Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 59 страниц)

– Нет, – сказал Андрей. – Я вас тогда видел. Но я решил, что вы ждете кого-то другого.

Андрей взял Лидочку за руку. Пальцы были жутко холодные. Ледяные. Вместо того чтобы вырвать их, как положено юной девице, Лида сказала:

– У меня всегда руки холодные. Это какая-то ненормальность.

– А у меня горячие.

– Значит, у меня сердце горячее, – сказала Лида, потому что надо было говорить, и внешняя пустота разговора никак не соответствовала его внутреннему напряжению.

– Можно, я согрею? – спросил Андрей.

– Это безнадежно, – сказала Лида.

Андрей нагнулся и начал целовать пальцы Лиды. Она понимала, что делать так не положено, она говорила быстро и бессмысленно, словно отвлекала себя от поцелуев Андрея.

– Ну вот, вы же видите, это безнадежно… Они всегда холодные. Это у меня наследственное. У папы тоже всегда холодные руки, а вот мама устроена совсем иначе, она темная и полная, а мы с папой рыжие.

– Ну вы совсем не рыжая, – сказал Андрей, не отпуская пальцев. – Вы скорее пепельная.

– Значит, серая, да?

– Я этого не хотел сказать.

Он поцеловал ее в щеку. Щека была покрыта пушком, таким нежным, что почувствовать его могли лишь губы.

– Мы совсем замерзнем, – сказала Лида. – А вы опоздаете на автобус.

– Ну и пусть.

– Я знаю, что не пусть. Если бы было пусть, вы бы мне с самого начала не сказали. У вас завтра поезд? У вас всегда завтра поезд.

– Нет, послезавтра, – сказал Андрей. – Завтра хоронят маму Коли Беккера.

– У Коли умерла мама? Не может быть!

Лидочка высвободила пальцы и отстранилась, потому что теперь нельзя было и думать о поцелуях.

– Что с ней случилось? Он, наверное, сильно переживает, да? Они ведь были с ней очень близки. Он мне рассказывал.

Андрей не знал, что рассказывал Коля о своей маме, он мог рассказать, что она герцогиня, и Андрею лучше промолчать. Но и отмахнуться от Лидочкиной искренней озабоченности было нельзя, и Андрей сказал, что Елизавета Юльевна умерла от рака и очень мучилась, а Коля приехал из Петербурга к ее смертному одру.

– Пойдемте отсюда, – сказала Лидочка. – Честное слово, я совсем замерзла. Я ведь не думала, что буду сегодня сидеть на лавочке возле моря. Вы тоже совсем легко одеты.

Они поднялись и стояли рядом, потому что уходить обоим не хотелось.

Лидочка сказала:

– Простите, – и застегнула ему верхнюю пуговицу тужурки. – У нас предательский климат, а вы поехали даже без кашне.

– Нет, я все взял, – сказал Андрей. – У меня был тяжеленный саквояж, потому что я обманул мою добрую тетю Маню.

Они пошли с пляжа, и Андрей рассказал, как он придумал визит к отчиму и как волочил из Симферополя банки с черешней, а потом отдал на сохранение чистильщику на набережной.

– Надо все-таки отнести все вашему отчиму, а то, когда он узнает, он расстроится и будет на вас сердиться.

– Еще чего не хватало! У нас с вами остался час, понимаете?

– Понимаю, – сказала Лидочка детским голосом. – Очень жалко.

– Скажите честно, – попросил Андрей. – Мне это важно знать, вы рады, что я приехал, или это вежливость с вашей стороны?

– Какой вы глупый, Андрюша, – сказала Лидочка.

Они уже поднялись наверх и остановились у парапета. Лидочка поцеловала Андрея, но получилось неловко, потому что он как раз в этот момент поворачивал голову, и поцелуй пришелся в подбородок. Андрей потянулся к Лиде, и она ударилась лбом о его нос, притом так сильно, что у Андрея слезы полились из глаз.

Обоим стало смешно, и они стояли рядом, держались за руки, как на картине Репина «Какой простор!».

Потом оба замолчали. И Андрей видел перед собой громадное темное зимнее море, над которым двигалось многообразное небо, где хватило места и грозовым тучам, и кучевым облакам, и синеве. Точно по самой линии горизонта медленно-медленно полз белый пароход с высокой длинной трубой, дым из которой тянулся, расширяясь, будто нарисованный ребенком. Слева поднималась отлогая гора, застроенная домиками и заросшая садами, из которой, как желтый палец, поднималась башня под луковкой, а направо открывался вид на Ялтинскую бухту. Стояла мирная, сказочная, добрая тишина. И Андрей сказал себе: «Вот сейчас я совершенно счастлив. Так счастлив я не был никогда в жизни. И может быть, никогда не буду так счастлив. Я должен запомнить этот момент и помнить его всегда. И это гладкое море, и бурное небо, и зимнюю зелень склона, и колокольню, и Ялтинскую бухту, и девушку рядом со мной. Я могу сейчас повернуть голову и увижу ее, и могу дотронуться до ее холодных и самых красивых в мире пальцев».

Андрей повернул голову. Лидочка смотрела на него.

– Вы знаете, что я загадала? – спросила она.

– Знаю, – сказал Андрей. Он был совершенно убежден в том, что она думала о том же, что и он. И точно так же, как он.

А Лидочка загадала совсем другое. Она загадала, что если первой встретится им женщина, то она выйдет замуж за Андрея. А если мужчина, то роман их закончится трагически.

Когда они отошли от парапета, то увидели издали велосипедиста. Андрей резко отвернулся и стал смотреть в море. Велосипедист – высокий худой старик в шляпе и с трубкой в зубах – ехал, глядя прямо перед собой. К багажнику велосипеда была привязана стопка книг. Он кинул рассеянный взгляд на хорошенькую девушку у парапета и отвернувшегося студента, потом свернул в переулок.

– Вы видели, кто это был? – спросила Лидочка. – По-моему, это ваш отчим.

– Да, – сказал Андрей. – Он уехал?

– Да, он уехал. Пошли?

– Вы почему расстроились?

– Я? Расстроилась? Ничего подобного. Мне вас стало жалко. Из-за меня вы вынуждены скрываться от собственного отчима.

Лидочке стало грустно, что их роман завершится трагедией.

Солнце садилось, тени стали длинными. По набережной вяло, как бы выполняя тяжкий долг, гуляли редкие приезжие.

Несколько человек стояли кучкой у мола и глядели, как швартовался пароходик «Алушта». Это был прогулочный пароходик, и его палуба была закрыта от солнца тентом. Зачем ему было ходить по морю в декабре месяце – загадка. Никто с него не сходил, и слышно было, как капитан ругает матроса, который никак не может замотать конец вокруг кнехта.

Гостиница «Мариано» была украшена гирляндами фонариков, и они зажглись, когда Андрей с Лидой поравнялись с гостиницей. Это мог быть чудесный рождественский вечер – неспешный и сладостный вечер с Лидочкой. В пустой зимней Ялте. Но Андрей даже боялся посмотреть на часы. Он понимал, что вот-вот ему придется бежать на автобус. Теперь, когда Лидочка знает, почему Андрей спешит в Симферополь, она никогда не согласится, чтобы он остался. Даже если бы он сам на это решился. В витрине магазина среди игрушек и сувениров стояла небольшая елка, увитая серебряными гирляндами. Из ресторана доносились нестройные звуки – музыканты настраивали инструменты. Зазвонили в церкви.

– И зачем только он там проехал! – сказала Лидочка.

– Я надеюсь, что он меня не узнал. Он не видел моего лица. Хотя, конечно, он такой, что мог узнать, но не остановиться.

– Тогда он тем более на вас обидится.

– Не знаю, – сказал Андрей. – Мы очень далеки.

– Вы его не любите?

– У меня нет к нему чувств.

– А я папу обожаю. Если с ним что-то случится, я не переживу.

– А я не знаю моего отца. Тут какая-то тайна. Даже тетя никогда мне не рассказывала о нем. С ним что-то случилось, и мама вышла замуж за Сергея Серафимовича, когда мне было меньше года.

– А потом?

– Она тоже умерла. И меня взяла тетя. Моя тетя – чудо.

– Вы с ней живете?

– Да. Она служит по ведомству императрицы Марии Федоровны. Она все время о ком-то заботится. Я думаю, что ведомство должно ей дать медаль. На владимирской ленте.

Они поравнялись с громадным платаном.

– Пускай он будет моим свидетелем, – сказал неожиданно Андрей.

– Свидетелем? В чем?

– Этот платан прожил сотни лет. И проживет дольше меня. Он все знает и все видел. Я клянусь ему и вам, Лида, что никогда в жизни не разлюблю вас и не полюблю кого-нибудь другого. Никогда.

Лидочка не ответила. Она смотрела на платан, облетевший, но настолько богатый ветвями, веточками и сучьями, что крона его казалась почти непроницаемой.

Потом пошла вперед.

Андрей, не ожидавший этого, догнал ее через несколько шагов.

– Я не то сказал? Я вас обидел?

– Нет, – сказала Лидочка. – Спасибо. Я вам благодарна за эти слова. И я хотела бы верить. – Пепельная прядь выбилась из-под круглой суконной шапочки, и Лидочка остановилась, поправляя ее. Потом спросила: – А вы у какого чистильщика оставили вещи?

– Который у «Ореанды» сидит, одноглазый, на пирата похожий.

– Ой, я его не люблю! Он в тюрьме сидел. Говорят, что он убийца.

– Ну, нас с вами он не убьет. – Андрею трудно было вернуться к прежнему обыкновенному тону. И его немного покоробило то, что Лидочка в сущности ничем не ответила на его торжественную клятву.

Чистильщик сидел на прежнем месте. Лидочка не стала подходить, но он ее увидел.

– Все в порядке, студент? – спросил он. – А я уж думал, домой пойду. Замерз из-за тебя.

– Спасибо вам, – сказал Андрей. – А то мне надо на автобус. Сколько я вам должен?

– Сколько дадите, – сказал чистильщик.

Андрей дал ему рубль. Чистильщик сказал:

– Еще полтинник набрось. Я тут мерз, а ты с ней гулял. Нет на свете справедливости.

Андрей дал ему еще полтинник и получил саквояж. Пока чистильщик доставал его, Андрей посмотрел наконец на часы. Было без десяти четыре. Придется бежать.

Увидев, что саквояж у Андрея в руке, Лидочка пошла наверх по речке. И Андрей поспешил следом. Лидочка была грустная и не смотрела на Андрея.

– Мне самому очень жалко, – сказал Андрей. – Но если я не уеду этим автобусом, то точно не успею на похороны.

– О чем вы говорите! – возмутилась Лидочка. – Разве я вас задерживаю? Я все отлично понимаю. И повторяю – я вам очень благодарна за то, что вы приехали.

Они быстро шли в гору, саквояж с каждым шагом становился все тяжелее. Хоть бросай его. Вообще-то его надо было бросить, конечно, не везти же обратно в Симферополь.

– Лидочка, – сказал Андрей, – вы не откажете мне в просьбе?

– В какой?

– Моя тетя варит чудесное варенье из белой черешни. Я вам отдам его.

– Нет, нельзя, это не для меня.

– Тогда мне придется его выкинуть.

– Если хотите, я отнесу его вашему отчиму.

– Нет, – сказал Андрей, – тогда он поймет, что я был здесь и не зашел к нему.

– Но я скажу, что была в Симферополе и вы мне передали.

– Он поймет, что вы лжете.

– Вы не представляете, какая я замечательная врушка, – засмеялась Лидочка. – Но если вам тяжело, я помогу вам нести. Давайте я тоже возьмусь за ручку.

– Еще чего не хватало, – буркнул Андрей.

Когда они вышли на площадь, было уже пять минут пятого. К счастью, автобус стоял на месте, и кондуктор сказал, что, как только шофер, который пошел попить чаю, вернется, автобус поедет. Пассажиров в автобусе было мало – лишь какая-то веселая чиновничья компания, которая специально ездила под Рождество к морю и теперь возвращалась в Симферополь. Чиновники принесли с собой несколько бутылок шампанского и бокалы. Они стояли в круг, чокались, и им было очень весело.

Андрей купил билет, и они с Лидой отошли к той самой скамейке, на которой Лида когда-то его ждала.

– Я оставляю банку здесь, – сказал Андрей. Он открыл сумку и вытащил банку оттуда. Черешни были золотыми на просвет.

– Хорошо, – сказала Лидочка, – я беру этот дар. Только не знаю, что сказать маме.

– Когда она отведает тетиного варенья, она поймет, что я – самый лучший и выгодный жених для ее дочки.

– Не говорите так, – сказала Лидочка.

– А у меня нет выхода, если я буду любить вас всю жизнь.

– Какой вы еще мальчик, – сказала Лида.

Она погладила его щеку, и Андрей хотел перехватить руку, чтобы поцеловать, но Лидочка убрала руку и сказала:

– Я здесь живу.

– Только не вздумайте в самом деле нести это моему отчиму, – сказал Андрей. – Он вас заколдует.

Из-под фуфайки Андрей вытащил пакет со сладостями и тоже положил рядом с Лидой на скамейку.

– Их делает одна бабушка в Джанкое, и секрет будет утерян с ее смертью.

– А почему вы сказали, что ваш отчим колдун?

– Не знаю. Но от него исходит что-то очень чужое, даже страшное. Хотя он ничего плохого мне никогда не сделал. Он помогает нам с тетей, фактически я учусь в университете за его счет. Но почему он живет в Ялте, чем занимается – не понимаю.

– Значит, он богатый?

– С одной стороны, он не очень богатый. Он живет довольно скромно. У него экономка и собака. Он разводит розы и сам давит вино. Удивительно, что мне даже нечего о нем рассказать.

– А почему с одной стороны?

– Я сам до этого лета думал, что он небогатый. А тут он меня провел к себе в кабинет на второй этаж и показал, что под половицей у него лежит шкатулка с драгоценностями. Представляете, он откидывает край ковра, вынимает половицы, и там, как в «Графе Монте-Кристо», – шкатулка и в ней драгоценности!

– А зачем он вам это показал?

– По странной причине – это мое наследство. Если с ним что-нибудь случится. Но мне нет дела до кладов, вы мне верите?

– Конечно верю, Андрюша, – сказала Лидочка, и в слово «Андрюша» она вложила куда больше, чем подтверждение его незаинтересованности в богатстве Сергея Серафимовича.

Шофер поднялся в автобус и нажал на клаксон.

– Ой, – сказала Лидочка, – вам надо уезжать.

– Погодите, – спохватился Андрей, – я же забыл. У вас нет моего адреса.

Он стал шарить по карманам. Карандаша не было. Он побежал к автобусу и стал просить карандаш у чиновников. Они влезали в автобус, не расставаясь с бокалами. Они смеялись и шутили, один из них сказал, что они ненавидят карандаши и ломают, как только увидят. Карандаш Андрею дал кондуктор и пригрозил, что если он через минуту не сядет в автобус, то уедут без него. Андрей написал свой симферопольский и московский адреса. Шофер жал на клаксон, чиновники высовывались из автобуса и звали Андрея. Андрей отдал бумажку с адресом. Лидочка подставила губы. Губы были сухие и горячие. Глаза полны слез. Андрей поцеловал ее.

– Я приеду! – крикнул Андрей. – Я обязательно приеду. Скоро!

Лидочка не отвечала. Она стояла подняв руку.

Андрей на ходу вскочил в автобус и махал Лидочке.

Кондуктор сказал:

– Карандаш не забыл?

Автобус неуклюже уехал с площади. Лидочка стояла неподвижно. Потом автобус гуднул и, набирая скорость, покатил к шоссе.

Андрей смотрел в заднее окно, а потом уселся подальше от чиновников, которые его и не замечали. Они пели «Славное море – священный Байкал». За окнами автобуса пролетали чудесные мирные крымские пейзажи, и Андрей впитывал в себя их покой и красоту, одухотворенную тем, что в городе Ялте живет Лидочка Иваницкая.

Уже за Алуштой Андрей понял, что он страшно голоден, и вспомнил о пакете, который дала тетя. Он съел все, что было в пакете, а потом, когда автобус остановился перед перевалом, он пошел со всеми в трактир, который держал там старый грек, и напился со всеми черного кофе с чебуреками. Чиновники, которые считали его уже своим, купили бутылку коньяка, и пришлось с ними пить.

Уже вернувшись в автобус, Андрей понял, что стало холодно, и решил надеть фуфайки. И тогда обнаружил, что одна из двух фуфаек, совсем новая, пропала. Оказывается, чистильщик не ограничился рублем с полтиной. Но Андрей не огорчился. А потом он заснул и счастливо, без снов, проспал до самого Симферополя.

Глава 3. Июль-август 1914 г.

Весна 1914 года прошла для Андрея незаметно. Он стал членом кружка профессора Авдеева, который читал Средние века и полагал себя наставником молодежи. Старику льстило, когда кто-то из молодых прилюдно называл себя его учеником. Всю свою энергию и небольшие ораторские способности Авдеев обращал в лекции, которые были популярны, хоть и перегружены восклицательными знаками. Вольнослушательница Олечка (впоследствии известная более в академических кругах как «княгиня Ольга») застенографировала курс лекций, а затем женила на себе профессора, чтобы сподручнее было редактировать этот единственный авдеевский опус.

Авдеев не печалился отсутствием у себя иных трудов, потому что увлекался археологическими раскопками стоянок ранних славян. От городища к городищу профессор самозабвенно занимался подсчетом бусинок и дирхемов, надеясь создать общую картину средневековой торговли и родить труд всемирного значения.

Вначале Андрей попал в сферу внимания мадам Авдеевой, которая по старой памяти посещала лекции мужа и подбирала ему неофитов для раскопок. Именно она обратила внимание на голубоглазого привлекательного студента Берестова, и именно по ее подсказке Авдеев велел как-то Андрею задержаться после лекции и, поглаживая аккуратно подстриженную под Столыпина бороду, пригласил в ближайшее воскресенье в Коломенское, где его соратники намеревались раскапывать курган кривичей.

Андрей не подозревал в себе археологической страсти, но отказаться от приглашения было неловко. Он был встречен весело и дружелюбно уже знакомыми между собой археологами, среди которых были студенты старших курсов (не только историки, но и правоведы, и филологи), а также уже не первой молодости энтузиасты, бескорыстно проводившие лето за летом в поле под комариный звон, ночуя в неуютных для горожанина избах, а то и в палатках, причем вовсе не важно было происхождение и имущественное состояние энтузиастов.

С осени до весны они коротали время, как подобало чиновникам, но с первой зеленью начинали ощущать непонятный непосвященному экспедиционный зуд и, презрев выгоды и приятности Гурзуфа или Мариенбада, делили труд и быт с желтопузыми студентами, гордясь не чинами, а экспедиционным старшинством, копались в пыльных недрах заросших ивняком и ельником городищ и оплывших крепостных валов. Это было содружество, подобное клубу для избранных, но куда более спаянное и патриотическое, ибо взгляды Авдеева и выводы из его раскопок не разделялись ни Уваровым, ни Анучиным, ни Готье, а соответственно их спутниками и сотрудниками. Но авдеевцы были партией, сектой, боевой дружиной, чуждой расколов и внутренних дрязг.

Приобщение Андрея к археологии резко изменило его судьбу, потому что, будучи человеком общительным и податливым чужому мнению, он без сомнения примкнул бы к радикальному политическому течению. Как раз перед Рождеством его записали в партию эсдеков. Инициатива в том принадлежала Мише Богомолову, сокурснику, укорявшему Андрея в аполитичности и даже скупердяйстве. Теперь Андрей платил взносы в партийную кассу, но избегал сходок.

Археология внесла смысл в распорядок жизни. Каждое воскресенье авдеевцы выезжали то на пригородном поезде в окрестности Москвы, то отправлялись пешком в места, где сносили старые здания. К удивлению Андрея, оказалось, что Москва и губерния напичканы славянскими древностями, которые ждут своего открывателя.

В июле планировалась большая экспедиция в Вологодскую губернию, где были надежды отыскать следы ранних посещений новгородских торговых гостей.

Андрей, поначалу стеснительный, легко привыкал к людям и был неприхотлив. Так что он без труда выдержал негласные испытания весенних поездок, и княгиня Ольга приказала Авдееву взять Берестова в Вологду. Не любя ее и противопоставляя справедливому и доброму старцу Авдееву, все трепетали перед Ольгой, включая даже Иорданского, начальника департамента в Министерстве путей сообщения. И никто из археологов так никогда и не догадался, что в самом деле хитрый Авдеев лишь использовал жену в качестве непопулярного палача, который существует для того, чтобы народ более ценил доброту и справедливость несколько наивного и далекого от мирских мелочей государя.

В экспедиции были две девицы-курсистки, очень прогрессивные, с внутренней готовностью к чему-то высокому, напоминавшие ему тетю Маню. Одна из них, худая, нервная, страшно начитанная Матильда Поливода, влюбилась в Андрея, и ему было неловко, что за ним откровенно ухаживает некрасивая девушка, подавая повод для насмешек. Княгиня Ольга и профессор Авдеев, которые не терпели в экспедициях романов, смотрели на этот казус сквозь пальцы, так как Матильда, иначе Тилли, была замечательной поварихой, что немаловажно в любой экспедиции, а присутствие Андрея действовало на нее воодушевляюще.

Всю весну Андрей переписывался с Лидочкой.

Они договорились, что встретятся сразу, как кончатся занятия, а Лидочка, со своей стороны, сделает все возможное, чтобы уговорить родителей позволить ей подать в Московское училище живописи и ваяния, куда начали принимать девушек. А это значило, что с осени они будут рядом.

Первые письма их были длинными. Андрей и Лида рассказывали о своих друзьях, родителях, маленьких событиях в жизни, Андрей к концу весны уже знал по именам и прозвищам всех учителей восьмого класса ялтинской женской гимназии, а Лидочка во всех подробностях читала о воскресных вылазках университетских археологов. И обоим было приятно сознавать, что у них есть общая, никому более неведомая жизнь. Лидочка в письме спрашивала, какую новую каверзу придумала княгиня Ольга, а Андрей интересовался, влюблена ли по-прежнему Оксана Попандопуло в учителя физики. Но ни в одном из писем, будто по взаимной договоренности, не говорилось о любви, даже само это слово как бы находилось под запретом. Люди воспитанные обмениваются письмами для того, чтобы узнать друг о друге; о любви же пишут лишь в изящной литературе. Двадцатый век – не время для Вертеров. Это не значило, что Андрей, ожидая очередного письма, как свидания, не старался, по крайней мере, отыскать намеки на чувство между строк или в словах вполне обыкновенных.

К лету письма стали короче. Во-первых, все обыденные темы уже были обговорены и известны. У обоих надвигались экзамены, к тому же Лидочке надо было сдать на медаль, чтобы иметь привилегии при поступлении в училище, а Андрей был занят не только занятиями, но и будущей экспедицией, тем более что хитрая княгиня Ольга ввела Андрея в комиссию из трех человек (Берестов, Тилли и Иорданский), которая должна была заниматься снаряжением для вологодского вояжа. А это, как ни покажется странным, требовало немалых усилий и времени.

В мае Андрей уже не с таким вожделением ждал писем Лидочки, сам умещал очередное послание на одной страничке и получал от Лиды открытки. Он не догадывался, что забывает Лидочку, а Лидочка не подозревала, что ее влюбленность в Андрея постепенно уходит, хотя нового достойного поклонника у нее не было, если не считать брата Оксаны, приезжавшего на Пасху в форме гардемарина.

О Маргарите Андрей узнавал из писем Лидочки лишь урывками. Причина тому была объяснима: Маргарита считала Лидочку милой простушкой, которой не положено знать о действительно серьезных делах. Лидочка лишь догадывалась о жизни подруги, но не всегда правильно. Когда она написала Андрею, что Маргарита провела весной две недели в Петербурге, Лидочка предположила, что причина тому – ее роман с Беккером, вернувшимся в Институт инженеров путей сообщения. Андрей же подозревал, что ее поездка могла быть вызвана другими причинами. Для Лидочки было удивительным, почему Маргариту неожиданно исключили в апреле из гимназии – перед самыми экзаменами на аттестат зрелости. Что могло случиться?

Но обошлось – отец Маргариты добился, чтобы его дочь простили. Андрей подумал, как хорошо, что Маргарита не попала в бомбистки, – он явственно представлял себе, как Маргарита, сверкая глазами из-под густых соболиных бровей, поджидает на углу Дерибасовской коляску губернатора или ненавидимого революционерами полицмейстера.

Прочие новости Андрей узнавал из приходивших по средам, а значит, написанным за воскресенье деловым и подробным письмам тети Мани. Беккеры, Нина и ее отец, бедствовали. Тете Мане удалось добиться постоянного им вспомоществования через свое ведомство. Нина, к сожалению, должна была проводить все время дома, так как состояние ее отца было таково, что его нельзя было оставлять без присмотра. Тетя Маня нашла ей надомную работу – шить наволочки и обстегивать простыни для Евгеньевской больницы. От Коли Беккеры вестей почти не получали и были убеждены, что их любимец и надежда успешно учится в своем институте.

Ахмета не раз видели в подозрительной компании. По мнению тети Мани, компания была связана с какими-то политическими делами. Тетя Маня писала, что симферопольские татары создали националистическую партию, в которой заправляет некто Сейдамет. Это тетю удивило: она полагала, что татарам хорошо жить и без партий, потому что они занимаются извозом и торгуют фруктами.

Сергей Серафимович приезжал в Симферополь в марте и нанес визит тете Мане. Тетя Маня сообщила, что он постарел, еще более иссох, хрипит, покашливает, но с трубкой не расстается. Интересовался успехами Андрюши, и тетя Маня показала ему некоторые из писем племянника, особо те, в которых рассказывалось об увлечении Андрюши археологией. Письма произвели на отчима благоприятное впечатление. Глаша, по словам отчима, здорова.

На Пасху Андрей послал открытки с видами университета на Моховой отдельно Сергею Серафимовичу, отдельно – Глаше.

В мае он получил от отчима посылку. В ней лежала роскошно изданная с многочисленными гравюрами и линотипами книга Брэстеда «Древний Египет» на английском языке, которым Андрей к тому времени уже прилично овладел. Кроме того, там же были четыре томика Геродота в красивых кожаных с тиснением переплетах начала века с буквами «S» и «B» на корешках.

К посылке было приложено короткое письмо от Сергея Серафимовича, в котором тот поздравлял пасынка с успехами в занятиях и просил обязательно побывать в Ялте летом, до августа. Обязательно до августа, так как августовские события могут воспрепятствовать общению.

Андрей написал в ответ, что приедет в июле, сразу из экспедиции. Тем более что о том же был уговор с Лидочкой.

* * *

Экзамены кончились лишь в середине июня, и через четыре дня экспедиция Авдеева погрузилась в вагон первого класса вологодского поезда и направилась к цели своего путешествия – городищу неподалеку от Кирилло-Белозерского монастыря. От Вологды путешествовали далее на телегах, дорога заняла пять неспешных дней, потому что в пути останавливались в деревнях, профессор подолгу и со вкусом беседовал с местными жителями об известных им курганах либо городищах. В одной из деревень к экспедиции присоединились два бородатых палеографа, которые разыскивали в тех деревнях первопечатные и рукописные книги. Археологи купались в холодных голубых озерах и тихих речках, вечером у костра читали стихи, спорили о варягах и княжеских междоусобицах, и мало кто задумывался о тех современных политических происшествиях, которые волновали мир. И если даже и возникал разговор о тяжелом положении землепашцев, мздоимстве, а то и о немецком засилии при дворе или роли Распутина, разговор этот быстро угасал, так как профессор Авдеев умело переводил его на проблемы распространения славянских племен либо княжеские междоусобицы давних лет, доказывая, что в потоке времени нынешние политические события ничтожны и не идут ни в какое сравнение с важностью годов становления Российской империи и молодости нашего народа. Так что весь месяц Андрей прожил в некоем заповедном лесу, густая листва которого не пропускала буйных ветров, бушевавших на окрестных равнинах.

К радости археологов, первый же курган к югу от Белозерска вскоре дал удивительные и многозначительные находки. В нем обнаружилось погребение десятого века, в котором сохранилось вооружение знатного воина, включая меч и шлем, подобного которому в России еще не было известно.

Самим фактом своего существования курган доказывал отвергаемый Спицыным факт распространения славян в тех местах, где следов этого племени быть не должно, а следовало искать могильники веси.

Вечерами, закончив труды, археологи собирались у своих палаток, где деревенскими плотниками был сколочен длинный стол и скамьи, которые позволяли вечером после чая собираться всем и при свете керосиновой лампы обсуждать интересующие всех проблемы и находки дня.

Порой молодежь разжигала на берегу длинного полузаросшего осокой чистого озера костер и пела песни. Даже в полночь небо оставалось бесцветным, по нему медленно плыли перистые облака, и «одна заря спешила сменить другую».

Андрей пребывал в те недели в приятном ощущении важности и полезности трудов, которым он себя посвятил. Ему виделась особая значимость и глубокий смысл в отыскании в темной земле предметов древности. Странное, почти благоговейное чувство охватывало его в тот момент, когда его узкий нож наталкивался на неожиданное препятствие и со всей возможной осторожностью он начинал очищать проржавевшую хрупкую часть упряжи либо обломок покрытого голубой привозной глазурью сосуда. Его воображение населяло этот лес и берег множеством людей, его далеких предков, живых и шумных, работящих либо воинственных, вовсе не помышлявших о старости и смерти, а то и сидящих, подобно ему, у прибрежного костра рядом с девицей в белом длинном сарафане, косы которой мягко лежат на гибкой спине. А там, где виден огонек лампы под навесом, где Иорданский спорит с профессором о возможном назначении найденной утром глиняной фигурки, должны тускло гореть окошки приземистой избушки, в которой мать девицы прядет кудель, напевая былину об Илье Муромце…

В серебряном ночном волшебстве мужчины становились романтичными и умными, а женщины – изящными и возвышенными. Даже Тилли обретала в этом воздухе гибкость и загадочность наяды.

Мир Андрея сузился, словно мир средневекового землепашца. Он ограничивался небом, озером, березняком на берегу и темным бесконечным бором, что тянулся до самого Белозерска. Но и в этом малом мире было привольно тщеславным мечтам о лаврах Шлимана или Брэстеда.

* * *

Первая мировая война была неизбежна, как неизбежен ливень, если над головой скопились облака со всей Европы. Война надвигалась молниями, сопровождаемыми ударами грома. Каждая из молний могла вызвать этот ливень, но пока – обходилось. Если дождь прорывался из облаков, то выливался где-то в стороне. В этой темной туче все время происходили сложные перемещения выгод и интересов, кипели заговоры, предательства, измены, создавались блоки и заключались союзы. Но если у участников этой деятельности не было сомнений в том, что война неизбежна, хотя до самого последнего момента число враждующих стран и их цели не были безусловно известны, то у жителей Европы и всего мира, которые разгуливали, трудились, пахали, торговали, влюблялись и умирали под невероятной тучей, обязательность всеобщей войны совсем не была очевидной. Нужды в войне, с точки зрения нормального обывателя, не было никакой, и противоречия между державами, неразрешимые для политиков и генералов, среднему россиянину или французу казались несущественными и уж по крайней мере недостаточными для того, чтобы разрешать их всеобщей войной.