Текст книги "Министерство будущего"

Автор книги: Ким Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

64

В одной из своих работ Джон Мейнард Кейнс писал об «эвтаназии класса рантье». Крайне провокационная, если не сказать зловещая, формулировка. Эвтаназия в 30-е годы прошлого века была эвфемизмом, словесным прикрытием для санкционированной государством казни политических соперников. Век спустя от этого слова по-прежнему пахнет смертью.

Похоже, однако, что Кейнс использовал эту фразу исключительно в смысле избавления горемычной твари от мучений относительно безболезненным способом. То есть ближе к греческому оригиналу: в буквальном переводе «эвтаназия» означает «хорошая смерть». Или как в словаре: «Безболезненное лишение жизни пациента, страдающего неизлечимой мучительной болезнью или пребывающего в необратимой коме. Данная практика запрещена законом в большинстве стран». Синоним – милосердное убийство.

Впервые эвтаназия письменно упоминается Светонием, писавшем о «доброй смерти» Августа. Относительно медицинской практики термин впервые применил Фрэнсис Бэкон. В ранней коннотации слова главным смыслом было освобождение от страданий.

Можно возразить, что рантье отнюдь не страдают, наоборот – пожирают все, до чего дотянутся. Паразит, из жадности убивающий своего хозяина, не страдалец. В данном случае класс рантье действительно следовало бы уничтожить.

Пожалуй, сравнение поправок, вносимых в законы о налогообложении и наследовании, с казнью – чрезмерное преувеличение. При этом, чтобы покончить с классом рантье, который нередко называют «правящим классом», одних изменений законов о налогах и наследстве вряд ли хватит. Тем не менее смысл нередко искажается: сдвиг социальных структур приравнивается к насильственной смерти. С другой стороны, финансовое удушение нередко называют «затягиванием поясов», что показывает, насколько малосущественно и банально выглядит большинство финансовых ограничений в глазах неолиберальной гегемонии.

Эвтаназия – «вас умерщвляют в ваших же интересах».

А это уже интересно, ведь капитализм – не физическое лицо, и класс рантье как таковой, хоть и состоит из живых людей, им тоже не является. Можно утверждать, что как класс рантье страдают от сознания вины, боязни, депрессии, стыда, всяческих излишков, ощущения неискупимой ответственности за преступления и так далее. Для избавления класса рантье от мучений потребовалось бы освободить отдельных лиц, составляющих класс, от этого ужасного духовного груза и отпустить их жить цельной жизнью безгрешных людей на планете, населенной равными им безгрешными людьми.

Капитализм: на закате длинной кипучей жизни он неизлечим, страдает от боли. Он в коме, превратился в зомби, у него нет будущего, нет надежды вернуть себе здоровье. Пора милосердно прекратить его страдания.

А может, его изгнать? Отправить в ссылку? Остричь наголо?

Преступников в былые времена можно было просто выслать без права возвращения в родную страну. Такая кара не лишала жизни в отместку за отнятую жизнь. Подчас осуждение и наказание были суровы, но в то же время они давали шанс начать жизнь сначала где-нибудь в другом месте, сохранив собственную личность. Все зависело от обстоятельств.

«Классом рантье» Кейнс попросту называл людей, делавших деньги, владея тем, в чем нуждались другие, и взимая плату за пользование этим имуществом, – такова экономическая суть ренты. Рента – это плата людям, которые не создают продукта, хищникам, паразитирующим на добавленной и меновой стоимости.

Под «эвтаназией класса рантье» Кейнс пытался дать определение революции без революции, реформе капитализма, его превращению в некую пост-капиталистическую систему, которая придет в будущем. Такова была его оценка уже частично существующей системы на предмет ее полезности в цивилизации будущего. Он предлагал покончить не с капитализмом – только с рентой и рантье. Хотя в итоге все это, возможно, закончилось бы тем же самым. Кто знает, не спрятал ли он за эвфемизмом шокирующую суть своего предложения.

Справедливая цивилизация восьми миллиардов человек, находящаяся в равновесии с биосферой, производящей все, что нам нужно, – на что она похожа? Какие законы ее учредят? И как выйти на этот рубеж побыстрее, пока мы все не вымерли?

Класс рантье в этом проекте нам не помощник. Наш проект им не интересен. Более того – проект этот придется претворять в жизнь, сталкиваясь с их бешеным сопротивлением. Некоторые из них скажут: только через наш труп. Для такого случая эвтаназия – самый подходящий метод.

65

Мы были рабами этого рудника. Нам, конечно, говорили, что если не угодно, то можем валить на все четыре стороны, да только нас окружала намибийская пустыня – некуда идти. Пришлось бы пешком преодолевать сотни километров – есть нечего, голову прикрыть нечем. С другой стороны, если остался, тебя накормят. Двухразовое питание, десятичасовой рабочий день, в воскресенье – выходной. Если повредился, можно пойти в больничку, сестра посмотрит, а если сильно, то и врач. Поломанные кости срастят. Дизентерию вылечат таблетками и капельницей.

Нас там было около пяти сотен. За исключением медсестер и поварих, одни мужчины. В основном из Намибии, некоторые – из Анголы, Мозамбика, Южной Африки, Зимбабве. Основная масса обслуживала машины и работала на них, но копать тоже приходилось. Откапывать машины после обвалов. Иногда погибших.

Рудник был открытого типа. Огромная яма овальной формы, как расширенная долина, которая когда-то здесь находилась. Дороги серпантином спускаются в ад. Красные камни – железная руда, есть еще желтые и зеленоватые, их мы отбирали и грузили в отдельные грузовики. Мы даже не знали, что содержится в этих разноцветных камнях. Золото? Уран? Кто-то сказал: редкие земли. Не такие уж они редкие в этих местах. Но большинство камней были красные. Железной руды везде как грязи, а поди ж ты – понадобились рабы для ее добычи.

Потом на кухне наступили плохие времена. Еды с каждой неделей становилось все меньше, вода имела привкус железа, люди от нее болели. В конце концов одна из общаг поднялась утром и села возле кухни. Хором скандировали: кормите как следует, иначе не будем работать. По их виду было заметно: они совсем отчаялись, напуганы. Все это видели, один за другим мы подходили и садились рядом, пока на утреннем солнцепеке в ожидании смерти не собрались все шахтеры. Дроны жужжали над головой, как мухи. Они могли бы нас с легкостью перебить. Охрана с автоматами просто наблюдала за нами, мы все как будто чего-то ждали. Так оно и было – смерти или чего еще. Что бы это ни было, хуже такой жизни уже не будет. Хорошее было чувство: сидишь на солнышке, боишься и потеешь. Мы в этот момент стали братьями, чего никогда не случалось во время работы.

Наконец пришел человек с мегафоном. Мы знали, что он лишь голос высшего начальства. Рудник принадлежал либо бурам из Южной Африки, либо китайцам, либо кому-то еще далеко отсюда, слухи всякие ходили. Голос говорил от их лица, где бы они ни находились. «Возвращайтесь на работу, мы вас накормим», – сказал он.

Мы не сдвинулись с места. Кто-то крикнул: «Сначала кормежка, потом работа!»

Нашла коса на камень. Мы не уступали, пока нас не накормят. Они отказывались кормить, пока мы не уступим. Рабочие договорились между собой: лучше уж сейчас умереть, и дело с концом. Вот до чего дошли. Было страшно.

Тем временем туча дронов над головой все густела, что твои стервятники, обнаружившие падаль в вельде. Дронов в воздухе было больше, чем людей на земле. Скорее уж москиты, чем стервятники, и пищали как москиты, только громче. Большинство размером с тарелку, несколько штук – побольше. Этот писк пилил мозги и щекотал кишки.

Вдруг все дроны как один коршунами устремились вниз, мы вскочили на ноги, крича от страха, закрывая голову руками и пригибаясь. Однако дроны кинулись на охранников. Каждого окружили несколько дюжин, выстроив вокруг них гроб из черных жужжащих тарелок. Один из охранников выстрелил, окружившие его дроны обрушились на него и повалили на землю. Нам не было видно, что они с ним сделали, но больше он не двигался. Остальные охранники увидели это и больше не стреляли.

Потом дроны хором заговорили – сначала на ошивамбо, потом на африкаансе, суахили, английском, китайском и других незнакомых мне языках.

– Мы представляем Совет мира и безопасности Африканского Союза. Этот рудник национализирован новым правительством Намибии и отныне будет охраняться вооруженными силами «Африпола». Все страны Африканского Союза поддержали программу «Африка для африканцев». Представители правительства Намибии и АС вскоре приедут сюда, чтобы помочь вам в переходный период. Просим оставаться на месте либо перейти в общежития и столовую, пока вооруженный персонал будет выдворяться с территории рудника.

Мы с радостью подчинились. Охрана ушла пешком по дороге. Мы ликовали, обнимали своих собратьев, плакали от радости. Повара взломали замки на кладовых и холодильниках и приготовили нормальную еду, рассчитывая, что скоро завезут еще. Так и случилось. Вечером того же дня приехали войска АС и объявили, что мы теперь свободны. Что нас национализировали. Нам сказали, что те, кто решит остаться, будут теперь работниками и хозяевами одновременно. Те, кто не хочет оставаться, могут сесть в автобусы и уехать.

Некоторые уехали с первыми же автобусами. Большинство остались. Мы рассудили, что уехать всегда успеем. А вот побыть хозяевами рудника интересно. Нам хотелось проверить, каково это. «Акции, добытые по́том», – сказал кто-то. По́том? Какого черта! Наши акции добыты кровью.

66

Думаете, у вашей мамочки были трудные роды? Моя вообще взорвалась! Да, в буквальном смысле. Превратилась в сверхновую звезду, тепловая энергия взрыва превысила сто миллионов градусов Кельвина, колоссальное давление спрессовало три ядра гелия, оторвав от них пару электронов, и в результате родился я, изящное дитя вселенной, углерод, царь химических элементов, с шестью милыми протонами, четырехвалентный, способный различным способом образовывать связи с атомами моего типа и бесчисленными способами – соединения с другими атомами. Вот какой я покладистый. Итак: бабах! – и вот я уже лечу по вселенной. Моим соседом был Млечный Путь, и я прямиком влетел в пылевой сгусток, вращавшийся, приближаясь к Светилу, где мог бы запросто изжариться или сплющиться, превратившись во что-то совсем на меня не похожее, но мне повезло – меня подхватил пылевой вихрь, формировавшийся в девяноста миллионах миль от могучего Светила, и вскоре я стал частью каменистой планетезимали.

Вы, наверно, подумали, что это была Земля, ведь мы оба сейчас на ней. Однако на самом деле я сначала прилепился к булыжнику размером с Марс, формировавшемуся в точке Лагранжа № 5, этот астероид теперь называют Тея. Я присутствовал при великом столкновении, когда Тея на скорости врезалась в Гею, они соединились вместе, выбросив фонтан обломков, которые стали Луной. Большой взрыв! Хотя он не идет ни в какое сравнение с настоящим Большим взрывом. После этого я очутился внутри новой раскаленной планеты Земля, но недалеко от поверхности, в мантии, иначе мы бы не встретились. Вот и вся история моего бурного детства и отрочества, в остальном все шло довольно размеренно, можно сказать, по-взрослому.

Да, забыл рассказать, как я вырвался наружу. Это тоже захватывающая история. Меня выбросило наверх извержение вулкана на хребте между Пангеей и еще каким-то континентом – название я забыл, они так быстро исчезают. Раскаленная лава взлетела в небо и почти мгновенно остыла. Несколько миллионов лет бомбардировки фотонами размягчили меня, можно сказать, что я подгорел на солнце, превратился в омертвевшую, готовую слезть кожу. Прекрасно, я был готов, миллион лет – очень много времени, не говоря уж о пятидесяти миллионах. Вопрос только: с какими атомами объединиться, чтобы довести побег до конца? Я желал, чтобы меня проглотил динозавр Юрского периода, в то время это несложно было устроить – меня хлестали фотоны, мои связывающие электроны трепетали в четырехвалентном предвкушении нового знакомства, и, как часто бывает, на меня одновременно обратили внимание сразу два кандидата! Р-раз, и я соединился сразу с двумя атомами кислорода в двуокись углерода – настоящий брак по расчету.

У нас сложились хорошие отношения. Жизнь пошла веселая. Когда летали низко, нас подхватывали растения. Всасывали – хлюрп-хлюрп, глык-глык, – и вот я уже часть листа, ветки, ствола. Сначала я примкнул к протосеквойе, это свидание длилось очень долго, потом к папоротнику, меня сожрал и выкакал аллозавр, да уж, в то время я был просто куском дерьма и с тех пор бывал им еще не раз, хорошо, что бактерии обожают дерьмо, достаточно скоро я встретил новую пару атомов кислорода, и пошло, и поехало. А потом – катастрофа: меня, застрявшего с кучкой приятелей, атомов углерода, в грязи, накрыла вода, мы погрузились обратно в земную толщу, нас сплющило в графит, точнее, в угольный пласт, в котором я проторчал много миллионов лет. Меня могло засосать еще глубже в земную кору и спрессовать в алмаз, и я бы навсегда застрял в компании себе подобных, заточенный в постоянной решетке, то есть реально от такой участи я мог бы освободиться только в момент, когда сгорит Земля и разбухнет Солнце, но мне повезло – пласт выкопали и сожгли в топке люди, примерно в 1634 году. Свобода! Назад в небо – как здорово. Люблю разнообразие. Обратно в небеса, да здравствует органическая химия! Кем я только ни был: панголином и рисовым стеблем, комаром и лягушкой, лягушечим дерьмом и бактерией, потом опять в небо, ура!

Наступает один момент, когда молекулы воды, плавающие в воздухе, образуют созвездие вокруг крохотной пылинки, превращаясь в дождевую каплю, и начинают путешествие к земле, за нее можно зацепиться, подставиться под удар этой дождевой капли, присоединиться к веселой кислородной компании, мои атомы кислорода поют осанну своим собратьям, вступившим в брак с двумя атомами водорода, лучше троицы нет ничего на свете, все, пока летят вниз, ликуют. Когда летишь на предельной скорости вместе с каплей, тяга земного притяжения не ощущается, вместо этого иногда застреваешь в облаке, дымке или тумане, это не менее упоительно – сладостное ощущение невесомости. Наверное, так люди испытывают оргазм. Связь – она, конечно, может всякой быть, и плохой, и хорошей, а вот плавать в облаке по небу – ух, настоящий оргазм.

Рано или поздно капельки сливаются вместе и вынуждены опять падать вниз. Снегопад – красота, дождь со снегом – еще лучше. Шмякаешься о землю, и все начинается сначала. К кому присоединиться на этот раз?

О черт! На этот раз не получится. Люди в Канаде начали обрабатывать асбестовую крошку в отвалах, загружая токсичные отходы в отстойники рядом с карьерами и добавляя туда цианобактерии. Эти бактерии схватили меня и поженили с асбестовой пылью, все вместе мы превратились в комки гидромагнезита, разновидность углекислого магния. Местные захватчики были рады обратить меня и моих товарищей в новое рабство, а с нами заодно и асбест; после того как ты полетал в небесах, покатался на горках пищевого тракта, сидеть, заточенным в камне, адская скука. Остается лишь надеяться, что меня разотрут в порошок и сделают магнезию для протирания рук скалолазов, ни на что другое углекислый магний не годится. Может, я попаду в мешочек знаменитого скалолаза, это было бы здорово, но пока что я сижу и не рыпаюсь. Что ж, пойду посплю.

67

Налоги – интересная штука. Это один из способов, которым правительство управляет обществом и финансирует государственную деятельность, причем скорее первое, чем второе. Налоги появились вместе с человеческой цивилизацией как воплощение власти государства. Возможно, что кредит и деньги были изобретены в ранних городах в первую очередь, чтобы осуществлять и регулировать налогообложение. И кредит, и деньги есть разновидность долговой расписки.

Прогрессивное налогообложение следует принципу: чем больше имущества у гражданина, тем выше ставка налога. Регрессивный налог, наоборот, в пропорции к имущественному положению больше отнимает у самых бедных.

Подоходным налогом облагаются физические лица либо ежегодный доход корпораций, поэтому этот доход нередко искажается получателями, чтобы он казался ниже настоящего. Различные отсрочки, ре-инвестирование и прочие уловки протаскивают деньги через налоговые лазейки; офшоры – это такие места, где деньги в случае их перевода туда до подачи годового отчета не облагаются налогом страной – хозяйкой налогового оазиса или облагаются, но по минимальной ставке. Поэтому прогрессивная шкала налогообложения сама по себе не всегда эффективна. Ее применение требует бдительности.

В определенные периоды истории чрезмерное личное богатство вызывало неодобрение, и шкала прогрессивного налогообложения становилась довольно крутой. В начале 50-х годов прошлого века, когда на богатых смотрели как на людей, помогавших развязать Вторую мировую войну и нажившихся на ней, верхняя ступень шкалы в США составляла 91 процент всех доходов, превышающих 400 000 долларов (или четыре миллиона в нынешней стоимости). Эту ставку утвердили республиканский Конгресс и президент-республиканец Дуайт Эйзенхауэр, военачальник, командовавший войсками союзников на войне, лично повидавший смерть и разрушения, в том числе концлагеря. Потом высокие ставки налогов начали постепенно снижать, и в неолиберальные времена они опустились до 20–30 процентов. За эти же десятилетия буйным цветом расцвели всякие налоговые прорехи, уловки, отсрочки и укромные уголки, что, несмотря на низкий процент налоговой ставки, заметно отражалось на реально собранных налогах. В итоге прогрессивные налоги сделали намного менее прогрессивными – такова характерная черта неолиберального периода с его перевесом частных интересов над общественными и богатых над бедными.

Налоги на имущество, которые иногда называют налогами Пикетти, взымаются с оценочной стоимости активов человека или компании. Обычно таким налогом облагаются корпорации, однако он применим и к физическим лицам. Франция взымает налог со своих компаний из расчета один процент в год от ее оцененной стоимости, и если расширить его на весь мир, то эффект будет вполне ощутимым. Налоги на имущество тоже можно сделать прогрессивными: чем крупнее корпорация или оцененная стоимость актива, например недвижимости, тем выше ставка годового налога. Если сделать ее достаточно жесткой, эта мера быстро принудит корпорации к снижению налогового бремени путем деления на предприятия поменьше.

Земельный налог, иногда называемый «джорджистским», по имени экономиста Генри Джорджа, – это налог на недвижимость, в данном конкретном случае – на землю как имущественный актив. Опять же, такие земельные налоги можно применять прогрессивно, облагая более крупные наделы, выгодно расположенную собственность или участки, которые хозяин никак не использует, повышенной ставкой налога. Большая часть прибыли и в целом ликвидных активов при первой же возможности обращаются в недвижимость, осязаемое имущество, стоимость которого со временем будет только расти и которое в худшем случае не рассыплется в прах, когда лопнет пузырь. В этих условиях хорошо продуманный налог на землю опять же может вызвать быстрое расширение и перераспределение землевладения, что направит в казну дополнительные средства, необходимые для оплаты общественных работ, и поможет сократить экономическое неравенство.

Налог на сжигание ископаемых углеводородов, который следовало бы называть не налогом, а полной оплатой побочных издержек, тоже можно применять по прогрессивной шкале со штрафами-скидками, чтобы не навредить самым бедным, тем, кто сжигает меньше углеводородов, но вынужден это делать, чтобы выжить. Высокая ставка на сжигание ископаемого топлива создаст мощный стимул для прекращения этой практики. Ставку платежей за наиболее интенсивное сжигание можно сделать такой неподъемной, что она исключила бы любую возможность извлечения прибыли за счет побочных эффектов от использования такого топлива.

Когда все деньги перейдут в цифровую форму и будут регистрироваться в блокчейнах, в результате чего любой сможет отследить денежные потоки и увидеть, где сейчас находятся деньги, незаконное уклонение от налогов можно будет окончательно подавить санкциями, эмбарго, конфискациями и удалением записей.

Нетрудно предсказать, что взвешенный крепкий налоговый режим, использующий отслеживаемые валюты, учрежденный всеми странами Земли посредством международного договора под эгидой ООН, Всемирного банка или другой международной организации, быстро стимулировал бы немедленные изменения в поведении и распределении богатства. Иные назовут его революционным. Разумеется, налоги представляют собой инструмент правового воздействия, имеющий такое же древнее происхождение, как и сама цивилизация, ставки определяются законодателями, их поддерживает вся мощь государства, то есть судебная власть, полиция и армия. Другими словами, налоги законны, признаны в принципе и используются всеми современными обществами. Можно ли в этой связи говорить о прицельных изменениях налогового законодательства как о настоящей революции?

Было бы интересно увидеть, к чему это приведет.