Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 59 страниц)

– Андрей, – сказала Аспасия, – я все равно заставлю тебя решить по-моему. Если ты решил играть на подполковника Метелкина – ты погибнешь, как погибнешь и связываясь с турками.

– Честное слово, меня все с кем-то путают. И мне это очень грустно, потому что я хочу заниматься археологией, а за мной по ночам бегают убийцы.

– Не просто убийцы, – сказала Аспасия, – а люди Османа Гюндюза. Ты лучше скажи мне, что заставило вас в Севастополе изменить свое мнение? Что тебе донесли? Обо мне? Говори, я не боюсь правды! Я же вижу – ты шастаешь по городу, пытаешься что-то выяснить. Но ты здесь чужой – ты не уедешь отсюда живым!

Госпожа Аспасия раскрыла сумочку из золотого стекляруса, достала оттуда золотой портсигар – дамский, узкий, достала из него, нервно щелкнув алмазиком-замочком, длинную коричневую сигаретку. В мгновение ока рядом оказался инвалид, который поднес госпоже огонь. Аспасия глубоко затянулась сигаретой, и запах, распространившийся вокруг, был терпким и приторным.

– Аспасия, – сказал Андрей, – попытайся допустить, что произошла ошибка. Ты ведь думаешь, что я связан с торговлей. Правда?

Аспасия кивнула, глядя на него в упор. У Андрея даже захватило дух от такого взгляда, он сглотнул слюну…

Андрей молчал. Сил говорить более не было. В те минуты он не вспоминал о Лидочке. И не потому, что меньше любил ее, – Аспасия не относилась к числу обычных людей – она была небожительницей, которая могла выбрать себе любого мужчину, заставить его повеситься на площади или зарезать ее саму. Это была женщина-проклятие, женщина-наказание, женщина-пытка, которая в виде особой милости может оставить тебя в покое.

– А кто же ты? – спросила Аспасия, неожиданно опуская глаза, словно смущенная чем-то.

– Я студент, – сказал Андрей. – Я приехал с экспедицией Авдеева. Я думаю, об этом знает весь Трапезунд.

– Весь Трапезунд знает другое, – сказала Аспасия. – Он знает, что из Севастополя приехал большой человек, которого зовут Андрей Берестов, что этот человек приехал ко мне, потому что мы будем принимать большие решения – скоро русским войскам уходить из Турции, надо искать новые пути товарам, заменять людей – если мы не хотим погибнуть, надо делать быстро. Теперь тебе ясно?

– Нет, не ясно.

– Понимаешь, все понимаешь! Вчера приезжает «Измаил». Мы знаем – наш человек на «Измаиле». Мы сразу спрашиваем капитана: где господин Берестов? Но мы не волнуемся, не беспокоимся, потому что господин Берестов знает, куда идти, с кем встречаться, – он знает, что его ждут у самого корабля. Он должен сделать знак…

Аспасия подняла правую руку и щелкнула пальцами:

– Вот так. И мы знаем: большой человек из Севастополя здесь.

Аспасия выдохнула, сделала паузу – она была актрисой, и речь ее была театральным монологом. Далее она говорила трагично:

– Господин Берестов на борту! Но господин Берестов не подает нужного знака, господин Берестов остается на набережной и уезжает с Метелкиным. Потом Метелкин везет его в «Галату», которую контролируют люди Метелкина, а господин Берестов делает вид, что его вообще в городе нет. А ночью он вдруг отправляется гулять по ночному Трапезунду. Где гуляет господин Берестов? С кем хочет встретиться, почему не хочет встретиться с верными людьми – кто мне ответит на эту загадку?

– А где вы учились? – спросил Андрей.

– В гимназии, – совсем не удивилась неожиданному вопросу Аспасия, – в Керченской женской гимназии, только не окончила – я сбежала с театром Брусиловского после шестого класса.

Андрей отметил для себя, что в таком случае версия о похищении Аспасии в гарем в нежном семилетнем возрасте не соответствует действительности.

– И зачем вы меня отвлекаете? – сказала Аспасия капризно. – Почему вы не можете сказать мне правды?

– Правда одна, – сказал Андрей. – Я в самом деле Берестов, Андрей Сергеевич, что записано в моем временном свидетельстве, – желаете посмотреть?

– Мы уже смотрели, – сказала Аспасия спокойно, признавая этим, что вещи Андрея обыскивали.

– Все остальное – ошибка. Я тысячу лет не был в Севастополе, я никогда в жизни не занимался торговлей.

Андрей откинулся на спинку стула и прихлебнул дедушкиного коньяка.

– Андрюша, – сказала Аспасия, – я на все ради тебя готова. Не ради тебя – ради правды. Мы теряем дни, часы – это может оказаться роковым. А ты играешь в какую-то глупую игру. То ли потому, что открыл уши для злобных сплетен, то ли ты попросту дурак.

– Ну уж и дурак, – сказал Андрей, которому почему-то нравилось дразнить такую красивую женщину.

– Если вчера ночью у турок не получилось, то сегодня получится обязательно, – сказала Аспасия. – И тебя мы спасать не будем.

– И вам не будет меня жалко? – спросил Андрей. Коньяк был настолько крепок и душист, что в голове Андрея легонько и приятно зашумело. И он стал куда смелее и увереннее в себе, чем раньше.

– Нет, – резко сказала Аспасия и поднялась. – Мне не будет жалко глупого мальчишку. В Севастополе должны знать, кого посылать. И если послали тебя, значит, они недостаточно уважают меня. В таком случае я найду других партнеров.

Она была даже менее красива – злость никогда никого не красила, она сужает глаза и делает неправильной линию губ.

– Вы свободны, Андрей, – сказала она. – Я вас и пальцем не трону. Но теперь сами ищите себе охрану.

– Ну ладно, Аспасия, – сказал Андрей, которому вдруг надоела игра в каких-то казаков-разбойников. – Произошла ошибка. Честное слово, я другой Берестов. Есть же вторая Аспасия в Греции?

– Аспасий много. Но Аспасия Теофилато – одна.

– Сомневаюсь, – сказал Андрей.

– И Андрей Сергеевич Берестов в Севастополе тоже один. Таких совпадений не бывает!

– Вот приедет завтра ваш настоящий Берестов – тогда поймешь, что бывает.

– Иди, – сказала Аспасия.

Она по-королевски завершила аудиенцию. Но когда Андрей обернулся от входа, он увидел, что она смотрит ему вслед. И он понял, что Аспасия не совсем уверена в том, что поступает правильно.

Андрей развел руками, послал Аспасии воздушный поцелуй. Дедушкин коньяк еще продолжал на него действовать.

На улице был такой ослепительный и жаркий день, что Андрей зажмурился.

* * *

Поведение Андрея и его очевидная искренность смутили Аспасию. Ошибка казалась ей невероятной, но в жизни бывают и более невероятные случаи.

Ничего не оставалось, как подослать к Метелкину верного Сурена. Конечно же, Метелкин предпочел бы, чтобы к нему пришла сама Аспасия, но дело есть дело – Аспасия всегда предпочитала за услуги платить деньгами, а если телом, то чужим. Метелкин уже имел возможность в этом убедиться и смирился.

Метелкин сразу сообразил, что хочет разузнать у него негоциант. И признался, что и сам готов был попасться на удочку, но, к счастью, в недавнюю поездку в Севастополь он побывал в Главном штабе флота и видел там лейтенанта Берестова – ничего общего с археологом Берестовым не имеющего. Рассказав это, Метелкин долго смеялся – Аспасия желала создать собственную Трапезундскую империю, наладив прямые связи с Севастополем, в обход Метелкина. И кончилось это конфузом – как же не смеяться подполковнику!

Еще смешнее было то, что на ту же удочку попались и турки. Гюндюза хлебом не корми – дай сделать пакость Аспасии и ее грекам. Вот он и послал своих людей убить русского агента. И археолог Андрюша – тут Метелкин буквально упал на стул от смеха – чуть было не отдал Богу душу только потому, что в Севастополе у него обитает однофамилец. Правда же забавно, господин Саркисьянц?

Господин Саркисьянц сказал, что не видит ничего смешного в возможной гибели молодого человека и даже намерен довести через своих людей до слуха Гюндюза, что Берестов трапезундский и Берестов симферопольский – разные люди. Только Гюндюз не поверит!

Так что Аспасия потеряла интерес к Андрею, сохранив, правда, к нему симпатию. Андрей же начал тосковать и вечерами, возвращаясь с раскопок, взял за обыкновение гулять по улице мимо «Луксора» – он слушал музыку и голоса, но войти не смел.

Господин Сурен Саркисьянц также не показывался, убийц никто не подсылал – три дня прошли в трезвой археологической жизни, и Андрею было чуть обидно от того, что он перестал быть центром внимания стольких враждующих сил. Он даже Ивана крестьянского сына видел только раз и то случайно – когда тот привозил от Успенского забытые Авдеевым в Москве бумажные пакеты для находок. С Андреем они поговорили минут пять – ни о чем, посетовали оба, что дела не дают увидеться, – так и расстались. Один вечер Андрей провел с поручиком Митиным – тот заглянул к Андрею, даже вытянул его вниз в ресторан. Андрей сначала отнекивался стесненными имущественными обстоятельствами, но потом сдался – не из-за Митина, а из-за гложущей тоски по Аспасии. Это было как болезнь, как стремление курить, как нечто ненормальное, нецивилизованное. Андрей никому даже не сказал о своем свидании с Аспасией.

Они с Митиным посидели внизу, за одним столиком с двумя известными здесь арабами – английскими шпионами, которые много шутили и сами смеялись своим шуткам. Когда Андрей поднялся к себе в номер, он понял, что там кто-то был, перевернул все его вещи и весьма неаккуратно положил их на место, будто нарочно хотел дать понять хозяину, что его обыскивали.

Андрей проверил – не пропало ли чего. Все было на месте. Значит, это были не грабители. Андрею не было страшно, что в его вещах рылись, но очень противно. Как будто он наверняка знал, что у тех людей грязные руки. Ему даже не хотелось оставаться в комнате, где только что были эти нечистые люди. Потом он понял, что пойдет к Аспасии и велит ей прекратить эти шутки. Вот сейчас пойдет – покажет!

Наверное, Андрей был слегка пьян – они пили с Митиным и английскими шпионами сладкое местное вино, иначе бы он не отправился так поздно один на улицу. Но все в нем перепуталось, и не последнюю роль в его решении сыграло терзающее стремление хотя бы увидеть Аспасию. По крайней мере теперь есть предлог поговорить с ней.

Андрей вышел из гостиницы. У входа, как всегда, было людно – он даже узнал одну из девиц Аспасии. Митин еще оставался в ресторане. Ночь за пределами огней гостиницы была черной и душной.

Пройти Андрею было всего ничего – метров пятьдесят до угла, потом за угол, там второй дом – «Луксор».

На тротуаре, в кафе, в лавках, что еще были открыты, толпилось немало народа – была суббота, завтра местный праздник.

Противоположная сторона широкой улицы была темной – почему-то все оживление сместилось к одной стороне. Андрей сошел с тротуара на мостовую – ему показалось, что там, где нет встречных и никто не толкается, прохладнее.

Он дошел до перекрестка – как раз над головой его горел фонарь. Навстречу по мостовой ехала пролетка – лошадь шла мерно, – тук-тук подковы по каменной мостовой, Андрею показалось странным, что один человек сидит в пролетке, а второй идет рядом по мостовой и мирно с ним беседует.

Андрей шагнул в сторону, чтобы пропустить пролетку, и в этот момент человек, шедший рядом с ней, сделал шаг к Андрею, и в руке у него оказался нож.

Человек прошипел что-то – не надо было быть большим лингвистом, чтобы понять смысл угрозы.

И в тот же момент человек, что сидел в пролетке, соскочил с нее, схватил руку Андрея и так ловко завел ее за спину, что Андрею пришлось согнуться и покорно повернуться к пролетке.

– Лезь, – сказал тот, кто держал его сзади. Было больно. А нож второго человека метнулся вверх и прижался лезвием к горлу – у его хозяина было тупое озлобленное лицо, ему ничего не стоило полоснуть ножом по горлу.

Андрей хотел сказать что-то, но человек с ножом увидел, как движутся губы, и нож надавил на горло.

И через несколько секунд Андрей уже сидел в пролетке, по обе стороны от него уместились, сжимая его, два пахнущих потом и опасностью человека. И никто на улице или не заметил, или не захотел замечать этого события.

Стыдясь или не догадавшись закричать, Андрей молча боролся с похитителями, пытался вырваться, но у горла Андрея вновь возник нож – на этот раз его молодой сосед действовал смело и открыто, потому что пролетка покинула центр и катила по узким уличкам нижнего города.

Путешествие было недолгим, и Андрей даже не успел прийти в себя и осмыслить, что с ним произошло. Ему было больно и неудобно от того, как его держали, притом пролетку трясло.

Пролетка остановилась возле приоткрытых ворот на узкой улице. Андрея грубо втолкнули в неосвещенный двор, и вскоре он оказался в обширной низкой комнате, на полу и стенах которой были ковры. Там их ждал малорослый человек в феске, с короткой, в проседь, бородой и веселыми, в лучиках морщин, глазами. Лицо его, освещенное с обеих сторон шандалами на высоких подставках, казалось очень живым, тем более от игры теней и света.

– Добро пожаловать, господин Берестов, – сказал мужчина с восточным, таким знакомым по Крыму акцентом. – Долго вы собирались к нам в гости.

– Я и сейчас к вам в гости не собирался, – огрызнулся Андрей. – Велите меня отпустить.

– А вы садитесь, садитесь, – сказал седобородый, упершись маленькими черными выпуклыми, совсем как у мышки, глазами в Андрея, стараясь пробуравить его. – Рефик, дай гостю подушку.

Тот, что был с ножом, кинул Андрею подушку.

– Садитесь, садитесь, – сказал седобородый. – Чай пить не будем?

– Не будем.

– Деловые люди, да?

– Не знаю, как вы, а я спать собрался.

– Долго спать будешь, – сказал седобородый и стал смеяться – все лицо собралось в морщинки и напомнило Андрею клубок бурой шерсти – каждая ниточка видна, – а в клубке спрятались две черные бусинки.

– Давай знакомиться, – сказал седобородый, – Осман Гюндюз – так меня зовут. Меня все боятся – от Синопа до Констанцы. Как мое имя слышат, в обморок падают, да?

Молодые люди закивали головами, хотя вряд ли что-нибудь поняли.

– Вы хорошо знаете русский язык, – сказал Андрей.

– Я в России бывал, много раз бывал, торговал немножко. А что тебе Аспасия говорила?

– Она не подсылала бандитов.

– Может, это не я подослал, – сказал Гюндюз, – может, Суренчик. А может, сам русский подполковник Метелкин послал? Кто их знает – все в Трапезунде тебя ждали, все тебя любят. А ты и не знал, правда?

– И не подозревал, – сказал Андрей.

Гюндюз не казался страшным либо злым. Наверное, с ним можно договориться. Может, хоть он поймет, что Андрей здесь ни при чем.

– И я не знал. Зря ты сюда приехал, Берестов. Такой молодой, красивый аскер, генералом бы стал, – а к нам приехал, голову потерял. Зачем ехал, ай, ай, ай! – закручинился Осман Гюндюз, но слишком театрально, а глазки внимательно наблюдали за Андреем.

– Честное слово, я не имею к вашим делам никакого отношения, – сказал Андрей. – Я уже говорил госпоже Теофилато, что произошло недоразумение. Видно, здесь ждали какого-то другого Берестова.

– Красиво придумал, мальчик. Только мы никого не ждали. Честное слово даю – никого не ждали. И теперь дело очень важное, да?

– Какое дело?

Ноги затекли, пришлось пересесть так, чтобы положить их вбок, – и как эти турки сидят, подложив под себя пятки?

– Такое дело, какое у тебя с этой сукой Аспасией. – Лицо стало злым, разгладилось на мгновение и снова собралось в морщины. – Говори, зачем приехал?

– Не смейте со мной так разговаривать, – оскорбился Андрей.

Тут же один из молодых бандитов ударил его в висок. От неожиданности голова дернулась, Андрей упал, ушиб локоть о твердый пол и на секунду перестал ощущать окружающий мир.

Он с трудом поднялся, потирая локоть и легонько мотая головой, чтобы вернуть мозги на место.

– Я все знаю, – сказал Осман. Он говорил так холодно и сладко, что ясно было, как он по-змеиному смертелен. Андрей испугался – настолько, что готов был бы рассказать обо всех тайнах Аспасии или Метелкина, если бы только знал какую-нибудь тайну!

– Что… вам нужно? – произнес Андрей, стараясь сглотнуть слюну. – Ну что вам нужно?!

– Нам нужно все. Нам нужно все знать. Зачем ты приехал. И пока ты не расскажешь, о чем вы договорились, ты отсюда не выйдешь.

– Я ничего не знаю!

И тут случилось страшное – то страшное, за пределами которого уже нет страха. Молодой бандит полоснул его по горлу острым лезвием, и Андрей явственно почувствовал – не нужно было глаз, чтобы видеть, как нож разрезал кожу, как лопались, сопротивляясь, сосуды и хлынула кровь. Еще мгновение, и лезвие перережет трахею.

И именно в тот момент – даже не было очень больно – Андрей понял, как проста и близка смерть, – она была в миллиметрах от лезвия ножа – и все. И тебя не будет. И тогда уже будет не страшно.

Наверное, в интересах Гюндюза было бы куда лучше избить Андрея, запугав его болью и вселив надежду избавиться от нее. Но удар ножа стал первым испытанием на пути превращения Андрея в особое существо, нужное неведомой силе для непонятных целей. Вечный странник, бессмертный, но не имеющий бессмертия, он был обязан отличаться от прочих людей глубоким пониманием тех таинств жизни и смерти, от которых нас так тщательно и глупо оберегают инстинкты, привычки и обычаи. Он должен пощупать языком смерть еще в начале своей сознательной жизни.

Что и произошло с Андреем.

– Эй! – закричал Осман с отвращением и негодованием. Он выхватил свой нож – Андрей видел смутно, в полузабытьи – и кинулся с ножом на молодого бандита. Тот, бросив нож – Андрей услышал глухой стук ножа о ковер, – убежал из комнаты, а второй бандит почему-то начал смеяться высоким голосом – глаза Андрея были открыты, хотя он плохо соображал, что же происходит, и потому ему непонятно было, почему Осман бьет сапогами второго бандита, почему он кричит, зовет кого-то. И потом прибежали другие люди, но от них существовали только лица, а Андрей, уже потеряв сознание, старался все проверить – перерезана ли у него глотка или нет, он старался проглотить слюну. Но не мог – будто судорога свела горло. И с отвратительным чувством невозможности глотать Андрей потерял сознание, а пришел в себя в полутемной комнате, на низкой кушетке, накрытый каким-то одеялом, и сразу же потянулся пальцами к горлу – горло было перевязано, а сам он был раздет. Комната была пуста, и дверь закрыта.

Андрей окончательно поверил в то, что жив, и смог на этот раз проглотить слюну, хотя оказалось, что глотать больно, – и уже спокойно заснул.

Снова он проснулся в той же комнате. Через узкое окно пробивался острый и тонкий луч солнца, и в нем медленно крутились многочисленные пылинки. Андрей сразу вспомнил, что произошло с ним вчера, но не испугался. Это уже миновало, как сигнал о том, чтобы человек не суетился и не разменивался на мелочи, потому что все может кончиться мгновенно, закрыл глаза – и все. Дети иногда зажмуриваются, полагая, что тогда и их не видно. «Меня нет!» – кричит ребенок. Оказывается, дети правы. Именно так и завершается жизнь: ты закрываешь глаза, и кто-то другой за тебя говорит: «А его уже нет!»

Андрей провел рукой по повязке на шее, потом сел на низком ложе – было тепло, но не душно – откуда-то проникал свежий воздух. Хотелось пить.

Андрей решил исследовать сначала свою тюрьму, потому что раньше всех органов его тела проснулся мочевой пузырь. Андрей усмехнулся, вспомнив, что в приключенческих романах такие проблемы героев совершенно не волнуют. Просидев трое суток взаперти в роскошном будуаре без окон и дверей, герой тут же готов к длительным беседам с тюремщиками.

Андрей поднялся и пошел к двери. Дверь была заперта. Он постучал, никто не откликнулся. Андрей осмотрелся, выясняя, нет ли другого выхода, и тут увидел, что за ложем в углу стоит ночной сосуд, вернее, предмет, который можно почитать ночным сосудом. Андрей взял этот сосуд и с наслаждением опустошил мочевой пузырь, и как раз в разгар этого действия дверь с отвратительным скрипом отворилась, и вошла девица в черном платке с тазом в одной руке и кувшином в другой. Андрей отвернулся от девицы к стене, проклиная здешние обычаи. Девица, ожидавшая увидеть лежащее тело под одеялом, также была удивлена, взвизгнула, уронила таз и, прижимая к себе кувшин, убежала в коридор.

Сам господин Гюндюз принес белье Андрея и злополучный кувшин. Он извинился за недоразумение.

– Это я виноват, – сказал Андрей, поджидавший его, сидя на ложе и закутавшись в одеяло.

– Моя родственница, – сказал Осман, – не привыкла к таким случаям. Она чуть Богу душу не отдала, понимаешь?

И тут он принялся смеяться, а лицо его стало клубком шерсти.

– Ты можешь, конечно, помыться внизу, где все моются, – сказал он. – Но будешь стесняться, и другим нехорошо. Одевайся.

Белье Андрея было еще чуть влажное.

– Вы стирали его? – удивился Андрей.

– Это была глупость, – сказал Осман. – Не надо было стирать. Но уже поздно – постирали. Простирали, чтобы кровь смыть, понимаешь?

– Да, конечно. – Андрей понял, что крови на одежде, наверное, было немало. Значит, они намерены его отпустить. Иначе, даже постирав одежду, ее не стали бы возвращать.

Одеваясь, Андрей понял, что за ночь нечто изменилось, – это был совсем другой Гюндюз. Не враг, а как бы хозяин дома, в котором Андрей остановился переночевать и у которого вчера за ужином случайно облили одежду томатным соусом. Но, может, это хитрость?

– Простите, а который час? – спросил Андрей.

– Уже утро. Восемь часов половина.

– Меня уже хватились, – сказал Андрей.

Интересно, что ответит Осман на этот вопрос.

– Не волнуйся, – сказал тот. – Скоро будешь в гостинице.

– И что я скажу?

Андрей как бы присоединился к игре, правил которой не знал, ее вел Осман, делавший вид, что ничего особенного не произошло.

– Скажешь, что на тебя напали, все скажешь – только имени не скажешь, – сказал Осман, и черные глазки сверкнули в полутьме, как отполированные бусинки.

– И это? – Андрей показал на свою шею.

– Очень страшно расскажи – как тебя пытали…

– А потом?

– А утром ты убежал.

– И это я всем скажу?

– Всем скажешь. И Аспасии скажешь, и Метелкину скажешь.

Андрей кончил одеваться и теперь чувствовал себя увереннее.

Поэтому он смог задать главный вопрос.

– Что изменилось? – спросил он. – Вы узнали, что я – другой Берестов? Что произошла ошибка?

– Может быть, – сказал Осман.

Он подошел к Андрею ближе – оказалось, что он на голову ниже своего пленника, достал из кармана пиджака длинный конверт.

– Расскажи, – сказал он, – кто тебе его дал?

– Ахмет, – сказал Андрей. – Мой друг Ахмет Керимов.

– Зачем ты молчал, не отдавал? А что было бы, если бы мои аскеры тебя зарезали?

– Это место было закрыто. Кофейня у порта. С кораблем.

– Это правда, – согласился Осман, словно Андрей сразил его сильным аргументом в ожесточенном споре. – Этого ты не знал.

– Я решил, что за письмом придут.

– Правильно решил, – согласился Осман. Он улыбался неуверенно и даже застенчиво – видимо, с его точки зрения, он совершил большой промах. И вдруг сердито закричал: – Откуда я мог знать, шайтан тебя побери, что в Крыму два Берестова есть! Откуда мне знать, а? Теперь кричать будешь, теперь Керим кричать будет, Сейдамет скажет, что старый дурак. Ты-то им все расскажешь, конечно, расскажешь… – И неожиданно вслед за этой страстной речью последовало маленькое слово «да?» с вопросительным знаком в конце, который скрывал в себе такую надежду на порядочность посланца из Крыма, который, может быть, и не такой плохой человек, который, может быть, и не будет жаловаться тем, кто его послал.

Андрей понимал, что, в сущности, Осману не столь важно, будет жаловаться на него Андрей или нет. Вряд ли он так уж боялся крымских татар.

– Прости меня, друг, – сказал Осман.

– Это было недоразумение, – сказал Андрей великодушно, но его великодушие было напускным – ничего он не забыл и не простил. Но сейчас куда важнее было вырваться отсюда.

Гюндюз уселся на ложе, показал Андрею рядом с собой, начал говорить с ним о здоровье Ахмета, о татарских делах. Андрей, разумеется, знал мало: жил он только в отряде Ахмета и не видел ни татарских политиков, не знал их сил и намерений в Симферополе. Но он старался показать, что знает куда больше, чем говорит, и, возможно, ему это удалось. В конце концов Гюндюз сказал:

– Лучше тебе сейчас идти, Андрей. Чем раньше ты пойдешь, тем меньше тебя будут искать. Кому нужно, чтобы русский полк перекапывал выгребные ямы и колодцы, как уже случалось этим летом. Пожалей своих земляков.

В этих словах была скрыта издевка, но ее можно было не замечать.

– Мы с тобой еще много раз встретимся. Будь спокоен, Андрей, пока я жив, ни один волос не упадет с твоей головы.

Осман говорил чуть более торжественно, чем требовалось, но Андрей думал только об одном – скорее уйти отсюда, из этого замкнутого полутемного, наполненного шепотом и шуршанием дома.

Андрей поднялся.

– Тогда проводите меня, – сказал он.

– Нет, так уйти нельзя, – сказал Гюндюз.

Он хлопнул в ладоши. Из дальних комнат кто-то отозвался «иду» – Андрей понимал многие слова. Потом вошел незнакомый подросток. Он нес миску с темной жидкостью.

– Сними повязку, – сказал Гюндюз.

– Зачем?

– Она слишком чистая, мой друг. Мы повяжем другую – грязную.

Он достал из кармана мятый платок. Андрей признал правоту турка. Он смотал повязку – она присохла спереди, было боязно ее отрывать, – Осман протянул сухую руку и резко рванул повязку к себе.

– Пускай кровь идет немножко, – сказал он.

Он протянул платок.

– Сам завяжи. На тебя бандиты напали. Куда-то затянули, в какой дом, ты не знаешь, глаза завязанные были, – пытали, денег требовали, убить хотели, а потом ты сбежал от них – еле убежал. Сам придумаешь, только дом не помнишь, никого не видел. Чем меньше знаешь, аскер, тем лучше для тебя, долго жить будешь.

В темной глиняной миске, которую принес юноша, была, по уверениям Гюндюза, куриная кровь.

– Закрой глаза, – сказал седобородый Андрею.

Андрей подчинился. Осман зачерпывал широкой ладонью кровь и мазал ею ворот и грудь Андрея.

– Не смотришь за дураками, – ворчал он, – всегда напутают. Я не велел им твое белье стирать, а они думали, что тебе амба. Выстирали женщины, чтобы продать, хороший, говорят, пиджак, зеленый, и рубашка хороший – богатый аскер был.

– Вы часто спешите? – спросил Андрей, не в силах скрыть дурного отношения к Гюндюзу. Но тот будто не слышал злости в голосе Андрея.

– Я редко спешу, – ответил он. – Мои женщины очень недовольны, они уже деньги подсчитали, а оказывается, ты будешь живой!

Андрей приоткрыл глаза, думая, что размазывание куриной крови кончилось. Но Осман словно ждал этого момента, плеснул остатками крови ему в лицо.

– Да вы что!

– Пускай так будет, – рассмеялся Гюндюз. – Так лучше поверят. Ты лучше рукавом вытирайся – скорее засохнет.

Ощущение было отвратительное – липкая кровь воняла, костюм был погублен. Все это было как бы продолжением ночной экзекуции, и Андрей не верил словам Гюндюза, полагая, что тот был бы рад убить Андрея – и концы в воду, но что-то, непонятно что, переменило его намерения.

Главное – уйти отсюда, уйти отсюда, повторял про себя Андрей. Этот кошмар скоро кончится.

– Тебе завяжут глаза, потому что не надо знать, на какой улице идешь.

Стало темно – цепкие пальцы взяли Андрея за руку и повели – сначала по плиткам пола, потом наверх по лестнице. Сзади голос Османа сказал:

– До встречи, аскер.

Андрей почувствовал, что они вышли из дома, заскрипела дверь, воздух стал теплым и душистым от цветов. Под ногами была утоптанная дорожка. Женские голоса звучали совсем рядом:

– Это он? Зачем хозяин его отпускает? Это особенный человек…

Потом скрипнула калитка, и Андрей почувствовал, что перед ним пролетка. Он взобрался в нее, пролетка поехала, он хотел было считать повороты, но потом понял, что это не поможет, – ему никогда не отыскать тот дом. И не нужно искать…

* * *

Люди Гюндюза сняли с Андрея повязку на неизвестной улице и быстро уехали. Андрей пошел по улице вверх, чувствуя себя неловко от того, что у него испачканы костюм и сорочка. Некоторое время никто ему не встретился.

Он вошел на небольшую площадь – вернее, перекресток, но, как назло, там не оказалось фонтанчика.

Хлопнула дверь – из дома вышла гречанка с кувшином и направилась в улицу направо, и Андрей пошел за ней, поняв, что она выведет его к воде. Но он не учел того, что женщина может обернуться.

К сожалению, так и случилось. Женщина обернулась – видно, на звук шагов, и отлично рассмотрела Андрея, шагавшего по солнечной стороне улицы.

Гречанка отчаянно закричала, уронила кувшин – Андрей, вместо того чтобы сразу убежать, кинулся почему-то поднимать кувшин, а гречанка поняла, что кровавое чудовище несется, чтобы ее задушить. Из ближайшего дома выскочил толстый мужчина с палкой, и Андрей постарался объяснить ему, что происходит недоразумение, – мужчина размахнулся, чтобы проломить палкой голову Андрею, и тот помчался по улице, хотя это лишь казалось ему, что он мчится по улице, на самом деле он бежал медленно, прихрамывая.

За Андреем уже бежала небольшая толпа, и он выжимал из себя всю возможную скорость, понимая, что преследователи забьют его до смерти, полагая его вурдалаком.

К счастью, он выбежал на знакомую широкую улицу и кинулся к двум русским солдатам, что торговались у открытой лавки. Соотечественники сначала тоже было оробели – тем более их смутила вопящая толпа, что неслась за Андреем, но Андрей нашел нужный крик, который всегда помогает, если на сцене появляется русский солдат.

– Спасите, братцы! – кричал он. – Наших бьют!

Солдаты поняли его однозначно – виноваты именно те греки, что гнались за Андреем. Лишь по счастливой случайности греков не перестреляли, и вся эта история закончилась шумными переговорами, появлением патруля, что, к счастью, тоже занимался покупками на улице, и вскоре Андрей оказался в городской больнице, окруженный сочувствующими и страшно любопытными согражданами.

Раны Андрея оказались, в общем-то, неопасны, синяки и ушибы тоже оставляли надежду на выздоровление, так что Андрей пропустил лишь один день раскопок.

Госпожа Авдеева велела ему лежать, не поднимая головы, сделала какие-то вонючие примочки и объявила себя его старшей сестрой. Она долго и увлеченно массировала Андрея и была недовольна, что пришел сам профессор, который утробно смеялся и уверял окружающих, что состояние Андрея – типичный пример последствий романтической вылазки в исламской стране. Он сказал, что и сам пролежал как-то целый месяц в Тегеране по такой же причине. Подполковник Метелкин тоже пришел навестить Андрея и расспрашивал его. Андрей держался версии, предложенной Османом, и Метелкина разочаровал. Тот говорил:

– Нет, не может быть, чтобы вы, такой молодой, и не заметили никаких деталей!

Приходил и поручик Митин – он привел с собой капитана из контрразведки. Капитан был толст, добродушен – таким в разведке делать нечего, решил Андрей. Он тоже остался недоволен показаниями Андрея, будто ждал точного адреса, чтобы нагрянуть туда с пулеметами и пушками. Иван крестьянский сын заявился, когда остальные разошлись. И сказал: