Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 59 страниц)

– Нет, – сказал Андрей, – это для вас опасно.

– Вы думаете, что я не хочу жить? Какая наивность! Я вам должен сказать, что во мне заложена такая жажда жизни, что вам и не снилось. Меня можно топить, как кутенка в сортире, а я все равно выплыву. Но пожалуйста, молодой человек, не думайте, что я все это делаю совершенно бескорыстно и только из-за ваших прекрасных глаз. Ничего подобного: будьте готовы, что в решающий момент жизни к вам в дверь постучится некто в черном и потребует долг. Вы этого не боитесь?

– Нет, что вы!

– Тогда по рукам!

– Вы все сошли с ума, – сказал Оспенский, глядя, как Андрей пожимает руку Елисею Евсеевичу. – Перед лицом вечности не дело заниматься глупыми шутками.

– Запомните, – сказал Елисей Евсеевич, – вы теперь Мученик, Елисей Евсеевич.

– Елисей Евсеевич Мученик, – послушно повторил Андрей.

– Вы живете на Нижней Николаевской в доме вдовы Петерсон. Запомнили? У них есть паспорт, к счастью, без фотографии, и когда будете уходить, обязательно его возьмите. Когда я освобожусь, я сразу отыщу вас, и мы поменяемся документами.

– Сумасшедший дом, – сказал Оспенский. Он сидел на нарах разувшись и постукивал пятками по грязному полу.

– Я думаю, этого достаточно, – удовлетворенно сказал Елисей Евсеевич. – Теперь будем ждать.

– Чего? – спросил Андрей.

– Кого вызовут первого. Хотите пари?

– Хочу, – сказал Андрей. В голове шумело, словно он выпил бокал шампанского. Мученик казался прекрасным, умным и остроумным другом. «Почему мы не встретились раньше, мне так недоставало старшего друга!»

– В наших общих интересах, – сказал Мученик, – чтобы сначала вызвали Мученика.

– Почему?

– Со мной им придется разбираться, может подняться шум – тогда наш с вами план будет погублен. Но если вас вызовут первым и сразу отпустят – тогда мы победили.

Конечно, Мученик рисковал, потому что Берестова могли счесть за офицера и расстрелять. Зато Мученика Гавен убьет наверняка.

В камере снова наступила тишина. Все ждали, что шаги остановятся у двери. Но надзиратели прошли мимо, и еще некоторое время тишина сохранялась, слушали, как открывается дверь соседней камеры…

Начали возникать голоса, шевеление – и тут снова пауза: по коридору идет молчащая, но шумная множеством шагов группа людей.

Перед дверью возник шум, возня, потом кто-то крикнул:

– Прощайте, господа! Передайте всем, что мы невиновны!

Камера молчала, будто никто не слышал.

Оспенский сделал несколько шагов к двери, хотел что-то прокричать в ответ, но остановился и понял, что опоздал, – люди в коридоре уже ушли.

Оспенский не стал возвращаться к нарам. Он так и стоял посреди камеры, руки в карманах.

Андрей молчал. Он боялся, что их заговор обнаружится и его наверняка расстреляют. Он старался думать о других вещах, о приятных, но ничего другого в голову не вмещалось. Но он так старательно заставлял себя думать о приятном, что прослушал тот решающий момент, когда дверь открылась снова. И случилось неожиданное.

– Всем на выход! – крикнул надзиратель от двери. – Хватит вам прохлаждаться. Выходи по одному.

Он сделал шаг от двери в коридор, и обитателей камеры охватила растерянность – надо было шагнуть к открытой двери, за которой обещана вроде бы свобода, а может быть, и смерть, – и неизвестность эта может разрешиться только в случае, если ты уйдешь из относительно темной, душной безопасности камеры.

– А ну давай, кто первый! – крикнул надзиратель.

Оспенский, который стоял близко к двери, решительно пошел вперед – и это движение потянуло за собой других. И повлекло Андрея, словно он был щепкой.

Когда Андрей, протолкнувшись сквозь узкое горнило двери, попал в коридор, он увидел, что в коридоре стоят несколько надзирателей и матросов. Старший надзиратель спрашивал каждого, кто показывался в двери:

– Фамилия!

Потом отыскивал ее в списке, который держал в руке, и показывал рукой направо или налево, – две кучки людей стояли в коридоре под охраной надзирателей.

– Чистые и нечистые, – сказал кто-то за спиной Андрея, но Андрей не стал оборачиваться. Внимание его было приковано к пальцу надзирателя, который замер над списком.

– Ну? – крикнул он вдруг и уперся в лицо Андрея маленькими очками. Андрей обернулся, будто ожидая поддержки от Елисея Евсеевича, и в самом деле услышал подсказку:

– Мученик.

– Мученик! – с облегчением произнес Андрей. Главное – прыгнуть в воду, потом уже не так страшно.

– Ну и фамилия, – сказал надзиратель, ведя карандашом по списку, и Андрей заметил, что возле фамилий были какие-то значки.

– Есть Мученик, – сказал надзиратель с облегчением, а у Андрея было чувство усталости, будто он вместе с надзирателем целый день перекапывал списки в поисках Мученика.

«Я – Мученик, в этом есть перст судьбы, – думал Андрей. – Сейчас они спохватятся».

– Направо! – сказал надзиратель, Андрей замешкался, и второй надзиратель грубо подтолкнул его. Андрей не видел, кто стоит рядом, впрочем, это не играло роли. До него донесся голос Елисея Евсеевича:

– Берестов. Андрей Сергеевич. Будьте любезны!

Группа людей, невидимой и безгласной частицей которой был Андрей, двинулась по коридору прочь от камеры.

Они миновали открытую железную решетку, затем еще какие-то двери, узкую лестницу вниз и оказались у выхода из тюрьмы: сквозь приоткрытую дверь проникал холодный мокрый воздух.

– Сколько? – спросил матрос, появившийся в этой двери. На нем была мокрая офицерская фуражка и черный бушлат.

Надзиратель передал ему список.

– Тридцать два, – сказал он, – всего тридцать два.

– Отлично, – обрадовался матрос. – Хорошо работаете. Никого себе не оставили?

От черного прямоугольника двери отчаянно дуло.

Матрос сложил список, положил в карман и приказал:

– Выходить по одному!

Андрей понимал, что он сейчас окажется на улице, и в то же время поведение матроса было таким, будто он не собирался отпускать арестантов. Люди выходили, и матрос громко считал их. Андрей оказался тридцатым. Ему вдруг захотелось остаться в тюрьме, но сзади стояли надзиратели, которые были рады избавиться от Андрея.

Андрей прошел сквозь дверь и оказался в мире, где не место живому человеку, – сверху хлестал ледяной дождь, под ногами было скользко, ветер был таким промозглым, пронзительным и яростным, что Андрея начала бить дрожь. Выбегая из тюрьмы, люди оглядывались – и другой матрос приказывал: вперед, вперед!

Там стоял большой открытый грузовик с высокими бортами.

Матросы велели людям лезть в грузовик, и тогда Андрей вдруг окончательно понял, что произошла ошибка – их везут убивать! Никто не будет везти людей ночью в открытом грузовике для того, чтобы выпустить на свободу. Нет, это неправда, просто надо освободить тюрьму, тесно в тюрьме, и поэтому их перевозят в Симферополь. Это объяснение было таким здравым, что он почти успокоился.

Когда тридцать два заключенных были в грузовике, в кузов забрались два матроса с пистолетами, и один из них приказал всем арестованным сесть на пол.

Сразу стало теплее и не так дул ветер.

Матросы уселись на задний борт.

– Ну что, спаслись от смерти? – спросил Оспенский, который оказался рядом.

– Вы здесь? – Андрей даже обрадовался, что есть знакомый человек.

– И я, и вы, и еще тридцать офицеров и угнетателей трудового народа, – сказал Оспенский. – Если когда-нибудь вы встретите на том свете господина Мученика, плюньте ему в лицо!

– А вы думаете, что ему лучше? – спросил Андрей. – Ведь не исключено, что нас везут на вокзал, чтобы отправить в другую тюрьму.

– Это еще зачем? – спросил Оспенский.

– Сидеть! Сидеть! – кричали матросы, следя, чтобы заключенные расселись.

Андрей повторял для себя: «Все-таки на вокзал – вот мы поедем и увидим, что едем на вокзал».

– Сидеть!

Над бортом рядом с Андреем поднялась рука, которая осторожно кинула ему на колени портсигар и исчезла. Андрей инстинктивно накрыл портсигар обеими ладонями.

Он потянулся к борту. Там в матросской одежде и в заломленной назад бескозырке стоял татарин Иса, которого Андрей помнил по партизанскому отряду Ахмета. Иса улыбался, показывая голубоватые в темноте зубы.

– Вы что? Вам плохо? – спросил Оспенский, обнаружив способность переживать за других в момент, когда на свете уже не остается никого, кроме тебя самого.

– Спасибо, – сказал Андрей, чувствуя, как в нем поднимается торжество, именно торжество превосходства над этим миром, над прочими людьми, прикованными к своему часу и покорно плывущими, подобно щепкам, по реке времени.

Торжество питалось гордыней, словно Андрей сам придумал и изготовил портсигар, словно он и есть Дедал, уже испытавший крылья.

Сидя в той же позе, Андрей осторожно и уже привычно провел по ребру портсигара. Портсигар вернулся к владельцу, а это могла сделать лишь Лидочка, которая видела, как он пропал. Надо уходить. Уходить и забыть об этом сумасшедшем доме, о страшной камере и ночном путешествии под ледяным дождем. Андрей нащупал кнопку, но не нажал ее, он понял, что этого не надо делать в грузовом автомобиле, потому что обязательно упадешь на землю с большой высоты – сначала надо выйти из грузовика.

Грузовик ехал довольно долго, и заключенные жались друг к другу, и никто не разговаривал, словно все уже умерли, даже матросы на заднем борту казались мокрыми статуями. Сейчас можно кинуться на матросов, невольно начал рассуждать Андрей, – их тут всего двое, – свалить их и бежать!

Как бы в ответ на его мысли грузовик прибавил скорость. На такой скорости спрыгнуть с мотора – значило искалечиться. И матросы, как бы уловив мысль Андрея, зашевелились, положили ладони на раскрытые кобуры.

Он уйдет… а Оспенский? У него же двое детей! Как ему помочь? Обнять его и нажать на кнопку – а если портсигар не может взять двоих, вернее всего, он не сможет этого сделать, значит, они оба погибнут?

Грузовик остановился. Вокруг была темная мокрая пустота, и кто-то сказал:

– Малахов курган.

– Последняя остановка, – ответил второй голос и хихикнул: – Трамвай дальше не идет.

– Бежим, – сказал Оспенский. – Другие тоже побегут.

Вспыхнул прожектор, ударив в людей, вылезавших из грузовика, Андрей скорее угадал, чем увидел, группу матросов, стоявшую в стороне.

– Давай, давай, без задержки!

Матросы – их набралось человек десять – погнали арестованных вниз под горку, к какой-то яме, чуть задетой лучом прожектора.

– Беги! – крикнул Оспенский и бросился в сторону.

– Стой!

И сразу застучали выстрелы…

Далее нельзя было ждать ни секунды.

Андрей нажал на кнопку, передвинутую на три дня вперед.

И провалился в уже знакомый поток времени.

* * *

Елисею Мученику, освобождая его из-под стражи, отдали мешочек с личными вещами Берестова. Мученику было неловко брать этот мешочек, и от вида его радость избавления, умиление собственным умом, выручившим его из безнадежного положения, тут же сменились раскаянием перед юношей, который пошел на смерть вместо него. И Елисей стал доказывать себе, что это не совсем так, вернее, совсем не так. Он пошел на эту уловку ради своей партии, ради революции, ради спасения миллионов людей. Идет война, он на войне, он солдат, и военный закон велит ему прибегать к различным хитростям, чтобы остаться в живых и продолжать борьбу за правое дело.

И все же Мученику было гадко, и он решил обязательно отыскать молодую жену Андрюши Берестова и отдать ей мешочек с вещами. Выйдя из тюрьмы и ожидая трамвая, он развязал мешочек Берестова и увидел в нем стальные наручные часы, триста рублей денег, свернутых в рулон, и мелочь, что бывает в карманах, но ни фотографии, ни письма – ничего, что могло рассказать о погибшем.

До дому Мученик добрался еле живой и весь следующий день не вылезал наружу, ожидая, чем кончится игра большевика Гавена.

Он оказался прав.

На следующий день в городе, потрясенном ночными расстрелами на Малаховом кургане, начал действовать временный военно-революционный комитет, составленный из большевиков. Первым приказом комитета был арест всех офицеров флота во избежание их поголовного уничтожения вошедшими в раж убийцами.

На некоторых кораблях матросы сопротивлялись и не отдавали своих офицеров. Если там дело срывалось, Гавен не расстраивался. Город был парализован – лидеры меньшевиков и эсеров либо прятались, либо оказались в тюрьме, а некоторые были убиты вместе с офицерами. Военно-революционный комитет стал единственной властью в городе, достаточно решительной, чтобы, использовав матросский террор, через несколько дней вернуть своих опричников в экипажи.

Весь день Елисей Евсеевич бродил по своей девичьей комнатке, в которую так ни разу и не привел свою Раису. Порой он присаживался к узенькому гимназическому столу и начинал писать, волновался, ломал перо, менял его, пачкая пальцы чернилами, снова писал и рвал листы бумаги.

Так и не написав, чего хотел, он лег в постель, не заснул, вскочил, ночью зажег лампу, хоть хозяйка и сердилась, берегла керосин, и без помарок, быстро и легко, написал заявление о приеме в социал-демократическую партию большевиков.

С утра он пришел в Совет, там еще бродили растерянные и никому не нужные вчерашние правители города, узнал от них о создании военно-революционного комитета, отнес туда заявление и, не моргнув, выдержал яростный взгляд Гавена.

– Как ты ускользнул? – спросил наконец Юрий Петрович с искренним удивлением.

– Откуда? – сделал большие глаза Мученик.

– Ладно уж притворяться. Тебя должны были расстрелять.

– Откуда ты знаешь об этом, товарищ Гавен?

– Птичка донесла.

– У тебя уже и птички в доносчиках?

– Я вызову караул.

– Подожди, Юрий Петрович. Сначала прочти.

Он протянул Гавену заявление о вступлении в партию большевиков.

Тот прочел, окинул Мученика ироническим взглядом и сказал:

– Заходи.

– Может, вы не пожалеете, что меня не расстреляли, – сказал Елисей.

Пока Мученик ждал убежавшего куда-то Гавена, он раскрыл свежую севастопольскую газету. В ней был список жертв матросских самосудов. Под номером 23 шел Е. Мученик. Видно, в редакцию попал заранее составленный список. Под номером 29 числился капитан Оспенский.

* * *

На этот раз путешествие было относительно коротким. В плавании по реке времени Андрей научился оценивать длительность прошедшего времени. Это было, как оказалось, уникальное качество, не свойственное более ни одному из путешественников.

В полете Андрей потерял равновесие, упал и ушиб локоть. Так что сначала он почувствовал острую боль и лишь затем смог открыть глаза. Ему показалось, что он остался в той минуте, из которой бежал, – вокруг было так же темно, так же моросил ледяной дождик и дул порывистый ветер.

Андрей приподнялся, потирая локоть, и оглянулся – вокруг было пусто. Как будто никогда сюда не приходили люди.

И тут же он услышал легкие шаги…

Он не успел подняться и встретить Лидочку – она налетела на него и чуть не опрокинула вновь.

– А знаешь, – говорила она, целуя при том его щеки, уголки губ, глаза, лоб мокрыми, но горячими губами, – знаешь, я видела, как в точке твоего появления возникло зеленое свечение и потом лопнуло – как будто очень большой воздушный шар. Ты слышишь?

Андрей прижал ее к себе:

– Ты ждала меня? Ты долго ждала?

– Какое счастье! – сказала Лидочка и громко чихнула. – Я жду тебя всего вторые сутки. Я знала, что ты ненадолго улетишь. Но ты не бойся, я сказала Ахмету, что я тебя дождусь, и он поверил – он дал мне такую теплую бурку, ты просто такой не видел. Идем, а то ты замерзнешь! Я когда узнала, что Иса передал тебе портсигар, я упала в обморок, честное слово. Когда увидишь Ахмета, спроси, он подтвердит, а Ахмет повез в Симферополь главного муфтия Челибиева, это очаровательный мужчина, ты не представляешь, он не мог тебя дождаться…

– Погоди, моя любимая, погоди, моя хорошая, – сказал Андрей. – Пойдем отсюда. Они же могут вернуться.

– Нет, – уверенно возразила Лидочка. – Они не вернутся. Они выполнили, что от них требовалось, – они запугали город, а теперь власть захватили большевики.

Лидочка провела его за невысокий каменный забор, за которым, под одиноким тополем, было устроено ее логово.

– Садись, – сказала она, – тебе надо немного отдохнуть.

Большая кавказская бурка сохранила внутри Лидочкино тепло. Они забрались в нее и прижались друг к другу очень тесно, чтобы поместиться под буркой. Они стали целоваться, потому что им не хотелось больше говорить – ими овладело неуемное страстное, нервное желание – как истерический смех. Еще два дня назад они не знали, что когда-нибудь будут снова вместе, и теперь их тела как бы требовали убедиться в том, что они вернулись друг к другу. И это соединение было более мучительным и сладким, чем их первые ночи в Батуме.

А потом им надо бы идти в город – зачем оставаться в нехорошем месте. Но так и не разъединившись, они заснули. И проспали до утра, когда дождь пошел сильнее и они уже не могли согревать друг друга. Накрывшись буркой, как громадным зонтом, они побежали в тот дом, который им достался по наследству от Ахмета, и налетавший порывами ветер хотел вырвать у них бурку или хотя бы опрокинуть их на землю.

Старуха, хозяйка домика, еще спала, они на цыпочках прошли в свою комнату и снова заснули.

* * *

Новый, 1918 год Лидочка с Андреем встретили в Симферополе в доме тети Маруси. Уже неделю они жили там, намереваясь уехать в Москву, что с каждым днем становилось сделать все труднее. Они надеялись на помощь Ахмета, ставшего при татарском правительстве немалым человеком. Надежда была на специальный поезд до Киева, которым туда отправлялась депутация Крымского курултая для переговоров с Украинской Радой о трех северных уездах Крыма и о военной помощи Украины Симферополю. Но поезд все откладывали из-за боев с Центрофлотом в Евпатории и Феодосии.

Андрей полагал, что Новый год они встретят одни. С утра тридцать первого он отправился на оскудевший рынок, где ему повезло – там торговал мукой его бывший однокашник Киприати. Андрей вернулся домой с добычей: три фунта муки, два фунта яблок и, что удивительно, – принес полголовы сахара.

День тридцать первого был сумрачным, ветреным, но без снега. В комнате не было света, и в полумраке Андрей остановился пораженный – в углу перед трюмо стояла небольшая зеленая елка, на которой поблескивали серебряные гирлянды.

– Лидия! – закричал Андрей. – Это еще откуда? Ты прорвала блокаду?

Лидочка вошла из кухни, вытирая руки передником.

– Подойди ближе, мой повелитель, – сказала она.

Андрей уже сам ступил ближе и догадался, что елка нарисована на большом листе картона, а гирлянды и блестки к ней приклеены.

– Тогда и я покажу тебе, что и я достоин твоего внимания.

Андрей начал выкладывать на стол сокровища, добытые на рынке.

Лидочка тут же решила сделать настоящий пирог с рисом и изюмом, что отыскала в буфете.

Андрей наколол дров – их осталось немного, чтобы хоть на Новый год как следует протопить печку. Стало тепло, как до революции. Потом он сказал:

– Лидуш, а что, если я позову Нину Беккер? Она же здесь совсем одна.

– Я буду рада, – сказала Лида, она не хотела огорчать Андрюшу, хотя Нина Беккер ее раздражала своей немощью и демонстративным христианским смирением. Она понимала, что Нина бесконечно одинока и несчастна, но жалость к ней была сродни жалости к нищенке на дороге – хочется кинуть монету и более ее не видеть.

Андрей пошел к соседям. Нина встретила его на дворе, как будто сидела перед окошком и ожидала, – она выбежала в одном платье, застиранном до того, что потеряло цвет.

Она затащила его в такие холодные сени, что Андрей догадался – она вообще не топит всю зиму.

– Приходи сегодня к нам, – сказал Андрей. – Встретим Новый год. Может, он будет лучше, чем семнадцатый?

– Хуже некуда. Одна прорицательница обещала конец света в будущем году.

– Ты придешь?

– Нет, что ты! Мне совсем нечего надеть.

– Глупости, – сказал Андрей. – Мы же будем втроем.

– На праздник наряжаются не для других, а для себя, – строго сказала Нина и поджала без того тонкие губы.

– Приходи часам к десяти, – сказал Андрей. – Проводим старый год, а потом встретим новый. Хорошо? У нас пирог будет!

– Спасибо.

Андрей хотел было спросить, нет ли вестей от Коли, – он все забывал об этом спросить, потом решил: спросит вечером.

Вечером, когда стемнело, Андрей зажег коптилку – единственный источник света в доме, потому что керосин кончился, а на базаре керосину достать не удалось.

И тут в ворота постучали.

Андрей решил, что это Нина. Ей стало скучно, и она пришла пораньше. Но, выйдя к воротам, Андрей увидел высокого мужчину в длинной кавалерийской шинели и папахе.

Он узнал пана Теодора по глубоким, как ямы, глазницам – его мефистофельская бородка исчезла.

– Принимаете гостей? – грудным голосом спросил Теодор.

– Хорошо, что вы приехали на Новый год, – сказал Андрей. – Мы и не ожидали, что будет столько гостей на праздник.

– Много гостей? – Теодор обернулся, будто гости уже приближались.

– Только соседка, она милая девушка, совсем одинокая.

Лидочка была рада Теодору – она знала его ближе и понимала лучше, чем Андрей, хотя бы потому, что они вместе были на не существующей в этом мире могиле Андрюши.

– Я рад, что застал вас в отличном настроении, – сказал Теодор.

Он положил на пол вещевой мешок и вытащил оттуда три большие свечи, бутылку шампанского и банку свиной тушенки.

– Пир грозит превратиться в праздник чревоугодия, – сказала Лидочка.

Теодор помылся холодной водой и вышел в гостиную в казачьей черкеске, которая ему шла. Андрей даже с некоторой ревностью поглядывал на Лидочку, стараясь перехватить обмен взглядами между ею и гостем, – это было первым в их совместной жизни испытанием ревностью.

– Вы сейчас откуда, Теодор? – спросила Лидочка.

Теодор словно ждал вопроса. Он вытащил из мешка сложенную карту и расстелил на столе. Карта была велика и охватывала Европейскую Россию. Она была исчерчена стрелками, крестиками и линиями.

– Я из Петрограда, – сказал Теодор, – но по дороге сюда побывал в Новочеркасске.

– Расскажите тогда, что же происходит, мы здесь как на краю света – даже газеты не знают правды, – попросила Лидочка.

Андрей рассматривал карту. Лидочка зажгла одну из свечей, и от контраста между ее светом и светом коптилки казалось, что в комнате взошло солнце.

– Большевики твердо держат власть в центре, – сказал Теодор, указывая длинным ногтем сначала на Петроград, потом на Москву. – Но за пределами Центральной России их власть почти везде под сомнением. Некоторые губернии признали ее формально, другие и не знают толком, кто правит державой. Но, в общем, большевики – народ вполне серьезный, и они не питают иллюзий по части чести и благородства – как своего, так и соперников. Вернее всего, первый шок от их возвышения уже прошел, и оппозиция начинает расти как снежный ком. Мое путешествие, – Теодор провел пальцем от Петрограда через Москву и далее на юго-восток, к Дону, – показало, что оппозиция большевикам уже находит свои лозунги, идеалы, строит свои армии, и чем больше большевики будут совершать ошибок, тем скорее будут крепнуть их враги.

– А что сейчас в Москве? – спросила Лидочка.

– В чем беда Петрограда и Москвы? – ответил вопросом на вопрос Теодор. – Они могут давать России станки и машины, ситец и ложки, но сами не могут себя прокормить. А вот сельскохозяйственные области большевики удержать не смогут. Так что в самые ближайшие месяцы обе столицы будут поражены страшным голодом. А от голода два шага до голодного бунта. Голодный бунт в феврале прошлого года свалил императора, голодные бунты в Москве и Петрограде сметут большевиков.

– А выхода нет?

– Выхода нет. Радикалы впервые захватили власть в стране – словно исполнили завет Пугачева. Но удержать ее они не в состоянии. Недаром я принес карту. Глядите: на западе, совсем близко от Петрограда, находятся стальные немецкие армии. В их руках Прибалтика, на их стороне значительная часть прибалтийского населения, которое почитает себя куда более связанным исторически с немцами, чем с русскими. Южнее – обособилась Украина. Это житница империи, и она не намерена кормить большевиков. Чуть восточнее – земли казачьи. Здесь уже собрались тысячи и тысячи оппозиционно настроенных офицеров и генералов. Они – непримиримые борцы с большевиками. Следовательно, у движения, которое в знак протеста против красных большевиков именует себя белым, есть уже не только ресурсы, но и военные кадры. Исход войны не вызывает у меня сомнений. Но это будет страшная война, в которой население больших городов будет задушено голодом и болезнями, а остальные местности России вернутся к каменному веку, потому что городская промышленность будет полностью разрушена.

– Вы в этом уверены? – спросила Лидочка. Ей стало страшно.

– К этому выводу меня приводит немалый жизненный опыт, – сказал пан Теодор, – и умение анализировать. Если вы задумаетесь, как задумался я, боюсь, что вы придете к тем же выводам.

– Значит, нам не стоит ехать в Москву? – сказала Лида.

– Но университет? Твое художественное училище? – сказал Андрей.

– Забудьте на год, на два – дайте истории поставить точку. Москва – это ловушка. Перед своей гибелью большевики прибегнут к устрашению и террору. Оставайтесь здесь – или попытайтесь перебраться в отдаленные губернии.

– Куда? – спросил Андрей. – В Среднюю Азию? На Кавказ?

– Боюсь, что и там начнутся национальные движения и возникнут независимые государства, подобно Финляндии или Польше, в освобождении которой я не сомневаюсь. Нет, пока эта буря не успокоится, лучше отсидеться.

– Что вы сами будете делать?

– Я, так сказать, нахожусь на службе. На службе Хроноса.

– Вы должны наблюдать? – спросила Лидочка.

– Не только наблюдать. Наша задача – обеспечить движение цивилизации по ее основному пути, не допустить, чтобы Земля попала в тупиковую ветвь, которая приведет ее к гибели.

– А мы? – спросил Андрей.

– Путешествие во времени оказалось для вас небесполезным, – сказал Теодор.

– Я бы просидел эти годы в тюрьме.

– Они у тебя остались. Как в банке. И тебе еще предстоит их истратить – в будущем. Пока что ты был рабом обстоятельств, в которых умение плыть в потоке времени было лишь полезной для тебя способностью. Но со временем твоими путешествиями все более будут руководить воля и долг.

– Долг?

– Долг не перед конкретным человеком, но перед своей страной, перед всей Землей. Как только ты осознаешь свою силу, свою возможность оказывать влияние на судьбы миллиардов людей, ты обязан будешь трудиться ради их блага… Не улыбайся, Андрей. Громкие ли это слова или истина, тебе предстоит разобраться самому. В отличие от прочих твоих учителей я не утверждаю, что прав. Лишь ты сам можешь в этом утвердиться.

– Мы можем от этого отказаться? – спросила Лидочка.

– Боюсь, что поздно.

– Почему?

– Если бы наш разговор состоялся хотя бы десять лет назад, мне бы никак не доказать вам, что нынешние обстоятельства трагичны и ужасны, что человек – песчинка, он летит по ветру и нет ему места приклонить голову и нет надежды пережить события. Но сегодня вы меня понимаете куда лучше, чем я понимал своего учителя.

– А когда вы были… когда вас учили? – спросил Андрей.

– Очень много лет назад, – сказал Теодор. Он увидел разочарование в глазах Андрея и добавил: – Триста с небольшим лет. Биологически мне сейчас чуть меньше пятидесяти.

– А вам не жалко? – спросил Андрей.

– Не жалко чего?

– Не жалко тех лет, которые вы пропустили?

– Жалеешь ли ты, Андрей, о тех двух годах, когда тебя не было?

– Не знаю.

– Вот и я. Я прочел о том, чего не увидел. И потом увидел результаты пропущенных событий. Это куда интереснее.

– Если наша цель – следить за людьми Земли и исправлять, как вы считаете, какие-то пункты и тупики истории, значит, кто-то должен был придумать ваш долг. Кто?

– Не знаю.

– Вы их не видели?

– Не знаю.

– Что вы хотите сказать?

– Мне приходилось встречаться с людьми, облик и знания которых были для меня удивительны.

– Значит, вы слуга?

– Каждый из нас, выбирая правду и дело в жизни, должен кому-то довериться. Я доверился наставнику.

– А как мы можем довериться, если мы его и не видели! – сказал Андрей. – Вы нам предлагаете отдавать, а что даете взамен?

– Это неправда, Андрюша, – сказала Лидочка. – Пока что нам только давали.

– Андрей хочет сказать, – произнес Теодор, – что ему не нравится мой прогноз относительно будущего России и, в частности, его поездки в Москву. Я не настаиваю. Я не способен смотреть в будущее. Я могу лишь предполагать. И ужасаться тому, что может случиться.

– Так же говорил мой отчим…

– Он оказался не прав?

– Он оказался прав.

В дверь стукнули – коротко. Теодор не успел схватить со стола карту, как дверь распахнулась. В дверях стоял офицер в фуражке и черной кожаной куртке. В первое мгновение они не узнали Ахмета.

Ахмет шагнул вперед – пламя свечи осветило его.

– Вы решили, что к вам с обыском? – сказал он, усмехаясь. – Но не успели спрятать вещественные доказательства.

– Ахмет, как славно! – воскликнула Лидочка. – Но ты же сказал, что тебя не будет в городе.

– Я приехал за пулеметами, – сказал Ахмет, подходя к столу и глядя на Теодора. – Мы с вами незнакомы, – констатировал он.

– Ты забыл, – сказал Андрей. – Вы знакомы. Господин Теодор – старый приятель моего отчима, он приехал к нам на Новый год.

– Простите, – сказал Ахмет, – я помню, как вы гадали судьбу моей любимой княжне Татьяне.

Он снял фуражку, кинул ее на диван и сказал:

– У вас слабое освещение во дворце, мадам, очень слабое освещение. Наверное, слуги воруют оливковое масло.

– Глупости, – сказала Лидочка, – мы отапливаемся китовым жиром, разве вы не чувствуете аромата?

Ахмет подошел к столу и принялся смотреть на карту.

– Какой маленький Крым! – сказал он. – А я с утра от Джанкоя сюда добирался. На дрезине. Еле отогрелся.

Глаза Ахмета блестели – он был немного пьян.

– Садись, – сказала Лидочка, – я сейчас тебе кофе сделаю.

– Спасибо, Лида-ханум, – сказал Ахмет. Отстегнув и поставив в угол саблю, Ахмет уселся у стола и отогнул край карты, как бы показывая этим, что ее надо убрать.

«Смешно, – подумал Андрей, – как Ахмет изменился за считаные дни. Ладно, будем привыкать к Ахмету в новой роли: великий татарский полководец».

– Погодите, не надо убирать, – сказал Теодор. – Если не секрет, я хотел бы узнать, какая сейчас ситуация в Крыму.

– Ситуация как ситуация, – сказал Ахмет тоном полковника, который не желает разговаривать со штафирками, но Теодора поддержала Лидочка:

– Ахмет, нам это важно знать. Мы же хотим уехать в Москву.

– О Москве пока забудьте, – сказал Ахмет. – Матросы нас провели как маленьких. И не знаю, как исправлять положение.

– А что случилось?

– Центрофлот послал против наших эскадронцев, которые занимали Феодосию, крейсер «Память Меркурия» и три миноносца с десантом. Я там был… Может, мы бы и устояли, но на их стороне был феодосийский гарнизон. И мы отступили к Джанкою.