Текст книги "Министерство будущего"

Автор книги: Ким Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 39 страниц)

– И много здесь таких станций?

– Пять или шесть сотен.

– А в пересчете на людей?

– Большинство станций автоматические. Ремонтно-эксплуатационные группы прилетают по надобности. В их составе есть коменданты, но в основном – строительные рабочие. Летают туда, где что-то надо поправить. Трудно сказать… двадцать тысяч? Численность все время колеблется. Пять лет назад было больше.

Вертолет сделал плотную посадку. Пассажиры отстегнули ремни, неуклюже встали с мест и потянулись по узкому проходу между сиденьями и стенками к ведущему на лед металлическому трапу.

Холод. Яркий свет. Ветер. Холод.

Свет солнца проникал за солнечные очки, слепил глаза. По стеклу очков потекли слезы и там замерзли. Мэри пыталась смотреть поверх этого препятствия. Отчаянно моргая, она проследовала за группой к главной будке стоянки, похожей на голубенький жилой прицеп на сваях.

– Погодите, я хочу немного побыть на улице, посмотреть вокруг, – взмолилась она.

От группы хозяев отделилась пара человек, подвели ее к насосу, находившемуся в отдельной будке с отоплением. Довольно слабым, как она заметила, увидев ледяной пол. Черный корпус насоса утопал в нем. Вот что спасло цивилизацию – какие-то трубы.

Они вышли наружу и поднялись вдоль трубопровода по едва заметному склону. Трубы, соединявшие одну черную будку с другой, были проложены прямо на поверхности льда. Мэри остановилась и посмотрела вокруг. Снег напоминал ей озеро, в одну секунду замерзшее со всеми волнами. Сверкающее в лучах солнца. Провожатые объясняли, что к чему. Ее радовал их энтузиазм. Людям нравилось здесь работать не потому, что они считали себя спасителями мира, а потому что здесь Антарктида. «Если ты ее однажды полюбил, – сказал один из них, – то будешь любить до конца. Антарктида цепляет, после нее ничего не мило».

Белая равнина под голубым шатром. До перистых облачков над головой, кажись, можно достать рукой.

– Здесь как на другой планете, – сказала Мэри.

– Да. На самом деле это тоже Земля.

– Спасибо. Теперь я готова вернуться. Я рада, что увидела Антарктиду своими глазами, это потрясающе. Спасибо за то, что вы мне ее показали. Пора возвращаться назад.

«Потому как у меня тоже есть свое любимое место», – мысленно добавила Мэри.

Они сделали перелет на север через Атлантику к островам Св. Елены и Вознесения. Прежде чем Арт высадил Мэри в Лиссабоне, где она должна была сесть на поезд, они в последний раз встретились в «дублерке». Мэри и Арт сидели на своих любимых местах, потягивая виски из бокалов. Мэри спросила: «Мы еще когда-нибудь увидимся?»

Арт немного растерялся.

– Надеюсь!

Мэри смерила его взглядом. Ему стало неловко. Не все звери общительны.

– Почему вы этим занимаетесь?

– Мне нравится.

– А что вы делаете на земле?

– Пополняю припасы.

– У вас есть на примете места, где вы предпочли бы погулять пешком?

Арт немного подумал.

– Мне нравится Венеция. И Лондон. Нью-Йорк. Гонконг, когда не очень жарко.

Несколько минут Мэри не отводила взгляд. Арт потупился, явно испытывая неудобство. Наконец произнес: «Мне здесь лучше. Я люблю людей неба. В летающих деревнях бывает очень весело. Мне нравится их вид. Вы не читали «Двадцать один воздушный шар»? Это старая детская книжка о поселке в небесах».

– Как у вашего любимого Жюля Верна.

– Да, только для детей.

«Верн тоже для детей», – подумала Мэри, но вслух не сказала.

– Я прочитал ее, когда мне еще пяти не было. По правде говоря, ее мне читала мама.

– Она еще жива?

– Нет, умерла пять лет назад.

– Очень сожалею.

– А ваша жива?

– Нет, оба моих родителя умерли молодыми.

Они еще немного посидели. Мэри заметила, что Арт расстроен. Послав подальше новомодные методы диагностики отношений, она решила, что, похоже, понравилась Арту. Да, он тихоня. Да, робкий. На людях играет роль бравого капитана – жить-то как-то надо.

Мэри была отнюдь не тихоня и не робкого десятка. Любила командовать, в любой дырке затычка, как однажды охарактеризовал ее учитель в школе, и это правда. Поэтому насчет Арта можно лишь строить догадки. А что, с кем-то другим бывает иначе? Ей казалось, что они подходят друг другу. С ним так покойно, когда он молчит. Как будто его все устраивает. Ее далеко не все устраивало. Она ни разу в жизни не встречала человека, которого бы все устраивало, – может, еще поэтому такого человека трудно распознать? Не исключено, что она ошибается. Людей, которых все устраивает, не бывает. Просто она додумывает за него невысказанное. И что дальше? Ох, как все запутано, какая-то трясина из догадок и ощущений.

– Вы мне нравитесь, – заявила Мэри. – А я нравлюсь вам.

– Верно, – твердо ответил Арт и тут же взмахнул рукой, словно отгоняя фразу прочь. – Я не хотел навязываться.

– Прошу вас. Ведь я скоро уйду.

– Это так.

– И?

– Что и?

Мэри вздохнула. Придется всю работу выполнять самой.

– Может быть, встретимся еще?

– Я был бы рад.

Мэри взяла паузу, наблюдая за Артом и мысленно подталкивая его к ответу.

– Вы могли бы отправиться со мной в еще один полет, – предложил он. – Стать моей звездой, гидом. Мы могли бы устроить тур по всем главным местам с восстановленным ландшафтом, обзор геоинженерных проектов.

– Свят-свят.

Арт рассмеялся.

– Или что захотите. Тур по любимым городам. Будете куратором или как это называют.

– Я предпочла бы более близкие отношения.

Брови Арта поползли вверх. Похоже, такая мысль ему в голову не приходила.

Мэри вздохнула.

– Я еще подумаю. Одной вылазки на природу с меня пока хватит. Может, появятся какие-нибудь новые задумки.

Арт набрал в легкие воздуха, задержал и медленно выдохнул. Теперь у него действительно был вид человека, которого все устраивает. Он твердо посмотрел Мэри в глаза, улыбнулся.

– Я всегда возвращаюсь в Цюрих. У меня там есть комната.

Мэри задумчиво кивнула. Чтобы сблизиться с этим мужчиной, потребуются годы. Что бы еще такого предпринять?

– Мне хотелось бы, чтобы вы были поразговорчивее, – предупредила она. – Я хочу узнать о вас побольше.

– Постараюсь. У меня найдется что рассказать.

Мэри усмехнулась, опрокинула в себя остатки виски. Час был уже поздний.

– Отлично. – Встав, Мэри, не обращая внимания на его попытку уклониться, поцеловала Арта в темя. – Скажите, когда вас ждать в городе, и мы встретимся. Близится канун великого поста в конце зимы, мне нравится этот карнавал. Вместе погуляем по городу.

Арт нахмурился.

– Я в этом месяце снова улетаю. Не уверен, что успею вернуться.

Мэри подавила еще один вздох и желание сказать резкость. Процесс не обещал быть скорым или хотя бы гладким.

– Там увидим, – сказала она. – А сейчас я иду спать.

103

Кто это устроил, похоже, осталось загадкой. Кто бы ни был, он или они не стали светиться – мол, пусть все выглядит будто случилось само собой. Эдакое порождение «духа времени». Может, и так. В конце концов, мы все приложили к этому руку. Так, по крайней мере, ощущалось. Миллиарда три, ткнув пальцем в телефон, сделались участниками события.

Оно было похоже на встречу Нового года в Нью-Йорке с той разницей, что происходило повсюду в мире. В Северном полушарии – в день весеннего равноденствия типа Новруза или Пасхи. Событие важно было провести синхронно, чтобы почувствовать связь со всеми в мире, эдакие флюиды. Kulike на гавайском наречии означает «гармония». Еще есть la ‘olu’olu – день гармонии. Пробудить ноосферу единовременными мыслями в рассрочку не получится, такие вещи делаются одновременно. В итоге мы на Гавайях вытянули короткую спичку. Время события было задано жестко, то есть кто-то за этим все же следил. В Азии момент пришелся на глубокую ночь, в Западной Европе – на полдень, в Америке – на разные утренние часы вплоть до рассвета на Западном побережье. У нас на Гавайях часы, кажется, показывали три утра. Что ж – еще один повод не ложиться спать и тусить всю ночь. Надо признать, что и посреди ночи у нас тепло и уютно, можно подняться на Даймонд-Хед и продолжать тусу с видом на океан. Луна в ту ночь была полная – я уверен, что это не совпадение. Лафа, короче. В летнем театре у подножия горы всю ночь играли музыканты, мы сидели на краю, болтали, выпивали, глазели на океан при свете луны, с юга шла приличная волна, многие собирались с рассветом пойти на Пойнт-Паник, покататься на доске. Отличная концовка для такого события – погружение в прародину, Океан, из которого мы все вышли.

Когда наступил условный час, мы стали слушать голоса в телефоне. Мы – дети планеты, все вместе пропоем ей хвалу, все как один, настало время выразить нашу любовь, взять на себя ответственность хранителей Земли, ревнителей святыни, одна планета, планета едина и так далее в том же духе. Чувствовалось, что оригинальный текст составлялся на каком-то другом языке, а мы слушали английский перевод. Кстати, можно было нажать кнопку на экране и прослушать текст на разных языках. Гупта упрямо выбрал санскрит, хотя сам говорил, что не понимает устный язык, но читать он умел, а потому утверждал, что текст изначально был написан или придуман на санскрите, возможно, тысячелетия назад, и что версия на санскрите звучала как первозданный язык. Мне стало любопытно, я начал щелкать и нашел вариант на протоиндоевропейском, почему бы и нет? Он похож на испанский. Потом перешел на баскский – говорят, это живой ископаемый язык, но он тоже звучал как испанский. Правда, и тот, и другой какие-то странные, звуки намного старше испанских, древние гортанные ноты. На какой бы язык я ни переключался, повсюду слышал «мама Гея». Разумеется, «мама» – одно из самых древних слов, возможно, даже самое первое придуманное слово, когда маленькие дети старались что-то сказать, но выговаривать еще не могли, поэтому повторяли одно и то же, чтобы задобрить или поблагодарить великую благость, маячившую у них перед носом, рог изобилия, источник тепла, прикосновений, любви и зрительного контакта – маму. Я в тот вечер даже всплакнул, впервые увидев общую связь всего со всем. Конечно, присваивать планете половые признаки неправильно, но мы в тот вечер опьянели от всемирного праздника любви, все пели, ликовали, улюлюкали, словно оседлали большую волну, и я вместе со всеми кричал: «Мамма миа! Мамма миа!» У людей первое слово всегда «мой», «моя», «меня» – мне, мне, мне! Благослови Бог итальянцев и всех, кто говорит на романских языках, за то, что зацепились за первичную фразу, одинаковую для всех языков, я проверял на прото-индоевропейском – там то же самое: мамма мия! мамма миа! Гениальный язык.

Да, я немного опьянел, поймал кайф. Голова закружилась. Подумать только: глобальный момент, в который все разумные существа, услышавшие о проекте, совместно воздают хвалу планете под нашими ногами, ноосфере, рожденной безграничной, многогранной биосферой, стоя на литосфере, наблюдая перед собой гидросферу и дыша атмосферой. Грандиозно. Однако малость абстрактно, нет? Трудно разобраться в ощущениях. Попытка не пытка. Я лингвист и всегда пытаюсь подобрать нужные слова, но одних слов мало, я все перепробовал, пил как все, смотрел в лица людей на вершине, все очень старались проникнуться, понимая, что происходит нечто необыкновенное, поэтому некоторые вдруг залаяли и завыли, другие немедленно подхватили – чем не момент повыть на луну, как стая волков. Вой – великолепный язык. К тому же мы от волков недалеко ушли. Мы их приручили, превратив в собак, а собаки превратили в людей нас, до этого мы скорее были орангутангами, одиночками, не умевшими работать сообща, это волки научили нас, привили нам идею дружбы и сотрудничества. Поэтому мы выли на луну, обнимали рядом стоящих, если они не уклонялись от объятий, и собак, смотрели во все лица, такие живые и настоящие, я все время повторял: «Мамма миа». Люди так часто делают, когда охвачены восторгом. Еще я по привычке обнимал Грейси. Мы счастливы вдвоем.

Все это продолжалось около пятнадцати минут. Потом мы успокоились. Настало время спуститься с горы и танцевать под музыку остаток ночи. Правильно ли мы все сделали? Связались ли с каждым разумным существом на планете, породили новую религию Земли, которая все изменит? Получилось ли у нас стать братьями и сестрами, единой семьей, чье появление нам предсказали? Кто его знает. Мы пели как жаворонки. Прекрасные птички, жаворонки. Все эти птичьи и звериные прозвища, которыми мы обозначаем свои действия и состояния души, вполне к месту. Все мы одна семья, как говорит новая религия, любое живое существо на Земле имеет те же основные 938 пар ДНК, так что это не фикция. Что ж, мы спустились и танцевали до утра, пьяные от счастья. Когда небо посветлело и приблизился рассвет, мы разошлись по домам или кому куда надо было в тот день, музыканты играли попурри братана Изи, Израэля Камакавивооле: «Somewhere Over the Rainbow», «What a Wonderful World», душещипательные гавайские шлягеры, которые мы напевали, расходясь по домам, не в силах остановиться потом весь день. Потом я читал, что людей по-настоящему проняло в момент, когда все в мире запели одну и ту же песнь любви и преданности, как будто через тебя пропустили легкий электрический ток. Должен признаться, что сам я в тот момент ничего подобного не почувствовал, наверное, был слишком пьян, или меня слишком отвлекала рука Грейси у меня на заду. Утром на Пойнт-Паник я поймал самую длинную в своей жизни левую волну, непрерывно напевая в уме мелодию братана Изи, – воистину, как прекрасен этот мир. Выскочил из-под гребня волны до того, как она закрылась, перескочил через нее в воздухе, зависнув в невесомости посреди сдуваемой ветром пены, не видя радуги над прибоем, потому что сам был внутри нее. Вот тут-то меня и проняло. Чувство явилось не по команде и не по графику, благодать так не делает, она целует тебя в неожиданный момент, почти случайно, но чтобы принять ее, нужно открыться, может, так со мной и случилось, с небольшим запозданием после священной церемонии. Может, все дело в скольжении по волне, как бы то ни было, ощущение пришло именно в тот момент, когда я завис в воздухе и, громко хохоча, шлепнул доской о пенистый шипящий задний скат волны. Получилось! Мамма миа!

104

По возвращении в Цюрих Мэри с ходу заявила, что на тайной квартире больше жить не намерена. Выход на пенсию отменял нужду в охране, смысла занимать надежную квартиру, которая, возможно, пригодится другим, не было никакого. И далее в таком же духе. С ней не спорили.

Власти не хотели, чтобы она возвращалась в старую квартиру на Хохштрассе, да и сама Мэри не хотела. Выцветший голубой многоквартирный дом стал частью прошлого, которого не вернуть. Пора сменить обстановку. К тому же у нее зародилась одна идейка. По всему Цюриху повылезали жилищные кооперативы. Мэри не устраивало жить в том же самом, где находилась бывшая комната Фрэнка, – она тоже часть прошлого. Кроме того, в этом же доме жил Арт. Короче, вариант не устраивал ее по многим причинам. В Цюрихе было много других кооперативов. Как оказалось, целая прорва. Некоторое время она только и делала, что выбирала.

Поездив по городу, Мэри сделала вывод, что ей больше нравится свой район. Он назывался Флунтерн и был расположен в нижней части склона Цюрихберга. Ей здесь нравилось. Район создавал ощущение родных мест. Не самое главное, однако он к тому же находился недалеко от купальни Утоквай. Эта часть города ей тоже нравилась. Мэри ограничила поиски этими двумя районами и промежутком между ними, они находились по соседству. Хотя по соседству был весь город.

Отдельные кооперативы ее вполне устраивали, однако большинство она отвергла – почти везде пришлось бы долго ждать попадания в верхнюю часть списка кандидатов. Чем дольше шли поиски, тем больше она убеждалась, что не найдет ничего лучше своей бывшей квартиры. Но возвращаться к старому нельзя.

Наконец подвернулся вариант: Бадим узнал, что Мэри ищет квартиру, и подсуетился. Одна из сотрудниц министерства возвращалась в Тичино ухаживать за больным отцом. Услышав, что Мэри ищет жилье, женщина предложила ей занять свою квартиру. Заселиться можно было без лишних формальностей – на правах субаренды. Жилкомитет выслушал просьбу и решил, что иметь в числе жильцов Мэри Мерфи неплохая идея. Всего несколько кварталов от бывшей квартиры Мэри, южнее хорошо знакомой трамвайной остановки «Церковь Флунтерн» кооператив отхватил клин на нестандартном перекрестке Бергштрассе и еще двух улиц. Небольшой двадцатиквартирный дом в четыре этажа, ухоженный, как все здания Цюриха. Вид портила только старая развалина напротив следующей после «Церкви Флунтерн» трамвайной остановки. Развалина считалась каким-то местным туристическим объектом.

Женщина, оставляющая Мэри свою квартиру, встретила ее на пороге.

– Труди Маджиоре, – представилась она.

– Мэри, – ответила Мэри, пожимая протянутую руку. – Я помню вас по министерству.

Хозяйка квартиры кивнула.

– Я работала в другом корпусе, но часто вела протокол для Бадима на встречах, которые вы проводили. Сидела у стены с другими референтами. И ездила вместе с вами в Индию.

– Ах, да. Припоминаю.

Труди провела Мэри по широким лестничным ступеням наверх. Отперла ключом квартиру на последнем этаже. «Здесь раньше был чердак, – объяснила она. – Надеюсь, вы не против. Привыкнете».

Мэри с порога поняла: чердак был маленький, с низким потолком. Комната была втиснута под кровельную балку, и выпрямиться во весь рост удавалось только под створом крыши. Крыша по правую и левую стороны от центральной балки опускалась до высоты шестьдесят сантиметров. На левой стороне внутрь комнаты вдавалась стена с дверью, ведущей в санузел. Косой потолок в санузле упирался в такую же низкую стенку. Разумеется, внутри все сияло чистотой, как и подобает швейцарскому туалету, но, как и все остальное пространство, потолок в нем был на голову ниже среднего человеческого роста. Унитаз находился за раковиной – для женщины сойдет, но если перед ним стоять, то пришлось бы согнуться в три погибели.

– Я согласна, – сказала Мэри. – Забавная квартира.

– Мне тоже нравится, – с довольным видом ответила Труди. – Жаль, что приходится уезжать. Зато я рада, что в ней будете жить вы. Я восторгаюсь вашими достижениями.

– Спасибо.

Мэри прошлась туда и обратно вдоль осевой линии. За санузлом комната вновь расширялась влево, там находилась постель – прямо на полу. Лечь на нее было проще, если сначала присесть на маленький стульчик рядом и уже с него плюхнуться прямо на ложе. Когда ты уже в постели, высота потолка не играет роли, если только вдруг не вскочишь на ноги спросонок.

Кухня примыкала к стене у входной двери – не более чем стол с раковиной, слева – плита и холодильник-коротышка. Никаких излишеств.

– Я определенно согласна, – сказала Мэри. – Квартира мне нравится.

– Мне тоже.

После этого они пошли в соседскую булочную выпить кофе и немного рассказали друг другу о себе. Труди смотрела на нее с любопытством, словно пыталась увязать настоящую Мэри с обликом министра, которую знала по работе. Мэри подавила внутренний импульс исповедоваться.

Итак, место для нее нашлось. Швейцарские телохранители помогли с переездом и заодно проверили комнату. Приска и Сибилла скорчили скептическую мину. Томаса и Юрга квартира позабавила.

Устроившись на новом месте, Мэри попыталась завести новый ежедневный ритм. В министерство она больше не ходила, не хотела мешать. Сначала она надеялась, что ее позовут помогать в каком-либо свойстве, но, побывав на встрече в Сан-Франциско, поняла, что ничем помочь уже не сможет. Успехов она в основном добивалась за счет авторитета должности. Мысль действовала отрезвляюще, но от этого не теряла правдивости. После превращения в рядовую гражданку она вряд ли чем-то могла помочь бывшим коллегам, да и кому бы то ни было вообще.

Ну, по крайней мере, можно вернуть старые привычки: ранний подъем, спуск на трамвае до Утоквая, пешая прогулка до купальни, раздевалка, купальник, воздушный поцелуй воображаемой красавице Татьяне – боль утраты так и не прошла, ее каждый раз приходилось закупоривать по-новому, – потом холод железных ступенек (вода – брр!) и заплыв. Возможно, если о мертвых помнить, это поможет им немножечко зацепиться за жизнь. Озеро Цюрихзее – синее, спокойное, холодное, атласное. Мэри отплывала вольным стилем подальше, разворачивалась и смотрела на берег, потом несколько кругов брассом, чтобы рассмотреть весь город – низкий и далекий. Озеро было широким. Накопив сил, она к концу лета могла бы сделать заплыв группе на другой берег – испытать себя. Плавать посреди озера так здорово. Жаль только, что привычку можно поддерживать лишь с мая или июня до конца октября. В остальные месяцы и воздух, и вода слишком холодны. Зато летом нет лучше способа начать день.

Потом обратно в квартиру, общий обед в коммуналке, беседы с людьми, если они к тому расположены. Главное, не навязываться со своим английским, в основном все болтали на певучем и одновременно гортанном швейцарском диалекте немецкого, отчего в беседах она участвовала редко. Ей нравилось присутствовать в разговоре, не принимая в нем участия, это успокаивало. Мэри ощущала, как расслабленное после плавания тело кошкой сворачивалось в кресле, ей было достаточно просто находиться среди других людей, не вникая в смысл бесед.

Чуть позже, в том же году, она стала захаживать в агентство ООН по делам беженцев. Их штаб-квартира находилась в Женеве, в Цюрихе был лишь маленький офис. Выдача паспортов ООН, закрытие или, вернее, открытие лагерей, отправка людей создавали много работы. Естественно, швейцарцы хотели закончить процесс побыстрее, поэтому, когда Мэри явилась в цюрихский офис, они были рады дать ей занятие. Ей даже предложили использовать свой авторитет для привлечения большего числа добровольцев. Мэри согласилась, но лишь на условии, что будет выполнять работу наравне со всеми. Работа поблизости от дома вдобавок сокращала личный выброс углерода – такую задачу она себе тоже поставила.

Практически все жильцы кооператива являлись членами «Общества 2000 ватт», сохранять малый углеродный след было не так уж трудно. Общие обеды состояли как правило из вегетарианских блюд, кооператоры подсчитывали все на свете, Мэри без труда вела личный учет и всегда могла получить ответ на свои вопросы. Жизнь в Цюрихе, путешествия по Швейцарии, Европе и даже вокруг света – у них на все имелись просчитанные ставки расхода энергии и выбросов углерода, причем последние постоянно снижались, особенно если не выезжать за пределы Швейцарии и пользоваться общественным транспортом. На всех жильцов дома приходился лишь один электрокар, им пользовались поочередно, в списке нередко, хотя и не всегда, не значилось ни одной фамилии. Большинство участников кооператива довольно часто путешествовали по Европе, но все равно стремились к тому, чтобы в конце года количество потраченной энергии не превышало лимит, установленный «Обществом 2000 ватт». К этой цели приближалась вся страна, становясь примером для остального мира. Соседи Мэри были уверены, что другие страны захотят пойти тем же путем.

Мэри сомневалась, но не спорила. Она попросту жила своей жизнью. Быстро укоренились новые привычки, ежедневная рутина. Неделя проходила в попытках разобраться, что нравится, а что нет, как лучше помочь УВКБ, и прочих заботах. День за днем, неделя за неделей. Ей прежде не приходилось погружаться в швейцарский дух с такой полнотой. Прежде она была международным деятелем с международным образом жизни. Теперь – иностранкой, рядовой жительницей Цюриха.

Прочувствовав эту разницу, Мэри добавила в свое расписание уроки немецкого. Городские власти предлагали бесплатные языковые курсы, на которые подписывались люди, прибывшие из разных уголков мира. Мэри записалась на вечерний курс по соседству, проводившийся по понедельникам. Немецкий язык был коварен, а преподаватель добр – Оскар Пфеннингер, седой мужчина, поживший в Японии и Корее, владевший многими языками, в том числе английским, но отказывавшийся общаться на них с учениками во время занятий. На уроках – только немецкий. Заплутав в ошибках во время урока, учащиеся после занятий покупали пиццу и говорили между собой по-английски. Через несколько месяцев начали пробовать вести такие беседы уже на немецком – застенчиво, с шутками и смехом. Выяснилось, что язык все учили для того, чтобы лучше встроиться в швейцарскую жизнь.

Дни стали короче, воздух – холоднее. Листья на липах пожелтели, западный ветер уносил их прочь. Клены на аллеях, ведущих к технической школе, вспыхнули алым пламенем, как газовые горелки. Вид с макушки Цюрихберга становился отчетливее по мере того, как деревья теряли листву, а холодный воздух освобождался от летнего марева. Мэри делала прогулки на закате, неторопливо поднималась на холм, бродила по тропинкам, потом спускалась вниз, в зависимости от настроения – круто вниз или петляя по склону. Обнаженная бетонная женщина, поддерживающая кольца садового шланга, стоически выдерживала любую погоду. Мэри нравилась ее неуступчивость. «Я тоже буду бетонной», – шептала она, проходя мимо статуи.

Год подошел к концу. Миновали Рождество и Новый год, Мэри не поехала в Ирландию и ни о чем не задумывалась. Министерство приглашало ее на свои праздничные вечеринки, она не отказалась.

На одной из них Мэри вышла с Бадимом на балкон. Положив локти на перила, они смотрели вниз на городские огни.

– Как идут дела? – спросила она.

Бадим немного подумал.

– Пожалуй, довольно хорошо.

– Мне понравился День Геи.

– Это не наша заслуга, – усмехнулся Бадим. – Но мне он тоже понравился. Где ты была в это время?

– На озере, плавала со знакомыми по клубу. Мы взялись за руки и образовали круг.

– Прониклась значимостью момента?

– Нет. Было слишком холодно.

– И я тоже. Но людям, похоже, понравилось. Затею стоило поддержать. Я по-прежнему считаю, что нам нужна новая религия. Если это чувство станет универсальным, все возможно.

– Польза налицо. Не сомневаюсь, что ты продолжаешь работать в этом направлении.

– Мы продолжаем. Но такое невозможно внедрить извне.

Мэри с любопытством взглянула на бывшего коллегу. Даже теперь она мало чего о нем знала. Родился и вырос в Непале. Недавно до нее дошли слухи – не напрямик, а из интернета, – будто на Министерство будущего работают тысячи человек, ведут безжалостную войну против углеродных олигархов, убивают их сотнями, чтобы склонить чашу весов истории в нужную сторону. Глупости, конечно, однако народу такие байки нравятся. Сама мысль о том, что уничтожение планеты происходило у всех на глазах посреди бела дня и что история человечества, очевидно, вышла из-под контроля, была настолько чудовищной, что люди верили в необходимость тайных заговоров и акций без свидетелей. Разумеется, не все в этих слухах было неправдой. У Бадима был вид человека, от которого стыла кровь в жилах, тайный отдел проглотил немало денежных средств без каких-либо объяснений с его стороны.

– У тебя самого есть человек, каким для меня был ты? – полюбопытствовала Мэри.

Бадим заглянул через перила на голые липовые ветки.

– Тот, кто выполняет для меня грязную работу?

– Да.

Бадим усмехнулся.

– Нет. Мне никто не верит настолько, насколько верила ты. Ума не приложу, как у тебя это получалось.

– Я и сама не знаю. Честно говоря, ты меня вынудил. Согласен? Что мне еще оставалось делать?

– Ты могла бы меня выгнать.

– Такой вариант я даже не рассматривала. Не считай меня дурой.

Бадим опять хмыкнул.

– Или тебя обвели вокруг пальца.

– Я так не считаю. А вот у тебя теперь, кая я понимаю, есть серьезная проблема. Тебе нужен человек, на кого ты бы мог положиться.

– Да, проблема. Хотя как знать? Может, нужда перестала быть такой уж острой? Или мне самому заниматься и тем, и другим, так чтобы правая рука не знала, что делает левая?

– Вряд ли такое возможно, – покачала головой Мэри.

– Пожалуй.

– А что твоя группа? Ну, та, что занималась темными делами? Среди них не найдется человека, способного выполнять твою бывшую работу?

– Может, и найдется. Надо подумать. Я не уверен. Теперь я вижу: то, чем занималась ты, намного труднее, чем мне тогда казалось.

– О чем ты?

– О доверии ко мне.

Мэри внимательно посмотрела на собеседника. Не кривит ли он душой? Пожалуй, не кривит.

– Иногда просто нет выбора, – ответила она. – Приходится прыгать с обрыва. Сначала прыгать, а изобретать парашют уже на лету.

– Или расправлять крылья.

Мэри с сомнением кивнула. Люди все-таки не птицы.

– Если понадобится моя помощь – сообщи.

– Обязательно. – В то же время Бадим едва заметно покачал головой. Ему никто не в состоянии помочь. Ни в этом, ни во многих других вопросах.

Они вернулись в зал. Пересекая порог балкона, Бадим тронул ее за руку.

– Спасибо, Мэри.