Текст книги "Министерство будущего"
Автор книги: Ким Робинсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)
90
Сегодня мы обсуждаем вопрос, определяет ли технология движение истории?
Нет.
Извините, не понял. Вы хотите сказать, что технология не влияет на историю, или что вы не хотите обсуждать вопрос?
И то, и другое.
Давайте сначала остановимся на втором и выясним, что вас к этому побудило.
Сам вопрос дурацкий.
Тем не менее он стал предметом многих книг, трактатов, семинаров, конференций и так далее. Кто-то известный сказал: отнимите у нас инструменты, и мы превратимся в жалкие двуногие растения. Мы как «Homo faber», человек производящий, и наши орудия – единственное, что позволяет выжить. Мы и эволюционировали-то вместе с ними: сначала подбирали с земли камни, затачивали их, потом научились разводить костры, изобретенные нашими предшественниками орудия сделали нас людьми, превратили в людей, дали толчок дальнейшей эволюции. Появилась одежда, чтобы не мерзнуть. С периода, на который приходятся обнаруживаемые археологами костяные иглы, человечество продвинулось к северным широтам на двадцать градусов.
Ну и что?
Что значит «ну и что»? Вопрос – где бы мы сейчас были без инструментов?
Придумали бы что-то еще. Один способ не сработал, нашли бы другой.
Но мы нашли способ!
Путем наименьшего сопротивления. Подстроились под законы физики. Подобрали камень – подумаешь. Обычный метод проб и ошибок.
Чем не технология? Разве из этого не следует, что технология есть движущая сила истории?
Историю двигаем вперед мы сами. Мы вертимся – процесс идет.
Ну хорошо. Достаточно философии, я в некоторой растерянности.
Согласен.
Давайте перейдем к конкретным примерам. Вы слышали о новых дронах, сбрасывающих семена мангровых растений на илистые отмели, сажая сотни тысяч деревьев на труднодоступных территориях?
Мило. Однако тот же самый дрон способен всадить вам заряд прямо в лоб на пороге дома. Прекрасная иллюстрация к моему доводу, если подумать. Инструменты есть лишь отражение наших намерений, ключевой фактор – то, что мы хотим получить с их помощью.
Давайте прибережем все это для нашего очередного экскурса в философию. Не сомневаюсь, что он состоится очень скоро. Тем временем, что вы думаете о новых искусственно выведенных амебах, которые растут в ваннах, производя биотопливо и одновременно поглощая углерод из атмосферы?
Недурно.
Другие взращенные в ванных амебы в высушенном виде превращаются в очень вкусную муку, заметно сокращая потребность в сельхозугодиях без ущерба для рациона питания.
Тоже недурно.
А как насчет технологии блокчейна, показывающей, где конкретно находятся все деньги и как они обращались в прошлом?
Неплохая мысль. Деньги работают, лишь когда люди им доверяют. Отслеживание денежных потоков укрепляет доверие. Если все правильно сделать, может статься, что деньги потеряют смысл и отомрут.
Превосходно! В последнее время мы наблюдали в этой области множество трансформаций – карбон-койны, гарантированные рабочие места и много чего еще. Это можно назвать социальной инженерией или архитектурой социальных систем, не так ли?
Именно эти сферы важны! Ход истории определяют общественные системы, а не инструменты.
Но не являются ли наши системы, грубо говоря, лишь программным обеспечением? Софт – это та же технология. Без него «железо» реально превращается в груду железа.
Именно это я и хотел сказать. Если продолжить вашу мысль, мы придем к выводу, что технологией являются и дизайн, и законы, и язык, даже мышление! И тогда quod erat demonstrandum, ваш постулат подтвердится, потому как любые человеческие действия будут считаться технологией.
Но ведь, пожалуй, так оно и есть! Может, нам следует об этом помнить и думать, какие именно технологии развивать и запускать в обращение.
Именно.
Вернемся к инновациям, которые мы с недавних пор наблюдаем в наших общественных системах. Наше время действительно воспринимается как особенное. Кажется, вы одобряете эти перемены?
Да. Куй железо, пока горячо. Пусть кризис приносит пользу. Побольше перемен, и побыстрее.
Серьезно?
Почему бы и нет?
А избыток перемен не вызовет хаос?
Хаос был до перемен. Теперь идет борьба с ним.
Немного напоминает изобретение парашюта в процессе падения, не так ли?
Приземляться совсем без парашюта еще хуже.
Хватит ли нам времени?
Лучше работать побыстрее.
Есть люди, считающие, что времени больше не осталось, что нас ждет неминуемое жесткое приземление и что текущие события якобы это демонстрируют. Вы слышали, что потепление океанов ведет к тому, что содержание жирных кислот омега-3 в рыбе и ценность последней для питания человека сократились аж на шестьдесят процентов? А ведь жирные кислоты этого ряда отвечают за преобразование сигналов в человеческом мозге. Вполне возможно, что совокупный интеллект сейчас резко идет на убыль, потому что потепление океанов вызывает снижение умственных способностей.
Это многое объясняет.
91
Цюрихский зал конгрессов строили как раз для мероприятий максимального масштаба. Окна выходили на озеро. Ежедневно на конференции будут выступать ораторы, работать киоски, демонстрирующие новые достижения. Все это с трудом вместилось в одно здание. Чтобы представить полную картину успехов, пришлось немного ужать площадь для отдельных стран и проектов. Гладя на список прибывающих, Мэри впервые ощутила, что дело сдвинулось с мертвой точки и набирает ход.
Подходящий момент для встречи с Фрэнком.
Он сидел в своей квартирке. Врачи нашли у него в мозгу опухоль, совсем недавно ее определили как глиобластому.
– Нехорошо звучит, – заметила Мэри.
– Да. – Фрэнк поджал губы. – Мне каюк.
– Но ведь должно быть какое-то лечение?
– Средняя продолжительность жизни после постановки диагноза – около полутора лет. Моя опухоль уже довольно крупная.
– Почему она так долго ничем себя не проявляла?
– Не добралась до жизненно важных центров.
Мэри твердо посмотрела Фрэнку в глаза. Он выдержал взгляд. Мэри первой покачала головой и отвернулась, присела напротив него за столик. Фрэнк сидел на меленьком диване, мешковато ссутулившись, чего за ним раньше не водилось. Мэри через кофейный столик дотянулась рукой до его колена. Момент напомнил ей их первую встречу, когда он схватил ее за руку, жутко напугав. Фэйр-плей шиворот-навыворот.
– Я очень сожалею, – сказала Мэри. – Чертовская непруха. Какое жестокое невезение.
– Да уж.
– Причину установили?
– Не-а. Может, генетика. Никто толком ничего не знает. А может, слишком много дурных мыслей. Лично я так считаю.
– Еще одна дурная мысль.
– Теперь уже без разницы.
– Пожалуй. Что вы собираетесь делать?
– Буду лечиться, пока врачи считают, что от лечения есть прок. Почему нет? Вдруг поможет?
Услышав эти слова, Мэри немного воспрянула духом. Фрэнк, очевидно, это заметил, потому что слегка покачал головой, словно говоря: не надо питать тщетных надежд.
– Как продвигается подготовка конференции? – спросил он.
Мэри принялась рассказывать.
Через некоторое время она заметила, что Фрэнк утомился.
– Я потом еще приду, – предложила она.
Он затряс головой в ответ.
– Обязательно приду, – настояла Мэри.
Выполнить обещание оказалось не так-то просто. Не то чтобы Мэри не могла выкроить время – могла. И потайная квартира, где она жила, находилась относительно недалеко. В Цюрихе вообще до любого места рукой подать, город невелик, застройка плотная. Хотя вынужденный отказ от трамваев и езда на машинах с тонированными окнами создавали свои сложности.
Сдерживало Мэри однако не отсутствие возможностей, а представление, с чем она столкнется на квартире Фрэнка. С тех пор как она впервые встретила Фрэнка Мэя, он никогда не отличался закрытостью. Жар во взгляде, твердо сомкнутые челюсти выдавали его с головой – с того самого вечера, когда неистовые эмоции, точно громы и молнии, бушевали на его лице. А сейчас он замкнулся в себе. Выбросил белый флаг. Ждал наступления последнего часа. На него было больно смотреть. Пожалуй, на его месте Мэри вела бы себя точно так же, и все-таки… У нее находились все новые причины отложить поездку.
В то же время она чувствовала, что приехать обязана. Постепенно прошли десять дней, потом две недели, она спохватилась и отправила сообщение.
«Можно заскочить?»
«Конечно».
Соседи по квартире, вежливые, но отстраненные, пропустили ее к Фрэнку. Он обрюзг и выглядел нездоровым. Во взгляде читалось: «Видишь? Никуда я не делся, все такой же конченый».
Мэри рассказала последние новости, нервничая от мысли, что в разговоре может настать немая пауза. Как всегда, событий было много. Приближалась дата великой конференции. Система кооперативов Мондрагона распространялась по Европе, налаживала связи в других местах. Сама Испания не торопилась последовать их примеру, в Мадриде беспокоились, что баски приобретут слишком большое влияние. Зато в других странах система легко приживалась, вошла в моду, стала очевидным выбором. Почти все страны Европы раскопали в своей истории традиции коллективного труда на землях общего пользования, существовавшие еще до нашествия Наполеона и прочих захватчиков, но сохранившиеся в умах и теперь восстановленные в своем праве.
– Хорошо, – ответил Фрэнк.
– Кроме того, – нервно продолжала Мэри, – на предстоящей конференции сторон будет предложен подробный план решения проблемы беженцев, использующий принцип нансеновских паспортов 20-х годов прошлого века. Нечто вроде права человека на всемирное гражданство. Предварительное согласие высказали все страны, подписавшие Парижское соглашение, то есть всемирное гражданство приобретет правовой статус во всех частях света. Финансовое и гуманитарное бремя будет распределяться поровну с учетом исторических различий объемов сжигаемого природного топлива. Справедливость и равенство в вопросах климата, наконец, восторжествуют, колониальная имперская эпоха с ее повальной эксплуатацией и ущербом, который никто никогда не возмещал, до сих пор обращающая людей в беженцев, уйдет в прошлое.
– Хорошо, – повторил Фрэнк.
– Вы сегодня, как я погляжу, не настроены высказывать свое мнение.
Почти улыбка.
– Нет. – Фрэнк задумался. – Я его постепенно теряю. Оно пропадает.
– А-а… – Мэри не нашлась, что ответить.
– Интересно наблюдать, что пропадет первым, – проговорил он, словно заглядывая внутрь себя. – Очевидно, сперва что-то не очень существенное, за ним – более важное.
– Вероятно.
Мэри не знала, что сказать, как ответить. Чувствовала себя беспомощной дурой. Ей хотелось проследить за его мыслью, куда бы она ни завела, но что полагается делать в подобный момент? Задавать вопросы? Размышлять вслух? Сидеть и неловко молчать?
– Как вы себя чувствуете? – наконец спросила она.
– Больным. Слабым. Задолбанным.
– Вы все еще похожи на себя прежнего.
– Да. Насколько могу судить. – Фрэнк покачал головой. – Я уже не помню, как чувствовал себя прежде. Уверен, что сейчас я бы не получил на экзаменах высших отметок. Не знаю. Думать пока получается. Не получается только придумать зачем.
Мэри хотелось поставить преграду мыслям, но где там – слишком уж они очевидны. Ее затягивало в черную дыру в середине желудка. Мэри подавила тяжкий вздох, ей не терпелось побыстрее выбраться из квартиры, из гнетущей обстановки.
Ничего удивительного. Ведь она пришла сюда утешать, а не искать утешения. Заранее понимала, что будет тяжко. Именно эта трудность заставляла ее откладывать визит. Но раз уж пришла, надо выполнить свой долг. Вот только что говорить?
Сказать, по сути, нечего. Да и Фрэнк не производил впечатление человека, ждущего от нее ответа, каких-то ободряющих слов. У него был спокойный, грустный и немного сонный вид. Мэри казалось, задержись она чуть дольше, и он начнет клевать носом. После чего можно потихоньку уйти.
Фрэнк пошевелился.
– Я хотел бы вас познакомить с одним их моих соседей. Сейчас посмотрю, дома ли он.
Он несколько раз коснулся пальцем экрана телефона и приложил его к уху.
– Эй, Арт, не заглянешь на секунду? Хочу тебя представить одной моей знакомой. Отлично. Спасибо. – Хотя этот парень редко бывает дома, он один из основателей нашего жилсообщества, поэтому ему позволили сохранить за собой комнату. Я познакомился с ним совсем недавно, и он мне сразу понравился. Летает по всему миру на аэростате над природными коридорами и заповедниками, просто смотрит на животных. И другим показывает.
– Экотуризм такой?
– Можно и так сказать, но пассажиров всегда немного – пара-другая человек. Ученые-любители. Деньги от экскурсий жертвует Всемирному фонду охраны дикой природы и похожим группам.
Мэри приготовилась сказать что-нибудь уважительное.
В дверь тихо постучали.
– Входи!
Дверь открылась, с порога робко кивнул щуплый человечек. Лысоватый, нос крючком, моргающие голубые глаза неуверенно бегали от Фрэнка к Мэри и обратно.
– Арт, это моя знакомая Мэри Мерфи, она руководит Министерством будущего в нашем городе. Мэри, Арт – хозяин и пилот «Небесного клипера». Аэростата, дирижабля… как правильно?
– Дирижабля, – с легкой улыбкой ответил Арт. – Но, если хотите, можете называть его аэростатом. Так многие делают. В ходу больше термин «воздушный корабль» – чтобы не было путаницы.
– И ты возишь людей смотреть на диких животных.
– Вожу.
– Мы с Мэри не так давно ездили в Альпы, видели стадо горных коз и сурков.
– Молодцы. Полагаю, вам понравилось.
– Это правда, – вставила Мэри, подключаясь к беседе.
– И много раз вы бывали в Альпах? – спросил ее Арт.
– Не так уж много, – призналась Мэри. И не всегда по своей воле, хотела добавить она. – Хотелось бы чаще.
«Но не для того, чтобы прятаться от убийц», – про себя закончила она мысль.
Мэри показалось, что невысокий человечек услышал не высказанные вслух мысли или, может быть, заподозрил неладное по крохотным паузам между высказываниями. Он наклонил голову вбок, обменялся любезностями с Фрэнком и попросил его вывести на экран список уборщиков на текущую неделю, чтобы добавить в него свое имя. После чего поклонился Мэри и юркнул за дверь.
Наступило молчание.
– Он мне нравится, – сказал Фрэнк. – Классный парень. Помогает мне, когда бывает в квартире, всегда вносит свою долю.
– Какой-то он робкий.
– Да. Пожалуй.
Опять молчание.
– Мне пора идти, – сказала Мэри. – Я еще приду. В следующий раз принесу с собой апельсиновые дольки в шоколаде.
– А-а. Хорошо.
92
Прошел слух, что нас выпускают. «Слыхали? – кто-то воскликнул в общаге. – Нас выпускают!»
Новость быстро дошла до всех, большинство не поверили. Очередной лагерный слух. Слухи всегда распространяются со скоростью речи, насыщая весь лагерь примерно за час. За слухами всегда следуют сомнения. Столько сплетен оказались беспочвенными. Да практически все. Подчас новость была правдивой, но дальше нее дело не шло. А тут сразу же после завтрака объявили общий сбор. Вернее, несколько. В лагере не было помещения, способного вместить всех одновременно. Так что каждый блок собирался в своей столовой. Самых маленьких детей попросили оставить в общаге, чтобы места хватило всем взрослым.
Разумеется, большие события так и происходят: никаких предупреждений, раз – и готово. Они нами играют: то сажают в клетки, то выпускают, все решения принимаются на ходу. Так было всегда.
Мы собрались. Явилась группа сотрудников администрации, несколько знакомых лиц, но незнакомых было больше, чем обычно. С виду – швейцарцы. Похоже, сбор объявлен неспроста.
Встречу назначили на одиннадцать утра, мы уже хорошо изучили швейцарские привычки: соблюдение регламента и пунктуальность для них священны. Стоило большим электронным часам на стене сменить показание с 10:59:59 на 11:00:00, как одна из наших смотрительниц подошла к микрофону и сказала «всем привет» по-английски, потом «гутен морген», потом «сабах альхайр».
После чего снова перешла на английский, что показалось мне странным, ведь семьдесят-восемьдесят процентов людей в лагере говорили на арабском, и примерно треть из них не понимала английского. По крайней мере мне так казалось. Слушая сообщение, я быстро об этом забыла.
Нас в самом деле выпускали. Присваивали всемирное гражданство, позволяющее жить где угодно. Нас предупредили, что во многих странах будут введены квоты на иммиграцию, чтобы попасть в некоторые из них, придется ждать в списке. Но шанс был реальным, все вместе взятые квоты всех стран составляли двести процентов от численности лиц, просидевших в лагере беженцев больше двух лет, – двухлетний срок служил порогом для присвоения гражданства мира. Гражданство присваивалось в личном порядке и не передавалось никому другому, выдавался паспорт мира. Семьи включались в списки целиком. Заявки на постоянное проживание будут координироваться всеми странами мира; те, кто просидел в лагере дольше всех, получат право выбора первыми. Ближайших членов семьи можно взять с собой. Отправка начнется со следующего месяца. Сочетание всемирной гарантии работы и пособий на проезд и обустройство означало, что никто не будет обижен.
Швейцария обязалась принять в два раза больше людей, чем содержалось во всех лагерях беженцев на ее территории. Жилье для освобожденных уже построено либо достраивается. Беженцы будут распределяться по стране равномерно, каждый кантон возьмет на себя пропорциональную долю. Жилье представляет собой обычные жилые дома на несколько квартир, отвечающие строительным нормам и жилищному кодексу Швейцарии. Работа будет предоставляться по мере надобности, органы власти кантонов возьмут на себя роль работодателя последней надежды. Работы много. Объекты для кооперативных ресторанов уже выбраны и готовы к открытию, если новоприбывшие этого пожелают. Кухня могла бы стать тем узлом, где новенькие будут встречаться друг с другом и с местными. Так и раньше было.
Новое соглашение не означало открытых границ. У каждой страны будут свои паспорта и квоты на иммиграцию. Предполагалось, что большинство беженцев пожелают вернуться домой. Опросы показали, что многие при отсутствии риска предпочли бы вернуться на родину. Странам, пострадавшим от дестабилизации, вызвавшей наибольшие потоки беженцев, помогут как можно быстрее обрести стабильность.
Разумеется, у людей возникла масса вопросов. Вопросы и ответы в основном звучали на арабском, выступающие, сменяя друг друга на сцене, отвечали в соответствии со своей компетенцией.
Еще до окончания встречи я вышла из зала и, путаясь в мыслях, отправилась к северной границе лагеря. Можно ехать куда угодно? Что это значит? Какое место выбрать?
Большинство сначала обсудит вопрос с семьями. Кто-то вернется домой. Я вижу притягательность этого варианта. Если опасность миновала, почему бы не вернуться? Но я в это не верила. Я вообще перестала во что-то верить. Какой-нибудь подвох обязательно есть. Иначе они бы давным-давно это устроили.
Однако к чему такие мрачные мысли? Все течет, все изменяется.
Я постаралась убедить себя в реальности перемен. Это не так просто сделать. Много ли я видела изменений? Каждый день в лагере похож на другой, таких дней у меня набралось 3352 штуки. Чем не доказательство, что ничего не меняется?
Но, разумеется, я была неправа. Даже лагерный быт и тот не стоял на месте. Мы собирались в учебные группы, классы, спорт-клубы, группы по интересам. Находили новых друзей. Учили детей. Люди рождались, умирали, женились, разводились. Жизнь продолжалась и здесь тоже. Неправильно думать, что ничего не меняется и время остановилось.
Однако перемены бывают разными. При виде гор за забором, подернутых дымкой под лучами полуденного солнца, разум кольнула мысль: а что, если твоя жизнь действительно бесповоротно изменится? По-настоящему. Новые люди. Чужое окружение. Новая жизнь в новом городе. После таких огромных перемен что останется от меня прежней? Я, конечно, не забыла поэму, в которой говорится, что человек не способен убежать от самого себя, все места одинаковы, потому как изменить себя можешь только ты сам. Что правда, то правда. На ум пришло представление из области психотерапии: люди боятся перемен, потому что не ждут от них никаких улучшений; думая так, человек сам меняет свой характер и перестает быть собой. Перемены как синоним смерти.
Смерть старых привычек, и не более того, убедила я себя. Не забывай поэму, ты не можешь не быть собой. Притащишь себя с собой в любую точку планеты, как далеко бы ни убежала. От себя не убежишь, даже если очень хочется. Если все, чего ты боишься, это потерять собственное «я», то можешь не волноваться.
Нет, по-настоящему я боялась, что останусь такой же несчастной даже после изменения обстановки. А это уже реальный страх!
Я всю жизнь боялась. Так что не привыкать.
Буду ли я скучать по лагерю? Прекрасным горам, прекрасным лицам?
Нет, не буду. Это я себе твердо пообещала и, похоже, обещание сдержу. Может, это и есть моя форма счастья?
