Текст книги "Министерство будущего"
Автор книги: Ким Робинсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)
73
Современная денежная теория (СДТ) – это в некотором роде привязка кейнсианской экономики к климатическому кризису. В ее основании лежит аксиома: экономика должна служить людям, а не люди – экономике. Из этого вытекает, что целью государственной политики, формулирующей и принуждающей выполнять экономические законы, должна быть полная занятость. Гарантированность работы (ГР) – центральный момент в представлениях СДТ о качественном управлении. Любой, желающий работать, должен получить работу от государства, «работодателя последней надежды»; всем общественным работникам должна выплачиваться заработная плата, покрывающая жизненно важные расходы; во избежание оттока рабочей силы частный сектор был бы вынужден поднять нижний предел своих зарплат до такого же уровня.
СДТ повторяет довод Кейнса, что правительства не воспринимают долги так, как их воспринимают физические лица, ведь государства сами эмитируют свою валюту и способны напечатать больше денег, не вызывая инфляцию; качественное смягчение (КС) после краха 2008 года, несмотря на мощный рост денежной массы, показало, что цены не пошатнулись. Поэтому СДТ рекомендует активно стимулировать освоение средств в форме углеродного качественного смягчения (УКС) с одновременной гарантией рабочих мест. И то, и другое должно служить декарбонизации человеческой цивилизации и поддержанию устойчивого баланса биосферы, единственной системы жизнеобеспечения человечества.
Критики СДТ, иногда расшифровывающие ее название как «смехотворная денежная теория», указывают, что Кейнс ратовал за увеличение бюджетных затрат в периоды экономического спада и за их сокращения в периоды экспансии, когда государство собирало достаточно налогов для финансирования расходов на случай очередного кризиса. Отказываться от контрциклического резервирования и считать деньги бесконечным ресурсом – ошибка, говорили критики, ибо между ценой и стоимостью существует реальная связь, как бы ее ни искажали различные исторические силы. Кроме того, обеспечивая полную занятость, правительство тем самым будет устанавливать минимальный уровень заработной платы, и когда это вызовет инфляцию, а правительство попытается погасить ее с помощью регулирования цен, в итоге оно будет устанавливать и зарплату, и цены, взяв на себя полный контроль над экономикой. В таком случае деньги можно упразднить совсем и перейти на компьютерные расчеты производства всего необходимого, как в книге «Красное изобилие», другими словами – к коммунизму. Почему бы это не признать и не отправиться туда прямиком, минуя промежуточные этапы?
Находились такие, что отвечали: да, почему бы и нет?
Защитники СДТ возражали, что хотели бы сохранить накопленный опыт обычной экономики в качестве общественной науки для политического анализа, в то же время переориентировав экономику на благо человека и биосферы путем пересмотра политических воззрений и теории денег таким образом, чтобы они помогали цивилизации пройти через сужающиеся ворота кризиса. Экономика – инструмент для оптимизации деятельности по достижению целей, а цели можно и нужно корректировать. Сторонники СДТ признавали, что предлагают не просто подлатать капитализм, а перейти к политэкономии нового типа. Кейнс с плюсом, теоретические или скорее практические находки, помогшие преодолеть кризис 2020 года, теория и практика, внедрившие и оплатившие «Новую зеленую сделку», этот ранний залп войны за планету, – все это хорошо, но этого мало. Теперь необходимо задуматься над поиском путей выхода из кризиса биосферы, в чем ортодоксальная экономическая наука ни капли не помогает, она зациклилась на прежнем анализе капитализма, как если бы капитализм был единственно возможным политическим строем. Из-за этого экономическая наука застыла как олень в свете фар стремительно приближающегося автомобиля.
Немало правительств поверили в СДТ и решили попробовать. В конце тридцатых годов это вызвало к жизни множество политических решений, которые одни считали признаком прогресса, а другие – безрассудными фантазиями. Ровно век назад такой же раскол мнений был вызван политическими новациями Кейнса, и многим наблюдателям было любопытно следить за дальнейшими шагами – повлечет ли за собой аналог событий тридцатых годов двадцатого века повторение событий сороковых годов, но уже в сегодняшнее время, или катастрофы удастся избежать.
74
Каждый день для Фрэнка был на одно лицо. Он не вел календаря и не следил за днями недели. Время от времени – примерно раз в месяц – его навещали Сирин с младшей дочерью. Мэри Мерфи приезжала чаще – каждую неделю или две. Фрэнк решил, что ее офис где-то рядом.
В тюремной столовой кормили по-швейцарски солидно. Он немного набрал вес. За едой обычно читал взятую в библиотеке книгу, иногда – газету на английском, которая выходила раз в неделю в Париже. В тюремной библиотеке было много книг на английском языке, он читал их без разбора: Джон Ле Карре, Джордж Элиот, Диккенс, Джойс Кэри, Сименон, Даниель Дефо. «Робинзон Крузо» его развеселил. Повезло парню, раз смог раздобыть все нужные припасы в обломках корабля. Не так уж плохо устроился. Чем-то Фрэнк напоминал героя книги, он тоже выброшен волной на чужой остров и вынужден обходиться чем бог послал.
В восемь утра он обычно садился в фургон, развозивший заключенных по городу. Фрэнк по-прежнему ездил в лагеря беженцев. Всякий раз ему становилось немного не по себе, но он упорно продолжал поездки. Один из терапевтов говорил о привыкании, может, так оно и было – повернись лицом к тому, что тебя тревожит, прими вызов. Одна из книг была написана африканцем, который в начале двадцатого века отправился к берегам Гренландии и жил в поселке инуитов. Их тогда звали эскимосами. Автор подслушал поговорку, которую местные жители произносили, когда рыбаки не возвращались из моря или умирал ребенок. А еще когда настигали голод, болезни, полынья, мороз или белый медведь. Трагедий у них было хоть отбавляй. Несмотря ни на что, эскимосы не вешали носа. Поговорка гласила: «Повернись лицом к Нарсуку» – что означало «никогда не унывай». Как бы плохо ни приходилось, инуиты считали неуместным проявление печали или скорби. Они смеялись над бедами, вышучивали неудачи. Поворачивались «лицом к Нарсуку».
Такой подход никому не помешал бы. Как-то раз, работая на раздаче еды и заметив краем глаза расстроенное лицо беженца в очереди, Фрэнк понял: практически все на свете пережили какую-нибудь травму, а некоторые еще переживают. Его клиентов избивали, обстреливали, бомбили, выгоняли из домов, они видели смерть. Все они, добираясь сюда, проделали отчаянное путешествие, спали на земле, голодали. Теперь беженцы находились в новом месте, где их, возможно, ждали новые испытания, не только плохое, но и хорошее. К людям надо относиться терпеливо, видеть в каждом личность. Возможно, когда-нибудь они преодолеют свою травму. С ними нужно разговаривать.
Фрэнк редко вступал в разговоры, а когда вступал, начинал мямлить. Кое-как задавал вопросы и выслушивал ответы. Как бы плохо беженцы ни говорили по-английски, Фрэнк говорил на их языках еще хуже. Обитатели лагеря использовали английский язык как молоток, вколачивая смысл сказанного. С их языка подчас срывались на удивление точные и экспрессивные выражения. Иногда беженцы рассуждали как герои Дефо. Один как-то сказал: «Положение внезапно стало внезапным». Одна девочка воскликнула: «Как уголубело небо!»
Новости обычно действовали Фрэнку на нервы. Периоды жары, нападения террористов. Все армии мира переключились на борьбу с терроризмом. Каких-либо серьезных межгосударственных столкновений, способных отвлечь военных от попыток выявить и искоренить террористов, не происходило. Однако большими успехами они, похоже, не могли похвастаться. Кто-то назвал терроризм многоголовой гидрой. В детстве Фрэнка террористов по большей части презирали. Наступили иные времена. Многие покушения совершались на тех, кто сжигал углеводороды, особенно самых богатых, которые делали это открыто. Автогонки, частные самолеты, яхты, контейнеровозы. Нынешние террористы, похоже, привлекали саботажников и даже борцов сопротивления, вступивших в схватку за Землю. «Ударный отряд Геи», «Дети Кали», «Защитники Матери-Земли», «Земля превыше всего» и так далее и тому подобное. Люди читали сводки о силовых акциях со смертельным исходом и лишь пожимали плечами. А что они себе думали? Какой дурак в наше время владеет частным самолетом? Уже летают дирижабли с отрицательным выбросом углерода, у них на боках есть солнечные панели, накапливающие больше электричества, чем требуется для рейса, излишки отправляют в СВЧ-диапазоне на наземные приемные станции по маршруту следования. Полет не потребляет, а создает энергию, так зачем нужны реактивные самолеты? Нет. Если кого-то шлепнули за полеты на них, туда ему и дорога. Кретинов, упрямо жгущих углеводороды, сбивают прямо в воздухе? Ну и что? Смерть из-за облаков – традиционный американский метод со времен Клинтона, Буша и Обамы, другими словами – с того самого момента, когда технология сделала его доступным. Народ злился, народ был напуган, народ не церемонился. Мир колебался на краю пропасти, требовались решительные действия. Государственная монополия на насилие неплохо работала в свою бытность, да только никто уже не верил, что она когда-либо вернется. Разве что в далеком светлом будущем. А пока – втяни голову в плечи, полагайся на везение. Не летай на частных реактивных самолетах, а лучше – не летай никакими самолетами. Такие полеты сродни блюду из говядины – слишком много риска. Когда вегетарианский гамбургер неотличим по вкусу, а упаковка говядины имеет наклейку «безопасность гарантирована» крупными буквами и отказ от претензий мелким шрифтом внизу, это говорит, что наступило другое время.
Как-то раз, возвращаясь под вечер из большого лагеря в Винтертуре, Фрэнк столкнулся на входе с Мэри Мерфи. Они перешли на другую сторону улицы и присели за столик в кафе. Еще светило солнце, принесли «кафи» с его приятным контрастом горечи и других ощущений. Опять эта странная женщина изучает его взглядом. Жизнь в тюряге не так уж страшна. За соседним столиком два зэка, не таясь, забивали косяк. Надзиратели не мешали курить траву, она успокаивала нервы. Охрана отворачивалась, даже когда зэки курили на тюремном дворе, чего уж говорить об улице. Трава действительно успокаивала нервы, поэтому к ней относились здраво. А здравость – главный принцип Швейцарии.
– Что-то много стало нападений на углеродных нарушителей, – заметил Фрэнк.
– Да. – Мэри сидела, потупившись в стеклянную чашку.
– Не ваши ли люди приложили руку?
– Нет, мы такими вещами не занимаемся.
Мэри не собиралась ничего признавать. У нее не было повода. Раз или два они приближались к мимолетным моментам духовной близости, к числу которых можно было причислить даже первую встречу у нее на квартире, однако теперь они отдалились друг от друга, заняв отстраненные, формальные позиции. Фрэнк перестал понимать, почему Мэри все еще приезжала.
– Почему вы ко мне приезжаете? – спросил он.
– Мне хочется знать, как у вас идут дела. – Мэри сделала паузу, отпив из чашки. – Кроме того, я хочу знать, где вы.
– А-а…
– Вы, похоже, стали спокойнее, но…
– Что но?
– Но вы как не от мира сего. Несчастны.
Фрэнк фыркнул в знак отрицания.
– Неправда.
– Много времени утекло.
– После чего?
– После плохих событий.
– Они не прекратились.
Мэри, похоже, потеряла терпение.
– Вы не можете в одиночку бороться со всем злом в мире. Даже пытаться не стоит.
– Я не пытаюсь. Это происходит само собой.
– Вам бы перестать читать новости, пялиться на экран.
– Я читаю «Молль Флендерс». С ней все было точно так же.
– Напомните, кто она.
– Персонаж романа Дефо. Сестра Робинзона Крузо.
– Ах, да. Припоминаю. Она выжила.
– Совершенно верно. Эти люди не ломали себе голову, как мы. Поворачивались лицом к Нарсуку. Не подозревали о существовании посттравматического расстройства.
– Либо оно было повсюду. Как воздух, которым они дышали.
– Разница все равно есть.
– Допустим. Однако насколько я помню, Молль Флендерс не пыталась вылечить от травмы весь мир. Людей не волновало, что происходило с другими.
– Но нас-то должно волновать, не так ли? В те времена люди мерли как мухи. Никто не стоял на месте. Сегодня мог умереть твой муж, завтра – твой ребенок. Теперь все не так. Смерть вряд ли настигнет вас и ваших близких, по крайней мере не сегодня.
– Моих настигла.
Эти слова сбили Фрэнка с ритма, он присмотрелся к Мэри повнимательнее. К тому, как она пьет из чашки. На ум пришла сцена во время их первого вечера. Фрэнк спросил Мэри о ее жизни, она вдруг взвилась на дыбы. Вопрос разозлил ее едва ли не больше самого факта похищения.
– Ладно, – ответил он. – Но все равно это не то же самое. Может быть, потому, что мы теперь больше знаем. Мы живем в одной большой деревне с восемью миллиардами соседей. Таков наш сегодняшний мир. Либо выкарабкаемся все вместе, либо никто не спасется. Поэтому нам не безразлично, что происходит с остальными.
– Если бы все это было правдой.
– А разве это не правда?
– Боюсь, множество людей не участвует в жизни глобальной деревни. Янус-Афина говорит, что образ деревни неудачен. Национализм снова поднял голову. Твоя семья – твой язык. Очерти вокруг себя границы, и жить станет проще. Деление на своих и чужих не пропало.
– Но это же неправильно.
– Возможно.
Фрэнк ощутил легкий укол раздражения.
– Совершенно неправильно. Почему вы так говорите? Хотите меня подразнить?
– Возможно.
Фрэнк метнул в Мэри яростный взгляд.
Она немного смягчилась.
– Вы слышали утверждение, что в реальной жизни мы знакомы с очень маленьким кругом людей? Таким же, как в ледниковый период?
– Сейчас другие времена. Мы лучше информированы. Обитатели пещер полагали, что, кроме них, существуют не более сотни-другой человек. Мы же знаем обратное, и мы это чувствуем.
– Пожалуй, – кивнула Мэри. – Восемь миллиардов человек, и все набились вот сюда. – Она постучала пальцем по груди. – Не удивительно, что здесь так тесно. Все перемололось в сплошную гигантскую массу. Слилось в ощущение неконкретности.
Фрэнк, взвешивая ее слова, кивнул. Чувство давления на грудь было ему знакомо. Головные боли. Вселенское ощущение. Новая эмоция или смесь эмоций – горечь и чернота. Кофеин и алкоголь. Верхи и низы. Много всего навалом. Ощущение неконкретности. Не удивительно, что оно вызывает ступор. Или отчаяние.
– Возможно, – ответил он, передразнивая собеседницу.
Мэри скорчила гримасу, давая понять, что знает о своей докучливой манере.
– Океаны облаков в моей груди, так сказал один поэт. Положим, мы ощущаем глобальную деревню, но запутались в чувствах. Вы это хотите высказать? Что вы запутались? Что все свалилось в одну кучу?
– Нет. Да. – Фрэнк вскинул и снова опустил взгляд. – Возможно.
Мэри смотрела на него с любопытством.
– Вам следует подняться в Альпы, погулять в горах. Мне эта прогулка хорошо прочистила мозги, хотя я оказалась там совсем по другой причине. Вы успели бы уложиться в один день и вернуться в срок.
– Возможно.
Оставшись один, Фрэнк еще раз обдумал слова Мэри. Что он сам не свой – правда. Что смят и превратился в аморфную массу, в которой сам не мог разобраться, – тоже правда. Ощущение неконкретности. Но ведь он желал «повернуться лицом к Нарсуку». Не покоряться судьбе – бросить ей вызов. Он должен смеяться перед лицом трудностей, как инуиты.
Фрэнк сел на поезд до Люцерна, потом автобусом доехал до леса у подножия Пилата. Поднялся пешком по тропе через лес, похожий на парк, на большой, чистенький, заросший травой альпийский луг – выше леса, но ниже серой горной вершины. Высоко над головой в широком воздушном пространстве раскачивался вагончик канатной дороги. Не обращая на нее внимания, Фрэнк двинулся в обход вершины, пока она не скрылась из виду. До возвращения назад оставалось всего несколько часов, подъем по тропе на максимальную высоту и дорога обратно представляли собой своеобразный зачет на время.
Посредине волнистого безграничного альпийского луга Фрэнк наткнулся в конце тропы на невысокий вертикальный гребень, рядом с которым стоял дикий зверь. А-а, даже не один – четыре. То ли серны, то ли альпийские козы. Фрэнк слышал, что они водятся в этих местах. Перед ним, очевидно, был самец с самкой и двое детенышей, хотя уже не маленькие – определить возраст на глаз было трудно.
Животные, несмотря на его появление, не выказали страха. Они заметили Фрэнка, насторожились, принюхались, но в остальном продолжали жевать жвачку как ни в чем не бывало.
Тушки округлые, полные – похоже, пищи им здесь хватало. Если пищей служила трава. Головы похожи на козьи. Короткие рога, чуть загнутые назад, но по большей части прямые. Рога окаймляли горизонтальные кольца – вероятно, годовые. Довольно мощное оружие: достаточно боднуть, и оно запросто проткнет противника. Странное дело – наклонив голову рогами вперед, козы не могли ничего видеть перед собой, кроме передних ног. Почти все тело покрыто короткой бурой шерстью, животы – тонким бежевым пухом, коричневые и бежевые участки разделяла темная полоса.
Вожак следил за непрошеным гостем. Фрэнк заметил: у козла прямоугольные зрачки. Как у домашних коз? Он даже опешил. Прямоугольные зрачки – как такое может быть? Зачем? Да и на него ли смотрел зверь?
Похоже, все-таки на него. Козел жевал, не отрывая взгляд от незнакомого существа. Что оно будет делать? Представляет ли собой опасность?
Очевидно, животное решило, что опасность ему не грозит. Смотрело, скорее, из любопытства. Фрэнк замер на месте. Они следили друг за другом. Фрэнк сделал вид, что тоже что-то жует. Козел склонил голову набок, как будто заинтересовавшись. Пару раз моргнул. Порыв ветра взъерошил шерсть у него на спине и бороду Фрэнка. Фрэнк улыбнулся ощущению.
Что-то подсказало посмотреть на часы. Он опаздывал! Выходит, что пялился на этого альпийского, или горного, козла целых двадцать минут! А показалось, что прошло две или три.
Фрэнк пошевелился, неуверенно поднял руку, вяло помахал животному и пошел назад.
75
В США веб-сайт Национального студенческого союза провел опрос: тридцать процентов членов союза ответили «да» на вопрос, испытывают ли они настолько серьезные финансовые трудности из-за долгов за обучение, что согласились бы на организацию союзом забастовки неповиновения в форме отказа от выплаты долга. Вступая в союз, студенты обязались включаться в любую забастовку, объявленную тридцатью процентами членов, поэтому для верности координаторы союза поставили забастовку на голосование еще раз, «за» проголосовали восемьдесят процентов, девяносто согласились принять в ней участие. И неудивительно: нестабильное питание, то есть реальный голод, как и бездомность наблюдались повсеместно. Забастовка началась.
Банкам долги студентов обеспечивали ежегодный доход в триллион долларов, скоординированный отказ от уплаты долга означал для них адские проблемы с ликвидностью. Сами банки назанимали столько денег под свои кредиты, что не могли выплачивать свои собственные долги без своевременных поступлений, студенческая забастовка немедленно ввергла их в кризис ликвидности, сходный с обвалами 2008-го, 2020-го и 2034 годов, с той разницей, что на этот раз люди делали это намеренно, чтобы разорить банкиров. Те бросились искать защиты у Федерального резерва, вопрос был передан в Конгресс с просьбой спасти положение очередным гигантским пакетом государственной помощи, чтобы поддержать ликвидность и веру в финансовую систему. Многие конгрессмены видели в банках слишком важные и тесно связанные между собой звенья экономической системы, чтобы допускать банкротство самых крупных из них, и призывали спасать банкиров за государственный счет. Однако на этот раз Федрезерв попросил Конгресс разрешить санацию исключительно в обмен на доли владельцев капитала каждого банка, запросившего помощь. Это означало либо национализацию финансов, либо финансиализацию нации, в любом случае больше никто не сомневался, что страной в действительности управляет Федрезерв. Так как Конгресс отдавал распоряжения Федрезерву, а народ избирал членов Конгресса, система благодаря забастовке сработала как надо. Произошла дефинансиализация. Неолиберализму пришел конец.
Такая перспектива сама по себе вызвала потрясения, однако в тот же месяц Африканский союз информировал Всемирный банк и китайское правительство о том, что все долги африканских стран объявляются одиозными. Правительства всех стран, входящих в Африканский союз, совместно поддержали полное аннулирование долгов – невиданную доселе стрижку капиталов, вслед за которой должен был последовать новый кодекс соглашений, согласованных Африканским союзом при участии всех государств африканского континента. Почин был объявлен концом неолиберального неоколониализма и подлинным началом «Африки для африканцев». Даже Египет и весь север континента присоединились к плану, поставив людей выше капитала, будущее Африки выше ее истории, а в случае Египта, да и всего мусульманского севера, самостоятельность выше зависимости от Аравии.
Через несколько месяцев рабочие Китая, получившие неформальное прозвище «Миллиард», захватили площадь Тяньаньмэнь – несколько миллионов человек просто-напросто вышли на улицу, намертво заблокировав все движение транспорта в столице. Толпы пешеходов запрудили пекинские автострады, обтекли заслоны и блокпосты вокруг площади Тяньаньмэнь и заполнили ее и прилегающие кварталы так плотно, что полиция и армия ничего не могли сделать со скопившимися в центре города пятью миллионами человек. Похожие демонстрации произошли во всех крупных городах Китая, их счет шел на сотни, обычные меры китайской армии для разгона толпы не работали. К согласованным требованиям по отмене системы прописки «хукоу» добавились новые, настаивающие, чтобы Коммунистическая партия Китая лучше реагировала на нужды граждан. Протесты совпали с проведением пятилетнего партийного съезда, партия уступила давлению и назначила новый состав центрального комитета, включивший в себя женщин и молодых людей, которые пообещали провести требуемые реформы.
Воспользовавшись моментом, курды объявили о создании Курдистана в части Ирака, которая уже находилась под их контролем, включив в границы нового образования приличные куски сирийской, турецкой и иранской территорий. Курды пошли ва-банк, и ни у кого не нашлось достаточно силы, чтобы их остановить. Все окружающие страны были возмущены и настроены враждебно, однако они враждовали и между собой тоже, а потому не сумели подготовить достойный отпор, который не означал бы нападение на соседнее суверенное государство, куда, будь оно союзником или врагом, было слишком опасно вторгаться.
Все эти события происходили одновременно, и не только эти. Событий было очень много. Спонтанно (как если бы подобные вещи происходили спонтанно!) по всему миру разразилась целая волна восстаний; некоторые историки говорили о повторении 1848 года, о возвращении мятежного духа 1848 года двести лет спустя. Как и в ту эпоху массовых волнений и революционных потрясений, никто не мог объяснить, почему они происходят одновременно в стольких местах. Совпадение? Заговор? Мировой дух? Пульс времени? Кто знает? Ясно было одно: происходят большие сдвиги, старый мир рушится на глазах.
Посреди смятения и шатания основ рынок стремился к привычным вещам. Волатильность, разумеется, играла на руку трейдерам. Но в конце трудового дня нужен гвоздик, на который можно повесить шляпу. Играть в короткую против доллара? Серьезно? Все поставить только на короткие позиции? Может быть. Только где прятать аварийный фонд, если наступит круглый облом? Прятать деньги в матрасе – это вам не игра на длинных позициях, да и сама затея стала практически неосуществимой. События принимали все более экзистенциальный оттенок, встал вопрос об истинной стоимости и вере в сам акт заключения сделки. Стоило определению стоимости перейти с разговоров о процентных ставках на разговоры о доверии общества, стоило финансам и теориям денег провалиться в подвал обыденности, а оттуда еще дальше – в бездонный колодец философии, побуждающей людей искать ответа на вопрос, как и почему работают деньги, как и почему некоторые люди живут подобно спустившимся на Землю богам, в то время как другим негде приткнуть голову на ночь, оказалось, что хорошего ответа попросту не существует. Тем более ответа не давал набор «надежных» инвестиционных стратегий.
Деньги держатся на доверии общества. В спазмофилический момент, когда все вокруг меняется и почва бешено трясется и уходит из-под ног, деньги тоже зависают в неопределенности. А это страшно.
Огромное количество ценных бумаг попросту превратилось в дым. Банки развитых западных стран были слишком тесно связаны между собой, чтобы погибнуть, но если один-два крупных пойдут на дно, остальные уйдут в свою раковину и будут отсиживаться, пока государство не восстановит доверие, заморозив выдачу ссуд и даже выплату собственных долгов. Какой смысл платить кредитору, если через неделю его может уже не быть? Лучше обождать и посмотреть, выживет ли он и дойдет ли дело до суда.
Другими словами, заморозить ликвидность. Различные виды ценных бумаг, которые, по сути, играют роль долговых расписок между банками, вдруг обесцениваются. Других денег, кроме кэша, нет. Но так дело не пойдет, ведь ежедневно на различных рынках заключаются сделки на триллионы долларов, в том числе в тихих омутах, где люди, действующие в безнадзорном электронном пространстве, ведут бизнес на одном доверии. Законы воровской чести – понятие из времен феодализма, они скорее подходят Робин Гуду с его братвой, чем миру финансов современности. Нет. Если уж деньги – это идея, система, основанная на доверии общества, то, когда возникает разлад и доверие вмиг улетучивается, денег становится куда как меньше, чем раньше.
Многих новость не застала врасплох, именно поэтому повсюду на планете много средств вкладывалось в недвижимость. Стоимость зданий и участков может упасть, однако права владения активом никуда не денутся и, что бы ни случилось, переживут все потрясения. Увы, недвижимость неликвидна. Даже если проблему сохранения богатства удалось решить заранее покупкой земли, домов и квартир в небоскребах на Манхэттене, проблема самих денег никуда не уйдет.
И вот, кряхтя и лязгая, издавая оглушительный треск, мировая экономика встала. После десятилетней рецессии, наконец, вернулась полномасштабная депрессия. Ту, при которой до сих пор жили, стали называть Малой депрессией, Суперстагнацией и так далее. Но теперь наступила Супердепрессия. Денег страшно не хватало, без денег людям нечем было платить, ни ссуд тебе, ни покупок. Безработица быстро перешагнула максимальный рубеж 30-х годов прошлого века. Казалось, что на этот раз она достигнет… какой отметки? В пятьдесят процентов? Семьдесят? Никто не мог предсказать.
Пошли разговоры о возврате бартера, особенно в сельской местности, где люди вполне его допускали. Да только бартер всегда был вымыслом экономистов, фантазией. В городах очагом бартера служат ломбарды. Но и там действовал принцип «деньги за товар, товар за деньги». И действует он, пока есть сами деньги. Точно так же, если не хуже, обстоит дело с интернетом. Когда никто не доверяет деньгам, рынок в интернете перестает работать.
Создавались и внедрялись местные платежные единицы, их поддерживали городские власти, однако городу были нужны местные банки, а местным банкам – центральные. Тем не менее во многих регионах расцвел оживленный обмен всякого рода, нередко граница населенных районов пролегала по крупным водоразделам, люди стали использовать свои аккаунты в «YourLock» для цифрового микробанкинга с реальной пользой, появились наметки посткапиталистического коллективного долевого финансирования.
Однако все это было слишком ново, слишком промежуточно – чересчур много людей, и все они незнакомцы. Несмотря на интересные начинания, экономика продолжала сливаться. Стало очевидно: либо положение спасут центральные банки, либо уже никто не спасет. Их призвали на роль легендарного голландского мальчика Ханса Бринкера, пальцем заткнувшего дырку в дамбе, последнего шва, способного остановить кровотечение. Центральные банки выступали от имени государства. Центробанки в свою очередь поддерживали государства с их армиями и полицией, в теории исполнявшие волю общественности. Если бы государственные банки могли удержать фронт, хотя бы путем дополнительной эмиссии или спасения частных банков за счет еще более обширного количественного смягчения, то, глядишь, все нормализовалось бы.
Некоторые и раньше возлагали надежды на центральные банки, поэтому увидели во внезапной вспышке хаоса и беспорядка хорошую возможность. Общество могло теперь настоять на своем праве получать должную компенсацию за постоянное спасение частных банков народными деньгами, взыскать репарации с барышников, полностью упразднить прибыль, пустив деньги на возмещение ущерба. Если частные банки упрутся, пусть разоряются, пусть начинается переход к полной национализации финансовой системы, которой будет владеть и использовать на благо своих членов общество.
Как ни странно, во время глубокого финансового кризиса вся полнота власти перешла к народу, массе простых людей как материальному воплощению «общества». Когда наступает крайняя нужда, люди начинают оглядываться вокруг в поиске виноватых, и если тысяча человек смотрит на одного, то ясно, на чьей стороне сила. Достаточно было уловить этот момент, а уловив, приступить к действию. Возможно, в этом не было ничего странного, и в то же время было – процесс ощущался как свободное падение в бездну. Парашют приходилось мастерить на лету.
Другими словами – очень быстро.
Теневое правительство, идею которого выдвинуло Министерство будущего в Цюрихе, задало шаблон для нововведений. Разумеется, план был не совсем нов. Во многом он перетасовал уже существующие элементы – кооперативы Мондрагона и Кералы, СТД, блокчейн, новаторство Дании и Кубы, и так далее. Все это давно существовало и работало в отрыве друг от друга. А поэтому внедрение новых методов не составило большого труда. Никаких коренных революций, никаких десятидневных недель с новыми названиями, никакого погружения в революционную эйфорию, когда хочется сломать и переделать все сразу. Небольшие поправки прав собственности. Цифры. Представительство. Корректировка приоритетности некоторых ценностей. Импровизации. Солнце по-прежнему всходило на востоке, а растения росли вверх. Люди, однако, живут в мире идей, поэтому, несмотря на солнце, небо и все такое, голова у всех шла кругом. Весна выдалась панической.
