Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 59 страниц)

Андрей решил как следует поесть – еще днем Иван Иванович предупредил, что жалованья, положенного университетом, недостаточно даже на кофе.

Обжигаясь жирным бараньим супом, Андрей обратил внимание на то, что оркестр перестал играть и в зале от этого наступила кратковременная тишина. Подняв голову, он увидел, что оркестр отодвигает стулья, чтобы освободить на сцене больше места, а завсегдатаи ресторана хлопают в ладоши, ожидая приятного зрелища.

И в самом деле зрелище, представшее глазам Андрея, было для него необычным и экзотическим. Под томительную восточную мелодию на сцену вышла молодая женщина в ярких зеленых шальварах, широком, расшитом блестками лифе и подобии легкой чадры. Живот ее, плечи и руки были обнажены. Эта женщина начала танцевать, совершая движения бедрами и животом, что приводило офицеров в восторг, хотя Андрея оставило равнодушным. Он признавал, что фигура танцовщицы была почти безупречна, черные волосы так же хороши, но сам танец не требовал особого умения.

По окончании танца зрители не были удовлетворены и начали бурно хлопать в ладоши и кричать «бис!».

Танцовщица спустилась со сцены и начала продвигаться между столиками, ловко избегая жадных пальцев офицеров и нуворишей, стремившихся хотя бы дотронуться до нее.

Она прошла совсем близко от стола археологов, вызвав в Метелкине пароксизм восторга.

– Аспасия! – закричал он. – Душа моя! Я твой верный друг!

Легким округлым движением руки танцовщица как бы вернула его на место, с которого подполковник ветеринарной службы уже готов был сорваться, и тут же обратила свой взор к Андрею. И тогда Андрей впервые увидел глаза Аспасии – совершенно зеленые, болотные, сверкающие куда более, чем положено человеческим глазам, – глаза пантеры с человеческим зрачком, обрамленные такими длинными и густыми ресницами, будто лесные озера в окружении густых елей. Глаза чуть сощурились, и до Андрея донесся шепот:

– Берестов, я жду тебя…

Андрей не знал, услышал ли кто-нибудь этот шепот, но движение Аспасии и ее внимание к Андрею были отмечены многими.

– Не ошибись! – закричал подполковник Метелкин. – Федот, да не тот! Но ты пробуй, пробуй…

Подполковник начал хохотать, танцовщица уже была у соседнего стола, а затем, проскользнув у самой двери, исчезла из зала.

Княгине Ольге стало совершенно невтерпеж в этом вертепе.

– Мы благодарны вам, Илья Евстафьевич, конечно, благодарны, но тяжелая дорога, а здесь так шумно и дымно… Нет, что вы, конечно же, оставайтесь…

Андрей-то знал, что княгиня Ольга взбешена. И этим паршивым ресторанчиком, и поведением мецената Метелкина – и собой, потому что поддалась его ухаживаниям и оказывала ему знаки внимания. Но весь ее гнев и негодование выльются на профессора Авдеева, тем более что сам Авдеев ничего бы не смог поделать без помощи Метелкина, а его хваленый профессор Успенский, как кот, берегущий свою территорию, даже не захотел с ним встретиться.

Княгиня Ольга рассчитывала на то, что вся экспедиция демонстративно покинет вертеп, но ее ждало еще одно разочарование – Андрей Берестов поднялся вместе с ней, но сказал:

– Я останусь еще немного. Можно?

– Я бы на вашем месте… – сказала Ольга Трифоновна, но потом махнула рукой, понимая, что здесь настаивать бессмысленно. Она постарается наказать Андрея потом – к этому у нее будет масса возможностей. Не оценив ситуации, с Андреем решил остаться фотограф Карась, которому ресторан казался олицетворением сказок Шахерезады, о чем он и сообщил Андрею, когда остальные ушли. Вскоре вернулся подполковник Метелкин. Он ничего не понял и спросил Андрея:

– Она чего, Ольга Трифоновна, какая муха ее, а?

– Она вас приревновала к танцовщице, – сказал Андрей, наклонившись к подполковнику, чем привел того в отличнейшее настроение.

Оркестр уже играл одесские мелодии, вышел вертлявый певец, который старался отбивать чечетку.

Метелкин позвал за стол нескольких офицеров, заставил их доесть не использованные по назначению археологами блюда, заказал еще несколько бутылок коньяка и сладкого местного вина. Фотограф быстро опьянел и клевал носом, стараясь не заснуть, Андрей спросил у Метелкина, кто такая Аспасия.

Метелкин поднял палец и сказал:

– Не надо песен, Андрюша!

Танцовщица более не появилась, и Андрей жалел об этом. Но несмотря на крепкий и очень душистый кофе, что принес ему официант, сонливость взяла свое. Андрей спросил Метелкина:

– А что делать с Карасем?

– Не обращай внимания, – сказал подполковник, – иди встречай Морфея, а я… – Тут подполковник снова прижал палец ко рту, и глаза его сделались до противности глупыми.

Андрей не знал, должен ли он давать на чай официантам – он уже понял, что в Трапезунде ходили самые различные деньги и даже существовала широкая категория лиц, которая строила свое благосостояние на торговле русскими рублями, турецкими лирами, греческими драхмами и валютами совсем уж несусветными. Заметив и правильно расценив колебания археолога, Метелкин отмахнулся и крикнул:

– Идите спать, господин Берестов!

Андрей склонился перед таким проявлением вежливости и вышел из зала, веселье в котором лишь набирало силу.

В вестибюле также было довольно людно, и, несмотря на то что большие часы, висевшие над стойкой портье, показывали десять часов, кипение страстей разгоралось – сюда выходили из ресторанного зала, чтобы поговорить наедине, сюда забегали люди с улицы, кого-то спрашивали, кого-то требовали, ссорились и мирились, на длинном диване под пальмой в кадке сидели в рядок три весьма разукрашенные брюнетки в коротких юбках и матросских блузах. Андрюша понял, что это – проститутки, и ему стало неловко и даже чуть страшно оттого, что он может сейчас – и никто этому не удивится – подойти к этим девицам и купить тело любой из них. У Андрея даже лоб вспотел от такой мысли, и, истолковав его взгляд по-своему, одна из девиц окликнула его на плохом русском языке:

– Солдатик, пойдем, хорошо?

Андрей поспешил прочь, и вслед ему был слышен смех.

Андрей вышел на улицу. Освещена она была плохо – фонарей всего два, возле самой гостиницы. Далее улица освещалась лишь светом из окон. Так как электрического освещения в большинстве домов не было, свет этот был тусклым. Дальше по улице видны были ярко освещенные открытые двери и окна кофеен, что придавало ей атмосферу некой театральности.

Из темноты возникли два белых глаза и, страшно светя, надвинулись на Андрея, который отпрянул к стене, не сообразив сразу, что это автомобиль, настолько автомобиль был чужд этому антуражу. Из автомобиля, остановившегося перед «Галатой», выскочил офицер и помог сойти толстому генералу, императорский шифр на золотых погонах которого сверкнул, как драгоценный камень. Генерал и офицеры, сидевшие в моторе, рассмеявшись какой-то шутке, исчезли внутри гостиницы.

Андрей решил выйти к морю. Вечер был слишком теплым, безветренным, словно ты находишься в комнате с плотно закрытыми окнами и форточками. Запахи города слагались из ароматов восточной кухни, миазмов, плохой канализации и тех неуловимых запахов, что накапливаются в каждом южном городе столетиями. Порой уже сто лет назад источник аромата исчез, но, вцепившись в соседние запахи, он продолжает вливаться в общий аромат города.

Андрей пошел вниз по улице, он знал, что надо идти под гору – в конце концов выйдешь к морю.

На площади паслось стадо столиков, вынесенных из небольших харчевен, на столиках стояли керосиновые лампы, за столиками сидели греки и негромко разговаривали, из кофейни доносилась греческая песня, совсем такая же, как в Балаклаве или Керчи.

Посреди площади шарманщик крутил ручку хриплой шарманки, игравшей нечто немецкое, на плече у него неподвижно торчал белый попугай, а на шарманке горела большая свеча.

Из-за медленно ползущего облака выглянула тонкая старая луна, черное дно площади стало серебристым, а тени черными. Навстречу Андрею шел патруль. Три солдата – винтовки с примкнутыми штыками, – молодой поручик с повязкой на рукаве.

– Молодой человек! – окликнул поручик Андрея. – Вы куда пошли?

– Добрый вечер, – сказал Андрей, не обидевшись на оклик. – Как вы догадались, что я русский?

– Опыт, – сказал офицер, а солдаты засмеялись.

– Я в гостинице остановился, – сказал Берестов.

– А не позволите ли вы посмотреть на ваш документ? – вежливо спросил офицер.

Солдат зажег электрический фонарь, и офицер, взяв временное удостоверение Берестова и пропуск в военную зону, добытые для него Авдеевым, прочитал их и вернул Андрею.

– Неужели интендант? – спросил офицер, и Андрей понял, что ему не хочется, чтобы его приняли за торговца или спекулянта.

– Это потому, что я в гостинице живу, – сказал Андрей. – Нет, нас устроили в гостинице, но вообще-то мы – экспедиция, мы будем изучать здешние храмы.

– Какие здеся храмы, – сказал один из солдат. – Здеся одни ихние мечети.

– Вы не правы, – возразил Андрей. – Когда-то эти мечети были построены как православные церкви, а потом сюда пришли турки и приспособили их для себя.

– Вот я и говорю, – сказал второй солдат. – Это все наша земля, русская.

– Вы, я вижу, у нас первый день, – сказал командир патруля, – и правил наших не знаете. Здесь случаются и грабежи, и убийства. Обстановка, я вам доложу, тревожная.

– Почему? – спросил Андрей. – Город кажется очень мирным.

– Он сейчас кажется мирным, – сказал поручик, – а вы бы сюда попали год назад, когда наша армия сюда вступила, – стон стоял!

– Да, я тут был, – сказал первый солдат. – Это точно, что стон стоял. Сколько их порезали, сколько пограбили – уму непостижимо.

– Кто грабил? – не понял Андрей. – Турки?

– Какие турки? Турки бежали отсюда, – сказал поручик. – Это греки. Их, конечно, теоретически можно понять – столько лет они были лишены даже элементарных человеческих прав. Но вы не представляете, какие звериные темные инстинкты проснулись в толпе. Шел грабеж, совершались убийства, поджоги, осквернялись мечети и кладбища…

– Девок насиловали, – сказал солдат. – Сам видал.

– Я боюсь, – сказал поручик, – что, когда мы уйдем отсюда и турки вернутся, снова будет резня. Только наоборот.

– В этом беда всех многонациональных империй, – сказал Андрей. – Такое случалось и в Древнем Риме.

– О Древнем Риме не знаю, – улыбнулся вдруг поручик, который был, очевидно, славным малым, – не бывал. Но что в России мы то же самое получим, не сомневаюсь.

Он приложил руку к фуражке, потом протянул ее Андрею:

– Поручик Митин, Юрий Константинович.

– Берестов, Андрей Сергеевич, – сказал Андрей. Он с радостью пожал руку этого простоватого, курносого, с хитрецой в глазах поручика. Так в первый же день он обзавелся знакомым.

Возвращаться в гостиницу Андрей отказался, сказав, что грабить у него нечего, – в крайнем случае он убежит.

Патруль направился дальше, а Андрей, спросив для верности о кратчайшей дороге к морю, свернул с площади направо и пошел узкой кривой улицей, мостовая которой углублялась к центру, там по канавке стекала черная вода, от которой плохо пахло. У домов, как правило, был каменный, сложенный из плит первый этаж, второй же, деревянный, выдавался над первым. Над головой дома почти смыкались, оставляя лишь узенькую щелку темного неба. Андрей шел, осторожно переставляя ноги и придерживаясь левой рукой за стенки. Порой наверху из открытых окон доносились голоса людей, которые, может, пили чай или говорили о войне и возвращении турок, а может, о рыбной ловле. Заплакал ребенок – в ответ зазвенели женские голоса, успокаивали в три голоса. Улица была короткой – потом она расширилась в еще одну площадь. У ее края стояла превращенная в мечеть чудесная романская церковь. Полумесяц на месте креста, ясно видный на фоне подсвеченных луной облаков, казался недоразумением.

Обогнув церковь, Андрей пошел широкой, изъезженной телегами, повозками и моторами улицей, что вела через нижний город к порту. Вскоре он оказался возле моря.

Захламленный и забросанный ящиками, мешками, частями поломанных машин, просыпанным добром – всем, что остается возле причалов порта военного времени, – пляж тянулся вдаль.

Андрей пошел вдоль берега, у самой воды. Цепочками ярких огней был виден «Измаил». Видно, на ночь разгрузка была прервана, и возле выгруженного добра, кое-как накрытого брезентом, шагали часовые. Еще несколько солдат сидели вокруг костра на берегу, и было странно здесь слышать, как они поют «Степь да степь кругом…».

Дальше, в стороне от порта, от грязных причалов начинался песчаный берег, отороченный черными полосами водорослей. Андрей остановился. Было тихо – голоса солдат сюда почти не доносились.

Как в сказке – за морем ждет меня моя суженая. Может, уже стоит там, по другую сторону этой водной громады, смотрит на юг и думает, куда же задевался ее ясный сокол. А ты, Андрей Берестов, согласен ли сейчас прыгнуть еще на три месяца вперед, чтобы ускорить встречу с Лидочкой? «Нет, – ответил он, – это положено мне судьбой – я и так украл у себя почти три года, пропустил очень важные события, которые видели другие люди. Как будто проспал. И могу ли я отказаться от экспедиции в Трапезунд, от раскопок в столице императоров, от открытий, которые, может быть, сравнятся с открытиями самого Шлимана? Нет, я не согласен больше бежать. Лидочка, не сердись и подожди меня. Я тебе за все очень благодарен, но спешить не буду. Я приду к тебе, как только ты появишься здесь, тебе даже не придется долго ждать…»

С моря потянуло зябким ветерком, волны стали громче набегать на песок и внятно шуршали, убегая с него.

Андрей решил возвращаться той улицей, где была кофейня с фрегатом. Может, она открыта наконец – надо же отдать письмо. Несмотря на темноту, Андрей быстро нашел кофейню, но она была заперта, на двери пыльный замок, а в окнах нет света.

Сначала идти было легко – луна светила почти над головой, и Андрей шагал уверенно, не наступая в выбоины. Затем улица свернула направо, и Андрею пришлось подчиниться этому изгибу. Ничего, сказал он себе, сейчас она снова повернет налево. Но улица упорно шла в ненужном направлении, и неизвестно было, что лучше: поворачивать обратно или продолжать путешествие. Наконец Андрей добрался до перекрестка, откуда темный переулок, шириной чуть больше сажени, вел наверх, и Андрей нырнул в эту щель.

Подъем был почти незаметен, и Андрей прошел шагов двести, следуя неверным изгибам переулка, воздух в котором был куда более спертым и неприятным, чем у моря. И тут он услышал сзади шаги.

Шаги могли принадлежать кому угодно. В конце концов, в этом переулке жили люди, и кто-то из них мог припоздниться и вот теперь возвращается домой. Мог быть такой же путник, как Андрей, – идет из порта короткой дорогой… Но уговоры не помогали. Потому что шаги были очень осторожными. Настолько осторожными, что Андрей слышал их далеко не все время.

Андрей прибавил ходу. Он вспомнил, как когда-то в Ялте за ним тоже стучали шаги и оказались шагами Хачика.

К сожалению, здесь не приходилось рассчитывать на заботу гимназических друзей. Впрочем, и оснований бояться тоже не было – чего бояться здоровому молодому человеку в каком-то несчастном, не то турецком, не то греческом городке, кстати, оккупированном родными российскими воинами. Ничего страшного, сейчас ты замедлишь шаги и дашь ночному чудаку себя догнать… Он попросит у тебя закурить…

Уговаривая себя, Андрей тем не менее шагов не замедлял, а ждал, когда переулок вольется в какую-нибудь площадь, посреди которой горит фонарь и гуляют русские патрули… пока что переулок тянулся бесконечно – правда, от него ответвлялись закоулки или проходы, но они были еще темнее и уже.

Отчаявшись отделаться от погони и поняв, что ему остается побежать и сломать ногу либо затаиться, Андрей, увидев темную щель между домами, на цыпочках завернул в нее и прижался спиной к каменной стене дома. Преследователь достиг его укрытия, и легкие шаги человека, знающего, куда он идет, приостановились у входа в закоулок. Видно, преследователь сомневался, не спрятался ли туда гяур. Андрей затаил дыхание, и в горле его начало першить, что, как известно, всегда происходит со шпионами и любовниками, спрятавшимися в шкафу.

В полной тишине, казалось, в самое ухо Андрею, мужской голос спросил что-то по-турецки. Второй голос ответил изнутри закоулка. Язык был похож на татарский, но смысла вопроса Андрей не понял. Зато ответ: «Его здесь нет» – он, конечно же, понял. Надо же было ему из всех закоулков избрать тот, в котором его подстерегал второй преследователь. Андрей напрягся, чтобы прыгнуть на первого преследователя и освободить себе путь, но не успел, потому что окно над головой с треском отворилось и оттуда раздался отчаянный женский вопль, который Андрей, не зная греческого языка, мог с достаточной долей уверенности перевести примерно так: «Сколько можно шляться по ночам под чужими окнами, бандиты и грабители!» После того послышался стук, звон – и заготовленное заранее ведро воды обрушило свое содержимое на участников ночной сцены. Андрей не знал, какая часть воды досталась ему, – поначалу показалось, что все ведро, но по воплям в два голоса на смеси слов татарских и греческих Андрей понял, что ведро было достаточно велико и досталось всем.

Он отряхнулся и решил, что теперь наилучшее время, чтобы убежать, и, оттолкнув кричавшего турка, он помчался вверх по переулку. Он готов был бежать, пока не упадет от усталости, но через несколько десятков шагов оказался на довольно обширной площади с мечетью и торговыми рядами.

Площадь была достаточно освещена луной. Андрей обернулся и увидел, как из переулка выбегают два человека и бегут к нему, бегут молча и быстро, так что никаких надежд на ошибку не оставалось. Любой человек, желающий поговорить с тобой или выяснить отношения, обязательно тебя окликнет, покажет жестами, что намерен привлечь твое внимание, – эти двое бежали, как собаки Баскервилей, в полной тишине, будто онемев, оскалясь и не тратя ни грана энергии на крики или жесты. Их задача – догнать, загрызть.

Взгляда, брошенного Андреем через плечо, было достаточно, чтобы увидеть, что в руке первого сверкнул нож.

Андрей выбрал самую широкую из улиц, ведущих от площади, притом ту, что вела, по его расчетам, к центру.

Андрей мчался так, как никогда в жизни. Улица была темной, но впереди было светлее – там горели окна. Неожиданно совсем рядом отворилась дверь и кинула на мостовую прямоугольник света. Несколько человек выходили из кофейни. Андрей повернул к открытой двери, он хотел спрятаться там, словно свет отпугнет грабителей.

– Пустите! – крикнул он людям, которые остановились в дверях, не сообразив еще, что происходит.

Те сразу загалдели по-гречески и стали отталкивать Андрея, словно отдавая его на растерзание бандитам. Они смеялись, а Андрей по-русски кричал им:

– Вы что, не видите, это же бандиты!

Преследователи остановились шагах в двадцати, они стояли, готовые кинуться на свою жертву вновь.

Один из греков что-то громко спросил у преследователей.

Те не ответили.

Андрей всей шкурой понял, что возникшая пауза в его пользу.

Второй грек задал тот же вопрос, но уже настойчивее.

Последовал ответ. Краткий. Злой.

И тут же – взрыв голосов тех греков, что окружили Андрея. Один из них даже отделился от группы и пошел к нападавшим, но бандит поднял нож острием вверх, как бы любуясь им, медленно шагнул навстречу греку. Тут же из дверей таверны выскочил толстый мужчина. Он опрокинул один из пустых столиков, что стояли на мостовой. Потом вытянул руку вперед, и Андрей понял, что у него в руке пистолет. Последовала вспышка и негромкий за возбужденными голосами выстрел. Воплем откликнулся один из нападающих, и нож, звякнув, упал на каменную мостовую – заблестел ярко и холодно. Андрей лишь поворачивал голову – туда-сюда, как зрители на соревнованиях по лаун-теннису.

Раненый турок сел на мостовую, он нагнулся к вытянутой ноге и быстро говорил – злобно и отчаянно, но его товарищ, вместо того чтобы помочь, побежал прочь, и его никто не задерживал, потому что все сгрудились вокруг раненого и галдели так, словно поймали самого дьявола.

В домах открывались окна, и голоса, большей частью женские, спрашивали, что произошло. Андрей стоял в стороне и не знал, что ему делать дальше, и тут ему на плечо легла рука. Он чуть не лишился чувств от страха – так это было неожиданно. Оказалось, всего-навсего поручик Митин.

– Прибежали на шум, – сказал Митин, – вижу, знакомая фигура. Зря вы тут стоите – мало ли что. Идите-ка спать. Вас это не касается.

– Спасибо, – сказал Андрей, – сейчас воспользуюсь вашим советом. А разве вас не интересует, что здесь произошло?

– Мы никогда не узнаем. Мы их тарабарщине не обучены.

– К сожалению, все не так, – сказал Андрей. – Виновник всего переполоха – я. Это за мной бежали.

И он рассказал Митину о том, что произошло. В это время пришел местный полицейский в феске, сонный и злой, и началось долгое выяснение. Откуда-то появился фельдшер, который начал перевязывать стонущего бандита, на что последовали возражения и новая волна криков. Юрий объяснил, что на Андрея напали турецкие грабители, но они забежали за ним в греческий квартал, куда, пока русские не ушли, туркам появляться без нужды не следует.

– Впрочем, давайте я вас провожу до гостиницы, – сказал Митин. – Я тут одного солдата для порядка оставлю, но, думаю, они без меня разберутся.

До гостиницы оказалось совсем недалеко – кофейня, у которой ранили бандита, располагалась на той же улице.

– Как же меня выследили? – спросил Андрей.

– Наверное, пока вы по берегу моря гуляли, – сказал Митин. – Там всегда ошивается всякая шантрапа. А когда вы отправились домой переулками, они решили воспользоваться моментом.

– Но один из них подстерегал меня на полдороге.

– Они тут все переулки знают – как вы у себя дома. Вы сами откуда?

– Я из Симферополя.

– А я москвич, – сказал Митин. – Коренной москвич.

– Я в Москве учусь, в университете, – сказал Андрей. И замолк. Потому что он учился там по земному счету столь давно…

– Я там многих знаю, – сказал Митин. – Я сам из вольноопределяющихся. Только с зимы пятнадцатого в школу прапорщиков пошел.

Они остановились у гостиницы.

У дверей стоял мотор, в котором спал шоффэр.

– С завтрашнего дня мы начинаем раскопки, – сказал Андрей. – Я буду рад, если вы найдете время нас навестить.

Митин поблагодарил его и откланялся.

Андрей вошел в вестибюль. Запахи перегара, дешевой помады и чеснока были настолько густы, что Андрей остановился в дверях, не в силах преодолеть эту стену.

В вестибюле, как и прежде, дым стоял коромыслом.

Андрей чувствовал смертельную усталость, при которой никого не хочется видеть и слышать, – только бы забраться в норку и заснуть. Портье достал из ячейки ключ Андрея на отполированной тысячью рук деревянной груше.

– Вас спрашивали. – Он достал из ячейки визитную карточку.

Андрей с удивлением прочел на карточке имя, написанное по-гречески и по-французски:

Мадам А.И. Теофилато, антрепренер

Внизу быстрым тонким почерком было приписано по-русски: Завтра в 2 часа пополудни в «Луксоре».И неразборчивая подпись.

– Кто мне оставил записку? – спросил Андрей.

Портье, сверкающий намазанными помадой волосами и усами, угрожающе торчащими до ушей, высоко поднял густые черные брови и сказал что-то по-гречески.

– Я не понимаю, – сказал Андрей. – Кто оставил мне записку? Чья это карточка?

На это портье совершенно серьезно ответил длинной фразой по-французски, которого Андрей, к сожалению, почти не знал.

Ладно, разберемся, сказал себе Андрей.

Он пошел к лестнице. Путь его лежал мимо длинного дивана, на котором как приклеенные сидели в ряд три девицы легкого поведения, а сбоку уместился, уткнув трость в пол и положив на ее набалдашник полные изнеженные руки, господин негоциант Сурен Саркисьянц.

– Добрый вечер, господин Берестов, – произнес он, не поднимаясь с места, – лишь его крупный нос поднялся и уперся Андрею в грудь, будто господин Саркисьянц намеревался его клюнуть. – Заприте на ночь дверь, – сказал он. – У нас небезопасно.

– Спасибо, – сказал Андрей. – Я запру.

– Спокойной ночи.

Три девицы обратили к Андрею намазанные помадой и румянами рожи.

– Спокойной ночи.

Андрей поднялся на третий этаж. Почему-то на лестнице он встретил совершенно в дым пьяного подполковника Метелкина, который волок по коридору, обняв за талию, толстую женщину в черном платье и белом переднике сестры милосердия. Наколка с красным крестом была сбита набок, и медсестра все старалась ее поправить и при этом громко говорила:

– Илья Евстафьевич, вы же пользуетесь моей беззащитностью.

– Молчи, сука, – повторял Метелкин.

Зрелище было неприятное, и Андрей хотел обойти эту парочку, но Метелкин, хоть и смертельно пьяный, сказал:

– Берестов, Берестов, из уважения к вашему положению в преступном мире дельцов и интриганов, к которому имею честь принадлежать, передаю вам Марию Валентиновну во временное содержание. Нате, подержите, потом вернете мне.

– Как вы смеете! – Медсестра наконец поправила наколку и начала рыдать.

Андрей поспешил к себе в номер.

Дверь Андрей запер изнутри, а потом, движимый тревогой, сунул ножку стула в ручки двустворчатой двери – теперь, чтобы открыть ее, надо было сломать стул.

Усталость была такая, что Андрей с трудом заставил себя умыться и еле доплелся до постели.

Постель была сказочно мягкой, но белье пахло плесенью.

Андрей заснул сразу, без снов.

…Он проснулся посреди ночи от страшного, испепеляющего чувства.

Он лежал некоторое время неподвижно, закрыв глаза и прислушиваясь к тому, что происходит с ним…

Андрей вскочил с постели, понимая при этом тщетность борьбы.

Клопы в гостинице «Галата» оказались и многочисленнее, и злее родных ялтинских и симферопольских клопов – видно, сменяющие друг дружку цивилизации тысячелетиями вырабатывали в них злобу, умение бить из-за угла и исчезать в складках мягкой перины.

* * *

Завтрак проходил в сером, будто бы еще не опомнившемся от набега гуннов ресторанном зале, где нашелся лишь один стол, который сумели убрать изможденные официанты, покрыть его серой в пятнах скатертью и отыскать где-то, видно, в соседнем трактире, кувшин йогурта и лепешки. Кофе, правда, был отменный.

Официанты передвигались как сонные мухи, метрдотель отсутствовал, и вместо него распоряжалась мелко завитая дама средних лет с множеством подбородков, верно, хозяйка гостиницы.

Все сотрудники экспедиции Московского университета пришли к завтраку вовремя, и все не выспались из-за злобных клопов. За завтраком сидели несвежие, потрепанные и даже пыльные, обсуждали методы борьбы с этими паразитами, которых гостиничные хозяева вовсе не считали за бедствие.

Как было уговорено, профессор Успенский должен был прийти к завтраку, чтобы потом провести коллег по достопримечательностям Трапезунда. Но вместо профессора появился крестьянский сын Иван Иванович, умытый, свежий, белокурый, розовощекий и красногубый. Оказывается, сообщил он, профессор неожиданно занемог, его свалил приступ лихорадки. Поэтому проводить экскурсию будет он, Иван Иванович. После чего молодой помощник Успенского уселся за общий стол и славно позавтракал, объяснив вполголоса Андрею, которого почитал уже за приятеля, что хозяйка в том доме, где стоят постоем археологи Успенского, экономит на завтраках и они почти голодают. А жалованья, разумеется, не хватает на сытую жизнь.

– Если бы, – продолжал он, когда они вышли из-за стола и проследовали в вестибюль, – если бы я не приторговывал контрабандой, наверное, помер бы с голоду. Другие ничего, они в пище сдержанные, а мне много нужно, чтобы поддерживать жизнь.

Они сели с Андреем на тот диван, где вчера ночью помещались три проститутки и негоциант Саркисьянц. Иван Иванович блаженно вытянул ножищи в крепких пыльных сапогах. Фотограф пошел наверх за камерой и припасами для съемок, Авдеевы – переодеться перед экскурсией и обсудить проблему, действительно ли занемог профессор Успенский или это дипломатический афронт. Российский, воспользовавшись свободной минуткой, вышел на улицу и уселся на ступеньки гостиницы, углубившись в очередную растрепанную книжку в серой обложке – труды какого-то немецкого института.

– Как бы его за немецкого шпиона не приняли, – сказал крестьянский сын, ковыряя в зубах спичкой.

– А что, здесь есть шпионы?

– Я думаю, каждый второй здесь немецкий шпион, остальные – английские.

– Зачем? – удивился Андрей.

– Так положено. Шпионам надо заниматься делом, узнавать новости, сообщать их по начальству и плодить интриги, чтобы скомпрометировать и свергнуть нашу власть.

– А мы?

– Что мы?

– Мы молчим?

– Ни в коем случае! Наша разведка и контрразведка занимаются тем, что ставят палки в колеса немецкой и подчиненной ей турецкой разведке, не говоря уж об английской разведке и совсем уж хилой французской.

– А вы их видели?

– Кого? Шпионов? – Иван Иванович добродушно захохотал. – Все, кто может, записываются в шпионы. Иначе как проживешь? И вас скоро будут вербовать. Не может быть, чтобы с вами не случилось происшествий за вчерашний вечер. Нет, не говорите, я никогда вам не поверю.

– А я и не спорю, – улыбнулся Андрей. – У меня был странный визитер, а затем на меня напали бандиты.

– Замечательно, – сказал Иван Иванович. – Можно умереть от смеха.

Но от смеха он не умер и даже не улыбнулся. А спросил:

– И кто же был ваш визитер?

– Это был негоциант, армянский негоциант, Сурен Саркисьянц. И что интересно – он знал, как меня зовут.

– Последнее неудивительно – с момента, как вы расписались в гостиничной книге, ваше имя известно всему Трапезунду. Но странно…

– Что странно?

– Что первым прибежал этот старый лис. И что ему было нужно?

– Я так и не понял. Знаете, как будто он разговаривал не со мной. Как будто видел не меня, а другого человека.

– Не очень убедительно. – Иван Иванович чуть наклонил голову и рассматривал Андрея, как экзотический цветок.

– А вы его знаете?

– Я всех знаю, – сказал крестьянский сын. – Я здесь уже второй сезон копаю. Я знаю куда больше, чем мне бы хотелось.

– А кто этот Саркисьянц?

– Катран, черноморская акула. Человеку она не страшна, это шакал акульего мира.

– А чем он занимается?

– Посредничеством. И шпионажем. Я не знаю, Андрей Сергеевич, в какой роли он обращался к вам. А что случилось с бандитами?

– Я пошел гулять вечером к морю…

– Добровольно?

– А когда я шел обратно, то за мной увязались двое. Ей-богу, неинтересно рассказывать – они, видно, меня увидели на берегу. Меня греки выручили, а потом патруль…

– Подождите, так не рассказывают. Начнем сначала.

Но Андрею не удалось начать сначала, потому что вернулись Авдеевы, потом пришли остальные члены экспедиции. Предупредительность Метелкина, который продолжал опекать экспедицию, была трогательной. У входа в гостиницу их ждал автомобиль с красным крестом, намазанным на дверце. Самого Метелкина не было, но шоффэр сообщил, что поступает в распоряжение госпожи Авдеевой. Профессору Авдееву эти слова были неприятны, но он смолчал.