Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 59 страниц)

Можно вернуться в Симферополь, хотя остается опасность, что появится Вревский. И что же делать в Симферополе? Торговать? Устроиться на службу? Нет, надо пробиться в Москву. Но она так далека и почти недостижима…

– Как жалко, что я не революционер, – сказал Андрей, любуясь профилем Лидочки и совсем не жалея, что он не революционер, а думая, что сегодня вечером он ляжет в постель с этой девушкой, она обернется к нему, прижмется всем телом и обнимет. От этой мысли Андрея обуяло такое немедленное и острое желание, что он потянулся к Лидочке, а та, уже научившись чувствовать его настроение, отстранилась и сказала лукаво:

– Нет, ты что! Ты же теперь на мне не женишься!

– Женюсь! – закричал Андрей.

– А я не соглашусь – вы не герой, господин студент.

– Это еще совершенно неизвестно, – сказал Андрей, – должен сказать, что, когда мы плавали в воде после гибели «Измаила», я помог Ивану спасти его чемодан.

– Нет, ты не герой, – повторила Лидочка убежденно, и слышать это было обидно, а возражать – невозможно.

– Значит, ты хочешь, чтобы я стал революционером? – спросил Андрей, стараясь остаться в пределах шутки.

– Только выбери себе что-нибудь умеренное.

– Умеренного не бывает. Чтобы стать героем, надо кинуть бомбу.

– Ни в коем случае! Мне нужен не герой.

С невысокого холма, на котором они сидели, берег был виден далеко – линия его, ровно отороченная полосой гальки, тянулась гигантским узким серпом до самого горизонта. Кое-где по берегу бродили маленькие человечки – они искали что-то среди водорослей, выкинутых на берег. В руках некоторых были палки и багры. Один из людей в закатанных по колени штанах вошел в воду и начал багром вытаскивать из воды какое-то бревно.

Андрей приподнялся. Он уже понял, что люди подтащили к берегу человеческое тело и начали его раздевать.

– Подожди, я должен…

– Ты куда?

– Там человек! Там человек – утонул.

– Не надо, – сказала Лидочка уверенно, – мне сегодня утром госпожа Ахвледиани сказала – со вчерашнего вечера местные жители ищут, что выкинуло с «Измаила».

– Это с «Измаила»?

– Я не хотела тебе говорить, тебе, наверное, неприятно.

Андрей все же поднялся и начал спускаться с холма. Он хотел увидеть лицо утопленника – он боялся и желал знать, кто это. Он же ничего не знает о судьбе Российского и Карася.

Андрей быстро сбежал с холма и направился к людям, что стаскивали с трупа одежду.

Один из них при виде Андрея обернулся к нему и угрожающе поднял багор.

– Давай отсюда! – крикнул он.

Это был местный турок, он был обнажен до пояса – грудь и плечи его были покрыты густыми черными волосами.

– Андрюша, пойдем отсюда, – сказала Лидочка и тут же добавила, уже обращаясь к турку: – Мы уйдем, мы сейчас.

– Пусти, – сказал Андрей, – я же там был.

– Он там был, – сказала Лидочка, как бы прося у турок прощения за назойливость Андрея.

Андрей остановился. Он смотрел на человека – тот был ему незнаком. Турок сел на корточки и стал стаскивать с пальца обручальное кольцо. Лидочка потащила Андрея прочь. Второй турок глядел вслед, приподняв багор.

– Ну чего ты добьешься? – говорила Лидочка. – Чего? Они же тебя убьют.

– Неужели некому охранять берег?

– Пошли, пошли в гостиницу.

Но Андрей сопротивлялся.

– Надо похоронить, – говорил он, – похоронить же надо!

Несмотря на Лидочкины возражения, он все же пошел к военному коменданту.

Пока они отыскали этот дом, стало совсем жарко. Самого коменданта не было – отбыл в Тифлис, но попался сочувствующий прапорщик в пенсне. Он тут же стал звонить в управление тыла и, когда там никто не отозвался, пообещал отыскать какого-то офицера, который ведал охраной побережья.

Когда они вернулись в пансион, Андрея начало трясти – наступила запоздалая реакция на вчерашние события. Лидочка даже хотела позвать врача, но Андрей умолил ее не спешить. Мадам Ахвледиани принесла настой, сделанный ею для господина Отара. Настой был горьковатый, пахнул мятой.

Андрей заснул и спал часа два. Разбудил его прапорщик из комендатуры. Оказывается, он включил Андрея в комиссию по погребению погибших на «Измаиле». По странному стечению обстоятельств, от городских обывателей туда оказался включен господин Отар Ахвледиани, а от пассажиров еще профессор Авдеев. Остальные были военными, и возглавлял их комиссар милиции. Со следующего дня Андрей с горячностью отдался этому делу. Он ощущал себя в долгу перед теми, кто погиб на «Измаиле». Авдеев же после первого заседания стал манкировать обязанностями. Он был подавлен событиями и более всего потерей прибыли, о чем доверительно сообщила Андрею Ольга Трифоновна.

– Надеюсь, Андрюша, даже на Страшном суде никто не узнает о том, что случилось в нашей каюте? – говорила она, тяжело вздымая массивную грудь.

* * *

Оказалось, что всего на борту «Измаила» в тот день было пятьсот сорок три человека. Хоть цифрам этим нельзя было верить, они давали приблизительное представление. Спаслось чуть более ста человек, из трехсот раненых в живых осталось не более дюжины. Андрей сначала думал, что всех остальных «Измаил» утянул в глубину, но оказалось, что это не так. В последующие дни море выбрасывало на берег все новые и новые тела. Тела привозили и моряки. Первые дни местные мародеры грабили и раздевали трупы и собирали по берегу вещи, выброшенные волнами. Но уже к вечеру второго дня, после визита Андрея в комендатуру, вдоль берега пошли солдатские патрули, и местные жители, огрызаясь и чувствуя себя лишенными веками освященной добычи, умерили дальнейшие походы к морю.

Труднее всего было собирать трупы и везти их в морг при госпитале городской больницы. Понятное дело, морг был переполнен, и уже на следующее утро главный врач приказал выкопать братскую могилу и неопознанных покойников предать земле. Возле морга толпились родственники – из тех, кто ждал транспорт в Батуме или успел приехать из близких мест. Так получилось, что команда «Измаила» была в большинстве своем вольнонаемная и набрана именно в Батуме.

У морга разыгрывались душераздирающие сцены, и Андрей старался не ходить туда без крайней нужды. Но самая страшная история произошла на четвертый день, на самом берегу.

Родители одного из кочегаров «Измаила» в тщетной надежде отыскать сына выходили многократно на берег и осматривали все тела. Вечером море разыгралось, и у них возникла надежда, что волнение выбросит их сына. Старики поспешили к морю, а в то же время туда пришли местные мародеры, движимые подобными же надеждами. Пошел дождь, поднялся сильный ветер, и с наступлением темноты солдаты, которые патрулировали берег, попрятались от непогоды. Так что, когда родители кочегара увидели группу турок, раздевающих раздувшееся, почти неузнаваемое тело их сына, никого, кроме них и мародеров, на берегу не было. Произошла драка, в которой родители кочегара были зверски убиты, но и убийцы немало пострадали – один из них скончался, потому что отец кочегара был вооружен.

Андрей был вызван туда и успел к берегу одним из первых. На всю жизнь он запомнил воющий из темноты ветер, несущий с моря мокрые брызги и запах соли, колеблющиеся фонари у самой воды, тела стариков, лежащие по обе стороны трупа их несчастного сына, и выше – отползший от воды мародер, даже в смерти сжимающий в клешне левой руки размокший ботинок кочегара. Выли и причитали родственники грабителя, окружившие его тело.

Все кончилось, рассуждал Андрей, возвращаясь в тот вечер под дождем в гостиницу. Теперь они мертвы все трое – сын, отец и мать (он знал уже, что кочегар был единственным ребенком у родителей), и некому печалиться и лить слезы – стало лучше, чем было вчера, когда на свете были живые люди, сердца которых разрывались от скорби по сыну, – теперь они уже ушли от земных забот и горестей. Значит, все хорошо кончилось. Ведь он, Андрей, теперь также никому уже не сможет принести горя – родных его более не существует. «Человек должен быть один. Зачем мы стремимся добровольно наложить на себя путы страданий? Может, я плохой христианин, если так рассуждаю? Или уже не христианин? Когда я в последний раз был в церкви?..»

Ветер стих, дождик моросил уныло, по-осеннему, и Андрей понял – Господи, наступает осень! Настоящая осень 1917 года – года революции, года великих потрясений. Завершится ли он мирно или последние месяцы чреваты новыми потрясениями? Сможет ли Временное правительство удержать страну над пропастью? Глупо, когда правительство само себя зовет временным. Отказывает себе в постоянстве, значит, вправе судить и рядить в нашей азиатской стране. Оно неразумно, как меньшевики, – согласившись на такое название, эти эсдеки подписали себе смертный приговор – какой же простой русский человек захочет следовать за маленькими, слабыми… временными. Все партии должны быть большими,и все правительства – постоянными!

* * *

За несколько дней Андрей осунулся, похудел. Пожалуй, он единственный в комиссии отнесся к своим обязанностям серьезно, хотя менее остальных был готов к этой работе, – его сотоварищи прожили день за днем три военных года, Андрей их пропустил.

В те дни с Андреем случился курьезный эпизод, которому он не придал тогда значения. Он возвращался из комендатуры поздно, устал, потому что весь день провел, мотаясь между моргом и берегом: в тот день была непогода и выбросило много тел – их надо было найти, охранить от мародеров и перевезти в морг, где они никому не были нужны.

Андрей представил, как ему сейчас придется тащиться до гостиницы – полчаса, не меньше, по неосвещенным улицам, – и загрустил. И тут же, как бы в ответ на невысказанные мысли, сзади послышался стук копыт и скрип колес – Андрея догнал извозчик, который возвращался к себе домой, и ему оказалось с Андреем по дороге.

Лицо извозчика показалось Андрею знакомым, о чем Андрей ему сказал. Тот в ответ засмеялся и сказал:

– Как же! На той неделе вы мне рукой махали. Вы еще с усатым парнем были и девушкой-гимназисткой. А я Иван Ивановича вез.

– Точно! – обрадовался узнаванию Андрей. – Но вы же видели нас одну минуту, не более.

– Я бы, может, и не запомнил, – сознался извозчик, – но Иван Иванович очень вам не обрадовался. Гони, говорит, гони. Вот я и поглядел – думаю, что может в таких птенцах, вы уж простите меня, быть опасного для Ивана Ивановича?

– А вы его знаете?

– Он не то чтобы местный, но до войны наезжал сюда, его сестра здесь дом имеет.

– Имение? – сорвалось у Андрея.

– Какое там имение – слово одно… Так и зовется: дача Покровской. Она на лето комнаты сдавала, кто приезжал на купания.

Андрей хотел рассказать об этом Лидочке, но, когда он вернулся, она уже спала – свернулась калачиком в плетеном кресле возле лампы, – ждала-ждала Андрея и заснула.

Андрей старался ходить тихо, на цыпочках, но Лидочка проснулась, была виноватая, и Андрею стало смешно.

А на следующее утро в паршивом настроении от неизбежных дел наступающего дня он забыл об Иване крестьянском сыне.

* * *

Не имевшему своего дома Андрею пансионат «Белград» казался олицетворением домашнего очага – теплоты и уюта. Когда он подходил, еле волоча от усталости ноги, к этому дому, Лидочка ждала его на галерее – ее силуэт был подсвечен сзади желтым светом из открытой двери в комнату.

Лидочка угадала Андрея издали, когда он проходил под фонарем по дорожке, ведущей к пансионату.

Было слышно, как ботинки Андрея шуршат по мелкой гальке. Лидочка подняла руку, узнав Андрея.

– Завтра надо будет сходить в церковь, – сказал Андрей, войдя в комнату. – А то мы с тобой не обвенчаны и живем в грехе.

– Не шути этим. – Лидочка покраснела.

– Не хочешь, не надо, – сказал Андрей, – я согласен жить в грехе.

Он попытался обнять Лидочку, но она вырвалась.

– Что там? – спросила она. – На море?

– Плохо, – сказал Андрей. – Потом расскажу.

Лидочка не стала настаивать.

– У меня тоже новость, – сказала она, – смотри.

Она протянула ему конверт. Адресованный господину и госпоже Берестовым. Батум, почта, до востребования.

– Как ты догадалась? – спросил Андрей.

– Господин Отар принес – у него там кузен служит.

– Ты прочла?

– Разумеется. Я сразу догадалась, от кого.

– От кого?

Андрей ждал от письма дурного и потому не спешил его открыть.

– От пана Теодора, – сказала Лидочка.

– От пана Теодора?

– Ты забыл?

– Ты с ним была в том, другом времени… – вспомнил Андрей, – где меня, по твоему утверждению, уже убили.

– Это так, и в том нет ничего смешного.

Андрей разорвал конверт.

Письмо начиналось с добрых вестей. Господину Теодору удалось установить, что угроза безопасности Андрея, и без того незначительная после закрытия дела в ялтинском суде, вовсе исчезла, потому что в начале сентября гражданин следователь Вревский покинул службу и отбыл в Новороссийск к родственникам, которые пристроили его компаньоном в небольшом деле по поставкам сапог для армии. Так что теперь Андрей может спокойно возвратиться в Симферополь.

Мне также было бы полезно ваше пребывание в Симферополе, –продолжал пан Теодор. – В ближайшие недели я побываю в этом городе. Возможно, мне понадобится ваша помощь. Так что я прошу вас, Андрей и Лида, пожить в Симферополе до конца декабря.

Андрей перевернул страницу письма, и Лидочка воспользовалась заминкой, чтобы сказать:

– Если бы не он… и не твой отчим, нас бы здесь не было.

– И может быть, к лучшему, – буркнул Андрей.

– А я так не думаю. По крайней мере я с тобой.

Андрей продолжил чтение:

Надеюсь, вы не будете сердиться на меня за то, что я бесцеремонно вмешиваюсь в вашу жизнь. Но если вы возьмете за труд задуматься, то согласитесь, что связи между мной и вами, между всеми нами, пловцами в реке времени, по необходимости куда более тесные, нежели между нами и всеми обитателями Земли. Миллионы людей, окружающие вас сегодня, не более как фигурки за окном летящего вперед поезда. Не успели вы приглядеться к ним – и они уже исчезли в недосягаемом прошлом, словно растворились в мареве на горизонте. И лишь ваши попутчики в вагоне или в следующем поезде, куда вы перешли после пересадки, остаются с вами достаточный промежуток времени, чтобы вглядеться в их лица и понять их тревоги. И совсем ничтожное число людей в этой Вселенной оказываются вашими попутчиками надолго. Для вас пока я – единственный постоянный спутник. И не следует роптать на судьбу – вы вольны остановиться и остаться там, где вы сейчас находитесь. И подобные случаи уже бывали. Но скажу – и не потому, что я претендую на роль пифии, a только основываясь на собственном опыте, – что вы уже не сможете отказаться от движения впереди потока и вне потока. Это болезнь, и, как больной давний, хронический, могу сказать, что в этом наше с вами проклятие и наше с вами счастье. Счастье быть иными. Так что я надеюсь, через несколько недель вы будете в Симферополе и мы с вами неспешно поговорим.

Ваш Теодор.

– Я согласна с ним, – поспешила сказать Лидочка, прежде чем Андрей разразился гневной филиппикой. – Сейчас уже не время рассуждать – кто виноват. Так случилось. Мы оторвались с тобой от корней, и нас несет, как перекати-поле.

– И не подумаю соглашаться с тобой, – сказал Андрей после паузы, словно своим вмешательством Лидочка выбила у него оружие. – Я живу здесь, я самый обыкновенный человек.

– Только моложе Ахмета, своего ровесника, на три года.

– Не цепляйся к деталям, – сказал Андрей. – Разница несущественна. Да, нам с тобой пришлось убежать из того года, потому что мне грозила опасность. И я тебе благодарен за то, что ты разделила эту опасность со мной. Но теперь – ты же видишь, – Андрей показал на письмо, которое Лидочка положила на стол, – Вревского нет, дела об убийстве отчима нет. Мы с тобой живем вместе. И нет никакой нужды более убегать в будущее.

– Я мечтаю о том же. Ведь я по натуре домоседка. Скорей бы кончилась война!

– Теперь уже скоро. Надо читать газеты. Дни Германии сочтены.

– А если начнется новая война?

– С кем же?

– Не надо саркастического тона, Андрюша. Может, с Турцией, с Китаем.

– Лучше скажи – с марсианами!

– А если будет война внутри России?

– У нас была революция! Больше не будет.

– Все равно я с тобой не согласна. Я не зарекаюсь.

За ужином Андрей возобновил спор.

– Мы с тобой как птицы, – сказал он, – как домашний гусь Мартин, который летал в Африку.

– Я подозреваю, что, вернувшись в птичник, Мартин забыл про Африку, – возразила Лида. – Женился, развел детей. Нужна ли Африка домашним гусям?

– Нужна, – сразу ответил Андрей, – чтобы не попасть на сковородку. Домашние гуси не знают, что от сковородки можно улететь. А мы знаем.

Лидочка пожала плечами, поднялась из-за стола, начала убирать тарелки. Они теперь столовались в своей комнате – это было дешевле и чище, – в Батуме уже были случаи холеры, которую принесли из Турции солдаты.

Она понесла посуду на веранду, чтобы спуститься на задний двор и там ее помыть. Андрей смотрел ей вслед – платье Лидочки было чуть тесно, это было прошлогоднее платье.

В дверях Лидочка остановилась, гневно обернулась и сказала:

– Не смей так смотреть на меня!

– Почему?

– Потому что ты меня раздеваешь – я всей спиной чувствую.

– У меня и в мыслях такого не было! – возмутился Андрей. – Я просто смотрел.

– Тогда мне тем более обидно, – непоследовательно сказала Лидочка и исчезла с глаз.

* * *

Покинуть Батум оказалось нелегко. Андрей рассчитывал, что ему помогут в комендатуре, – не зря же он две недели занимался, в сущности, филантропической деятельностью. Но обнаружилось, что шапочные знакомства, заведенные Андреем среди тамошних военных чиновников и врачей, ничего не могли дать – он все равно оставался чужим. К тому же с началом отступления на кавказском фронте обнаружилось немало влиятельных беглецов, которым было необходимо вырваться из Батума в Крым или Одессу.

Андрей ходил и в порт, разговаривал там со шкиперами и матросами, не гнушался и малыми шхунами, но безрезультатно.

С Авдеевым Андрей общался не более, чем необходимо. Он продолжал числиться в экспедиции, которая закончилась так неудачно, – даже рабочие тетради и записи, прорисовки и оттиски надписей – не говоря о ящиках с находками – покоились на дне Черного моря. Авдеевы, вложившие все свои средства, как понимал Андрей, в табак или другие контрабандные товары, были разорены. Им даже трудно было собрать денег, чтобы отъехать в Москву. Пока что Авдеев обивал пороги батумских тыловых управлений и гудел в тесных пыльных кабинетах, выпрашивая компенсацию.

В последний раз Андрей виделся с ними, когда хоронили Тему Карася. Карася море выбросило на четвертый день. Андрей добился выдачи тела экспедиции и похоронил в отдельной могиле. Он даже купил цветов, а Лидочка соорудила из них большой венок с лентами, на которых было написано золотом по белому: «Незабвенному Артемию Иосифовичу Карасю от друзей и сотрудников по экспедиции». После похорон Андрей представил Авдеевым Лидочку. Пока батюшка в небольшой кладбищенской церкви скороговоркой отпевал Карася – розового, гладкого, он был совсем не похож на утопленника, – Ольга Трифоновна успела рассказать Лидочке о жутком и безвыходном положении утонувшей экспедиции. Ольга сама уже верила в бескорыстие свое и супруга.

Российского так и не нашли.

Вскоре Авдеевы уехали в Тифлис – оттуда они полагали более удобным добраться до Москвы. В Тифлисе жили коллеги Авдеева. Андрея они с собой не позвали – более того, забыли попрощаться. Может, боялись, что Андрей будет проситься с ними.

Сентябрь стоял жаркий, душный, налетали грозы, и на море поднималось волнение. Всю ночь струи дождя колотили по окнам, и слышно было, как ухают валы, разбиваясь о гальку.

* * *

От духоты, шумных нервных ливней и безнадежности Лидочка стала капризной и раздражительной. Она не говорила, что жалеет о прошлом, но Андрей подозревал, что она именно так и думает. После первых двух ночей в их отношениях наступило похолодание – Лидочка испугалась, что у нее будет ребенок, именно сейчас, когда неизвестно, где самим приклонить голову. Андрей ложно истолковывал ее состояние – виня себя в грубости и все более опасаясь, что в один прекрасный день Лидочка предложит ему расстаться.

В понедельник с утра Андрей пошел в порт. Лидочка осталась в гостинице: у нее болела голова и немного лихорадило – Андрей испугался, не схватила ли она малярию, и велел не вставать с постели, обещав купить в аптеке хины.

Когда он подошел к порту, то увидел, что у пирса стоит транспорт, переоборудованный из пассажирского парохода. Он привез солдат. Андрей подошел, чтобы узнать, куда и когда транспорт намерен отправиться дальше, но никто ничего толком сказать не мог.

И тут его окликнули:

– Андрюша! – Аспасия, в темном длинном платье сестры милосердия и шляпе с вуалью, бежала к нему, подобрав край юбки.

– Госпожа Аспасия! Вы что здесь делаете? – Андрей обрадовался, увидев ее. Движения ее фигуры, наклон головы, линия пальцев – все это вызвало в нем прежние чувства, и в то же время Андрей, о чем Аспасия и не подозревала, повел себя как настоящий женатый господин – то есть оглянулся через плечо и даже отступил на полшага, как будто был уже виноват в неверности.

– Андрей! Как приятно родную физиономию увидеть, ты не представляешь! Ну как ты? Отойдем в тень, тут испечься недолго… иди сюда, дай на тебя погляжу – я уж волновалась, не знала, что с тобой. Но я думала, выплывешь!

– Господи! – загремел над ухом звучный баритон. – Неужто ты живой, а я за упокой твоей души литургию заказал. Ты мне теперь двенадцать рублей должен.

– Гриша, не говори так! – сказала Аспасия возмущенно.

– Не говорю, не говорю, знаю, ты мне эти деньги дала.

– Гриша!

Андрей понял, что военлет Васильев не лжет, – Аспасия в самом деле заказала литургию. Теперь ей неловко об этом вспоминать – вдруг Андрей обидится.

Но Андрею не было обидно – наоборот, он был растроган.

Они стояли в тени рифленого железного пакгауза. Кричали чайки, солнце было ослепительным, но уже не таким жарким, как две недели назад.

– Авдеевы уехали в Тифлис, – сказал Андрей. – Российского я так и не видел – и не знаю, где он, что с ним.

– Может, утоп? – спросила Аспасия.

– Не знаю, поэтому надеюсь. А вот Карась, фотограф наш, утонул. Мы его похоронили.

– Господи, прими душу грешную. – Аспасия перекрестилась.

– Нам Покровский нужен, – сказал Васильев. – Ты Покровского не видел?

– Ивана Ивановича?

– Ивана Ивановича, – подтвердила Аспасия. – О нем потом поговорим. Ты лучше расскажи – как устроился? Ты свою девушку встретил? Живете с ней?

– Встретил, – сказал Андрей, смутившись, будто эта встреча была изменой Аспасии. А в сущности, так оно и было.

– Я рада, – сказала Аспасия.

– А вы почему здесь?

– А ты давно Покровского видел? – загремел Васильев. Андрей подумал: чего-то не хватает. Черной повязки!

– Как ваша рука? – спросил он.

– Как надо, – ответил Васильев. Жестом фокусника он вытащил из кармана галифе черную ленту.

– Гриша, – сказала Аспасия, – у нас с тобой дело.

– Драпаем, – сказал Васильев упрямо. – Но в трудный момент кто рядом с Асей? Я, пьяница, никуда не годный штабс-капитан, лучший пилот на всем Черном море – вот кто рядом!

Васильев был пьян. Не настолько, чтобы шататься, но пьян.

– Трапезунд сейчас – плохое место, – сказала Аспасия, – но я оттуда не убежала. Я думаю – вернусь.

– Что, пришли турки? – Андрей не читал об этом в газетах, но газеты стали такими ненадежными. Они забывали о важном и тратили время на споры между партиями и радетелями за народ.

– Нет еще, – сказала Аспасия.

– Вы будете здесь жить?

– Нет, одного человека найдем и уедем.

– Покровского? А зачем он нужен?

– Когда ты его видел?

– На второй или третий день после того, как мы утонули. Наверное, он уехал. Если бы он остался, я бы его увидел.

– У нас к нему дело, – сказала Аспасия. – Если бы ты знал, где его найти, я бы тебе по гроб жизни была благодарна.

Андрей знал адрес его сестры. И у него не было оснований не помочь Аспасии. Но его остановил взгляд пьяного военлета и напряжение в голосе Аспасии – оба дышали часто, как гончие псы.

Конечно же, гончие псы!

– Чего он натворил? – спросил Андрей, попытавшись улыбнуться.

– Натворил? – Васильев был поражен. – Ваня? Мой друг Ваня, он – само послушание.

«Мой друг Ваня!» – это уж никуда не годилось.

Все осталось там, за морем. Выстрелы, ночные погони и блеск кинжалов отлично укладывались в экзотическую жизнь Трапезунда. Но Андрею так не хотелось продолжения этого в тихом Батуме!

– Вы замечательно сели на воду, – сказал Андрей Васильеву. – Очень ловко.

– Ничего особенного, – ответил летчик, – море было гладкое, как стеклышко. Не посадка – шутка. Так где же отыскать Ваню?

– Честное слово, не знаю. – Он обращался к Аспасии.

– Я верю, Андрюша, – сказала гречанка. – Где тебя искать, когда соскучусь?

– Мы живем пока в пансионе Ахвледиани. Тебе каждый скажет.

– Если мне нужно будет, я к тебе Гришу пришлю, – сказала Аспасия. – Мне появляться не с руки.

– Почему?

– Твоя девушка будет ревновать, – сказала Аспасия уверенно. – Она сразу догадается, как ты по мне сохнешь.

Андрей открыл было рот, чтобы возразить, но Аспасия захохотала, Васильев ей вторил.

Аспасия сняла шляпу, большая булавка в камешках упала на мостовую. Васильев поднял ее – Аспасия узким рукавом платья вытерла лоб. Ее жест был вульгарен.

– Вы на самолете прилетели? – спросил он.

– На «Кочубее» приплыли, – сказала Аспасия. – Он предлагал, но я лучше три раза утону, чем один раз с самолета упаду.

Больше говорить было не о чем.

– А он тебе про Поти ничего не говорил? – спросил Васильев.

– Кто?

– Кто-кто, Покровский, конечно.

– Нет, – с чистым сердцем ответил Андрей.

– Жалко, – сказала Аспасия.

Андрей понял, в чем странность разговора, – все время, о чем бы ни шла речь, мысли Аспасии и военлета были заняты Иваном. Им было трудно поддерживать разговор на иные темы.

Андрею хотелось уйти. Но вместо этого он спросил с неожиданной для себя настойчивостью:

– Чего вам сдался Иван? Скажите по-человечески!

– Не важно, – сказал Васильев, глядя мимо Андрея.

Андрей ничего более не добился. Он предложил отвести приезжих в кафе – «Воды Лагидзе», освежиться вкусными напитками. Васильев фыркнул, когда понял, что его намерены угощать водой. Аспасия с лучезарной улыбкой сказала, что они уже завтракали.

Аспасия обещала обязательно навестить Андрея до отъезда. Васильев хлопнул Андрея по спине и задержался, когда Аспасия пошла вдоль набережной.

– Ссуди червонец до лучших времен, – сказал Васильев.

– Неужели бедствуете? – Андрей не мог скрыть неприязни к Васильеву.

– От нее лишнего не дождешься. Я получаю, что мне положено, что мне нужно для души и тела, а деньги, прости, зарабатываю сам.

– У меня нет с собой денег, – сказал Андрей.

Аспасия остановилась и оглянулась.

– Гриша! – крикнула она. – У Андрея нет с собой денег.

Васильев восторженно выругался.

– Как она меня, мать ее, знает, а?

Его крепкие пальцы мгновенно заглянули в нагрудный карман Андрюшиной рубашки. Но там было пусто.

– Ну ты хитер, – сказал Васильев, – ты хитер. Дай червонец, а то Вревскому скажу! – Он звонко рассмеялся, показывая золотые зубы, и чуть вперевалочку, блестя сапогами с кавалерийскими шпорами, поспешил за Аспасией.

Разумеется, ни Аспасия, ни Васильев более не показывались. Андрей вдруг испугался за Ивана, хоть и ничего их не связывало. Но он не хотел ему беды, а эта парочка, как лиса и кот из «Пиноккио», просто сочилась опасностью и обманом.

И, расставшись с ними, Андрей вдруг понял, что чары Аспасии, чуть было не овладевшие им вновь при встрече, потускнели. Словно близость Лидочки защищала от них… Смешно!

Рассказывая о встрече Лидочке, Андрей подумал вслух: «Может быть, доехать до Ивановой сестры, предупредить археолога?»

Лидочка отговорила Андрея – ей все эти люди были чужды и дела их непонятны. Какие-то контрабандисты и жулики обманывают друг друга. Почему Андрюша должен вмешиваться?

Лидочка никогда не выходила на ночную улицу Трапезунда, не слышала его ночных звуков, не знала его запахов и тревоги. К тому же хоть она и не стала говорить Андрею, но сама мысль о том, что у Андрея появилась приятельница – по профессии своей содержательница публичного дома, была ей отвратительна.

Это настроение Лидочки, наложившееся на невозможность уехать из грязного чужого Батума, привело к их первой в жизни глупой ссоре, после которой они не разговаривали и были несчастны.

Наконец Андрей решил оставить Лидочку и уйти на поиски дома Покровских. Но тут Лидочка не удержалась и расплакалась, и стало не до ухода.

Лидочка долго не могла успокоиться, даже когда они помирились и потом засыпали, она с тоской думала, как хорошо бы сейчас вернуться к маме – именно к маме, – все иные люди на Божьем свете чужие, даже Андрей совсем чужой – и непонятно, за что она должна лежать с чужим мужчиной в одной кровати…

С утра на следующий день прибежал племянник дяди Отара и сказал, что есть один человек, который знает, как поехать в Ялту. И в самом деле оказалось, что на следующий день в Батум придет фелюга, которая везет товар в Евпаторию. Надо было договориться с нужными людьми. Поиски нужных людей и бесконечное их ожидание, потому что нужные люди в самом деле ничего не знали, но более всего боялись, как бы Андрей не догадался, что они ничего не знают, и не отказал в комиссионных, заняли весь день. Затем с вечера ждали фелюгу и смотрели с надеждой на море, над которым клубились лиловые цвета греческого траура, – погода портилась. Фелюга заявилась к рассвету, и ее шкипера удалось увидеть только после обеда, когда он выспался.

* * *

Фелюга была одесская. Ее хозяин, он же шкипер Михай Попеску, плотный, коротконогий романтик в капитанской фуражке с крабом червонного золота, о чем знало все Черное море, но украсть фуражку не смог ни один биндюжник, торопился вернуться домой к концу октября. Фелюга была недогружена, вот он и взял пассажиров.

Михай Попеску был, по обыкновению, пьян и весел – он перебудил весь пансион, подарил возмущенной мадам Ахвледиани сандаловый крестик, освященный в Иерусалиме, и выпил с Отаром бутылку киндзмараули. Андрей с Лидочкой как раз собирались спать, но сон пришлось отложить, потому что они понравились капитану Попеску и он решил тут же, не теряя ни минуты, выйти в море, ночью, не взяв груза. Еще час все уговаривали Попеску подождать до утра и, конечно же, уговорили.

Лидочка ушла спать в половине третьего ночи, а Андрею пришлось остаться – Михай его не отпускал. И ясно было, что если он обидится, то придется ждать следующей оказии до Крыма; когда она объявится – неизвестно.

В коротеньком Михае был удивительный запас энергии – он был как бы увеличенным трехлетним мальчишкой, который производит столько энергичных движений, что взрослый человек уже через час соревнования с младенцем умер бы от разрыва сердца.