Текст книги "Министерство будущего"
Автор книги: Ким Робинсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)
Тут она заметила широкую улыбку на лице министра финансов Китая, которую та даже не скрывала. Мэри сверилась со справкой – как бишь ее зовут? Мадам Чан. Дочь предыдущего министра финансов. Дитя партийной иерархии, каким в свое время был Си и многие другие. Мэри ее взгляд понравился.
В последующие дни представители центральных банков продолжали заседать в том же зале. Следуя эмоциональной методичке Цюрихского озера, внесшей на повестку дня череду ярких солнечных дней и флотилию высоких облаков, плывущих как галеоны, нагруженные бесценными сокровищами, центральные банкиры, наконец, родили предложение, устроившее всех. Дерзость предложения отвечала пожеланиям Мэри. Ей показалось, что ни один из центральных банков не приблизился бы к плану на пушечный выстрел, не договорись они между собой совместно выдержать ответный удар, который неизбежно последует. Банки согласились выпустить под координацией БМР единую новую валюту – один койн как эквивалент одной тонны двуокиси углерода, секвестрированного либо путем отказа от рутинного сжигания ископаемого топлива, либо путем улавливания газа из воздуха. Они подвизались установить фиксированный минимум стоимости карбон-койна, что подвергало их опасности атак со стороны спекулянтов, желающих отпугнуть владельцев денег от нового плана, и предсказали рост стоимости новой валюты на ближайшие десятилетия. Эти шаги обеспечивали надежность инвестиций в карбон-койн – естественно, в случае сохранения цивилизации. Такая мера сама по себе гарантировала приток капитала из разных источников в поисках похожих вариантов вложения денег: пенсионных фондов, валютных резервов небольших стран, активов крупных корпораций, практически отовсюду, где люди жаждали надежности, особенно в такое время, когда никто другой не мог ее предложить. По сути, план бросал спасательный круг утопающим. Если за него схватятся все одновременно, система могла не выдержать, однако койны не эмитируются в отсутствии реальной секвестрации углерода, так что было бы неплохо, если бы все бросились этим заниматься. К тому же банки в любой момент могли скорректировать в верхнюю сторону количество углерода, необходимое для получения одного койна, создавая для себя новые рычаги контроля в виде вторичных ценных бумаг. Создание групп по сертифицированию результатов секвестрации требовало неимоверных усилий. Под занавес банки даже договорились выделить денег старого, необеспеченного типа в фонд под эгидой БМР, который согласился оплатить новую бюрократическую структуру, ответственную за проверку и сертификацию сокращения выбросов. Эта новая бюрократия была столь многочисленна, что ни один банк не мог потянуть ее по отдельности, а уж о министерстве не шло и речи. Такой план сам по себе мог обеспечить полную занятость.
Итак, появилась всеохватная программа. Мэри и ее люди, советуясь с банкирами и их персоналом, расписали ее по пунктам, учли все предложения и после того, как каждый банк согласовал ее со своим правительством, объявили о ней публично, выставив на продажу первый транш карбон-койнов. Начались торги, биржевые котировки устояли, даже немного подросли.
А потом… ничего.
После встречи с банкирами шли дни и недели, начал проявляться характерный рисунок: они постоянно не успевали за развитием событий, пытаясь смягчить последствия, когда было уже поздно надеяться на успех. Крестились, когда гром уже грянул и молния сожгла дом. На этом этапе их действия, которых пару лет или десятилетий назад, возможно, было бы достаточно, не приносили желаемого эффекта. Более того, были бесполезны. То и дело министерство сталкивалось с выводом: слишком мало, слишком поздно. И никто из них не мог придумать ничего, способного остановить ухудшение ситуации.
В отношении конкретных физических процессов – таяния арктической мерзлоты, закисления океанов вплоть до уничтожения основ пищевой цепочки морских организмов или быстрого уменьшения антарктического ледяного щита – они безнадежно облажались.
И все-таки люди продолжали отчаянную борьбу. Возможно, министерство по-настоящему отставало лишь в общественной сфере. В любом случае борьба не прекращалась.
Увы, отчаянная борьба шла не только во имя добра, но и против него – за то, чтобы помешать их усилиям, затормозить их. По сути, на Земле обитали группы людей, стремившиеся уничтожить все живое путем всеобщего убийства-суицида. Пока работники министерства шли по протянутому над пропастью канату, находились мерзавцы, стремящиеся запрыгнуть на балансшток и отправить канатоходцев на верную смерть.
– Дураки никогда не переведутся, – заметил Бадим в ответ на очередную жалобу Мэри.
Если бы дело было только в дураках.
– Скоты никогда не переведутся, – ядовито поправила Мэри.
– Сосредоточь внимание на людях, которые ведут борьбу во имя добра. Их неизмеримо больше.
Через месяц после объявления о создании карбон-койна в офисе министерства на Хохштрассе взорвалась бомба.
Это случилось ночью, когда в здании никого не было. Вероятно, тот, кто подложил бомбу, выбрал ночное время намеренно, хотя точно никто не знал. Швейцарские полицейские, сопровождавшие Мэри во время осмотра разрушений, вели себя нервно и настороженно, от прежнего извинительного тона не осталось и следа. Порицание жертвы – одна из ошибок, часто совершаемых стражами порядка.
Ей посоветовали не возражать против усиления полицейской охраны. Нет, не посоветовали – настояли. Вид разгромленных министерских офисов в по-швейцарски солидном, построенном на века каменном здании, дыр в стенах, через которые прохожие могли заглянуть внутрь, каких-то черных ошметков, в которые сотрудники сами могли превратиться, сиди они в своих кабинетах, шокировал Мэри. Поэтому она не стала спорить.
Вскоре выяснилось, что полиция подразумевала не краткосрочную заминку с последующей свободой передвижения под охраной. Нет, отвечавшие за ее охрану предлагали и даже требовали, чтобы она спряталась. Для этого у них неподалеку имелись специальные объекты, убежища и настоящая цитадель в Альпах. Мэри имела право уехать в любое место мира, лишь бы на время скрыться. Министра заверили, что ее жизни угрожает вполне реальная опасность. Возражения не принимались. У Мэри был небольшой выбор по части «где» и никакого выбора по части «а нужно ли».
Покинув Швейцарию, она покинула бы свой штаб. И Цюрих.
Мэри выбрала Альпы.
61
Негативная реакция на угрозу гибели биосферы отнюдь не редкость. Огорчение, тоска, злость, паника, ощущение вины, отстраненность, депрессия – частая реакция на новости о глобальной климатической катастрофе. Негатив иногда достигает такого накала, что его можно назвать патологией.
Одна из таких реакций, разновидность избегания, получила название «синдром Маски Красной Смерти», по одноименному рассказу Эдгара По. В рассказе группа привилегированных аристократов уединилась в замке, когда в стране свирепствовала чума, и устроила маскарад, чтобы то ли отвлечься, то ли показать свое безразличие или бесстрашие перед ликом судьбы. Каждый зал был освещен пропущенным через разноцветные фильтры светом. Одевшись в домино и маски, гости переходили из зала в зал, танцуя под музыку, поглощая изысканные блюда и все в таком же духе. Откуда ни возьмись появляется молчаливый незнакомец в маске, он проходит через все залы, и в конце читатели с ужасом понимают, что на маскарад собственной персоной пожаловала Смерть.
Синдром сводится к утверждению, что накануне близкого неотвратимого конца не остается ничего, кроме как веселиться, пока еще есть возможность. Танец смерти позднего средневековья – dance macabre по-французски, Totentanz по-немецки – ранний образчик такой реакции, ассоциировавшийся в то время с чумой. Очевидно, он и вдохновил Эдгара По написать рассказ.
Существуют и неоднократно наблюдались еще более крайние патологические реакции на гибель биосферы. Бывает, что люди, чувствующие приближение конца, стремятся ускорить или усугубить его наступление. Они рассуждают так: раз я умру, то пусть весь мир погибнет вместе со мной. Это очевидное проявление нарциссизма получило название «синдром Сумерек богов». Гитлер в последние дни Второй мировой войны – канонический пример такого ответа. К нему нередко примешивается ненависть к окружающим.
Название взято из оперы Вагнера «Сумерки богов», в финале которой древние боги дохристианской нордической мифологии, умирая, уничтожают мир в процессе последнего кровавого самоубийственного аутодафе. Народный перевод на английский по созвучию с немецким словом означает «божье проклятие мира», хотя в немецком оригинале однозначно «Сумерки богов» – германский неологизм скандинавского Рагнарёк.
«Синдром Сумерек богов», как и прочие буйные патологии, чаще возникает у мужчин, чем у женщин. Его нередко интерпретирует как проявление нарциссической ярости. Те, кто ее ощущает, как правило, наделены привилегиями и чувством собственной исключительности, они легко впадают в ярость, когда их лишают привилегий и отказывают в том, что им якобы принадлежит по праву. Когда они сталкиваются с выбором – признать свою ошибку или уничтожить весь мир, – то у них не возникает сомнений: надо разрушить мир, ибо признавать собственные ошибки они не умеют.
Нарцисса пугает даже ночное небо, ибо оно служит доказательством существования мира вне его собственного «я». По этой причине нарциссы не любят выходить за дверь, обитают в мире идей, требуют подчинения и одобрения от всех, с кем контактируют, для них все остальные – либо слуги, либо бесплотные призраки. С приближением смерти они стремятся оставить после себя как можно больше разрушений.
Кое-где проскакивало сравнение капитализма с «Сумерками богов». Такое смещение из области психологии в область социологии не совсем оправданно, а потому выходит за рамки данной статьи. В любом случае оно не нуждается в объяснении.
62
Дежурный офицер Сибилла Шмидт. Объект Мэри Мерфи принята под охрану 27 июня в 7:00. В мою группу входят Томас, Юрг, Приска и я. Приска постаралась, чтобы М не чувствовала себя неуютно. М явно недовольна.
В разведуправлении некоторые считали, что ее министерство как-то связано с захватом заложников в Давосе, поэтому Юрг сказал Томасу, что М не следовало бы задирать нос. Разумеется, он вел себя с профессиональной вежливостью и говорил это не в присутствии М. Я попросила его впредь держать подобные мысли при себе. Наша группа признана в федеральной службе разведки Швейцарии лучшей в деле оценки внутренних угроз. Разумеется, после давосского инцидента наш отдел жестоко критиковали, некоторые люди подозревали, что мы были как-то связаны с захватчиками либо позволили осаде продолжаться дольше, чем следовало. Покритиковать нас всегда много охотников, особенно среди политиков, которых мы же и охраняем. Нас называют «Spasspolizei» – «кайфоломами», однако, когда припрет, от наших услуг не отказываются. По сравнению с большинством других стран Швейцария очень свободная и безопасная страна.
Есть старый европейский анекдот: в раю повара – французы, полицейские – британцы, инженеры – немцы, любовники – итальянцы, а в аду повара – британцы, полицейские – немцы, инженеры – итальянцы. Швейцарцы в анекдоте тоже фигурируют, только я забыла, в какой роли. Может, у них одна и та же работа и в раю, и в аду? Диспетчеров? Банкиров? Охранников? Не помню. Может, анекдот придумали швейцарцы?
Мы посадили М в наш фургон – пуленепробиваемый, защищенный от дорожных мин, с затемненными окнами и закрытой связью. Приска и Томас похвалили, что М путешествует налегке. М села на заднее сиденье с Приской, мы – в среднем ряду и спереди. Юрг – за руль. По шоссе до Берна без происшествий. Из Берна в Тун, оттуда – на западный берег озера Тунерзее. Наверх по серпантину, к Хайдиланду с его большими деревянными домами, красными геранями на окнах и альпийской зеленью до самых черных утесов Бернского Оберланда. Мне больше нравится Граубюнден.
В Кандерштеге мы съехали с автострады и по частной дороге в объезд верхней станции канатной дороги направились к озеру Эшинензее. По дороге Приска объяснила М, почему Кандерштег считается захолустьем, показывая в окно: кататься на лыжах практически негде, город окружают одни скалы. Единственный выход из каньона с отвесными стенками – железнодорожный туннель на Рону, один из самых старых. Поэтому, как и во всех альпийских каньонах, не пригодных для лыж, здесь тишь да гладь. Парапланеристов больше, чем лыжников.
Проехали мимо овец на альпийском лугу. М сказала, что, если не смотреть на горы, сцена похожа на Ирландию. Южный хребет очень высокий.
Прибыли к Эшинензее в 10:40. Приличных размеров круглое озеро под высокой скалой, покатой стеной из серого гранита высотой около тысячи метров – захватывает дух. Вода непроницаемо голубого цвета – признак притаившихся где-то наверху ледников.
Приска рассказала М о Эшинензее: такое большое озеро и так высоко в горах – большая редкость, все из-за того, что гигантские ледники вылизали альпийские долины, не оставив ни одного каменного гребня, способного удерживать воду. Так что пруды и озера начинаются только внизу у великанов Миттеланда. Однако здесь с нависшей над долиной скалы сорвался оползень, создав естественный резервуар, который заполнился талой водой. У озера нет истока, вода просачивается сквозь каменные завалы, и ручейки на полпути к Кандерштегу соединяются в один большой ручей. Я сама этого не знала и слушала с интересом. М только кивала, думая о чем-то своем.
Проехали мимо горного отеля на берегу озера ко второму корпусу, зарезервированному для нас. Семья владельцев была в курсе нашего задания и выручала нас не первый раз.
Через пару дней для нас без лишней спешки освободят одну из хижин Швейцарского альпийского клуба над озером. А пока что поживем во втором корпусе отеля. Два дня гуляли с М вокруг озера. Она не желала сидеть в помещении, я решила, что гулять у озера не опасно, и получила «добро» из Берна. Тропы частично пролегают по лесу, видно, как они поднимаются в гору над макушками деревьев. М то и дело останавливалась и рассматривала деревянные скульптуры в лесу, вырезанные прямо на торчащих из земли стволах. Доисторические фигуры, звериные морды, местный фольклор, снеговики и прочее притаились в тени под деревьями. Еще выше начинался низкорослый кривой подлесок. «Типично для Бернского Оберланда», – заметила Приска. По дороге она много рассказывала М об Альпах, в основном известные нам вещи, но Приска знает больше нашего.
Скала над озером выглядит очень эффектно. Каждый день обрывки облаков заслоняли скалу до половины, подчеркивая ее высоту. М заметила, что эта скала выше любой ирландской горы. Ее высота и пастельно-кобальтовый цвет озера придают виду характер китчевой компьютерной заставки или картинки, нарисованной художником для обложки книги, – слишком неправдоподобно и фантастично. Нет, я определенно предпочитаю Граубюнден.
Однажды вечером М вступила в разговор с владельцами отеля. Сейчас они среднего возраста, но я с ними встречалась и раньше, когда они были моложе и я приезжала сюда с родителями. Теперь уже их дети достаточно подросли, чтобы самим вести хозяйство. Сын принадлежит к пятому поколению владельцев. М заметила, что это большая редкость, хозяева согласно закивали головами. Им повезло, говорят. Им здесь хорошо.
М, указав на скалу, спросила, есть ли возможность обойти вокруг озера, не возвращаясь. «И да, и нет, – ответил сын. – Обойти-то можно, но там есть один карниз, – он указал на зеленую линию, пересекающую утес примерно посредине. – По нему можно пройти, однако я сделал это всего один раз, и то, когда был еще очень молод. Сейчас бы уже не посмел. В какой-то момент тропа становится настолько узкой, что возникает мандраж».
– Как и всегда в жизни, – подметила М.
Сын кивнул: «Всегда что-нибудь мешает идти дальше».
На следующий день мы поднялись к подготовленной для нас хижине ШАК «Фрюнденхютте». Отправление в 5:20 утра. Подъем на тысячу метров, местами крутой. М быстро устала и была заметно недовольна, что мы не остались у озера. «Приказ Берна, – сказала я. – Стандартная процедура. По-настоящему надежное место – это хижина ШАК».
Шесть часов восхождения по крутому склону, след в след. Вдоль крутой стены тянется трос-поручень. М очевидно страдала от большой высоты. Шла еле-еле, молча.
«Фюнденхютте» впечатляет: большая каменная коробка, украшенная красными и белыми шевронами ставень. Как в случае с любой хижиной ШАК, возникает недоумение: зачем строить их на такой верхотуре. Одна чуднее другой – излюбленный прием, чтобы пустить пыль в глаза скалолазам и владельцам соседних хижин. Наша стоит на возвышении посреди ложа ледника, от которого ничего не осталось за исключением скопления глыб льда в самом начале бассейна. По обе стороны хижины ленивыми зигзагами змеится старая конечная морена. Фотографии на стене в столовой показывают, где был ледник Фрюнден в 1902 году – белый язык льда почти доставал до хижины, нависая над ней. Еще четыре снимка, два из них – с воздуха, отслеживали постепенное отступление ледника. Теперь от него остался серо-белый огрызок, застрявший под утесом в низшей части гребня.
Остаток дня М отдыхала. Мне показалось, что она страдает от высоты, и я дала ей таблетки «Диамокс». Позже она сделала несколько звонков по каналу шифрованной связи, который мы для нее выделили. Потом вздремнула и проснулась аккурат к закату. Ярко-розовые вершины на фоне чистого неба, высокие облака на востоке – тоже розовые. М сказала, что не прочь поработать отсюда на телефоне и очень довольна. Хороший признак.
Еще один хороший признак – к вечеру у нее проснулся аппетит. Повара приготовили раклет и рёшти, подав их с салатом и хлебом. За хижиной присматривали супружеская пара средних лет и пара помощников помоложе. Они отвели М в общую спальню, другой здесь не было, то есть отдали ей все матрасное лежбище. М это насмешило. Односпальные матрацы тянулись по всей длине комнаты, на доске вдоль стены проставлены номера – двадцать спальных мест, на каждом – свое пуховое одеяло и подушка. М приняла две таблетки и пожелала всем спокойной ночи. Было 9:10 вечера.
На следующий день в хижине остались только мы и хозяева. М позавтракала в столовой, проверила почту, сделала несколько звонков по закрытой линии. Потом пила кофе на патио с видом на озеро 1200 метров внизу. «Как огромны Альпы», – сказала она Приске.
Позже попросила сходить на прогулку, мы отвели ее к началу ледника Фрюнден, шесть километров по бассейну. Подъем был не так крут, как накануне к хижине. Приска объяснила, как это получилось: вместо того, чтобы идти вверх по склону U-образной впадины, оставленной ледником, мы поднимались по склону такой же впадины, но намного меньшей. Мы на дне усыпанной камнями висячей долины, здесь она не такая обрывистая, как в том месте, где отвесно переходит в нижнюю крупную долину. Все как всегда. По мере восхождения все меньше мха, лишайников и альпийских цветов, дальше – голые камни, возможно, пару лет назад их еще покрывал ледник. Во второй половине дня мы дошли до подножия ледника, который почти полностью покрыт черным щебнем, скатившимся с гребня, и прорезан вертикальными белыми щелями вымоин, из которых проглядывал глетчерный лед. В самых глубоких трещинах лед был голубой.
«Как жалко, – прокомментировала М. – Вам приходится наблюдать умирание ледников своими глазами».
«Хорошего мало, – согласилась Приска. – Хотя, возможно, не так плохо, как в Гималаях, где талая вода – единственный водный ресурс. Но и здесь многое поменялось. Мы теряем воду, гидроэнергию. Ощущение такое, будто зло побеждает. Это как болезнь, лихорадка, только убивает она не людей, а ледники».
Но пока еще подножие ледника возвышалось над головой до пятнадцати метров. Чтобы взобраться наверх, пришлось бы лезть по боковой морене и преодолевать промежуток между мореной и льдом. Лучше уж на кошках прямо по стене, прочного мостика из камня или льда можно и не найти. Задача не для сегодняшней прогулки.
Мы спустились с М обратно к концу бассейна, только теперь увидев, каким крутым все-таки был подъем. Приятный вечер в хижине.
В 2:46 утра всех разбудил громкий треск и грохот. Мы кинулись к М, заподозрив неладное, Юрг успел достать пистолет. Из окон ничего не видно, безлунная ночь. Звук оборвался, снаружи темнота. «Лавина», – предположила Приска. «Нет, камнепад, – возразили хозяева. – Не снег, а камни». Определенно камни, слишком уж звук громкий. И все стихло через полминуты. Хижина стояла на возвышении и далеко от утеса, хозяева сказали, что здесь можно не бояться камнепада или оползня.
Большинство вернулись в постель. Юрг, Приска и я присели на пол перед комнатой М, сон улетучился. Томас с одним из хозяев пошел посмотреть и, вернувшись, сказал, что большую кучу камней навалило совсем близко – с западной стороны хижины. Мы вызвали Берн, спросили, что происходит, не напал ли кто. Потом ждали ответа из Берна насчет вероятности того, что враждебные элементы выследили М и прислали убийц.
На рассвете все вышли посмотреть: да, свежий обвал. Камни скатились по крутому склону на западе от хижины. Осыпь доехала по дну впадины почти до самой постройки. Нагромождения огромных валунов кристаллического сланца, гнейса и гранита. «Сцепка между различными породами всегда слабая», – пояснила Приска. Как всегда, самые крупные камни укатились дальше всех. Один валун размером почти с саму хижину лежал от нее всего в двадцати метрах. Своей формой он напоминал неотесанную копию нашего жилища. Если бы разогнался побольше, раздавил бы и дом, и всех, кто в нем был, в лепешку. Один лишний кувырок игрального кубика – бац! – и до свидания.
Я посовещалась с группой на «швицердюч», местном диалекте немецкого, чтобы М не могла нас подслушать. «Слишком много совпадений, – сказала я. – Мне это не нравится. Это – режим ЧП. Протокол уже запущен».
Берн меня поддержал. ЧП однозначно. Приготовиться к отбытию. План эвакуации сообщат, как только он появится. Очевидно, нас раскрыли.
Мы взвесили варианты. Если мы раскрыты, эвакуироваться вертолетом небезопасно. Можно нарваться на атаку дронов. Хижина, конечно, тоже уязвима. Берн пообещал, что план будет готов через час.
Мы объявили М, что надо уходить.
– Опять? – воскликнула она.
– Опять. В Берне считают, что враждебные элементы вычислили ваше местонахождение.
– Вы действительно считаете, что кто-то мог искусственно устроить такой большой оползень?
– Трудно сказать. Хозяева дома говорили, что скала нависает над впадиной. Могла и сама упасть, но если в выступ на большой скорости ударил какой-нибудь снаряд, пусть даже без взрывного заряда, просто разогнанная до нужной скорости инертная масса, он мог обвалить скалу. Оползень похоронил бы под собой любые улики, все было бы похоже на несчастный случай. Обвал мог запросто раздавить хижину. Камни чуть-чуть не докатились. На глазок такие вещи трудно спланировать.
– А может, просто совпадение?
– Чтобы скала, простоявшая много веков, вдруг обрушилась сразу же после вашего приезда? В конкретный день?
– И все-таки совпадение нельзя исключать, – ответила М. – На то они и совпадения.
Томас покачал головой: «В Берне что-то учуяли. Они не считают это совпадением».
– Ну хорошо, – ответила М, все больше волнуясь. – И куда теперь?
Мы объяснили ей план.
