мне не нужно обладать телепатическим даром, чтобы понять его мысли.

– Нэнси, вы сказали, что надеялись, что он останется у вас насовсем. Что вы под этим подразумевали?

– Денни никогда не задерживался у меня дольше нескольких месяцев. Поживет-поживет, а потом вдруг подхватывается и сматывается. Иногда пропадал на год, и когда я уже начинала думать, что никогда больше его и не увижу, он вновь объявлялся на пороге.

– А как он объяснял свои отлучки?

– Говорил, что работает коммивояжером и потому ему иногда приходится месяцами разъезжать по стране.

Подвернись мне убедительный предлог для перерыва минут на десять, я бы обсудила с Клементом все эти откровения Нэнси. Увы, приходится бороться в одиночку и надеяться, что из вороха вопросов в голове я отбираю самые важные.

– И когда мой отец останавливался у вас в последний раз?

– На Рождество. Сказал, что ты уехала за границу и ему не хочется проводить праздники одному.

– Я? – ахаю я. – Он точно про меня говорил?

Старушка хмурится.

– Да Денни только о тебе и талдычил, милочка. Про твою карьеру и успехи. Иногда показывал газетные вырезки с твоими статьями, а в бумажнике всегда таскал твою фотографию. А ты, кстати, изменилась.

Мой завтрак предпринимает вялую попытку покинуть желудок. Что за бредовую комедию ломал мой отец перед этой женщиной и, самое главное, зачем?

– Нэнси, вы упоминали мою маму. Значит, он рассказал вам о ее смерти?

– После того, как это произошло, он жил у меня несколько недель. Я, помню, все убеждала его оставить на время работу, а он только отговаривался, мол, дела хоть немного дают ему отвлечься. Не стану тебе врать, милочка, целый месяц, что Денни тогда у меня оставался, он был вообще никакой. Множество раз я слышала, как бедняга плачет у себя в комнате.

«Ага, так убивался от горя, что даже не удосужился посетить похороны собственной жены!»

– Но со временем, – продолжает старушка, – он все-таки взял себя в руки, и мы… провели ночь вместе. Лучшая ночь в моей жизни.

Отчаянно сопротивляюсь возвращению образа Нэнси в комбинации.

– Однако в серьезных отношениях заинтересован он не был?

– Не в таких, каких мне хотелось бы, – вздыхает Нэнси. – Да и, положа руку на сердце, такой башковитый парень вроде Денни был слишком хорош для меня… Хотя он дарил мне презенты, да-да – всякий раз, когда останавливался. Иногда цветы, розовые розы и нарциссы, а иногда духи и даже украшения.

После всех откровений хозяйки даже удивительно, насколько меня задевает ее упоминание об отцовской щедрости. Я-то даже одной-единственной открытки на день рождения не получила, не говоря уж о подарках, а он, оказывается, чуть ли не заваливал ими какую-то чертову домовладелицу! Я буквально разрываюсь между изобличением ее любимого Денни – пускай даже исключительно со зла – и продолжением притворства.

– Что ж, рада, что он был так добр к вам, Нэнси.

«Тьфу, ссыкло!»

– Да, милочка, и кто знает, если бы мы познакомились раньше…

Она осекается и возводит очи горе.

Поскольку хозяйка по-прежнему пребывает в несколько потрясенном состоянии, мне представляется бессмысленным и дальше тратить время и эмоции на Денниса Хогана.

– Нэнси, вы в порядке? Может, позвонить кому-нибудь?

Как и предрекал Клемент, народ в этих краях отнюдь не мягкотелый, и старушка утирает слезинку и берет себя в руки.

– Нет, не надо, все нормально. Доживешь до моих лет, научишься иметь дело со смертью.

– Что ж, если вы так уверены, мы, пожалуй, пойдем.

– Да-да, уверена.

Мы встаем, и я вполне искренне обнимаю старушку. В некотором роде мне даже жаль ее: она всего лишь жертва моего отца, потратившая впустую невесть сколько лет в ожидании лжеца, который никогда не стал бы ее мужчиной.

Она провожает нас к дверям.

– Берегите себя, Нэнси.

– Ты тоже, милочка.

С измученной улыбкой старушка опускает голову и закрывает дверь.

Мы молча бредем по Веллингтон-Роу, пока не удаляемся достаточно далеко, чтобы нас не услышала хозяйка. Клемент заговаривает первым:

– Знаешь, что я думаю?

– Слушаю.

– Вот честно, пупсик, понятия, на хрен, не имею, что там мутил твой папаша!

– Аналогично. Все рассказанное этой бедной старушкой – какая-то бессмыслица. И особенно вздор про убивающегося вдовца и гордого папашу.

– Что ж ты ей не открыла глаза?

– Зачем? Она же ничего плохого не сделала.

– Пожалуй.

– Тем не менее кое-что мы узнали.

– И что именно?

– Что мой отец был либо фантазером, либо шизофреником, либо жалким куском дерьма. А если подумать, то, наверное, всем вместе.

– Может, и так, но все равно дальше догадок ты не идешь. Всё это – благотворительность, убежище, которым он пользовался столько лет… Должно быть какое-то объяснение.

– Что-нибудь приходит в голову?

– Пока нет, но я надеюсь на озарение.

– Просто здорово, – фыркаю я. – А сейчас-то что нам делать?

– Не знаю, как ты, но я выкурю сигу.

Мы останавливаемся на углу, и Клемент закуривает. Пускай себе думает, у меня уже готов план действий:

– Чем больше я размышляю, тем больше склоняюсь к мысли, что мой отец – ложный след. Копание в его темном прошлом только еще больше замутило воду. В общем, я считаю, что нам нужно вернуться к фамилиям в записной книжке.

– Но ты так и не узнала, что хотела узнать.

– Ну почему же, Клемент, я выяснила именно то, что и ожидала: Деннис Хоган был пустым местом. Так что Денни с возу – бабе легче.

– Значит, едем к тебе?

– Ага.

Почти вся дорога в Килберн проходит в молчании, Клемент лишь несколько раз рассеянно хмыкает в ответ.

– Вы как? – наконец спрашиваю я, когда мы выходим на поверхность. – Уж больно вы притихли.

– Просто думаю.

– О чем-то конкретном?

– Да о всякой всячине.

– И все-таки?

– Не люблю проблемы, что мне не по зубам, а эта, похоже, такая. Бесит, аж до колик.

– Понимаю. Чем больше информации, тем меньше мы понимаем. Если бы я занималась каким-то другим расследованием и вот так же постоянно упиралась в тупик, то, наверное, уже сдалась бы.

Мы останавливаемся перед светофором, и великан внимательно на меня смотрит:

– А ты хочешь сдаться?

В голосе его даже звучит сожаление, как будто он и вправду переживает.

– Все зависит от вас, Клемент. Если вы захотите выйти из игры – я пойму.

– Сам не знаю, пупсик. Все обернулось совсем не так, как я ожидал, и я уже ощущаю себя пятым колесом.

– Как бы там ни было, без вас я бы настолько не продвинулась.

– Беда в том, пупсик, что этого недостаточно.

Тут он прав.