Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 59 страниц)

– У нас? Саркофаг нашли.

– Когда?

– Сегодня, – сказал Андрей. – Авдеев его сам раскапывает.

– А ты?

– Меня он выгнал.

– Тебе надо там быть. Это не простой гроб.

– Без меня обойдутся, – сказал Андрей.

– Потом пожалеешь.

– Ты и в археологии разбираешься? – спросил Андрей.

– В древних вещах? Конечно, понимаю. Я сама древняя, как этот мир. Ну, мне пора.

– До свидания, – сказал Андрей.

Когда Аспасия, не оглядываясь, высокой стройной монашкой пошла по улице, к удивлению Андрея, из двери одного из домов вышла другая женщина, такая же высокая, но более плотная, чем Аспасия. Проходя мимо Андрея, она вдруг подмигнула ему.

Увидеть Русико в монашеской рясе – это совсем уж невероятно!

* * *

Андрей вернулся в гостиницу, чтобы вымыться, но воды опять не было. Он спустился вниз, выпить кофе в ресторане, с каждой минутой ему становилось все тоскливее, будто он упускает не просто раскопки, а Бородинское сражение, – сидит, пьет кофе, а там вдали французы штурмуют Багратионовы флеши.

Часам к четырем Андрей не выдержал и отправился обратно в цитадель. Но успел только выйти на улицу.

В тот момент, когда он ступил на мостовую, из-за угла показался покрытый пылью автомобиль, в котором мирно разместились Авдеев, Российский, Карась и Иван Иванович. Они оживленно обсуждали свои дела и не заметили Андрея, который хотел было ретироваться, но столкнулся в дверях с каким-то офицером и задержался.

Авдеев первым вылез из автомобиля, увидел Андрея и без всякой злобы или обиды воскликнул:

– Как жаль, что вы отлучились, коллега! Это будет открытие мирового значения!

– Профессор хочет сказать, – сказал Российский, – что саркофаг не поврежден и сохранились замазки и печати, которыми были соединены крышка и корыто гробницы.

– Завтра, – профессор, потирая руки, вошел в гостиницу, – завтра великий день! – Голос его разнесся по всему вестибюлю, и можно было подумать, что речь идет о взятии Стамбула.

Ранние посетители ресторана, ошивавшиеся у входа в ожидании, когда Мекка откроет свои врата, смотрели на профессора изумленно, и ему льстило всеобщее внимание.

Пыхтя и обливаясь потом, профессор затопал к себе на второй этаж, а Иван Иванович отправился с Андреем в ресторан, где поведал, что после бегства Андрея профессор постепенно отошел, может быть, даже осознал, что был не совсем прав. Потом так увлекся процессом расчистки гробницы, что о существовании Андрея забыл.

– Господин Авдеев, – продолжал Иван, – поделился со мной своими планами. В четверг на той неделе ожидается сюда старый знакомец – транспорт «Измаил», который привезет подкрепление и боеприпасы. В этом Авдеев видит знамение судьбы и потому считает, что за ближайшие дни сокровища из гробницы надо изъять, и тогда экспедиция благополучно отбудет на родину под звуки фанфар.

– А вы остаетесь?

– Успенский будет работать, пока мы все не умрем с голоду или не попадем туркам в лапы.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? Не иначе как что-то задумал.

– Я задумал? Пожалуй, да. Я хочу уехать вместе с вами.

– Скопил на имение?

– Андрей, оставь, пожалуйста, этот издевательский гимназический тон. Я старше тебя почти на десять лет.

И непонятно было, обиделся Иван или шутит.

– У меня и через десять лет не будет имения. – Андрей все же сменил тон. – Не вижу в том нужды. Надеюсь, и не увижу.

– Мы живем внутри лавины и, набирая скорость, летим под откос. А надо выбраться на твердое место.

– А где это твердое место?

– Вернее всего, в Швейцарии, – сказал крестьянский сын. – Или на крайний случай в глубинах России, каких еще не достигла цивилизация. Главное – переждать.

– А здесь оставаться невыгодно?

– Совершенно невыгодно. Я думаю, что вся эта военная авантюра в Турции продлится еще месяц-два, а потом начнется бегство.

– Жаль, – сказал Андрей, – я бы предпочел побыть здесь еще. Здесь интересно.

– Ты мечтаешь отыскать золотую тиару трапезундских императоров! Все мы хороши, мой юный друг. – Иван поправил прилипшие ко лбу соломенные волосы.

– А это мы узнаем завтра, – сказал Андрей.

Спиро он увидел на улице, тот курил, сидя на приступочке у дома.

Ветер поднялся такой, что срывало листья с деревьев и пыль, что неслась по улицам, свивалась в смерчи. Небо стало темным, лиловым и все продолжало темнеть.

Но дождь пошел не сразу – он как бы тянул время, надеясь, что население Трапезунда помрет от духоты и сильной бури. Так продолжалось часов до восьми вечера. Неспособный даже пошевелиться, Андрей лежал обнаженный на мокрых липких простынях и поражался силе духа и тела его соотечественников, потому что снизу из ресторана доносились громкие песни интендантов и земгусаров, приехавших сюда разворовывать армию.

Наконец в темноте начали вспыхивать молнии – сначала их сопровождал ровный отдаленный гул, в который сливались отдельные удары грома, но затем молнии стали ярче и ближе, а гром стал трещать, рвать парусину над самым городом. И это еще был не дождь – дождь начался после получаса сухой грозы и ударил столь обильно и мощно, будто в небе прорвался нарыв именно над Трапезундом.

Андрей заснул, но ночью проснулся, и пришлось искать одеяло, уже спрятанное в шкаф, – так похолодало.

Потом Андрей проснулся снова – на этот раз от тревоги. Ему показалось, что, пользуясь дождем, злоумышленники пробрались в башню и раскрыли саркофаг. Беспокойство Андрея было столь велико, что ему привиделось, будто он встает, одевается и бежит через город, под дождем, спасать саркофаг от грабителей.

Сон был очень убедительный – Андрей ощущал холодные струи дождя и жгучий пронизывающий ветер. Какие-то темные фигуры разбежались при его появлении, и, не видя их лиц, Андрей тем не менее отлично знал, кто есть кто: вот бежит, унося что-то под пиджаком, господин Сурен Саркисьянц, вон сверкнул кинжалом Рефик, а там скользит по стене, стараясь стать совсем невидимым, телохранитель Спиро… Разогнав тени, Андрей спускается в башню и видит, что крышка гроба сброшена и по ней пробежала трещина. Внутри, закутанная в черную ткань, словно в саван, лежит человеческая фигура – Андрей наклонился, чтобы распутать ткань и увидеть, кто же скрывается в саркофаге, но фигура отворачивает закутанное лицо, пытается освободить руки. Андрей все же срывает ткань – сверху молотит дождь, и ткань от него становится тяжелой и расползается от ветхости… Андрей не удивляется, увидев, что в ткань завернута Аспасия, – он хочет помочь ей выбраться наружу, потому что она может простудиться, а то и утонуть в этом проклятом гробу, но Аспасия не узнает его – она обхватывает его руками, привлекает к себе, чтобы он лег в ту же гробницу, и Андрей понимает, что с рук красавицы сошло все мясо – это кости скелета, которые вцепились в него так сильно, что ему не вырваться из объятий. Андрей начинает в ужасе отламывать пальцы один за другим – но поздно! Вернувшиеся черные тени уже сдвигают крышку саркофага, чтобы заточить навечно там Андрея и Аспасию…

Андрей проснулся в ужасе.

Он отлежал руку – сердце болело – сон еще не кончался – не хотел кончаться – одеяло казалось еще крышкой гроба, но Андрей уже знал, что находится во власти кошмара, – еще чуть-чуть, и он вернется к нормальной жизни, в которой не обнимаются со скелетами.

За окном хлестал ливень – точно такой же, как во сне, фонарь на улице болтался, закидывая порой обрывки света в комнату. Сама гостиница была темная и тихая, будто постояльцы ее лежали, боясь высунуть нос из-под одеяла, и ждали, когда успокоится стихия.

Как приятно было понять, что в самом деле не надо вылезать под дождь, – все тихо, нормально, чудес в жизни все-таки не бывает. А если и бывают, то нас это не касается. А где ты был три года, Андрей Берестов, где ты гулял? Это ли не чудо? Нет, это какое-то научное достижение – наука в наши дни научилась многим вещам, которые еще вчера представлялись людям чудесными: можно передать звук через море – это называется радиотелеграф, можно записать звук на черном кружочке, который именуется граммофонной пластинкой, можно увидеть на белом полотне туманные движущиеся картины, можно сесть в повозку без лошади, и она повезет тебя, или в металлическую птицу, которая поднимет тебя в небо. Твой отец в молодости и не подозревал об этих удивительных изобретениях, которые стали обыденностью XX века. Возможно ли человечеству двигаться и далее по пути фантастики? Да, сказал себе Андрей, даже если разум отказывается верить в это. Еще вчера они с Митиным обсуждали новые машины, созданные англичанами и названные лоханками – танками. Здесь, на трапезундском театре, их не было, но на Западном фронте такими бронированными чудовищами уже обзавелись все армии. Теперь можно представить себе войну грядущего! Войну середины XX века, когда в небо будут подниматься целые эскадрильи военных самолетов и поливать пулями и снарядами мирные села и города, а громадные цеппелины будут сбрасывать на них громадные бомбы.

Андрей мысленно содрогнулся, представляя, куда может завести людей наука, поставленная на службу смерти. Однако он надеялся на то, что человечество, наученное горьким опытом мировой войны, не захочет повторять ошибки в удесятеренном масштабе. Ведь должен быть прогресс, о котором пишут философы!

Впрочем, Андрей повернулся на правый бок, – мы до этого не доживем, как говорила тетя Мария… И тут же Андрей замер от понимания, что из всех людей на Земле он может дожить до любой самой страшной войны будущего, если таковая случится, – потому что он пловец в реке времени.

Ночью все воспоминания выглядят резче, красочнее и живее; ничто – ни звук, ни свет – не отвлекает тебя от них. И ты видишь кабинет Сергея Серафимовича – но не тот мертвый кабинет, где ты в последний раз увидел отчима, а кабинет еще довоенный, по которому отчим разгуливает, жестикулируя и разгорячась от собственных слов. И предсказывает грядущую войну. Она была близка, уже на пороге, но поверить в нее невозможно…

Андрей заснул и проснулся, когда уже рассвело. За окном сверкало свежее, отмытое за ночь солнце и било прямо в глаза – конечно же, вчера вечером Андрей не опустил жалюзи.

Андрей вскочил, быстро умылся – вода шла из крана! – сбежал вниз, в кофейню. Мостовая была очищена от пыли, воздух свежий, прозрачный. И люди на улицах какие-то посвежевшие, звонкие, на крытом рынке, которым Андрей пробежал к цитадели, – веселый утренний говор тысяч людей. Но Андрею показалось, что шум стихал, когда он приближался, и вновь, после короткой паузы, возникал за спиной. Будто люди замирали и шептали: «Вот он, тот самый молодой талантливый археолог, который отыскал гробницу первого императора Трапезунда!»

Только уже пробежав рынок, Андрей сообразил, что этичнее было бы постучать Авдееву и подождать его – чтобы прийти на площадку вместе. Но тут же Андрей успокоил себя тем, что все равно лавры открывателя гробницы достанутся профессору Авдееву. Андрей лишь помогает ему.

Было еще рано, цитадель должна была лишь пробуждаться – большие армейские фуры, что приехали с позиции за снарядами и патронами, за продуктами и бинтами на склады, лишь выстраивались к недавно открывшимся воротам и дверям различных складов. Возчики и присланные сопровождать груз солдаты собирались кучками, обсуждая новости на фронте и в тылу.

Перед башней стояла группа военных – они глядели в дверь, и Андрей понял, что центр их внимания – гробница, которую сегодня будут вскрывать.

Андрей подошел к группе людей, скрывавшей ход в башню. Люди негромко переговаривались, но в тоне голосов Андрею что-то не понравилось. Он стал проталкиваться, и его сначала не пускали, а потом, узнав в лицо, расступались.

Внутри башни стоял комендант и несколько офицеров – внизу, в яме, – греки-землекопы, так и не раздевшиеся для работы и не разобравшие инструменты.

Причина заминки стала понятна Андрею с первого взгляда.

Ночью кто-то вскрыл гробницу, сдвинул ее мраморную крышку, которая валялась рядом. Треснув пополам, точно как во сне Андрея. Внутри узкого мраморного гроба лежал полуразвалившийся костяк мужчины в разорванной, полуистлевшей черной ткани.

Ночью кто-то ограбил гробницу первого императора Трапезунда.

* * *

Грабителям помог ливень. Когда солдатам, охранявшим раскоп, стало невмочь стоять под ливнем в башне, у которой не было крыши, они перебежали в дежурное помещение – шагах в ста от башни. Они были глубоко убеждены, что ни одна живая душа не может в такой ливень выбраться из дому.

Следы ограбления были обнаружены лишь при смене караула, час назад. Никто не захотел брать на себя ответственность и вызывать профессора, военные ограничились тем, что глазели на учиненный разгром и рассуждали, что могло быть в саркофаге.

Появление Андрея внесло определенное облегчение. Это был выход из положения, который пришел сам по себе.

Андрей смотрел на разоренную гробницу и проклинал себя за то, что не послушался вещего сна – не пошел ночью защитить гробницу, – именно он, Андрей, виноват во всем…

Он спрыгнул вниз. Сверху на него глядели офицеры.

Еще вечером было не поздно – надо же было понимать, что кто-нибудь обязательно попытается открыть саркофаг в поисках сокровищ. Надо было самому остаться там – всего одна ночь! Больше ему никогда в жизни не отыскать подобной гробницы… Вот так гибнет дело жизни из-за минуты лени или небрежения!

Преступником мог быть любой, понимал Андрей. И греки-землекопы, и сами солдаты, соблазнившиеся рассказом о богатствах царской могилы, и люди Аспасии – а почему бы и нет? Это могли быть турки из банды Гюндюза – каждый считал себя достойным клада.

Андрей присел перед разворошенной гробницей. Он старался понять, что здесь могло быть вчера. Андрей увидел, что кости правой руки разбросаны, рассыпаны, тогда как кисть левой руки лежит неповрежденной. Значит, и в этом сон был вещим… но зачем отламывать пальцы? Конечно же – на пальцах правой руки были перстни, и вместо того, чтобы аккуратно поднять их, ночной грабитель в темноте, под дождем, помогая себе фонариком, тащил то, что блестело, отбрасывая ненужное, – даже если это были останки императора.

Череп лежит на боку, в одном месте он проломлен – на черепе должна была быть диадема – царский венец, который так мечтал увидеть профессор Успенский.

В яму спрыгнул Иван Иванович.

– Я чувствую себя полным идиотом, – сказал он. – Даже ребенок бы догадался, что ночью кто-нибудь шустрый обязательно полезет в гроб за сокровищами. Жалко… очень жалко.

Иван Иванович присмотрелся к разгрому, присвистнул.

– Мы упустили великий шанс, коллега, – сказал он.

– Знаю, – согласился Андрей.

– Всегда дослушивай, что говорят старшие, – сказал крестьянский сын, – мы упустили с тобой шанс прославить на весь мир профессора Авдеева. Вскоре нам предстоит стать зрителями сцены под названием «Крушение великой мечты».

– Ты циник, Иван.

– Жизнь приучила. Но в этом есть справедливость. Гробницу должен был открыть мой Успенский. А теперь – никто.

– Здесь был венец и перстни, – сказал Андрей.

– Кольчуга почти вся сгнила, – сказал Иван, – а это видишь, остатки деревянных ножен – у него был меч. Меч тоже исчез.

– Кто это мог сделать? – спросил Андрей.

– Кто это мог сделать? – подхватил как эхо господин комендант.

– Любой, – сказал Иван Иванович, – любой из жителей этого города и боец российской армии. Кроме того, немецкая, а также французская и английская разведка, не говоря уж о младотурках.

* * *

Профессор Авдеев приехал на машине часа через полтора, он дожидался, пока Карась наладит аппаратуру для торжественных снимков. По дороге они заезжали за Успенским, но тот сказался больным.

Госпожа профессорша облачилась в белое платье с пуфами – она надеялась, как Елена Шлиман, сняться в диадеме.

С профессором случился сердечный приступ. Его отнесли в кабинет к коменданту города, и Метелкин привез главного врача военного госпиталя – тот был зол, его оторвали от работы: с передовых непрерывно поступали раненые.

Андрей с Иваном Ивановичем тщательно просеяли содержимое гробницы – им удалось отыскать не найденный грабителем золотой перстень.

В гробу нашлось немало мелочей, представлявших археологический интерес, – бляшки, которыми были украшены ножны меча, остатки наборного пояса, нательный крестик из аметиста…

А тем временем город полнился слухами о богатствах, которые якобы таились в саркофаге. Версий существовало столько же, сколько рассказчиков. Правда, первыми среди грабителей называли именно русских, которые провели честных греков.

Подчистки в башне заняли три дня. В последний день Андрей работал один – Иван сбежал собирать долги со своих собратьев по темной профессии. Успенский отпустил его с экспедицией Авдеева, потому что крестьянский сын сообщил, что его отец при смерти. Успенский отдал Ивану причитающееся ему до осени жалованье.

Профессор Авдеев провел в госпитале три дня. Так что Метелкину и княгине Ольге, неуклонно предававшимся любви, ключ Берестова не понадобился. Несмотря на вернувшийся зной, они не покидали кровать под балдахином, и по ночам Ольга стонала так, что слышно было Андрею этажом выше. Ольга похудела, помолодела и являла собой вид драной кошки с темными кругами вокруг глаз.

– Я плохо выгляжу, – говорила она Андрею и, видно, всем, кто готов был ее слушать, – я так переживаю за супруга. Произошло крушение его жизненной мечты.

В промежутках между страстными лобзаниями Метелкин с профессоршей занимались делами сомнительного свойства, о чем Андрей бы и не догадался, если бы не острый взгляд Ивана Ивановича.

– Я голову даю на отсечение, – сказал он Андрею, – что под видом вашего экспедиционного барахла в Россию уйдет большая партия груза. Так что, вернее всего, в Севастополе вас будет встречать сам полковник Баренц.

– Зачем везти с нами, когда можно просто погрузить на «Измаил»?

– Даже в совершенно разваливающемся государстве, – наставительно сказал Иван, – продолжают существовать таможня, пограничники, комендатура и законы военного времени. Конечно, всех можно купить, но в наши времена это слишком дорого стоит, а то они возьмут деньги и тут же сожрут тебя с потрохами. С русскими людьми, а особенно русскими чиновниками, нельзя заключать честных сделок – они сразу же начинают искать, кому бы тебя перепродать. А что может быть лучше и благороднее, чем груз научной археологической экспедиции – добытые в трудах и раскопках черепки и железки.

– Но Авдеев! – сопротивлялся Андрей. – Он же обязательно догадается!

– Во-первых, груз будет не столь уж велик – особенно если это опиум, во-вторых, где гарантии, что жена не взяла в долю господина Авдеева?

– Ты что! Он же профессор университета.

– Браво, Берестов! Но ты забыл, что профессора тоже любят деньги. А раз у Авдеева не вышло со славой, он может легче согласиться на денежную компенсацию.

Андрею не хотелось верить, но на стороне Ивана была логика и спокойный неотразимый цинизм.

* * *

За день до отъезда Метелкин устроил проводы экспедиции и примирение с профессором Авдеевым. Пришли все археологи и Иван Иванович, который в последнее время сблизился с Авдеевым и стал его верным помощником. Андрею надоело подшучивать над Иваном, да и не до него было в последние дни – Андрей целыми днями работал в башне, рисуя планы различных культурных слоев в ней, копируя фрески и делая протирки надписей. За последние двадцать рублей он даже уговорил Тему Карася сделать снимки раскопок.

Российский спросил его:

– Вы из упрямства копаетесь в башне?

– Не только, – сказал Андрей. – Я хочу написать о ней статью, в которой объединилась бы ранняя история Трапезунда и жизнь императоров вместе с находками, сделанными там.

– Археология не терпит новшеств, – возразил Мстислав Аполлинарьевич. – Даже через пятьдесят лет археологические статьи будут такими же неудобочитаемыми.

– Нет, – сказал Андрей, – археология родит поэтов!

На проводы Андрею идти не хотелось, и он вышел на улицу. Ветер дул с моря, по закатному небу плыли разноцветные облака – зеленые, розовые и сиреневые. Аспасия ехала в небольшой крытой карете, которые еще порой встречались в Трапезунде и умиляли Андрея своей патриархальностью.

Андрей узнал Аспасию по движению руки, показавшейся в приоткрывшейся дверце, когда карета остановилась, чуть не доезжая до «Галаты». Как бы ожидавшая этого сигнала одна из девиц из заведения Аспасии быстро вышла из гостиницы и передала в карету небольшой сверток. Андрей сразу отвернулся, чтобы не показывать своего любопытства, но Аспасия заметила его и окликнула.

Андрей подошел к карете. На козлах сидел одноногий инвалид. Аспасия была в черной шляпке с вуалью, но теперь Андрей уже мог угадать ее по движению руки, по повороту головы, линии шеи – он с закрытыми глазами мог угадать ее приближение.

– Залезай внутрь, – сказала Аспасия.

– Сюда?

– Не бойся, блох здесь нету. Мы прокатимся немного, поговорим – пять минут, не бойся, твои даже не успеют заметить.

Андрей забрался в карету.

Аспасия велела инвалиду ехать и тут же, перегнувшись через Андрея, захлопнула дверцу кареты, окошки в которой были забраны тонкими решетками, – угадать, кто сидит внутри, было невозможно.

Закрывая дверь, Аспасия прижалась грудью к локтю Андрея, он непроизвольно сжался, Аспасия засмеялась воркующе.

– Сейчас бы тебя соблазнить, – сообщила она, обернув лицо к Андрею, – тот закрыл глаза и лишь вдыхал – нет, не запах ее, а само присутствие.

– Аспасия… – начал Андрей хрипло.

– А вот этого не надо, – сказала Аспасия. – Ты мне спас жизнь, и потому я не могу быть с тобой, как с другими мужчинами. Я тебе как-нибудь потом все расскажу. Хорошо?

Рука Андрея дотронулась до ее плеча, и пальцы сами вцепились в его совершенную округлость.

– Андрюша, – сказала Аспасия, – меня просили тебе передать – человек, которого ты ждешь, уже приплыл.

– Кто приплыл? – Андрей не мог понять гречанку.

– Тот человек, та девушка, она уже приплыла в Ялту. Мне сказали, что ты все поймешь.

– Да, – сказал Андрей, стараясь отодвинуться от Аспасии еще больше и ощущая ее слова как издевку, хотя, конечно, в них никакой издевки и не было – он опять был мальчиком на пиру взрослых, и ему опять положено было сказать взрослым «спокойной ночи» и идти в детскую. «Твой любимый мишка ждет на стуле…» У него чуть не вырвалось: «Мне не нужна ни одна девушка в мире, кроме тебя!» И может, Аспасия ждала именно такого вскрика – и Андрей молчал, закусивший губы, злясь на себя и на Аспасию, а больше всего на Лидочку. Мы более всего злы на тех, перед кем виноваты.

– Понял? – спросила Аспасия, будто с разочарованием. А она не терпела соперниц. Даже не соперничая с ними.

– Да, – сказал Андрей. – Спасибо. Я выйду?

– Сейчас. Мы вернемся к «Галате», я не могу заставить тебя ходить пешком по улицам. Спиро сегодня на свадьбе у своего кузена, а Коста простудился. Ты у меня без охраны. Если что – беги к Русико, она сидит в вестибюле на диване.

Карета остановилась.

– Я не приду тебя провожать, – сказала Аспасия. – Ваш пароход уходит слишком рано. Но я знаю, что еще увижу тебя. Я ведь все предчувствую. И сегодня предчувствовала, что потеряю тебя.

– Но ты же ничем не показала…

– Я не хотела ничего показывать. И главное, помни, ты хороший, ты порядочный, ты чистый мальчик, а я плохая.

Аспасия положила на ладонь Андрея небольшой твердый сверточек.

– Спрячь в карман и не разворачивай, пока твой пароход не уйдет в море. Ты обещаешь?

– Обещаю, – сказал Андрей, стараясь вглядеться в черты лица Аспасии. Только это было сейчас важно. Он готов был расплакаться от страха потерять навсегда Аспасию.

Аспасия протянула длинные сильные руки, обхватила Андрея за плечи и поцеловала его, обмякая от встречного поцелуя, от резкости и силы, проснувшейся в Андрее, который уже не мог справиться со своим телом. Ее горячий язык ворвался к нему в рот, она застонала, и это состояние поцелуя, подобного которому Андрею еще не приходилось переживать в жизни, поцелуя более значимого и страстного, чем сам акт любви, заставляет онеметь все тело, замереть, как птица под ладонью, чтобы ничем не поколебать это хрупкое сооружение страсти.

Аспасия оторвалась, откинув голову, оттолкнула Андрея.

– Мне больно, – сказала она. – Ты мне делаешь больно. Не надо.

– Извини, – сказал Андрей, как только отыскал голос.

– Уходи, – сказала Аспасия.

На этот раз Андрей сам открыл дверцу кареты и спрыгнул на мостовую. Аспасия отодвинулась в глубь кареты, и можно было лишь угадать сияние ее глаз. Инвалид что-то сказал Андрею, потом стегнул лошадь, и карета покатила прочь.

И только когда карета уехала, исчезла, Андрей начал понимать, что со стуком ее колес кончилась целая жизнь, кончился Трапезунд и люди, которые живут там, а завтра кончится сама Аспасия. И с каждой минутой, с каждой милей все более настоящей будет становиться Лидочка – единственное существо, плывущее вместе с ним в потоке времени. Все остальные люди – миражи, хоть кажутся настоящими, потому что завтра Андрей и Лидочка могут попрощаться с ними и умчаться, допустим, в 1941-й – далекий счастливый год, и там они будут такими же молодыми и здоровыми, а остальные люди окажутся в прошлом…

И от этой мысли, преисполненной гордыни, вызвавшей странную, нездоровую радость, Андрей тут же начал сползать к унынию одиночества, к утомлению избранности: очень мало есть на земле людей, для которых одиночество – обязательная принадлежность избранности – кажется желательным и естественным. Отринув всех окружающих его как существ, не обладающих Даром, он вскоре начал тосковать от невозможности разделить этот Дар со всеми, кто ему мил и близок. И нужен ли Дар, если он навсегда лишает тебя возможности страдать и наслаждаться красотой Аспасии Теофилато?

Андрей остановился в вестибюле – на диване сидели в ряд три проститутки. Русико в матроске и короткой юбке-клеш ходила по вестибюлю и, увидев Андрея, обрадовалась – подошла к нему, улыбаясь смущенно, отчего образ воительницы и амазонки куда-то пропал, словно Русико сняла маску. У нее тоже подарок для Андрея.

Она вытащила из-за корсета не очень умело связанные варежки.

– Возьми, – сказала она, – там в России холодно будет. Носить будешь, меня вспомни.

Андрей смутился, не знал, как надо поблагодарить Русико. Она сама протянула руку, и Андрей поцеловал ей руку.

Военлет Васильев, который в эту минуту вышел из ресторана и держал путь в отхожее место, остановился и захлопал в ладоши.

– Прелестно, – возопил он. – Прелестно! Мы целуем лапки шлюхи.

Андрей кинулся было к нему, но Русико ловко остановила его.

– Андрюша, – сказала она, – этот Васильев такой подлец, что нельзя об него пачкаться. Я сама ему отрежу одно место.

Русико не шутила. Она настолько не шутила, что Васильев, выматерившись, поспешил уйти.

Андрей поднялся к себе. Он примерил варежки – они были связаны из грубой белой шерсти, которую привозят с гор и продают на крытом рынке. Они были ему катастрофически малы. Их надо будет отдать Лидочке. Только неизвестно, можно ли сказать ей, кто их вязал.

Собрав вещи, Андрей уселся в кресло, стараясь вспомнить, что еще надо было сделать… Но вспомнить о подарке Аспасии он не успел, потому что дверь распахнулась и вошел подполковник Метелкин. Шевеля усами, он изысканно попросил Андрея освободить номер, потому что они с Ольгой Трифоновной желают погрузиться в море любви.

– Вы с ума сошли, – сказал Андрей. – Авдеев перевернет всю гостиницу.

– Его мы уже положили спать.

– Нет, – сказал Андрей, – я сам спать буду.

– Тогда отдай деньги, – сказал Метелкин.

– Я их истратил, – ответил Андрей.

– Мерзавец, но уважаю, – сказал Метелкин. – Так с нами и надо. Любовь всегда наказуема.

Он начал плакать, стоя у двери. Он плакал тихо, и слезы лились на большие усы. Андрей выругался и стал искать ботинки.

– Я пошутил, – сказал Метелкин, – я тебя проверял. Она меня разлюбила. Я останусь здесь и буду поклоняться Аспасии.

– Уйдите, – сказал Андрей. – Уйдите скорее.

– Понял, – сказал Метелкин и ушел.