Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 59 страниц)

– Ах, что вы! – вальяжно поднял руку Метелкин. – Вы ошибаетесь, мон шер! Ваш юный друг проявил себя героем.

Авдеевы не успели еще сообразить, в чем заключался героизм их молодого сотрудника, как солдаты снизу, не придумав ничего лучшего, внесли в комнату Андрея, и без того набитую народом, окровавленное тело убитого Османа Гюндюза, при виде которого госпожа Авдеева упала в обморок, а Метелкин начал выталкивать солдат с телом в коридор.

– Тебе легче? – спросила Аспасия Андрея.

– Мне совсем легко, честное слово, – сказал Андрей.

– Ой, только не влюбляйся в меня, – сказала Аспасия тихо, – я же не могу твоей любви ответить, а тебя хорошая девушка ждет, такая девушка, что я тебе завидую, какая девушка тебя любит.

Андрею было неловко, что Аспасия заглядывает в его мысли.

– Я совсем не это имел в виду, – вскинулся он.

– Вот и замечательно, вот и мило, – сказала гречанка. – Мы с тобой потом обо всем поговорим.

Русико помогла Метелкину увести обмякшую профессоршу, а сам Авдеев, движимый любопытством, остался, потому что жаждал узнать, что произошло на территории его экспедиции.

Тем временем полковник Баренц, отмахнувшись от профессора, которому пришлось беседовать с Суреном Саркисьянцем, отвел Андрея к окну и попросил рассказать, что и как тот видел. Слушая, он не выказывал ни осуждения, ни одобрения действиям Андрея. Подошла Аспасия.

– Ведь ты был на виду, – сказала она. – Это только чудо, что Осман в тебя не попал, – он в монету попадал с десяти шагов. У меня метка есть, только в таком месте, что нельзя смотреть.

Баренц приподнял бровь – он умел это делать аристократически.

– Теперь они не сдадутся. Пока мы их всех не выведем, не сдадутся, будут мстить за Османа, – сказала Аспасия. – Жалко. Я бы могла его не убивать – зачем ворошить гнездо ос?

– Но они же стреляли в тебя?

– А может, в русского полковника? – спросила Аспасия, не стесняясь того, что Баренц стоял рядом и все слышал.

Она смотрела на Баренца открыто, даже весело – она была как охотник, приманивающий тигра. И Андрей с жуткой и безнадежной грустью понял, что он никогда не будет тигром, хищником, которому готова отдаться Аспасия, потому что таковы ее правила игры.

– Простите. – Баренц легко выдержал ее взгляд. – Сейчас у меня есть вопрос к молодому человеку.

Баренц отвел Андрея на два шага в сторону, насколько позволял шкаф. И хоть не дотрагивался до Андрея, тому казалось, что спиной вдавлен в стенку шкафа.

– Я искренне благодарен вам и постараюсь отплатить добром за оказанные мне услуги, – сказал он формально. Глаза у полковника Баренца были светлы и холодны, как кусочки обкатанного волнами агата. – И рассчитываю на вашу дискретность. Я здесь неофициально.

– Ну конечно, – сказал Андрей, смешавшись.

– Надеюсь, что мы с вами еще встретимся и поговорим за доброй чаркой вина, – сказал Баренц с облегчением – он поверил в искренность Андрея. Наверное, понял, что тот не опасен. – Я хотел бы задать один нескромный вопрос, и вы вправе мне не отвечать.

– Пожалуйста, – сказал Андрей, стараясь оторвать свои глаза от настойчивого взгляда Баренца и увидеть, что делает Аспасия.

– Берестов. Андрей Берестов – это ваше настоящее имя?

– Разумеется! Какое же еще!

– И кто-нибудь может это подтвердить?

– Да кто угодно! Хотя бы профессор Авдеев. Он три года назад читал мне лекции в Московском университете.

Баренц оторвал взор от Андрея и кивнул в сторону профессора. Профессор допрашивал Аспасию, и та с удовольствием в лицах показывала, какой здесь произошел бой.

– И вам неизвестны ваши однофамильцы? – спросил Баренц.

– Клянусь честью, нет. Но здесь я столкнулся с недоразумением и понял, что однофамилец у меня есть. В Севастополе.

– Вот именно, – сказал Баренц. – Он чуть постарше вас, а может, и вашего возраста, повыше вас ростом, волосы русые, лицо правильное; сложен пропорционально.

– Такому описанию соответствуют тысячи людей, – сказал Андрей.

– Вы правы, – сказал Баренц. – Спасибо. Большое спасибо за беседу. Позвольте задать последний вопрос: вам что-нибудь говорит фамилия Беккер? Николай Беккер?

– Мы с ним вместе учились в гимназии.

– Ну разумеется! Все объясняется так просто!

И он быстро покинул комнату, лишь на секунду задержавшись возле Аспасии и кинув ей короткую фразу. У Андрея сжалось сердце, потому что он увидел, как быстро Аспасия подняла голову к Баренцу, как послушно кивнула.

Впрочем, утешил себя Андрей, у них общие дела, им же предстоит снова совещаться, как провозить табак и прочую контрабанду. А ведь непосвященный никогда не догадается, что связывает этих людей – лощеного полковника контрразведки, греческую красавицу, армейского ветеринара, убитого турецкого бандита… Для полного комплекта не хватает крестьянского сына Ивана Ивановича.

Иван завтра посмеется, узнав о торжестве христианских кланов над магометанским противником.

* * *

На следующее утро в башню заявились два солдата. Их привел пожилой фельдфебель из комендатуры и сказал, что они будут стеречь раскопки от злоумышленников. Солдаты были рады такому занятию. Они уселись в тени, подальше от пыли, которую поднимали землекопы. Землекопов тоже стало больше, и Андрею приходилось быть внимательным – в рвении, более показном, чем истинном, греки готовы были уничтожить все, что встречалось на пути; они ждали великого клада – весь город знал о кладе, который вот-вот найдут русские. Солдатам приходилось отгонять зевак.

Андрей увлекся работой настолько, что возвращался в гостиницу поздно, усталый, вымотанный, почерневший от солнца и посеревший от пыли. Он всегда старался пройти мимо дверей «Луксора» – один раз увидел в дверях Русико, которая стояла там в халате, куря большую трубку. Она помахала Андрею и сказала:

– Зайди, мастика выпей.

– Видишь, какой я пыльный, – сказал Андрей.

– Будешь чистый – приходи, – сказала Русико. Она двинула ногой, полы халата разошлись, и стало видно ее крепкое колено. – Я сама тебя любить буду.

И засмеялась.

Раза два в те дни заходил Иван Иванович. Ему тоже было некогда – Успенский гнал работу, заставлял крестьянского сына снимать копии с фресок и протирки с надписей. А Ивану надо было думать о покупке имения.

– Ты заблуждаешься, – говорил он, попыхивая слишком душистым табаком, – если полагаешь, что турки из банды Гюндюза простят тебе смерть вожака. Я бы за твою жизнь и гроша ломаного не дал.

– Но я же его не убивал! Я хотел только спасти Аспасию!

– Аспасию, или полковника Баренца, или даже ветеринара Метелкина – какая разница! В результате твоего действия погиб Гюндюз – большой человек, глава семьи.

– Я не ожидал от тебя дифирамбов в этот адрес.

– А я отдаю человеку должное, – отвечал Иван Иванович. – Мне приходилось с ним сталкиваться. Тебе тоже. И мы оба живы. А он, подарив тебе жизнь, – мертв.

– Он ничего мне не дарил. Если кто-то и дарил, то мой крымский приятель Керимов. Если бы Гюндюзу было выгоднее меня убить, он бы убил.

– Ты говоришь о том, что могло быть, я – о том, что произошло. И мне твоя жизнь дороже жизни всех турок, вместе взятых, потому что ты приятный человек и христианин. Потому я и пытаюсь вдолбить в твою круглую головку, что на тебя открыта охота!

– Я думаю, что здесь все охотятся друг за другом.

– Будь осторожен, Андрюша, умоляю тебя.

Андрею было неприятно, что Иван Иванович так с ним говорит, – в его словах была снисходительность аскета к юному распутнику, могущему заразиться дурной болезнью, тогда как аскет знает – он-то в безопасности!

Может, поэтому Андрей не стал ему говорить, что вечером в тот же день, когда погиб Гюндюз, негоциант Саркисьянц подстерег Андрея в вестибюле гостиницы и показал ему двух квадратных греков с небритыми подбородками. Эти люди теперь стерегли Андрея, он встречал их в самых неожиданных местах – то один из них оказывался с ним за одним столиком в кофейне, то другой почему-то усаживался в ряд с чистильщиками сапог, но забывал взять с собой щетки. Вот и сейчас, пока Иван Иванович читал свои предостережения, Спиро – тот, кто повыше (Коста – тот, кто пониже), – изображал одного из землекопов – он единственный из них не снял рубашки, и Андрей знал почему – под рубашкой прямо на голом теле была портупея с небольшим пистолетом. Андрею льстило обладание собственными телохранителями и понимание того, что об этом знают все, кому нужно в городе. Это был жест, сделанный Аспасией, и Сурен сказал о нем:

– Сколько раз я говорил Аспасии: Осман – ненормальный человек, убийца! В один прекрасный день он забудет, что такое честная торговая конкуренция, и захочет тебя убить!

– А что Аспасия?

– Аспасия смеялась над старым Суреном. Даже когда шакалы Гюндюза стали охотиться за тобой, русским, которого нельзя трогать, Аспасия все равно мне не верила. И если бы не ты, где бы была наша красавица? В гробу, отвечаю тебе.

– А после того дня?

– После того дня я сказал Аспасии: они будут мстить. У тебя один выход – испугать их. И она позволила мне нанять людей из отряда Димопуло. Теперь Рефик знает…

– Вместо Гюндюза Рефик?

– Я думаю, Рефик. Наверняка никто еще не знает.

– А что знает Рефик?

– Рефик знает, что, если тебя тронут, или меня тронут, или Аспасию, не дай Бог, тронут, их здесь с корнем вырежут.

– А когда русские уйдут?

– Когда русские уйдут, тогда и будем думать, – сказал Сурен неискренне.

Так что теперь Спиро делал вид, что ковыряет ломом в почве, Андрей со скукой слушал крестьянского сына.

«Никто не видел, – говорил он себе, – как я кинул лампой в стрелка, никто из тех, кто жив. Но если не видели, за что им меня ненавидеть?»

На площади у башни затормозил мотор – в башню вошел, отираясь пыльным платком, профессор Авдеев.

Андрей поднялся ему навстречу.

– Что нового? Скоро будет погребение?

Авдеев теперь сделал ставку на сенсационное погребение первых императоров. Ему нужна была слава – он должен был написать несколько статей во французские и английские журналы, а может быть, и монографию «Как я нашел гробницы императоров Трапезунда». Успенский их не нашел, а он нашел, «русский Шлиман» – будут его называть журналисты. И Авдееву хотелось, чтобы его так называли.

Но пока гора породы, перемешанной с камнями, росла на площади перед башней, а гробниц не было. Может быть, их уничтожили турки еще пятьдесят лет назад?

При виде профессора землекопы начали сильнее махать ломами, солдаты встали в углах башни и принялись строго смотреть перед собой.

Профессор изнемогал от жары. Он уселся на плиту в тени, под стеной. Андрей велел старшему землекопу напоить профессора. Тот зачерпнул воды из бочонка, который привозили каждое утро от родника. Вода согрелась, но Авдеев пил ее жадно, давая струйке стекать по бороде и по волосатой черной груди.

– Моя интуиция подсказывает, – сказал он, напившись, – что мы находимся на пороге значительного исторического открытия. Не сегодня-завтра.

Иван Иванович незаметно пожал плечами.

– Когда найдете первую гробницу, – сказал профессор, – тут же вызывайте Карася, хоть из-под земли.

Авдеев собрался было встать и отправиться дальше руководить раскопками в иных местах, но, поднявшись, схватился за грудь, побледнел и другой рукой стал шарить за спиной, чтобы снова сесть на камень.

– Что с вами? – шагнул к нему Андрей.

– Ничего, ничего, сердце… Мое старое больное сердце, которое не хочет работать – как все вокруг. Не хотят работать, и все тут. – Профессор криво усмехнулся. Он уселся на камень и откинулся, чтобы опереться спиной о стену.

– Давайте я помогу вам дойти до машины, – сказал Андрей.

– Нет, не стоит, меня не стоит сейчас двигать – по этой жаре каждый шаг для меня может оказаться последним. И, как назло, Ольга занемогла…

– У нее лекарство? – спросил крестьянский сын.

– Вот именно – сердечные капли, мое спасение.

– Я съезжу, – сказал Андрей.

– Будьте любезны, и как можно скорее. Мне не хочется умереть в такой неэстетичной позе.

Профессор храбрился, старался шутить, и Андрею стало его жалко.

Он выбежал на раскаленную площадь, дозвался шоффэра, который укрылся в тени на той стороне площади, и через пять минут был в «Галате».

– Госпожа Авдеева у себя? – крикнул он на бегу.

Портье, размягченный жарой до желеобразного состояния, попытался шевельнуть языком, но Андрей уже видел, что ключа на месте нет, – значит, княгиня Ольга дома.

Город был поражен зноем, убит им, растоплен, и единственным человеком, передвигавшимся быстро, оказался Андрей. Вот это несоответствие двух скоростей существования и чуть не послужило причиной трагедии.

Андрей спешил спасти профессора, поэтому он не успевал подумать о деталях собственного поведения. Остальные люди были размягчены и потому не успевали отреагировать на слова и поступки Андрея. Так случилось и у дверей Ольги Трифоновны – у них с профессором были соседние апартаменты.

Андрей коротко и громко постучал – он спешил спасти профессора.

Никто ему не ответил. Он постучал еще раз – так же пулеметно, – в ответ прозвучало какое-то мычание, и Андрей принял его за разрешение войти. Он толкнул дверь, она не поддалась – Андрей толкнул ее сильнее, совершенно не рассчитав своих сил, и сорвал крючок, на котором держалась дверь. Дверь распахнулась, Андрей вбежал в апартаменты и пробежал несколько шагов по инерции, прежде чем сообразил, что он не видит ничего вокруг, – жалюзи были опущены, шторы сдвинуты, и потому в комнате было полутемно и вроде бы даже чуть прохладнее, чем снаружи.

Стараясь понять, куда попал, Андрей оглядел большую, заставленную мебелью комнату, взор его упал на преувеличенно широкую кровать под розовым балдахином. На кровати лежало невероятное существо – у него было несколько ног, много рук, но отсутствовало лицо. И лишь проморгавшись, Андрей сообразил, что на ложе находятся любовники, замершие в страстной позе, так что пятки задранных полных ног Ольги Трифоновны находятся на уровне груди Андрея. Перепуганные стуком в дверь и грохотом появления Андрея любовники замерли, вернее, окаменели… Андрей сам растерялся настолько, что стал вести себя как человек, нарушивший всего-навсего мирное чаепитие.

– Простите за беспокойство, мне только надо взять капли для профессора. Ему дурно с сердцем. Я возьму и уйду, не беспокойтесь, я на минутку.

Ответом была тягучая пауза, в ходе которой Андрей смог, хоть и не хотел того, разглядеть ягодицы ветеринара и впившиеся в эти ягодицы сильные пальцы профессорши.

– Да скажи ты ему, в конце концов! – глухо отозвался наконец голос Метелкина. – Пускай возьмет!

– На столике, на столике у зеркала, – так же приглушенно сказала Ольга Трифоновна, и ее пятки начали медленно опускаться к простыне, а пальцы оторвались от ягодиц.

– Вы отдыхайте, отдыхайте, – сказал Андрей, потому что молчать было совсем уж неприлично, – я не хотел вас отрывать.

– Какое уж отдыхайте, – зло сказал окончательно опомнившийся Метелкин, слезая с профессорши, которая сразу отвернулась на бок, подальше от Андрея, натянула на голову простыню.

Андрей подошел к столику, там стояло несколько пузырьков.

– Простите еще раз, – сказал он, – а какой пузырек?

Ответа не было. И Метелкину пришлось вмешаться:

– Ольга, тебя же спрашивают, какой пузырек?

– Зеленый, – прозвучало чуть слышно, и плечи княгини Ольги начали дергаться – она рыдала.

– Берите и уходите, – строго сказал Метелкин. – Что за манера у вас, Берестов, всегда оказываться в ненужном месте и в ненужное время?

Андрей не смог разобрать, какой пузырек зеленее прочих, и потому сгреб все и начал рассовывать по карманам.

Совершенно обнаженный Метелкин подошел к Андрею.

– Юноша, – сказал он, – я надеюсь на вашу порядочность.

– Простите, – сказал Андрей, – я спешу, профессору плохо.

Он ушел, громко хлопнув дверью и этим показывая свое неодобрение, хотя, впрочем, ему было уже смешно, – история была достойна того, чтобы рассказывать ее знакомым, но делать этого нельзя. А жалко. Жалко бывает, что ты взял на себя функцию порядочного человека и всю жизнь приходится соображать – чего можно, а чего нельзя порядочному человеку.

Когда он вернулся в башню и стал вытаскивать из карманов пузырьки, оказалось, что один из них пролился – он удушающе пахнул, но, к счастью, это оказался не самый нужный из пузырьков.

Профессор сидел на краю плиты из белого мрамора. Его зоркий взор тут же заметил лишние флаконы.

– Что случилось с Ольгой Трифоновной?! – вскричал он.

– Ничего особенного, – сказал Андрей. – С ней все в порядке.

– Тогда объясните, какого черта вы собрали все лекарства из моего номера, включая средство от мозолей, и притащили сюда?

– Простите, профессор. – Андрей старался изобразить из себя не очень умного, но преданного спутника великого человека. – Но Ольга Трифоновна принимала ванну, и я не мог ее побеспокоить. Она крикнула мне через дверь, чтобы я взял лекарство со столика перед зеркалом.

Этим инцидент, казалось, и завершился.

Авдеев, правда, слег, потому что у него случился конфликт с женой. И виноват в том тоже был Андрей. Он послужил камешком, который сдвинул с места лавину.

Возвращаясь домой, Авдеев вспомнил о странной, на его взгляд, истории с пузырьками.

Андрей же не имел никакой возможности предупредить княгиню Ольгу о грозящей опасности, да и понадеялся на то, что профессор не придаст этой истории большого значения. Будучи человеком молодым, Андрей был убежден, что пятидесятилетние люди (таким был профессор Авдеев) не придают значения плотской любви. Он ошибался.

Госпожа профессорша встретила мужа ласковой кошечкой – она так надеялась, что Берестов ее не выдал.

А Авдеев нанес коварный и точно рассчитанный удар. Подобно Отелло, он задал вопрос:

– Как ты сегодня помылась, дорогая?

И, как назло, Ольга Трифоновна ответила ему чистую правду:

– Лучше бы ты и не спрашивал! Ты же знаешь, как плохо я переношу жару, а сегодня воды с утра не было – еле упросила гарсона принести мне полкувшина. Никто ничего не хочет делать!

– Кто у тебя был? – спросил тогда Авдеев, уже второй месяц подозревавший жену в неверности.

Жена, правда, ни в чем не созналась, а Авдеев допил все микстуры. Он подозревал всех, даже Андрея Берестова, потому что ему так не хотелось подозревать благодетеля экспедиции.

На следующий день Авдеев на раскопки не приехал. Андрею помогал Российский и верный крестьянский сын. Карася с фотоаппаратом они найти так и не смогли. Иван Иванович сказал, что он убежден – Карась чей-то шпион, он, вернее всего, не наш, потому что он фотографирует наши укрепления. Все посмеялись и забыли.

К обеду наткнулись на край крышки саркофага.

* * *

Греки трудились отчаянно, весь Трапезунд жил в нетерпении, а мальчишки забрались на вершину башни и, рискуя жизнью, свисали с обломанных зубцов, глядя на сцену раскопок с двадцатиметровой высоты.

Приехал Метелкин. Он делал вид, что страшно интересуется археологией, и под предлогом получения конфиденциальной археологической информации увлек Андрея наружу, где стал допрашивать: не проговорился ли тот профессору о виденном вчера.

Когда Андрей твердо сказал, что ничего предосудительного профессору не сболтнул, только вынужден был выдумать про ванну, Метелкин ахнул, а потом принялся бить себя маленькими руками по бокам, чертыхаться, вертеться и признался, хихикая, каким образом Авдеев заманил в ловушку и уличил свою неверную жену.

Затем Метелкин вытащил из бумажника стопку денег и сказал:

– Это вам. Пятьсот рублей. Я знаю, как вы поиздержались.

– За что вы меня покупаете? Я не намерен доносить, – удивился Андрей.

– Можете поделиться с вашими коллегами – я знаю, что старый скряга вас грабит.

– Почему же вы раньше об этом не подумали? – спросил Андрей, все еще не протягивая руки за взяткой.

– Потому что раньше я был занят другим, – ответил Метелкин. – Но это не взятка, а плата за будущие услуги.

– Говорите, – сказал Андрей. Деньги были дьявольски нужны и ему, и Российскому. И взять их было неоткуда – не заниматься же торговлей табаком?

– Ничего дурного я вам не предлагаю, – сказал Метелкин. – Но должен вам признаться – я безумно люблю Ольгу Трифоновну. Ее тело сводит меня с ума. И это взаимная любовь!

Метелкин пошевелил усами.

– Нам трудно встречаться. В городе всюду глаза. Авдеев настороже.

– Вам нужна эта башня? – спросил Андрей, стараясь сохранить серьезную мину.

– Эта? Нет, – так же серьезно ответил Метелкин. – Нам нужны ключи от вашего номера. Авдеев не догадается туда сунуться.

– За пятьсот рублей?

– Если вам понадобится, я дам еще.

– А моя лояльность? – спросил, стараясь не улыбаться, Андрей.

– Почему вы должны быть лояльны только к профессору, а не ко всей его семье?

Андрей подумал, что Метелкин довольно цепок в споре. И он никак не мог придумать аргументов, почему он должен отказаться от этих денег и от кофе – он и так уже задолжал в кофейне.

Ложно истолковав заминку, Метелкин вытащил еще «катеньку». Налетел ветер, и громадная сотенная банкнота затрепетала, как флаг.

– Смотрите, – сказал Андрей, – как бы люди Гюндюза не стали стрелять по моей комнате.

– Ах, – сказал Метелкин. – Как будто я не знаю, что Аспасия вам придала двух телохранителей!

– Это она вам сказала?

– Все знают, – сказал Метелкин.

– А вы снимите отдельный номер, – вел арьергардный бой Андрей.

– Свободных номеров теперь в «Галате» нет даже для меня – вы просто не представляете, во сколько бы это мне обошлось.

– А я дешевле?

– Вы значительно дешевле. И потом, знаете, все-таки свои, русские люди, я могу быть уверен.

Глупая была какая-то ситуация. С одной стороны, никаких оснований отказаться от денег не было, с другой – ни один дворянин из хорошего романа не согласился бы их принять.

Метелкин, как бы уловив колебания, быстро сказал:

– Даже белье Оля будет приносить с собой. Совершенно чистое. Так что с точки зрения гигиены вы застрахованы, хотя мы оба, ха-ха, очень чистоплотные люди…

Метелкин был растерян и слаб в этой растерянности. И Андрею было жалко его, вынужденного просить у мальчишки, унижаться…

В конце концов Андрей взял деньги.

* * *

Утро следующего дня выдалось ветреным, неуютным – ветер гнал серую пыль, но жара от этого не уменьшалась – только еще более сушило во рту и забивало глаза.

Греки пришли раньше Андрея, чего за ними обычно не наблюдалось. Они сидели в ряд перед входом в башню и были рады начать раскопки до прихода Андрея, отыскать сказочный клад и сбежать с ним в Аргентину или Бейрут, но над ними возвышались солдаты, примкнувшие к винтовкам штыки, будто ждали рукопашной. В башню они никого не пускали и потому бранились с греками.

Комендант выделил дополнительно целый взвод для охраны площади и стен цитадели, потому что в тот день не только мальчишки, но и дедушки семейств готовы были лезть на стены, чтобы не упустить знаменательный момент.

Иван Иванович пришел следом за Андреем; они спустились в раскоп вместе с греками и велели им откинуть ломы и лопаты – породу отковыривали долотами, отвертками и ножами, потому работа шла медленно, вызывая нетерпение окружающих.

Часов в десять приехал Авдеев. Он был встрепан, глаза опухли, под одним – синяк. Вместо того чтобы спуститься в раскоп, профессор принялся объяснять окружающим, как он ударился ночью об угол шкафа. Но никому до этого не было дела.

– Ты ночью звуки слышал? – спросил шепотом крестьянский сын.

– Я на другом этаже, – ответил Андрей.

– Вся гостиница должна была шататься, когда над профессором проводили экзекуцию.

– К счастью, у меня крепкий сон, – сказал Андрей.

Каменный саркофаг, в котором, если его уже не ограбили, должны были лежать останки первого императора Трапезунда, был весьма прост. Крышка его была двускатная, как у дома.

Уже можно было разглядеть, что крышка плотно примыкает к саркофагу и шов чем-то замазан. Это взволновало археологов.

Напряжение росло: обедали все по соседству, землекопы и не помышляли уйти домой – перекусили кое-как в кофейне, даже Авдеев не покинул раскопки. После обеда приехал соперник – профессор Успенский. Пришлось прервать работы, пока Успенский осматривал саркофаг и потом заявил, что, разумеется, эта гробница принадлежит какому-то местному чину и, судя по форме крышки, гроб изготовлен во второй половине четырнадцатого века.

Когда Успенский, полный презрения к соперникам, вознамерившимся найти то, чего он не нашел, покинул башню, Андрей услышал снаружи его голос:

– Еще чего не хватало! Какие могут быть сокровища в христианской могиле! Наг ты в мир пришел, нагим его и покидаешь. Понятно?

Раздался голос возчика, застучали копыта – Успенский не мог позволить себе ездить на моторе.

– Надеюсь, вас не поколебали выводы коллеги Успенского? – спросил Авдеев, стоявший у входа в башню.

– Нас ничего не поколеблет, – ответил крестьянский сын, и Авдеев сообразил, что на его раскопках трудится шпион Успенского.

– Позвольте! – воскликнул он. – Вы что здесь делаете?

– Помогаю вам, – сказал Иван Иванович, глядя на профессора наивными голубыми глазами.

– Нам, простите, не нужно помощи, мы, простите, сами справимся. Еще чего не хватало!

Авдеева просто трясло от негодования.

– Я попросил Ивана Ивановича мне помочь, – сказал Андрей. – Мне одному не справиться.

– Вот я и вижу, что вы ни с чем не можете справиться, Берестов! – закричал профессор. – Только подглядывать и подрывать репутацию честной женщины!

Андрей не понял, какую честную женщину он обидел. Он хотел узнать об этом, но Авдеев сам раскрыл тайну:

– И не пытайтесь утверждать, что моя жена – женщина высоких нравственных устоев – вот именно, клеветник!

Ветер задул сильнее. Пыльное облако скрыло Авдеева на несколько секунд, а когда пронеслось, обнаружило начальника экспедиции серым, как мышь.

– Если вы не удовлетворены, – закричал тогда Андрей – видно, пыльная жара и напряжение последних дней всех немного свели с ума, – то я могу подать в отставку! Я немедленно ухожу!

Андрей откинул в сторону кисть, которой сметал пыль с саркофага, и полез из ямы. Иван Иванович стал его удерживать.

– Пусть я останусь один! – Профессор бросился навстречу Андрею, они столкнулись и никак не могли разойтись – получилась куча-мала, в которой помимо археологов участвовали землекопы и один из солдат, нечаянно слишком приблизившийся к гробнице.

В конце концов Андрей оказался вне башни. На него смотрели сотни зрителей – оказывается, толпа прорвалась сквозь охранение, и теперь местные жители наблюдали за ссорой русских, которые, видно, не могли поделить клад.

Кипя праведным гневом, Андрей перебежал площадь и оказался в городе. Было жарко. Ветер нес с гор отдаленный рокот – это могла быть гроза, а могла быть и канонада – наступление русской армии уже захлебнулось, и теперь в бессмысленных боях она растеряла остатки дисциплины, уважения к флагу и командиру. В городе все больше появлялось дезертиров, которые называли себя борцами за революцию. Влияние немногочисленных большевиков с каждым днем росло, потому что их лозунги были простыми – долой!

Войну – долой! Помещиков – долой! Офицеров – долой! Временное правительство – долой! Лозунги были предельно понятны и приятны бунтующему сердцу. И в самом деле – всем все надоело. И даже странно было, что фронт еще держится, орудия еще стреляют, командиры еще не растерзаны солдатами.

«Что я здесь делаю?»

Андрей подошел к фонтану на небольшой треугольной площади, намочил в его струе голову, напился. За фонтаном была небольшая церковь – не старая, он никак не мог вспомнить, как она называется, – потом вспомнил: церковь Святого Георгия. Успенский полагал, что она основана во времена империи местными грузинами. Да и квартал за церковью именовался кварталом Лазов. Андрей вошел внутрь. Там был небольшой дворик, обнесенный аркадой, в каменный пол которого были врезаны погребальные плиты. Андрей медленно пошел по прохладной тени галереи – на некоторых плитах надписи были греческие, на других – грузинские.

«Что я здесь делаю?»

Андрей вошел в церковь – она была мала, свет в нее падал сквозь окна в барабане. Там было извечно прохладно. И, конечно же, пусто. Но кто-то зажег свечку перед образом святого Георгия – черным, древним, даже не разберешь, кто изображен.

Андрей взял с подноса тонкую свечку, положил на поднос рубль – зажег свечу от той, что уже горела. Он стоял, держа свечу наклоненной, чтобы воск накапал на полочку перед иконой. И тогда он неожиданно встрепенулся и отошел на несколько шагов от образа. Он молился, чтобы не было в нем злобы, которой и без того столько вокруг, чтобы вернуться скорее домой и увидеть Лиду.

Темная фигура поднялась справа, но Андрей понял, что это женщина, притом молодая. Женщина перекрестилась на образ святого Георгия, потом легонько поклонилась Андрею. И только тогда Андрей узнал Аспасию.

Надвинутый на брови платок, спадавший на плечи, черная, почти монашеская одежда настолько не соответствовали привычному облику Аспасии, что Андрей не сразу ее узнал.

– День добрый, госпожа Теофилато, – сказал Андрей, голос у него был хриплый и сорвался.

Аспасия еще раз поклонилась – то ли Андрею, то ли святому – и пошла прочь.

И в тот же момент Андрей понял, что не может далее молиться – слова молитвы куда-то испарились и исчезло даже раздражение против самого себя, не говоря уж об обиде на Авдеева и Метелкина.

Андрей догнал Аспасию на площади у фонтана. Да она и не спешила скрыться. Ветер рвал ее платок и таскал за подол платье – Андрей любовался ее грацией.

– Я рада была вас увидеть. Отойдемте в тень.

Они подошли к стене церкви – здесь была тень и безветрие.

– Я тоже очень рад, – сказал Андрей. И смешался. Он испугался, что Аспасия сейчас попрощается и уйдет. Надо было что-то сказать, чтобы удержать ее. – Вы часто сюда ходите? – спросил Андрей.

– Когда надо, – сказала Аспасия.

– Да, я хотел сказать вам спасибо за… как это назвать… за охрану. Только это накладно, и никто не собирается на меня нападать.

– Никто не собирается, потому что есть охрана, – сказала Аспасия. – Пока они знают, что ни один шаг ты не делаешь в одиночестве, я спокойна.

– Но я много шагов делаю в одиночестве.

– Когда? Сейчас? – Аспасия оглянулась – никого не увидела. Но не поверила своим глазам и позвала негромко: – Спиро!

Где он скрывался – такой здоровый, почти квадратный мужчина, Андрей не понял, но в следующее мгновение он стоял возле фонтана, протянул широкую ладонь, дал воде остудить ее, потом вытер ею лоб.

Аспасия сказала ему несколько слов по-гречески, и Спиро отошел в тень.

– Вот видишь, – сказала Аспасия. – У тебя плохие глаза, Андрей.

– Смешно, – сказал Андрей, недовольный собой: значит, так легко следить за ним, так легко подкрасться к нему…

– Что у тебя нового? – спросила Аспасия, интуиция у которой была развита фантастически, – она почувствовала душевное состояние Андрея и поспешила изменить его.