Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 59 страниц)

А Коля оказался неспособным на такой подвиг. Он был холодный и робкий в душе. Природа наградила его красивым лицом и стройной фигурой, но обделила живостью и крепостью духа.

Раиса стояла над Колей и глядела на его лицо, разглаженное сном. И думала о том, что, если бы Елик вернулся к ней, она бы бросила Колю, который вовсе и не Коля, а черт знает кто!

И, совсем рассердившись, Раиса пошла в комнатку к сынишке, легла с ним на оттоманке, немного поплакала и заснула.

Глава 7
Декабрь 1917 г

Фелюга Михая Попеску заходила в Новороссийск, и там они узнали, что люди, недовольные большевистским переворотом в Петрограде, съезжаются в Ростов и Нахичевань, чтобы восстановить старые порядки. Людям мало было войны с германцами, они устраивали еще одну – внутри собственной страны, наподобие войны между Севером и Югом в Америке.

Из Новороссийска пришлось уходить в тот же день, несмотря на опасную погоду. На следующее утро, после бессонной штормовой ночи Михай сказал, что в Евпаторию заходить не будет, а держит путь домой, в Одессу. Он предложил Андрею остаться на борту и из Одессы добираться до Москвы поездом. Но Андрей уже настроился посетить Симферополь, свой старый дом, так что после недолгих уговоров Попеску согласился оставить пассажиров в Севастополе.

Севастополя достигли рано утром. Был синий рассвет, по воде пополз туман, огонь маяка с трудом пробивался в море, звук ревуна угасал в белесой мгле. Спустили ялик – плеск тихой воды, стук уключин, голоса матросов звучали гулко и нереально. В ялик положили немногочисленные вещи Берестовых, и Михай сам сел за весла. Подводить фелюгу к причалам он не посмел, запуганный еще в Новороссийске слухами о грабежах и матросских разбоях.

На берегу, у Графской пристани, они попрощались. Михай неожиданно заплакал. Заплакала и Лидочка, но не столько от грусти расставаться с добрым человеком, как от страха перед неизвестностью, которая ждала их.

Они постояли несколько минут на пристани, глядя, как удаляется ялик, а когда он исчез в зябком тумане, пошли искать извозчика – в Севастополе делать было нечего, – чем скорее удастся уехать в Симферополь, тем лучше.

Чемодан был нетяжелый, но, пока шли в гору, Андрей устал. Рука коченела от мокрой декабрьской стужи. Лидочке очень хотелось спать, но ни извозчика, ни трамвая не было.

Туманная синева редела, над головой быстро бежали серые облака, которые выкидывали заряды мокрого снега и дождя. Впереди послышались выстрелы. Потом женский крик.

По улице, приближаясь, зацокали копыта – ехал извозчик.

Андрей выскочил из подъезда и замахал, останавливая его.

Извозчик испугался, стегнул лошадь, но, к счастью, лошадь была меланхолического темперамента, и, пока она думала, слушаться ли ей или презреть удар, Андрей с Лидочкой догнали извозчика и тот смог разглядеть, что у них с собой чемодан.

Он согласился отвезти их до вокзала, но за астрономическую плату и не через центр, а переулками, вокруг.

– Матросы расшалились. Мне что, меня не тронут, а вас могут порезать.

Согласные ехать как угодно, хоть через Евпаторию, Берестовы забрались в пролетку, Андрей поставил чемодан в ноги.

– У нас нечего грабить, – сказала Лидочка, поправляя шляпку.

– А может, вы сами кого пограбили, – сказал извозчик. – На вас не написано.

– Нет, мы здесь из Батума проездом, – сказал Андрей, – мы хотим поскорее уехать. Поэтому и едем на вокзал.

– Наверное, поезда на Симферополь не ходят, – сообщил извозчик.

– А почему не ходят?

– Так у нас же с татарами война! – Он расхохотался, то ли удачно пошутил, то ли радовался такой войне.

Не дождавшись вопроса от пассажиров, что за война, извозчик сказал:

– А может, и с хохлами, с Киевской Радой. Матросы хотят повоевать.

Всю недолгую дорогу извозчик почему-то рассуждал о воинственности матросов, но потом Андрей понял, что извозчик просто пьян.

Улицы только просыпались, даже толком не рассвело, в окнах не был потушен свет, день обещал быть таким же сумрачным, как рассвет. Навстречу быстрым шагом прошел небольшой отряд матросов, впереди него шел человек в черной куртке, у матросов были винтовки со штыками.

Потом, уже у вокзала, видели два автомобиля, они обгоняли извозчика. В автомобилях сидели цивильные люди официального вида.

Иногда слышались выстрелы, но неблизко.

Площадь перед вокзалом сначала показалась совсем пустой и сонной, даже извозчиков на ней не было, и редкие люди не ходили, а столбиками стояли, охраняя свои мешки или чемоданы, видно, ждали трамвая.

Зато внутри было столпотворение: духота, крики, давка – многие спят вповалку на полу. Андрей подумал, что, может быть, все приезжие или бесприютные, опасаясь беспорядков в городе, собираются к вокзалу, который стал общим прокуренным убежищем.

Большая часть людей на вокзале была простонародной, словно люди приезжали на базар или к своим родственникам – солдатам и кухаркам. Но порой встречались интеллигентные или породистые лица, которые часто не соответствовали бедной одежде. Встречались среди пассажиров матросы и солдаты, но офицеров не было видно.

Перед кассами была толпа, так что Андрей, в надежде что-нибудь узнать, оставил Лидочку в углу стеречь чемодан, а сам стал пробираться к окошку кассы, правда, безуспешно, потому что толстые украинские бабы и кряжистые мужики лезли без очереди. Он потерял полчаса и отчаялся.

Потом Андрей увидел, что по залу быстро идет человек в фуражке с красной тульей. Если заговорить с начальником станции, может быть, он поможет? Но когда уже на перроне он пробился поближе, то увидел, что начальник станции шел в сопровождении двух матросов, которые отгоняли всех, кто пытался приблизиться к начальнику.

Средних лет мужчина в тужурке путейца стоял возле крана с кипятком и ждал очереди наполнить чайник. Это выдавало в нем невольного обитателя вокзала.

– Простите, – сказал Андрей, – я здесь человек новый, мы с женой только что приехали из Батума, и нам надо в Симферополь. Я никак не могу понять…

– И не поймете, юноша, – ответил путеец, не дожидаясь конца вопроса. – Говорят, что татарский курултай перекрыл движение поездов в Севастополь, но это только разговоры, а реальность такова, что уже третий день нет поездов и все, кто может себе это позволить, нанимают извозчиков и едут до Бахчисарая. Но так как никто оттуда, насколько я знаю, еще не вернулся, я не могу сказать, насколько это предприятие сумасшедшее. Так что предпочитаю ждать! И вам советую.

Наверное, Лидочка беспокоится. Он решил вернуться к ней и все рассказать – он не думал, что их положение настолько критично, чтобы отправиться в такой дальний путь на извозчике. Да и найдешь ли извозчика, который решится на путешествие, должное занять не менее двух дней в один конец?

Андрей уже вошел в главный зал вокзала, как услышал обращенные к нему слова:

– Гражданин студент, разрешите поинтересоваться?

Голос был вполне дружелюбным, обыкновенным, так что Андрей остановился и оглянулся. За ним стояли два матроса: за плечами винтовки, пулеметные ленты наискосок через грудь как знак принадлежности к великому братству революционеров.

Несмотря на миролюбие матросов, Андрей сразу понял, что все кончено, и ему стало страшно и горько понимать, что Лидочка сидит на чемодане и не узнает, что же с ним произошло.

– Простите, – сказал он ближайшему матросу, – мне только надо жену предупредить.

– Успеешь. Ты документы покажи и пойдешь.

Андрей полез в карман – у него было всего только удостоверение, что он член археологической экспедиции в Трапезунде. По тому, как матрос медленно двигал губами, стараясь одолеть смысл прочитанного, он понимал, что с таким удостоверением по улицам Севастополя лучше не гулять.

Андрей сделал движение в сторону общего зала, надеясь увидеть Лидочку, позвать ее, чтобы подошла, но второй матрос резко схватил его за рукав.

– Стой, – сказал он, – не прыгай.

Скуластостью, узкими глазами и неподвижностью черт лица матрос напоминал Бориса Борзого.

– Придется, гражданин, проследовать за нами, – сказал, будто извиняясь, старший матрос, – документ у вас сомнительный.

– Хороший документ, – сказал Андрей. – Послушайте меня: я только что приплыл из Батума, и мы с женой пришли на вокзал, чтобы ехать в Симферополь. Дайте нам уехать!

– Ты из Трапезунда – турецкого города – приехал сюда. Зачем? Загадка.

– Но я ничего плохого не делаю. Меня ждет жена – дайте хоть предупредить ее!

– Сейчас пройдем в комендатуру, там посмотрят твои документы и отпустят. Чего не отпустить?

– А пускай его жена тоже с нами пойдет, – сказал второй матрос. – Раз они вместе приехали, пусть вместе и пройдут.

– Бог с ней, – сказал старший матрос. – Мало ли как выйдет, чего с бабами воевать?

В этих мирных словах была угроза для Андрея, для его жизни, как в добрых словах врача: «Сделаем-ка мы вам, молодой человек, реакцию Вассермана». «Что выйдет?» – хотел спросить Андрей, но не посмел.

К счастью, его повели прямиком через зал, но он, увидев Лидочку, не стал кричать – матросы могут передумать и забрать ее тоже, а забрав, заглянут в чемодан.

Хотя шли они тихо и не скоро, молчали, толпа, шкурой чувствуя опасность, исходящую от матросов, и не желая заразиться приближением к Андрею, разваливалась, таяла вокруг, и в ней образовались прогалины. В какое-то мгновение никого между ними не оказалось. Лидочка поглядела в ту сторону и сразу поняла, что Андрюша арестован. Она ринулась было к нему, но Андрей перехватил ее испуганный взгляд и прижал палец к губам – к счастью, никто из матросов не заметил этого жеста. Лидочка замерла, чуть присев и дотронувшись пальцами до ручки чемодана, словно поняла, как важно, чтобы чемодан со всеми бумагами отчима не попал в руки матросам.

Когда они прошли мимо, Лидочка подхватила чемодан и пошла следом, не приближаясь, чтобы никто не разгадал ее связи с Андреем.

Она видела, как Андрея затолкнули в комнату, на двери которой была пришпилена бумажка «Военный комендант». Эта дверь как раз распахнулась, и оттуда, покачиваясь, вышел пьяный матрос с большим револьвером в руке.

Он остановился в дверях, и матросы, приведшие Андрея, стали просить его посторониться, но тот не хотел подчиниться, и произошла задержка. Андрея все же протолкнули внутрь, и Лидочка встала так, чтобы видеть дверь в комендатуру, уговаривая себя, что сейчас они разберутся и отпустят Андрюшу, иначе она совершенно не представляет, что ей делать в этом сумасшедшем городе.

Дверь то и дело открывалась, и туда входили люди, а другие выходили, сопровождаемые клубами голубого дыма, словно в той комнате был пожар. Выходило людей меньше, чем входило, потому что по примеру матросов, приведших Андрея, другие матросы заводили в комнату показавшихся им подозрительными людей.

Лидочка прождала минут десять, полагая, что Андрюшу там допрашивают, но на самом деле Андрей вместе с другими задержанными стоял в углу душной накуренной комнаты перед пустым, заваленным исписанными бумагами столом и ждал кого-то, должного решить его судьбу.

Между тем в комнату вводили все новых задержанных, и стало совсем тесно. Часто раздавался вопрос:

– А он где?

Спрашивали о человеке, который должен был все решить. Но он не появлялся, и в конце концов один из матросов, взяв на себя ответственность, крикнул:

– Перевози их в тюрьму, чего здесь держать! Потом разберемся.

– Зачем в тюрьму, на гауптвахту! Она поближе будет.

– На гауптвахте и так набито – а тюрьма еще не полная.

Все засмеялись – почему-то показалось смешным, что тюрьма еще не полная.

Так, толпой, не слушая возражений, слившихся в общий беспомощный гул, к которому Андрей не стал присоединять своего голоса, задержанных погнали через зал к выходу из вокзала.

Андрей вытягивал голову, чтобы рассмотреть Лидочку и дать ей знак, но он смотрел туда, где оставил Лидочку сторожить чемодан, тогда как она ожидала его у дверей к коменданту и оказалась на какие-то секунды сзади. Пока она пробивалась сквозь толпу, чтобы догнать задержанных, Андрей отчаялся ее увидеть и потому решился на необдуманный и роковой для себя шаг: он сообразил, что только сейчас, пока они идут по вокзалу, у него есть возможность нырнуть в поток времени хотя бы на день и исчезнуть – его даже никто не хватится.

Но действовать надо было быстро, и потому Андрей, сочтя, что никто на него не смотрит, полез в карман и извлек портсигар. Но в тот момент за ним следили два человека: Лида, которая бежала близко, почти рядом, мысленно уговаривая Андрея посмотреть на нее, но не решаясь его окликнуть, чтобы не сделать хуже, и матрос, который вел задержанных и, оказавшись всего в двух шагах сзади Андрея, увидел, что студент, одетый по-летнему, в одной тужурке, лезет во внутренний ее карман и вытаскивает пистолет – угол серебряного портсигара, зажатого в руке Андрея, показался ему рукояткой пистолета.

Матрос не стал рассуждать. Испугавшись, что студент начнет стрельбу, он прыгнул вперед и, схватив Андрея за руку, рванул на себя так, что не ожидавший нападения Андрей чуть не упал и выпустил портсигар из руки.

Лидочка ахнула – ей показалось, что портсигар сейчас разобьется. Она ринулась вперед, чтобы подобрать его, но матрос оказался куда проворнее – он оттолкнул Лидочку, не поглядев на нее, схватил портсигар и только тут сообразил, в чем дело. Он туповато улыбнулся и доверчиво сказал Андрею:

– А я думал – пушка.

– Пошли, пошли, не отставай! – крикнул другой матрос, который замыкал процессию.

Толпа цыган неожиданно вклинилась между Лидочкой и Андреем.

И тут Андрей увидел Лиду.

– Все в порядке! – крикнул он. – Это недоразумение!

Он мысленно заготовил эти слова для Лидочки и произнес их, хотя, конечно же, в тот момент страх потерять портсигар – палочку-выручалочку – охватил его остро и больно.

Лидочка кивала, слушая, но смотрела на матроса.

– Отдайте, пожалуйста, – сказал Андрей матросу.

– Что с возу упало – слыхал такое? – осклабился матрос.

Андрей навсегда запомнил его улыбку и золотые коронки во весь сверкающий рот, лица не запомнил, а запомнил улыбку.

– Пошел, пошел, чего разговорился! – Андрея толкнули в спину дулом карабина, и он, чтобы не потерять равновесия, вынужден был пойти вперед. Он оглядывался – теперь уже не из-за портсигара, а чтобы увидеть Лидочку, потому что вдруг понял, что, потеряв портсигар, стал самым обыкновенным человеком, которого могут убить и, вернее всего, скоро убьют, и он больше никогда не увидит Лидочку.

На площади перед вокзалом, заранее подогнанная туда, стояла длинная черная тюремная фура. Арестованных быстро, с криками, чтобы не задерживались, толкая и ругаясь, погнали через площадь.

Лидочка бежала за арестантами.

Андрей помахал ей и крикнул:

– Не бойся! Я вернусь!

В тюремной фуре было тесно – туда набилось человек двадцать.

Стояли, держась друг за друга и за стены. В фуре пахло блевотиной и мочой. Было душно.

Фура дернулась и нехотя покатилась по мостовой. Внутри было темно, и люди молчали, они старались сохранить равновесие.

Путешествие было недолгим, но Андрей очень устал.

Потом фура остановилась, задняя дверь раскрылась. Андрей сразу догадался, что они находятся в тюремном дворе.

Снаружи стояли несколько матросов и тюремные стражники в серых, плохо сшитых мундирах.

– Руки назад! Выходи по одному! – закричал матрос. Матросы и тюремные надзиратели, не скрывавшие недовольства прибытием арестованных, выстроились в два ряда, пропуская задержанных. В стороне какой-то чин, видно, начальник тюрьмы, собачился с молодым телеграфистом в шинели. Он отказывался принять заключенных, а человек в шинели угрожал ему именем революции.

В ожидании конца спора заключенные остановились, стараясь не дотрагиваться друг до друга, как будто каждый подозревал соседа в заразной болезни и надеялся, что начальник тюрьмы окажется победителем, а матросы будут вынуждены отпустить их по домам. Но человек в студенческой шинели нашел неотразимый аргумент, который подействовал даже на привыкшего ко всему начальника тюрьмы:

– Тогда мы их прямо тут расстреляем!

– Почему?

– Не везти же их назад?

Этот революционер и подчиненные ему матросы были настолько серьезны, что начальник тюрьмы махнул рукой и велел старшему надзирателю:

– Принимай партию.

Андрея провели в низкое, с серыми захватанными стенами и решетками на окне помещение, где за столом сидел писарь крысиного облика, а посреди комнаты стояли три надзирателя, которым было скучно и которые спешили оформить новую партию заключенных. Они быстро и равнодушно обыскивали людей. Когда очередь дошла до Андрея, надзиратель провел руками по бокам, по бедрам и между ног, вытащил из карманов все мелочи, высыпал их на стол и, не найдя ничего подозрительного, ссыпал в мешочек.

– Когда будете покидать тюрьму, – сказал писарь крысиного вида, – получите назад все по описи. Если что, то отдадим родственникам. Так что не волнуйтесь.

– Я не волнуюсь, – сказал Андрей. И успокоился. Он понял, что если бы пришел сюда с портсигаром, его бы все равно отобрали.

* * *

Камера, в которой очутился Андрей, была переполнена. Судя по нарам в два этажа, она предназначалась для восьми заключенных, а в нее набили человек двадцать или более того. Многие остались на полу, особенно вновь прибывшие.

День за окном был тусклый, в камеру попадало совсем мало света. Прошло несколько минут, прежде чем глаза Андрея настолько привыкли к полутьме, что он смог отыскать себе место у стены, рядом с грустным лохматым человеком, который сидел на корточках, прижавшись спиной к стене, и, казалось, дремал.

– И где вас взяли? – спросил сосед, не раскрывая глаз.

– На вокзале, – сказал Андрей.

– И сейчас вы скажете, что совершенно случайно.

– Случайно, – сказал Андрей.

– Я так и думал.

Лицо лохматого человека казалось надменным – нижняя губа презрительно оттопырена. Разговаривая с Андреем, он смотрел мимо него.

– Офицер? – спросил лохматый.

– Нет, я студент. Мы с женой приехали из Батума и пошли на вокзал за билетами.

– Ой, только не говорите мне, что вы студент!

Андрей не стал отвечать – в конце концов, он никому не навязывался в собеседники.

Андрей почувствовал голод и удивился себе. Вот ты сидишь в тюрьме и ждешь разрешения своей судьбы, а так как ею правят сейчас чужие люди, они могут решить, что тебе больше не следует жить на свете. И они выведут тебя к кирпичной стене, уже забрызганной кровью других людей, таких же, как ты, случайных и ни в чем не повинных.

– А вы не правы, – сказал лохматый человек. – Категорически не согласен с вами. Невиноватых не бывает. Особенно когда в России революция. Революция должна карать, и если вы покажетесь невиноватым, то она в вашем лице накажет вашего отца или деда, которые были угнетателями народа.

– Я не угнетал, – сказал Андрей.

– Мне и это все равно, – сказал лохматый. – Индивидуально мне вас жалко. Но исторически я оправдываю вашу смерть.

– А вы большевик?

– Не сходите с ума! Неужели я похож на Гавена и компанию? Будем считать, что я – случайный обыватель, схваченный, как и вы, потоком времени и насилия.

– Потоком времени? – Андрей насторожился, уловив в этих словах возможный намек на обстоятельства, известные лишь ему.

– Назовите иначе, – не стал настаивать лохматый человек. – Назовите наш век шабашем, назовите, если хотите, прологом к светлому будущему.

– А вам самому как кажется?

Лохматый не ответил, он резко обернулся, потому что со скрипом отворилась дверь. В дверях стоял надзиратель. За его спиной виден был еще один.

– Зачем спешить? – спросил лохматый. – Гильотина ждет на рассвете.

– Обед! – объявил надзиратель. – А ну давай от дверей!

Из лохматого словно выпустили воздух. Он сполз по стене и лежал, подогнув ноги, словно чудом избегнул гибели.

– У меня живое воображение, – сказал он. – При всем моем равнодушии к смерти, которая мне, кстати, не грозит, – последовал острый взгляд, словно лохматый проверял, поверили ли ему, – при всем моем стоицизме я не могу не воображать. И знаете, что я вижу? Мрачный зал в тюрьме Консьержери, аристократы, красавицы света, герцоги, архиепископы, генералы, матери семейств – все смотрят на якобинского капрала со списком в руке. Сейчас его губы назовут твое имя…

Заключенные по очереди подходили к двери и принимали от надзирателя миску с супом и ложку. Второй надзиратель внимательно следил, чтобы миски и ложки были возвращены по счету. Андрей и лохматый тоже получили свою порцию. Пожилой усач с отвислым лицом, в морском офицерском кителе без погон, посторонился, освободив край нар, чтобы им было где поесть.

Похлебка была горячая, больше ничего хорошего о ней нельзя было сказать. Но Андрей не чувствовал вкуса. Горячее – было приятно. А вкуса не было.

Лохматый, видя, что Андрей отвернулся от него, обратился к усачу, который уступил им место на койке:

– А вы, если не секрет, почему здесь?

– Я здесь вторые сутки, – сказал усач. – Меня взяли вчера, в облаве… а всех остальных расстреляли!

– Какое варварство! – сказал лохматый, словно речь шла об утопленных котятах. – А вас не расстреляли?

– Они неразборчиво записали мою фамилию, – улыбнулся усач. – А я не стал отзываться – народу в камере было много, суматоха, офицеров увели, а я вот жду второй очереди.

– Может, отпустят? – сказал лохматый.

– Посмотрим – все зависит от того, когда кончится террор.

– Кто-то их должен остановить. Должен что-то сказать Центрофлот! Это же анархия, – сказал Андрей.

– Если это анархия, то она была кому-то нужна, – сказал усач. – Городом правят две сотни матросов, которые вернулись из Ростова. Остальные достаточно пассивны.

– Вот именно это я хотел сказать, – согласился лохматый.

Надзиратели собрали миски и ложки и ушли, заперев камеру.

– А почему вы решили, что их расстреляли? – спросил Андрей усача.

– Об этом весь город знает, – ответил за моряка лохматый.

– Но зачем?

– Не сегодня-завтра в городе возникнет новая сила, – сказал усач. – Я не знаю, кто это будет – Украинская Рада, анархисты, большевики, – они заявят, что вынуждены взять власть, чтобы остановить бесчинства.

– Как вы умно рассуждаете! – воскликнул лохматый и протянул усачу руку: – Елисей. Елисей Евсеевич. Торговый агент.

– Оспенский, не так давно капитан второго ранга, механик на «Георгии Победоносце».

Андрей тоже представился:

– Берестов. Андрей Сергеевич.

У Оспенского это имя не вызвало никакой реакции, но удивило Елисея Евсеевича.

– Берестов? – повторил он. – Просто не может быть!

– А что вас удивило?

– У вас нет тезки?

– По крайней мере я не знаю.

– Правильно, – сказал Оспенский. – Я тоже подумал: почему мне знакома ваша фамилия? Есть Берестов в штабе флота. Я, правда, не знаю, как его зовут. Кажется, лейтенант – он был адъютантом адмирала Колчака.

– Вот именно! – сказал Елисей Евсеевич. – Вот именно. Вам не повезло, молодой человек.

Он улыбнулся, показывая крепкие лошадиные зубы.

– Почему не повезло?

– Когда они узнают, что вы – адъютант Колчака, с вами не будут церемониться.

– Но я не адъютант Колчака! – возразил Андрей. – Да и Колчака, насколько мне известно, давно нет в Севастополе.

– Колчак в Америке, – сказал Оспенский. – Он в безопасности и имеет куда больше шансов, чем все мы, дожить до старости.

– Да, кому-то везет, а кто-то вытягивает несчастливый номер, – вздохнул Елисей Евсеевич. – Значит, вы утверждаете, что не служите на флоте?

Андрей отрицательно покачал головой.

Елисей Евсеевич отстал от него. Совсем рядом, над его головой он мирно беседовал с Оспенским о какой-то общей знакомой в Балаклаве, словно они находились на даче и вышли на лужайку отдохнуть после сытного обеда. Андрей не мог не слышать голосов. Он не верил в то, что его соседи по камере так спокойны. Он не знал, почему тут оказался Елисей Евсеевич, хотя он не похож на офицера или на чиновника и вообще ни на кого не похож, но ведь Оспенский, если верить ему, чудом избежал смерти прошлой ночью и не имеет шансов спастись сегодня. Как же они могут разговаривать!

Впрочем, и остальные обитатели камеры вели себя вяло, словно пережидали этот долгий день, чтобы потом вернуться по домам. Никто не метался, не стучал в дверь – почему же Андрею хочется молотить кулаками по двери?

А что за глупая идея, будто он – адъютант Колчака? Не дай Бог и в самом деле кто-нибудь из матросов взглянет на список арестантов и прикажет отправить Берестова вместе с Оспенским.

Нары были жесткие, сидеть невозможно – Андрей поднялся, ему хотелось ходить, двигаться, но на полу сидели и лежали люди. Можно сделать два шага и остановиться.

Как убедить себя, что все происходящее – лишь сон?

Почему-то хотелось есть.

Андрей обратил внимание на то, что начало темнеть – за окном была синь и в камере почти ничего не видно. Только голоса, кашель и дыхание. От этого было еще теснее и нечем дышать…

* * *

Необходимо было что-то делать. Срочно. Но последовательность и относительная важность действий мешались в голове, и потому Лидочка еще некоторое время после того, как Андрея увели и она, выбежав на площадь, увидела, как его сажают в крытую тюремную фуру, продолжала стоять на месте, глядеть, как закрывают дверь и как фура отъезжает. Потом она спохватилась, что украли чемодан, – а в нем все вещи и бумаги. Лидочка кинулась обратно, и, к ее искреннему удивлению, чемодан не был украден, а дожидался ее у стены. Лидочка даже приподняла его, чтобы убедиться, он ли это.

Теперь надо бежать… бежать, освобождать Андрюшу! Или сначала отыскать того скуластого матроса, который отобрал у Андрея портсигар, – но ведь он не отдаст! А где искать этого матроса?

Держа в руке чемодан и согнувшись влево под его тяжестью, Лидочка пошла к комнате коменданта, но, не доходя до нее, увидела, как некто в военной шинели дергает за ручку двери, но дверь заперта. Лидочка поставила чемодан на пол и подумала: «Вот мне сейчас очень хочется разреветься, а главное – не разреветься. Ни в коем случае. Потому что сейчас что-то случится и станет лучше – не бывает же совсем безысходных положений. Господи, помоги мне выручить Андрюшу».

И как бы в ответ на ее молитву совсем рядом, над самым ухом раздался тихий, знакомый голос:

– Лидочка, ты что здесь делаешь?

Она резко оглянулась.

– Молчи, – сказал Ахмет. – Не надо меня узнавать.

Если бы он ее не окликнул, Лидочке бы никогда не догадаться, что это ее старый приятель. На Ахмете была широкополая шляпа, подобная той, в какой любил фотографироваться Максим Горький, и широкое серое пальто с поднятым воротником.

– Ой, я сейчас заплачу, – честно предупредила его Лидочка, – я сейчас зареву.

– Что с Андреем?

– Его арестовали!

– Этого еще не хватало!

Ахмет подхватил чемодан и понес его к небольшой боковой двери, которая, оказалось, вела в вокзальный ресторан, наполненный публикой, жаждущей хоть как-нибудь перекусить. Лидочка сразу поняла, что места им не отыскать, да и не хотелось ей есть, но у Ахмета были совсем иные планы. Он прошел через зал и, откинув малиновые шторы, нырнул на кухню. Лидочка последовала за ним.

– Направо, – сказал Ахмет. Лидочка повернула в коридор, мимо ярко освещенной кухни, и они оказались возле склада, где стояла скамейка, на ней сидели два молодых человека, немедленно вскочившие при появлении Ахмета и разом заговорившие по-татарски. Ахмет оборвал их и сказал: – Садись, Лида, мои ребята постараются, чтобы никто сюда не зашел. И рассказывай.

– Все ясно, – сказал Ахмет, выслушав рассказ Лиды о событиях нынешнего утра. – Ситуация не такая трагическая. Андрюша не офицер, он вообще приезжий и не должен вызывать ненависть революционных моряков.

Ахмет говорил уверенно, хотя не был ни в чем уверен. Когда начинается террор, соображения рассудка отступают.

Но утверждение Ахмета о безопасности Андрея было настолько желанным, что Лидочка сразу успокоилась – будто гуляла в лесу, заблудилась, а тут ее нашел старший брат и ведет к выходу из леса. Главное теперь – слушаться его.

– Я тебе постараюсь помочь, – сказал Ахмет.

– А как?

– Чем меньше ты знаешь, тем лучше. Если ты чего не знаешь, не проговоришься. Погоди, не сердись, я могу тебе только сказать, что у меня дело в той же тюрьме. Там сидит совершенно невинный наш товарищ, которого отправили сюда из Симферополя, потому что в Симферополе мы бы его обязательно освободили. Знаешь кто?

Лидочка отрицательно покачала головой.

– Верховный муфтий Крыма.

Звание ничего Лидочке не говорило, но она поняла, что это какой-то религиозный чин.

– Мы должны освободить Челибиева. Это очень хороший человек, прогрессивный, можно сказать – социалист, – сказал Ахмет. – Его свои же муллы русским отдали. Сайдемат сказал: «Ахмет, ты должен привезти Челибиева», и я сказал: «Я привезу, Сайдемат». Тебе ясно?

– Ясно, – сказала Лидочка, не спросив, кто такой Сайдемат.

– Сегодня же мои люди узнают, где сидит наш Андрюша. А завтра мы будем Челибиева брать, постараемся и Андрюшу с собой взять, тебя это устраивает?

– Да, – тихо сказала Лидочка, которой очень хотелось поцеловать небритую черную щеку Ахмета, но она не знала, имеет ли право русская женщина целовать настоящего мусульманина?

– Тогда пойдем отсюда, мы тебя пока поселим у хороших людей.

Ахмет тихо свистнул, один из молодых людей появился рядом, будто и не отходил, и взял чемодан.

Лидочка с облегчением пошла за спутником Ахмета, но уже через несколько шагов почувствовала такую слабость в ногах, что остановилась и оперлась рукой о стену.

– Нельзя стоять, – сказал молодой татарин, несший ее чемодан.

Лидочке не хотелось признаваться в своей слабости, но она не могла сделать ни шагу. Тогда молодой татарин поставил чемодан на пол, показывая этим, что умывает руки. Обернувшись и увидев это, возвратился Ахмет. Лидочке было стыдно, хоть сквозь землю провались. Но тут она увидела, что в зал вошел и остановился, словно отыскивая взглядом очередную жертву, тот самый скуластый матрос, который отобрал у Андрея портсигар. Карманы его бушлата были оттопырены, и Лидочке даже показалось, что она угадывает в правом кармане очертания портсигара.

– Он, – прошептала она.

Как раз в этот момент матрос обернулся и встретился с ней глазами. На какое-то мгновение их взгляды слились, и Лидочка испугалась, что он прочел ее мысли, но матрос вдруг весело подмигнул ей, и Лидочка непроизвольно улыбнулась ему в ответ – такая у матроса была широкая и открытая улыбка веселого негодяя и пьяницы.

Матрос тут же забыл о хорошеньком личике, увиденном в толчее – не для этого он здесь был, – он был охотником на беззащитную дичь мужского пола.

И как только он выпустил Лидочку из поля зрения, она кинулась к подошедшему Ахмету:

– Это он, Ахмет, миленький, это же он!

– Что с тобой, не волнуйся.

– На нас смотрят, – с осуждением сказал молодой татарин.