Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 59 страниц)

– Теперь я все понял, – улыбнулся Верховский улыбкой гимназиста, догадавшегося, что корень из четырех – два.

– Идите. А вы, мичман Берестов, задержитесь на минутку. У меня будет к вам другое задание.

– Ну и как у вас дела? – спросил Колчак, усаживаясь в кресло и показывая Беккеру на соседнее. Садясь, адмирал нажал какую-то невидную для Беккера кнопку, потому что тотчас же отворилась дверь и вошел матрос в белой блузе с подносом, на котором стояли две рюмки, хрустальный графин с коньяком и черная пузатая бутыль.

– Рюмку коньяка, лейтенант? – спросил Колчак, показывая движением руки поставить поднос на столик.

– Благодарю вас, – сказал Коля.

«Что ему нужно от меня? Конечно, не исключено, что адмирал нуждается в преданных людях – достаточно заглянуть в исторические труды, чтобы понять – ни один великий полководец не входил в историю, не окружив себя заранее верными маршалами. Именно умение отыскать этих будущих соратников и есть главная черта таланта покорителя вселенной».

– А я побалуюсь виски, – сказал адмирал, сам наливая себе из черной бутылки, и в Коле возникла жгучая зависть и обида – обида была от той легкости, с которой Колчак, видно, берегший виски, а коньяк имевший в избытке, не удосужился предложить рюмку – одну маленькую рюмочку Коле. «Жалко, – неожиданно подумал Коля, – жалко, что у меня нет собаки, я бы приходил домой и ее бил», – и он улыбнулся этой детской и очень правильной мысли.

– Вы хотели что-то сказать? – спросил Колчак.

– Нет, ваше превосходительство.

– Давайте договоримся, Коля, – сказал Колчак, – когда мы на людях – я принимаю только формальное обращение мичмана к вице-адмиралу. Но здесь, вдвоем, без свидетелей… Ваше здоровье.

Коля поднял рюмку и заметил, как дрогнула его рука.

Адмирал назвал его Колей. Это не было галлюцинацией.

– Допивайте, допивайте, – сказал Колчак добродушно. – В такое трудное время доверие – основная связь между людьми. Все остальное слишком опасно

– ни страх, ни деньги не могут обеспечить длительную преданность – преданность в страшные дни всеобщего предательства. Доверие! А доверие должно быть взаимным!

– Вы не спрашивали меня…

– Зачем? Чтобы заставить тебя лгать? А так твоя маска оказалась прозрачной, и контрразведка полковника Баренца за полдня узнала о тебе столько, сколько ты знаешь о себе сам.

Коля хотел подняться, но Колчак уловил движение, сказал жестко:

– Сиди. Умел врать, умей и слушать. Почему взял документы Берестова?

– Он мне сам их дал, ваше превосходительство!

– Меня зовут Александром Васильевичем, и наш уговор я не отменял. Когда же он успел их тебе дать?

– Я видел его перед бегством. Перед бегством в Румынию. Он хотел, чтобы я передал их его тете. Но тетя умерла, а документы остались у меня.

– Он жив?

– Нет, он погиб. Я бы не посмел взять бумаги живого человека.

– Бунтовщиков испугался?

– Как я могу доказать каждому пьяному матросу, – сказал Коля, – что я такой же русский, как он?

– Разумно. Но чтобы больше мне не лгать. Никогда. Ты хочешь еще что-то сказать?

– Нет, Александр Васильевич.

– Почему ты оказался в Севастополе? Почему дезертировал?

– Здесь тоже делаются дела, Александр Васильевич. Вы смогли бы провести такие дни в феодосийской глуши?

– Я действую иначе. Виски хочешь?

– Нет, спасибо.

– Ты неглуп. Ты догадался, что это моя последняя бутылка. Не посылать же авизо в Одессу? Ладно, Беккер… или фон Беккер?

– Просто Беккер.

– Разумеется, просто – вариант с «фон» годился только до войны. Мне надо, чтобы ты немедленно выехал в Ай-Тодор. Знаешь, где это?

– Разумеется.

– Поедешь туда инкогнито. Отвезешь мое письмо вдовствующей императрице. Оно никому не должно попасть в руки. Только императрице. От этого зависит судьба России, которая тебе, Коля, не должна быть безразлична.

– Когда выезжать? – Коля поднялся.

– Немедленно.

Коля добрался до Ай-Тодора с ветерком; на штабном моторе. Шоффер, немолодой матрос Ефимыч, был неразговорчив. Когда за Байдарскими воротами дорогу впереди перегородило овечье стадо и пришлось простоять минут пять на людной дороге, шоффер откинул полу бушлата, расстегнул деревянную кобуру маузера и так сидел – рука на рукояти. Видно, имел приказ охранять пассажира.

За Байдарскими воротами поехали вниз, из тумана и холода, спускавшегося с гор, в весеннюю теплынь моря. Проехали Симеиз, и Коля вспомнил далекое лето, Лидочку – милую, смышленую ялтинскую девочку, ставшую спутницей несчастного Андрюши. Коле было искренне жалко Андрея – ничего против него он, разумеется, не имел и, сложись обстоятельства иначе, рад бы отдать руку за своего товарища. Впрочем, он ничего плохого Андрею и не сделал – тому не стоило суетиться и слушаться Ахмета. Ахмет… вот еще одна потеря. Где он? В Стамбуле?

Дворец императрицы в Ай-Тодоре, который она делила со своим племянником Александром Михайловичем, был скромен, и густая растительность тем более скрадывала его размеры. Коля хлопнул себя по груди, проверяя, на месте ли письмо. Он делал это уже сотый раз за дорогу, и грудь немного побаливала. Потом поправил синие очки – как у слепого. Это он сам придумал, чтобы его случайно не узнали по дороге. Автомобиль проехал открытые ворота, остановился у подъезда. Шофер поднялся по ступенькам и позвонил в звонок. Дверь долго не открывали.

Сидя в автомобиле, Коля достал из коробки на сиденье фуражку, надел ее вместо кепи, что было на нем для конспирации, снял синие очки, положил их во внутренний карман.

Дверь во дворец открылась – пожилой лакей в красной, обшитой желтым басоном ливрее высунулся из нее, испуганно спросил:

– Вам чего?

– Господин офицер от командующего флотом к императрице! – отрапортовал шоффер неожиданно громко и четко. Коля и не подозревал, что у него такой голос.

– Ну и слава Богу, – сказал лакей. – Пускай господин офицер внизу подождут.

Он приоткрыл дверь шире, чтобы разглядеть автомобиль и Колю в нем. Вид его удовлетворил, дверь раскрылась еще шире, и лакей стал виден весь. На нем были черные штиблеты и белые чулки.

Коля, думая, что на него смотрят из окон, легко и изящно выскочил из авто и прошел к двери, на ходу расстегивая львиные головы – застежку черного плаща.

Он передал плащ лакею – бакенбарды висели у того по щекам, как брыли дога. Лакей аккуратно подхватил плащ, но так и остался с ним в руках, словно забыл, что надо делать дальше.

В прихожей было холодно, словно не топили, и сыро. По лестнице спустилась горничная в белом передничке и наколке.

– Я слышала, слышала, Жан, – отмахнулась она, видя, что лакей хочет объяснить. – Пойдемте за мной, господин офицер.

Горничная была миниатюрная, точеная и очень чистенькая. Коля подумал, как она изящна и изысканна в постели.

– Вы надолго? – спросила горничная. Такие вопросы горничные не задают, но если ты так хороша, к тому же служишь императрице…

– Я сегодня же уеду, – сказал Коля. – Но думаю, скоро вернусь.

– Возвращайтесь, – сказала горничная. – У нас совсем мужчин не осталось. Вы не представляете, как все разбегаются. Даже смешно.

Продолжая говорить, горничная, не стучась, вошла в библиотеку, где в кресле, колени накрыты пледом, сидела императрица. Оттого, что шкафы с книгами были столь высоки, а императрица столь ушла в мякоть кресла, чтобы сохранить тепло, она казалась маленькой и беспомощной. И сознание того, что перед ним сама российская императрица, жена и мать императоров, наполнило Колю сознанием важности собственной жизненной миссии, и он почувствовал, что глубоко, до слез, растроган этим моментом.

– Наташа, – сказала Мария Федоровна с акцентом, – не так хорошо разговаривать с молодыми офицерами.

– Других нету, Мария Федоровна, – сказала Наташа, в ответе не было нарочитой наглости – была фамильярность, которую позволяют себе верные слуги. – Господину офицеру от моего разговора веселее. Ему здесь не оставаться, ему на фронт, под пули.

– Я с посланием от командующего флотом, ваше величество, – сказал Коля.

– Оставь нас, Наташа, – сказала императрица горничной.

Наташа тут же вышла из комнаты, не выказывая обиды или спеси. Игра есть игра. Так же выходит из комнаты изгнанная хозяином собака, зная, как опасно испытывать хозяйское терпение.

– Я вас слушаю, поручик, – сказала Мария Федоровна, не зная разницы между чинами морскими и сухопутными.

– Разрешите передать вам письмо от вице-адмирала Колчака. – На маленьком овальном столике у локтя, где лежали французские книжки, вязание и какие-то женские предметы, государыня отыскала костяной ножик для бумаги, вскрыла конверт и, надев очки, принялась читать, с трудом разбирая почерк. Потом отложила конверт и подняла голову. Коля увидел, что ее щеки покраснели.

– Господин поручик, – сказала она, – отправитель этого письма просит передать ответ вам на словах. Мой ответ будет таков: я готова вступить в отношения с господином адмиралом, о котором имею весьма высокое мнение. Что касается присутствующих… Александр Васильевич упомянул Николая Николаевича. Разумеется, его кандидатура бесспорна. Если Петр Николаевич в имении, я пошлю человека – пускай он будет…

Императрица задумалась.

Дверь дернулась, открылась, ворвался ветер, возникший от слишком быстрого движения одетого в адмиральский мундир средних лет подтянутого человека с правильным приятным лицом.

– Этот господин полагает, – воскликнул он с порога, не видя Колю, – что грузовик и мотор ему нужны для освобождения народа от нашей с тобой власти? Ничего подобного! Он будет на них перевозить вино!

– Мой дорогой, – сказала императрица по-французски, – разреши тебе представить господина поручика…

– Берестов! – сказал Коля. Получилось громко. – Берестов Андрей Сергеевич, к вашим услугам.

– Очень приятно. Александр Михайлович, – сказал племянник императрицы. – Вы не сын покойного Сергея Серафимовича?

– Нет, – твердо сказала императрица. – У меня идеальная память на лица. Наш гость – не пасынок Сергея Серафимовича.

– Я знаю, о ком вы говорите, – поспешил с ответом Коля. – Но я слышал, что он погиб.

– Невероятная трагедия, – сказала императрица. – Это была такая милая семья.

– Скажите, мичман, – обратился к нему Александр Михайлович, – вы не в Севастополе служите?

– Так точно, ваше высочество, – сказал Коля, ощущая, как приятно во рту складываются слова – величество, высочество… как естественны они в разговоре.

– Будьте любезны передать там мою жалобу на начальника севастопольской авиационной школы, который потребовал, чтобы я вернул предоставленные мне грузовик и автомобиль.

Коля вспомнил, что Александр Михайлович был командующим авиацией. Он только что уволен от этой должности Временным правительством. Конечно, ему обидно – чернила еще не высохли, а какой-то начальник школы уже требует казенное имущество.

– Я сегодня же доложу о вашей жалобе господину командующему флотом, – сказал Коля.

– Вы меня крайне обяжете, крайне обяжете. – Великий князь был неуверенным в себе человеком. Но магия титула оставалась. Должны, видно, пройти месяцы, прежде чем титул станет клеймом.

– Сандро, – сказала императрица, не скрывая раздражения, – господин Колчак сообщает, что ходят слухи о нашем заговоре против Временного правительства. В Севастополе собирают комиссию, чтобы нас расследовать!

– Нас? Расследовать? Еще чего не хватало!

– А почему бы и нет? – сказала Мария Федоровна. – Мы не присягали новой власти и мечтаем о том, чтобы она пала.

На обратном пути Коля приказал шофферу проехать по набережной Ялты. Тот был недоволен и не скрывал недовольства, умудряясь не сказать при этом ни слова. Но Коля был в синих очках, цивильной кепи, и вряд ли его кто-нибудь мог узнать.

Не узнала его и Лидочка, которая как раз вышла на набережную, убежденная, как и вчера, что сегодня Андрюша придет к платану. Лидочка увидела автомобиль и успела отойти в сторону, чтобы не попасть под него. Она видела и странного седока – молодого человека в черном морском плаще, сером кепи и синих очках, напомнившего ей английского сыщика Шерлока Холмса, который любил переодеваться. Конечно же – в машине сидел переодетый человек! Но и чем-то знакомый – прямой посадкой головы на длинной шее, линией плеч, скрытых морским плащом. Ощущение знакомства не вылилось в узнавание, и Лидочка отвела взгляд, хотя успела заметить, что синие очки повернулись к ней, как бы изучая.

Коля, разумеется, узнал Лидочку и чуть было не окликнул ее, так обрадовался встрече. Оказывается, он соскучился по ней! Как она похорошела! Сколько прошло – почти три года? Ей уже двадцать один! Значит, она не погибла, как все думали! Значит, она вернулась?

Автомобиль уже миновал «Ореанду» и повернул наверх по плохой мостовой вдоль речки, к повороту на шоссе, а Коля все оглядывался, словно мог увидеть Лидочку.

Сначала он решил, что обязательно приедет в первый же свободный вечер в Ялту, чтобы повидать Лидочку. Но тут же он вспомнил, что живет под именем и по документам Андрея – не дай Бог, если она случайно узнает!

На следующее утро Коля доложил адмиралу о поездке к императрице.

Колчак подошел к столу. Достал оттуда отпечатанный на машинке листок бумаги.

– Комиссия уже создана, – сказал он. – В ней тридцать три члена. Тридцать три богатыря… Все члены ЦВИКа. Цвик-цвик-цвик… Это или кур сзывать, или из Гофмана. Откуда?

– Скорее из Гофмана, Александр Васильевич, – сказал Коля.

– Точно – муниципальный советник бундесрата Герберт Цвик. Здесь у меня список комиссии – вчера утвердили на совете. Вот здесь расписание их секретных визитов. Под различными причинами. Четвертого апреля – Ливадия, пятого – Чаир, шестого – Дюльбер и так далее. Да, смотрите-ка, не забыли дачу эмира бухарского. Разве он здесь? Значит, здесь. Эту бумагу надо будет сегодня же отвезти императрице, надеюсь, вам это не в тягость, лейтенант? Впрочем, погодите, зайдите потом к каперангу Немитцу, нашему демократу. Если у него есть свободная минутка от встреч и братаний с матросами, пусть подпишет приказ о назначении вас моим адъютантом. Не благодарите. Так удобнее и приличнее – не мичмана Беккера посылаю, а существо десятого класса с аксельбантом.

В тот день Коля возил второе письмо к императрице и потому не успел заказать аксельбант и вколоть в погоны четвертые звездочки. Но когда горничная Наташа – четкие каблучки, круглая попка – сказала, впустив его в прихожую: «Наш поручик приехал», – Коля позволил себе ее поправить:

– Я лейтенант, Наташа. Это равно штабс-капитану от инфантерии.

– Фи! – сказала Наташа, отстраняя его руку, по-отечески тронувшую ее плечо. – Меня и генералы за эти места трогали.

– Где они, твои генералы! – парировал Коля. – А я здесь и молодой.

– Вы красивый, – деловито согласилась Наташа. – Как же не понимать.

Государыня Мария Федоровна встретила Колю как старого знакомого. И даже было странно подумать, что два дня назад он знал эту старую женщину только по картинкам в «Ниве». Александра Михайловича не было, но в библиотеке их ждал великий князь Николай Николаевич – сухой, как говорится, версту проглотил, старик в сапогах, начищенных столь зеркально, что в них отражались книжные шкафы, и голова кружилась при взгляде на такое совершенство.

Мария Федоровна сказала ему о письме Колчака и о комиссии совета, что приедет искать царский заговор.

– Садитесь, лейтенант, – сказал Николай Николаевич, – мы здесь без чинов. Дайте письмо, Мария Федоровна, я прогляжу его. Какое у них расписание? Ага, ко мне в Чаир шестого! Ничего они не найдут.

– Там нечего находить, – сказала Мария Федоровна, как бы предупреждая Великого князя.

x x x

В тот день Колю оставили в Ай-Тодоре к обеду, и он был представлен супруге Александра Михайловича, добродушной и хлопотливой Ксении Александровне, сестре императора, а также внучатой племяннице императрицы Татьяне, склонной к романтическим увлечениям. Коля, разумеется, не знал, что она в некотором роде старая знакомая его бывших друзей – Ахмета и Андрея, потому что была среди гостей в давнишний предвоенный вечер на вилле Сергея Серафимовича Берестова, и Ахмет имел наглость схватить ее за коленку, тогда куда менее округлую. Впрочем, никто, кроме Ахмета, уже не помнил о том инциденте.

– Для визитов нашего юного друга, – сказал за обедом Александр Михайлович, – нужно веское оправдание.

– Вы правы, – сразу согласилась императрица. – Я уже подумала, что вокруг слишком много соглядатаев.

Коля молчал, потому что, к своему стыду, об этом не подумал. Между тем как императрица была права.

– Так что мы предлагаем, – императрица улыбнулась уголками губ, – чтобы господин Берестов увлекся нашей Таней.

Щеки Тани зарделись, Александр Михайлович захохотал, Коля готов был присоединиться к его смеху, но его опередила Таня:

– Меня никто не спросил! Как вы смеете!

– Таня, – успокаивала ее императрица, – никто не требует, чтобы ты в самом деле увлеклась нашим курьером. Он ведь тоже не испытывает к тебе нежных чувств…

– Предпочитая чары Наташи, – добавил Александр Михайлович, и Ксения Александровна тут же сделала ему выговор по-французски.

В конце концов Мария Федоровна восстановила за столом мир, и обед завершился договоренностью о романе Коли и Тани, после чего императрица удалилась к себе читать толстую семейную Библию на датском языке.

«Заговор императрицы» оказался весьма кстати. В ближайшие дни Коле пришлось несколько раз побывать в Ай-Тодоре, и уже без автомобиля, который был слишком очевиден. От Севастополя до Ялты Коля добирался катером, а оттуда брал извозчика.

Таня была с ним холодна, но без враждебности, и Коля предположил, что ее мягкое сердце занято иным мужчиной. И даже высмотрел подозреваемого на эту должность.

Что же касается плана Колчака опередить общественное возмущение и отправить по виллам императорской фамилии специальную комиссию, то эта затея провалилась: слухи о создании комиссии докатились до Петрограда и вызвали там слухи о монархическом заговоре в Крыму, о том, что там готовится мятеж и отделение Крыма от России, будто бы английское правительство уже высылает в Черное море дредноут на помощь заговорщикам, хотя в высшей степени было непонятно, как дредноут прорвется сквозь не покоренные еще турецкие Дарданеллы. Результатом возросших до небес слухов в Петрограде стала следующая телеграмма военного министра Временного правительства № 4689 от 17 апреля:

Немедленно обеспечить Южный берег Крыма от контрреволюционных попыток и контрреволюционной пропаганды.

Колчак выругался. Как последний матрос – так сказала бы покойная мама Коли Беккера. Излишнее внимание к виллам Романовых не входило в его планы. Если там не удовлетворятся его действиями, могут вывезти Романовых в столицу. Это опасно при переменах революционного климата. А адмиралу члены правящей фамилии были нужны в Крыму живыми. Следовало быстро и энергически отреагировать на петроградские подозрения. Желательно было перестараться. И потому родился следующий приказ по Черноморскому флоту:

«Срочно. Секретно. Полковнику Верховскому. По приказанию Временного правительства предлагаю вам отправиться в город Ялту с членами Севастопольского центрального комитета депутатов армии, флота и рабочих и, по соглашению с местным комиссаром, принять мероприятия для обеспечения Южного берега Крыма от контрреволюционных попыток и контрреволюционной пропаганды».

На следующий день с кораблей флота и из частей гарнизона были выделены специальные команды наиболее революционно настроенных солдат и матросов в количестве 1500 человек, которые были разбиты на специальные отряды под общей командой председателя ЦВИКа вольноопределяющегося Сафонова, а над этими отрядами приняли командование более пятидесяти членов ЦВИКа. Координировал усилия полковник Верховский, имевший приказ адмирала как можно дольше занять охотой за ведьмами всех сознательных матросов и руководителей ЦВИКа.

25 апреля экспедиция двинулась в наступление на Ялту с суши и моря. Сухопутные силы на автомобилях и грузовиках, десант был посажен на военные транспортные суда «Дания» и «Король Карл».

В первом часу ночи в двери дворцов в Чаире, Ай-Тодоре, Дюльбере, обезлюдившей совсем Ливадии, в ворота дач графа Тышкевича, предводителя дворянства Попова и некоторых иных известных на побережье людей, не скрывавших своих монархических симпатий, начали стучать. Стучали одинаково

– нарочито громко, часто, будто целью стучавших было не разбудить хозяев, а выломать саму дверь.

Такой стук, призванный не только разбудить, но и смертельно перепугать хозяев, был придуман, как считают некоторые историки, в Варфоломеевскую ночь и широко использовался потом русской полицией.

Обыски всюду начались в час ночи 26 апреля, а завершились от пяти до шести утра. Владельцы вилл и дворцов, а также их немногочисленные слуги провели ночь, сидя на виду у задымивших и забросавших ковры окурками сознательных матросов и солдат.

Владельцы усадеб вели себя по-разному. Некоторые возмущались, некоторые были угодливы, но были и такие, кто не обращал на обыск внимания, словно те были каждодневной неприятной обязанностью. Горничная Таня и Жан церберами стояли у двери в спальню занемогшей вдовствующей императрицы и не позволяли туда проникнуть ни одному мужчине. Так что поручик Джорджилиани, который командовал обысками во дворце, вынужден был привезти на казенной машине из Ялты родственницу вольноопределяющегося Зороховича, которая была допущена в спальню и вышла оттуда через шесть минут, утверждая, что ничего предосудительного не нашла. Родственнице было под шестьдесят, она робела перед квартальным – так что живая императрица была для нее страшнее архангела Гавриила. Все шесть минут она простояла с внутренней стороны двери, не смея сесть, как ни склоняла ее к тому Мария Федоровна, и не смея взглянуть на государыню.

Ни в Ай-Тодоре, ни в других дворцах не было найдено ничего предосудительного, но так как найти что-то требовалось, во дворцах был конфискован ряд предметов.

Более всего пострадал великий князь Николай Николаевич, который лишился своей коллекции охотничьего оружия, состоявшей из трех десятков ружей и ножей, а также восемнадцати винтовок и трех револьверов, и окованного железом сундука с перепиской личного характера.

На даче предводителя дворянства Попова вместо предполагаемого скрытого радиотелеграфа был обнаружен синематографический аппарат. Секретная комната, где якобы собирались заговорщики, оказалась всего-навсего фотографической лабораторией, а съезд подозрительных лиц, состоявшийся в том доме, – помолвкой графа Тышкевича-младшего с дочерью герцога Романовского. Таинственный черный автомобиль принадлежал императрице Марии Федоровне, на нем она совершала прогулки в сопровождении своей дочери Ксении Александровны. Все перечисленные выше подозрительные предметы, включая фотографическое оборудование, оружие и автомобиль с шоффером, были реквизированы от имени революции.

На этом отягощенная добычей экспедиция с победой возвратилась домой. Колчак уже 27 апреля доложил обо всем Временному правительству. И наутро пришел ответ: решительные действия севастопольского ЦВИКа признаны правильными и своевременными, Черноморскому флоту и Совету выносится особая благодарность Временного правительства.

Для того чтобы опасные Романовы не смогли захватить Крымское побережье, пользуясь удобным расположением своих вилл и дворцов, Севастопольский совет по предложению адмирала Колчака принял мудрое решение: свезти всех представителей семейства и их прислужников в одно место, которое легко охранять как внутри, так и снаружи.

Был избран Дюльбер, дворец Петра Николаевича.

Петр Николаевич, поклонник Востока, сам начертил когда-то план дворца и набросал его башенки и стрельчатые окна. Придворный архитектор Краснов, создавший почти все дворцы в Крыму, послушно сотворил мавританский дворец, подобный строениям в Гренаде и Альгамбре. Этот дворец стал воплощением Востока, как его понимали российские вельможи.

Комендантом дворца, куда свезли всех Романовых, стал поручик Джорджилиани, ярый революционер, скрывавший свое княжеское происхождение, о чем дознался полковник Баренц.

В своих мемуарах, опубликованных через много лет после тех революционных дней, Великий князь Александр Михайлович писал:

Поручик достал план Дюльбера, на котором красными чернилами были отмечены крестиками места для расстановки пулеметов.

«Ялтинские товарищи, – сообщил он, – настаивают на вашем немедленном расстреле, но Севастопольский совет велел мне защищать вас до получения приказа из Петрограда. Я не сомневаюсь, что Ялтинский совет, где верховодят большевики, попробует захватить вас силой. Дюльбер с его стенами защищать легче, чем Ай-Тодор».

Я никогда не думал о том, что прекрасная вилла Петра Николаевича имеет так много преимуществ с чисто военной точки зрения. Когда он начал ее строить, мы подсмеивались над чрезмерной толщиной его стен и высказывали предположение, что он, вероятно, собирается начать жизнь «Синей бороды». Но наши насмешки не изменили решения Петра Николаевича. Он говорил, что никогда нельзя знать, что готовит нам отдаленное будущее. Благодаря его предусмотрительности Севастопольский совет располагал в 1917 году хорошо защищенной крепостью.

Джорджилиани поселился во флигеле дворца.

Работы по срочной разборке бумаг Николая Николаевича поручили рабочему Мигачеву, социал-демократу. Тот обратил внимание на находившуюся в сундуке докладную записку стратегического плана захвата Босфора и Дарданелл через Анатолийский берег, составленную герцогом Лейхтенбергским совместно с капитаном первого ранга Немитцем. Проект не получил хода, потому что военная обстановка тому не благоприятствовала.

Колчак ознакомился с проектом, а на следующий день вызвал к себе Немитца, которого не любил за либерализм, полагая карьеристом. Колчак, ценивший ясные головы у подчиненных, сообщил, что послал в Петроград представление на присвоение Немитцу звания контр-адмирала и делает его начальником штаба операции под кодовым названием «Ольга».

На этом либеральные речи Немитца были закончены, и его вотще ждали в Совете и ЦВИКе и на митингах, которые потеряли за последние недели размах и громкость речей. Немитц, будучи специалистом, с увлечением окунулся с головой в подготовку похода Черноморского флота.

Из Ялты вернулся Мученик.

– Называйте меня Еликом, – сказал он, встречая Колю в зале домика Раисы. Он сидел за столом, одновременно вальяжный и взъерошенный, и Раиса смотрела на него с доброй жалостью. – Я привез ящик массандровских вин – царская коллекция. Их больше не будет.

– Раиска сказала, что вы с ней дружно живете и она вами довольна. Это хорошо. Я рад, так именно – я рад.

В глазах Мученика была собачья просьба – не бери мою Раю! Я потерплю, пока ты здесь. Мы же с тобой джентльмены?

– Я сейчас уезжаю, – сказал Коля.

– Опять в Ялту? Скажи, Елик, зачем он туда ездит?

– Как зачем? – Мученик подмигнул Коле и повернулся к Раисе. – Как зачем, когда вся Ялта знает, что у господина Берестова есть замечательная любовница. Княжна Татьяна! – и Мученик стал смеяться. – Прекрасна, как ангел небесный, как демон коварна и зла.

Коля с удовлетворением отметил, что Елисей, как и севастопольские сплетницы, поверил версии, придуманной императрицей.

– Елик, бросьте свои шутки! – рассердилась Раиса. – Мне еще не изменяют!

Мученик совершил роковую мужскую ошибку – он полагал унизить соперника, а в результате невероятно возвысил его в глазах Раисы. Может быть, Елик врет – нет там княжны. А что, если есть? Ну если не княжна, то хотя бы графиня? Откуда у Коли автомобиль с шоффером, который всегда молчит и носит под бушлатом маузер в деревянной кобуре? Откуда у Коли лейтенантский чин, если всего несколько дней назад он был прапорщиком из вольноопределяющихся?

– Раиса, – Коля вынул из кармана солидную пачку пятерок, – я буду завтра в Ялте, но очень прошу, поговори завтра с тем портным, который шил мне этот мундир. Мне нужен парадный, под эполеты и высокий ворот. Надеюсь, тебе хватит денег.

– Еще чего не хватало! – сказала Раиса гневно. – Я вам, извиняюсь, не жена!

– Все, что останется, возьмешь себе, – сказал Коля. – Витенька давно просил паровоз.

– Уууу! – загудел Витенька. – А Мученик принес мячик! Кому он нужен? Если хочешь, Коля, я его тебе подарю.

– Спасибо, оставь его себе.

– Это странно, – сказал Мученик. – Зачем вам, господин Берестов, два имени?

– Так меня мама в детстве звала, – сказал Коля.

– Разумеется, – согласился Мученик, уловив угрозу в участившемся дыхании Раисы. – Давайте выпьем. Посидим, выпьем, давайте?

Коля, не желая того, почувствовал, как изнемогал Мученик от ревности и унижения. Ради высокой любви он оставил на время свою идеальную подругу

– Революцию и приволок из Массандры ящик с вином; но ящик не стал пропуском к счастью. Желающий счастья всему человечеству, Елисей Мученик не мог желать счастья Андрею Берестову, который, возможно, даже не Андрей Берестов, а черт знает какой конспиратор.

Раиса стала собирать на стол, а Мученик понял, что должен уйти. Мученик поднялся, стал прощаться – и вышло совсем уж неловко, демонстративно. Раиса почти не уговаривала его: уходишь – уходи. Но была обижена – гости не должны уходить, когда их тарелка уже на столе, каждый знает.

А Мученик ушел. Он шагал по вечерней улице, вниз, к гавани. Он думал о несправедливости судьбы. Ему, Елику Мученику, никогда ничего легко не доставалось. Но он добился многого, к чему стремился. Он хотел быть сытым

– он давно уже стал сытым. Он хотел стать образованным – он окончил Коммерческое училище в Одессе. Он хотел стать состоятельным – и основал процветающую посредническую фирму на паях с французским капиталом. Но он понимал, что счастье и состояние нежатся под дамокловым мечом случайности, потому что Мученику выпало родиться в рабской империи. И он стал революционером. Упаси Боже! Нет, не тем, кто кидает бомбы, а тем, кто руководит массами. Революция получилась, но счастья не было.

В прошлом году, зайдя в магазин, он увидел ту самую женщину, которая ему снилась в сексуальных снах, начиная с отроческого возраста, и возжелал ее. Революция еще не была завершена, и сам Мученик еще не обеспечил постоянного счастья для себя, своей семьи и всего человечества. Мученик стал приходить к Раисе, но она, даже отдаваясь ему, Елисея не полюбила.

Берестов же был красив и мускулист…

Мученик отлично понимал, где ему обещают, а где его обижают. Он даже понимал, что Раиса его не обижает и не хочет обижать – нет, она добрая, но плотоядная женщина, а он, Мученик, – хищник в политической борьбе, но не способен быть хищником в постели, потому что в постели он жаждет быть одновременно страстным и нежным, ибо воспитан на поэзии Блока и Бальмонта.