Текст книги "Министерство будущего"

Автор книги: Ким Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)

93

Проект «Замедление» действовал уже десяток лет. Экспедиции работали в критических точках крупнейших ледников планеты – все они находились в Антарктиде и Гренландии, бурили скважины во льду, выкачивали талую воду и разливали ее по поверхности в доступной близости от точки бурения, чтобы снова заморозить. Нашу группу направили в море Уэдделла, на особенно сложный участок, где разбросанные веером ледники и ледяные потоки впадали в шельфовые ледники Фильхнера и Ронне. Форма рельефа подо льдом напоминала половинку чаши, слишком пологой, чтобы выделить точки в верхнем течении с максимальной скоростью ледникового переноса. Мы сделали все, что могли, и за пять лет пробурили 327 скважин в тех главных точках, что смогли обнаружить, уповая на лучшее.

Без помощи военного флота Соединенных Штатов, России и Англии мы бы не справились. Они оставили на зимовку в море Уэдделла целый вмерзший в лед городок авианосцев. С этой базы мы могли продолжать работу круглый год и снабжать точки на шельфовом льду Ронни и Фильхнера. Припасы на точки доставляли эскадрильи вертолетов, они же перемещали буровые установки с места на место. Только в нашей зоне работы обошлись в десяток миллиардов долларов. «Пустяки», – сказал бы Пит Гриффен. Многие наши в то время работали с ним в одной группе и часто его вспоминают.

Все путем. Всего четверо погибших – все, включая Пита, в результате несчастных случаев, три смерти, в том числе его собственная, – результат неразумных решений. Других убил климат. Антарктида ошибок не прощает. В нашей группе никто не погиб, хотя мы, конечно, не хвастаем этим вслух. Однако в сравнении с тем, что случилось с Питом, грех жаловаться. Ни один человек в нашей команде никому не желал такой судьбы.

Итак, десять лет в Антарктиде поработали на совесть, нужда в грантах отпала. Писали научные статьи, проводили исследования, но главное – обслуживали буровые скважины, насосы и рассеивающее оборудование. Нет, конечно, статьи тоже получались знатные, но ехали мы сюда не ради них. Что правда, то правда: гляциологи накопили как никогда много данных, особенно о структуре льда и течении ледников, но важнее всего – о донных характеристиках. Я уверен, что ни у кого нет столько информации о взаимодействии между льдом и ложем ледника. Проводи мы эти исследования с узкой целью, на сбор сведений пришлось бы потратить несколько столетий. Нами же двигала иная задача, другая забота.

В конце сезона нас перебросили по воздуху на ледник Рикавери, где пять лет назад мы пробурили двойной ряд скважин. С одной из них поступил сигнал об отказе всех насосов.

Кулисами для плоской вертолетной площадки служили ледопады сверху и снизу по течению. На севере возвышается хребет Шеклтона, формирующий верхнюю часть бортов ледника. Боковой скол в самом конце превратился в целое поле обломанных бирюзовых сераков, таких высоких и изломанных, словно ты попал в район разрушенных стеклянных небоскребов. В Антарктиде каждый полет на вертолете преподносит новые сюрпризы. Даже пилоты удивляются.

Мы подошли по равнине к отказавшим скважинам. Их пробурили давным-давно, в самом начале работ, и проверяли не один раз. На поверхности все было в норме, система мониторинга тоже работала исправно. Неисправность насосов, установленная автоматическим мониторингом, быстро подтвердилась – из выпускных труб почти ничего не вытекало. Чем ближе к середине ледника, тем меньше выкачивалось воды. Большинство насосов вообще ничего не выдавало наверх.

Мы передвигались на лыжах в одной связке на случай, если в некогда надежном пространстве между скважинами за последние годы появились трещины. Расселин не обнаружилось, мы разметили флажками новый маршрут, пересели на снегоходы и проверили его еще раз. Наша группа относится к делу без дураков.

Поперек ледника пролегала обычная вереница скважин. Высокие шесты с транспондерами и метеобудками, на макушке каждого – изорванный красный флажок. Внизу – приземистая оранжевая фанерная коробка для защиты устья скважины, похожая на небольшой сарайчик, с установленными рядом солнечными панелями. Трубопровод желто-зеленого цвета с налипшей серой ледяной крошкой. Вода прокачивалась до холма за южным краем ледника, где малый трубопровод впадал в большой, сбрасывающий всю извлеченную на поверхность воду в море.

Мы открыли дверь и зашли в будку с арматурой скважины. Внутри тепло – красота. После слепящего света снаружи внутри было темно даже с включенными фонарями. За стенами причитает ветер. Мило, уютно. Температура здесь всегда должна быть выше нуля. Проверили датчики – вода наверх не поступает. Открыли люк на колпаке скважины. Спустили вниз видеокамеру на гибком кабеле, барабан с кабелем таких размеров, что его пришлось тащить волоком на отдельном прицепе, – «змея» длиной два километра, намотанная на одно большое колесо.

Камера ушла под лед. Мы прилипли к экрану. Что твоя колоноскопия, только задний проход уж очень прямой. На камеры, которыми водопроводчики проверяют канализационные трубы, тоже похоже. В скважине воды нет даже на глубине двухсот метров. Значит, что-то сломалось, потому как, если скважина открыта сверху донизу, вес льда должен выдавливать воду почти до самого верха. А тут мы погрузились уже довольно глубоко, а воды как не было, так и нет.

Кто-то предположил: «Где-то есть закупорка».

Да, но где?

Постепенно мы опустились на дно скважины, так и не встретив воду.

Ага, вот оно что! Ледник вычерпан до донышка. Качать больше нечего!

Значит, он замедлит ход.

Никуда не денется.

Как быстро это выяснится?

Через несколько лет. Хотя замеры можно провести хоть сейчас. Но чтобы убедиться полностью, потребуются годы.

Ух ты! Получилось.

Угу.

Разумеется, придется бурить новые контрольные скважины. Ледник под тяжестью собственного веса все равно будет сползать в море с характерной для него, куда более медленной, скоростью. Каждые десять лет в верховьях придется бурить новые скважины взамен старых. В ближайшем будущем – может, десятки лет, а может, вечно – здесь будет копошиться масса народу. Когда мы оттаяли и собрались в будке-столовой на полозьях, все согласились, что это – восхитительная перспектива. Из маленьких окон на южной стороне открывался вид на хребет Шеклтона, непонятно почему так названного, ведь Шеклтон никогда не бывал в этом месте. Возможно, он находился недалеко от предложенной исследователем конечной точки трансантарктического маршрута, но когда его судно «Эндьюранс» было зажато и раздавлено льдами, пришлось быстренько переключаться на более актуальный план – выживание. Мы чокнулись бокалами с призраком и пообещали следовать его примеру. Когда все летит к черту, отбрось план «А» и задействуй план «Б» – жизнь важнее! Делай что можешь, импровизируй, лишь бы выжить. Мы подняли тост за непроходимые горы с черными утесами, подпирающие низкое небо на юге. Настало время закусить и выпить – в 650 метрах над уровнем моря. Еще один славный день в антарктической жизни спасителей мира.

94

58-я Конференция сторон, подписавших Парижское соглашение, включающая в себя шестое по счету обязательное подведение итогов, закончилась дополнительным двухдневным анализом предыдущего десятилетия – по сути, всего периода действия Соглашения. Этот рубеж все больше выглядел как переломная точка в истории человечества и Земли в целом, началом чего-то нового. Значение Парижского соглашения трудно переоценить. Пусть слабое на начальном этапе, оно стало моментом прекращения отлива и начала прилива – сперва едва заметного, а в конце неудержимого. Наступил величайший в человеческой истории перелом, первый проблеск планетарного разума, рождение антропоцена со знаком плюс.

В первый день заключительного этапа конференции делегаты суммировали, перечисляли и отмечали различные аспекты положительных изменений, произошедших с момента подписания Соглашения. Второй день был посвящен обсуждению известных проблем, требующих решения для сохранения темпов и прогресса позитивных изменений, перечисленных в первый день. Оба дня получились насыщенными.

В день славословия Мэри расхаживала по коридорам со стендами, ощущая поначалу удивление, потом восхищение. Большой транспарант с графиком Килинга, на котором кривая сначала непрерывно шла вверх, потом выровнялась и, наконец, начала опускаться, доминировал над всем остальным, как боевой стяг. А под ним столько всего, о чем она даже не слышала. Мэри на себе почувствовала силу когнитивной ошибки под названием «эффект доступности», согласно которой человек считает реальным только то, о чем знает сам. Однако вокруг происходило так много неизвестного отдельному человеку, реальность была настолько обширнее индивидуального «я», что даже страшно было подумать. Ошибку нетрудно понять: человек, столкнувшись с необъятным, инстинктивно стараясь не сойти с ума, замыкается на своих внутренних ощущениях подобно тому, как улитка втягивает рожки, столкнувшись с внешним миром.

На самом деле контакт с бескрайней реальностью не предвещал никакого серьезного вреда. Мэри попробовала закрепить в голове эту мысль. Высунула рожки, чтобы воспринять окружающий мир во всей полноте. Залы дворца съездов напоминали обычную научную конференцию – стенд за стендом, проект за проектом. В данном случае все плакаты, прилавки с материалами, групповые дискуссии и пленарные заседания нахваливали исключительно все хорошее. Однако так бывало и раньше, на любом научном симпозиуме. Такие мероприятия всегда походили на слет утопистов и мечтателей. Разница заключалась в том, что плакаты рисовали глобальную ситуацию, которую никто не мог бы предсказать еще десять лет назад, сорок лет назад просто невозможную.

Во-первых, получение энергии непосредственным путем почти для всех целей означало мощный рост «чистой» энергетики. Боб Уортон что-то такое говорил несколько лет назад, в самом начале, в эпоху, скрывшуюся за перевалом через горный хребет – невидимые Альпы, над которыми порхала юная наивная Мэри. «Если мы научимся добывать много чистой энергии, – говорил Боб, – то получим много чего полезного». Научились. И добываем.

Несмотря на то что энергии вырабатывалось как никогда много, в атмосферу выбрасывалось меньше углекислоты – годовые выбросы сократились ниже уровня 1887 года. Наконец-то удалось перехитрить парадокс Джевонса. Не его основную часть – утверждение, что, чем больше вырабатывается энергии, тем больше растет ее потребление, но то, что энергия теперь в основном вырабатывалась чистым способом, и ввиду постепенного сокращения населения планеты людям было неважно, как она использовалась. Потому как предложение почти все время перекрывало существующий спрос, и при наличии чистой энергии парадокс Джевонса попросту утратил актуальность. Там, где излишки энергии могли пропасть из-за отсутствия эффективных способов хранения, люди находили новые пути ее использования – строили опреснительные установки, улавливали углерод напрямую из воздуха, перекачивали морскую воду в пересохшие бассейны и так далее. Начинаниям не было конца и края. И все потому, что идея чистой энергия была осуществлена и продолжала осуществляться.

Вот еще один великолепный стенд: «Глобальная сеть экологического следа» привела биопроизводство Земли в равновесие с поглощением и переработкой отходов. Мировая цивилизация перестала использовать больше возобновляемых ресурсов биосферы, чем можно было восстановить естественным путем. Модель, много лет существовавшая только на Кубе и в Коста-Рике, покорила весь мир. Половина заслуг принадлежала проектам типа «Половина Земли». Пока что они не достигли своей главной цели: люди занимали и использовали все еще больше половины планеты. И все-таки огромные территории на каждом континенте были возвращены в первозданное состояние, освобождены от людей с их разрушительными структурами и переданы диким животным и растениям. Поголовье диких зверей на Земле насчитывало больше особей, чем за два предыдущих века. В то же время численность домашних животных, выращиваемых для употребления в пищу людьми и занимающих земельные угодья, уменьшилась. Экосистемы на всех континентах возвращались к здоровому состоянию по мере того, как планетарная экология делала свое дело, живя и обращаясь в прах под солнцем. Большинство биомов представляли собой гибрид, но гибрид жизнеспособный.

Хорошо был известен факт, хотя он и не афишировался на этой выставке и в дебатах, что коэффициент воспроизводства населения примерно составлял 1,8 ребенка на женщину. При том что для восполнения популяции требуется 2,15 ребенка на женщину, численность населения Земли начала медленно, но уверенно сокращаться. Представления о грядущем демографическом взрыве рассеялись, демографы перестали его предсказывать. Некоторые кабинетные экономисты беспокоились, что экономика не выживет при подобном сокращении населения, другие, наоборот, приветствовали смену тренда. Все эти вопросы были так новы и противоречивы, что конференция решила их не касаться, отложить на другой раз. Прежние обвинения в антигуманности против экологического движения пока еще не настолько утратили силу, чтобы научное сообщество смело повело разговор на эту тему. Слишком уж она горяча. Но в данном случае новости были хорошими и передавались в устном порядке.

То же самое можно было сказать о дискуссиях на тему супердепрессии и о том, как вызванный ею общественно-экономический крах на самом деле пошел на пользу сокращению выбросов углерода и состоянию здоровья биосферы. Утверждения, что события, причинившие страдания миллионам людей, оказались полезными для жизни на планете, тоже притягивали обвинения в антигуманности. Поэтому проще было представить этот аспект как преодоление катастрофы с извлечением из возникшей ситуации максимальной пользы. Информация и так текла рекой, поэтому некоторые вещи, как, например, умозаключения и предположения, лучше было оставить на суд молвы.

Надо всем этим довлел – в самом буквальном смысле, если вспомнить о транспаранте и качестве воздуха, – главный индекс или главное число, показатель концентрации углекислоты в атмосфере в частях на миллион. За предыдущие пять лет он сократился на 27 единиц и составлял теперь 451 часть на миллион – как в 2032 году, – продолжая снижаться. Может быть, однажды он дойдет до 350, верхнего пика колебаний между 280 и 350 ppm в доиндустриальную эпоху протяженностью миллионы лет, на которые влияли изменения солнечной орбиты Земли. 350 частей CO₂ на миллион – это было бы совсем неплохо! Вопрос – как далеко следует идти. Последние сорок лет мир занимали споры совершенно иного порядка.

За это же время для всех стран мира существенно сгладился индекс Джини. Улучшения наступили на всех континентах. Движения за справедливую оплату труда, сокращение разрыва в доходах, рекомендованные центральными банками налоговые схемы, политические движения в поддержку гарантированных рабочих мест и прогрессивного налогообложения, нередко под лозунгом «даешь конец клептократии плутократов», отраженном на одном из плакатов, повсюду произвели мощный эффект. Ввод щедрого всеобщего базового дохода, поголовная гарантия трудоустройства и ограничение личного годового дохода десятикратной разницей между минимальным и максимальным уровнем, принятые многими странами, немедленно обрушили индекс Джини. Темп задавал ЕЭС, примеру последовали США и Китай, процесс пошел во всех странах, молодые образованные люди бежали в государства с пониженным коэффициентом, отчего страны, теряющие образованные кадры, быстро вводили похожие меры. Гарантии трудоустройства, но не только, доступ к базовым услугам, поддержка воспроизводства социальных структур, в том числе за счет строительства объектов инфраструктуры и жилья освободили от бедности малоимущие слои населения мира. Установление предела личных доходов и богатства срезало верхушку пирамиды неравенства. Разумеется, многие богачи попытались, прихватив мошну, удрать в безопасное место, но из-за мер валютного регулирования, блокчейна и способности отслеживать денежные потоки все старые налоговые оазисы и убежища были выявлены и уничтожены. Деньги стали цифрами в компьютерах глобальной банковской системы. Даже когда они вкладывались в недвижимость, объект регистрировался вместе с ценой актива и подлежал налогообложению, как все остальное. Нередко собственность продавали, чтобы избежать уплаты налогов по резко прогрессивной шкале. Чтобы не пойти ко дну при новом налоговом режиме, некоторые владельцы отдавали собственность добровольно, благодаря чему площадь общественных угодий постоянно ширилась и пользоваться ими могли все члены общества. Госпредприятия стали чаще использовать большие данные и «красные» алгоритмы, что сделало их менее неповоротливыми, позволяя избегать прежней дурной бесхозяйственности, но сохраняя бесхозяйственность полезную, которая была важна для поддержании устойчивости и справедливости.

Для анализа и описания новых явлений появилась новая экономическая наука, неизбежно она начала опираться на целый ряд новых систем измерения, ибо экономика теперь зиждилась на квантифицированной этике и политической власти, зависящих от показаний. Люди по-прежнему пользовались старыми инструментами вроде индекса инклюзивного процветания, индикатора подлинного прогресса, индекса человеческого развития ООН с поправкой на неравенство, индекса глобального экологического следа. Появилось и много новых. Все новые показатели экономического здоровья слились в один «индекс индексов» под названием метаиндекс состояния цивилизации и биосферы – МИСЦИБ.

Во всем этом огромную роль сыграл карбон-койн. Некоторое время казалось, что создание карбон-койна лишь сделает богатых еще богаче. Несколько компаний – хозяев углеводородного сырья объявили о намерении секвестрировать углеродные запасы в своей собственности, получили компенсацию в карбони и перевели их в доллары США и другие валюты, вложив доход в капитальные активы других видов, особенно в недвижимость, разбогатев пуще прежнего, как если бы им заранее выплатили прибыль будущих лет, все сто процентов, пусть даже их активы, ядовитые для биосферы и для здоровья людей, теперь застряли под землей.

Однако центробанки придумали схему, как этому противостоять. Да, добывающим компаниям выплачивали положенное в расчете один карбон-койн на тонну секвестрированного углерода согласно сертификатам, выданным группами экспертов Министерства будущего, как и любому другому лицу, занятому секвестрацией. Однако выплаты свыше определенной суммы амортизировались по времени и выплачивались в установленный момент с нулевым процентом, но без удержаний. Вместе с гарантиями все это превращалось в подобие облигаций. После этого компании, чтобы получить будущие платежи, по закону и международному соглашению, были обязаны пустить полученные карбон-койны на дальнейшее сокращение выбросов, потому что в случае инвестиций в производство, наносящее ущерб биосфере, особенно сжигающее ископаемые виды топлива, это означало бы саботаж секвестрации, что в конечном счете давало отрицательный результат. Выгодность системы состояла в том, что нефтяные компании и петро-государства получали компенсацию пропорционально блокированным активам, но не всю сразу и только за работу по сокращению выбросов, которую определили и сертифицировали стандарты Парижского соглашения и команды экспертов. Младшие сотрудники центральных банков очень гордились этим достижением, которое они шлифовали несколько лет ради спасения карбон-койна, и были очень рады, когда начальство одобрило и осуществило эти меры. Встречи этих сотрудников проходили в тихом Цюрихе так шумно, что это чуть не приводило к скандалам.

Успех карбон-койна означал, что на реставрацию ландшафта, регенеративное сельское хозяйство, восстановление лесов, биоуголь, плантации водорослей, прямое улавливание и хранение углерода из воздуха и прочие мероприятия, представленные в залах, теперь поступали огромные денежные суммы. Перетяжка над входом в одно из помещений гласила: «Грядет революция. Она всегда не такая, какой ее ждут». Люди, которые вывешивали лозунг, сообщили, что фраза принадлежит Марио Працу[19]19
  На самом деле автор изречения – мексиканский поэт и революционер Октавио Пас.


[Закрыть], у него ее позаимствовал Джон П. Фаррелл, а у последнего – Кристофер Пальмер. Швейцарские помощники были очень довольны собой.

Последний день с его разбором нерешенных проблем послужил отрезвляющим напоминанием, что работы еще невпроворот. И все-таки в свете того, что открылось и чему радовались вчера, в зале царило ощущение, что трудности, невзирая на всю их сложность, представляли собой жалкие помехи на пути цивилизации, самой истории, а потому в будущем будут либо подмяты, либо решены по частям или в обход, либо отложены на более поздний срок, чтобы заняться ими, когда система наберет еще больший ход.

На этот раз над входом был натянут транспарант: «Трудности разрешаются умножением». Эту фразу помощники приписывали Вальтеру Беньямину, который якобы назвал ее «древней диалектической максимой», хотя никто так и не смог обнаружить ее в чьем-либо литературном наследии. Не исключено, что он ее выдумал и снабдил фальшивой ссылкой, хотя кто-то заметил, что это на Беньямина не похоже – он слыл дотошным историком и архивистом. Многие тщетно пытались разыскать источник в интернете, что лишний раз доказывает: интернет хоть и огромен, отнюдь не всеобъемлющ в плане материального наследия прошлого. По сути, он капля в море.

Кроме того, Мэри волновали более насущные дела, нежели поиски источника цитаты. Как и вчера, она прошлась по залам. Преодолевать препятствия, умножая их, – чего проще! Нерешенные проблемы были обсуждены, взвешены, расставлены по ранжиру и степени неотложности. Из них составили общий список, похожий на придуманные учеными-ядерщиками «Часы судного дня», показывающие, сколько минут отделяют человечество от конца света. В коридоре стоял настоящий циферблат, стрелки замерли на без двадцати двенадцать. В таком положении они стояли уже целое десятилетие, и Мэри невольно усомнилась, есть ли еще у этой идеи какой-то смысл и польза. Остановившиеся часы не лучший символ смертельной опасности. Безотлагательные проблемы скорее вызывали в уме образ постоянно тикающих часов. Когда она поделилась мыслью с Бадимом, тот лишь покачал головой. «Атомные часы не более чем аллегория непреходящей ядерной угрозы, – пояснил он. – Мы ведем себя как если бы она миновала. Но это не так. Стрелки намекают, что мы игнорируем угрозу нашему существованию. С этим пора что-то делать. Покончить с угрозой раз и навсегда. Все ядерное оружие реально демонтировать за пять лет. Ядерные заряды пустить на топливо для АЭС, выжечь полностью, а отходы захоронить. Все так бестолково».

Разговор оставил у Мэри ощущение, что она не умеет толком оценивать угрозы. Например, петро-государства Заполярья до сих пор не скрывают свое положительное отношение к переменам климата – это что, угроза? С недавних пор Россия, похоже, начала выполнять программу сохранения толщины и прочности льда в Северном Ледовитом океане. Мэри перестала волноваться по этому поводу. У России есть свой флот, арктические воды насыщаются желтым пигментом, чтобы солнечные лучи не проникали на большую глубину и не нагревали воду. Длинными зимними ночами дроны разбрызгивали над морским льдом быстро замерзающую водяную пыль, закрывая полыньи и участки открытой воды. Нет, если Арктика и представляет собой проблему, она решаема. Россия не откажется внести свой вклад.

В еще одном коридоре Мэри встретило царство ядерного оружия и ядерных отходов. Беспокоился не только Бадим, вопросом занималась целая куча рабочих групп. Как превратить неудобные материалы в источник ядерной энергии, выжечь топливо до концентрации, позволяющей надежное захоронение или катапультирование в открытый космос? Как видно, никто не мог предложить ничего путного. Да, эта проблема пока не решена.

А что делать с тридцатью наиболее бедными странами? «Бедная тридцатка», «печальная тридцатка», «слабая тридцатка» – как их только ни называли. В их число входили как минимум десять так называемых недееспособных государств, некоторые пребывали в этом состоянии десятки лет, доведя свои народы до нищеты. Каверзными в техническом смысле можно назвать такие проблемы, которые не только не поддавались решению, но и втягивали в себя других, что делало их похожими на заразную болезнь. Странам, страдающим от каверзных проблем, требовалось вмешательство соседей, а значит, всего мира. Их, по большому счету, следовало бы перевести на региональное или международное конкурсное управление. Однако, если пренебречь суверенитетом одной страны, получится, что, сто́ит в политике подуть враждебным ветрам, пренебречь можно суверенитетом любого государства. Ущемление суверенитета никого не устроит. На наведении порядка в различных постколониальных зонах бедствия обычно настаивали зажиточные бывшие империи, что редко выглядело искренне, даже когда побуждения были благородными. Американская империя в основном уповала на экономику и не называла себя империей, поэтому сами американцы никогда не считали себя имперцами, несмотря на восемьсот военных баз, разбросанных по всему свету, и тот факт, что военный бюджет США был больше, чему у всех остальных стран мира, вместе взятых. Поэтому Америка могла себе позволить такие вещи, как «вашингтонский консенсус», использующий в качестве орудий американской гегемонии Всемирный банк, МВФ и даже ВТО, принуждая бедные страны участвовать в мировых делах на правах колоний нового типа, де факто американских вассалов, либо смириться с еще горшей судьбой. Даже Китай с его инициативой «Один пояс – один путь» и местным влиянием на Азию не так сильно пытался выдавать свои имперские интересы за филантропию, как американцы, в конце двадцатого века подорвавшие самодостаточность целых стран навязанными структурными реформами, превратившими их в источник сырьевых культур для американских рынков. Нет уж. Недальновидность и чванство Америки, претензии на роль единственной мировой супердержавы, по оценкам Мэри, еще входили в список каверзных проблем. Однако проблемой Америки не занималась ни одна рабочая группа, не было и соответствующих стендов. Ну еще бы. Это еще одна тема, о которой только шушукаются в кулуарах. Для ее решения потребуются объединенные, скоординированные усилия всего мира, и, разумеется, другие страны ни за что не договорятся между собой – еще и потому, что многие зависят от США и продались им с потрохами.

На первый план в восприятии людей после притупления проблемы СО₂ вышло непрерывное отравление биосферы нечистотами, пестицидами, пластиком и прочими отходами цивилизации. Конечно, у биосферы есть запас прочности. В то же время любое живое существо способно принимать и перерабатывать яд только до определенного предела, после чего возникает отравление и начинаются неприятности.

Очередной зал был посвящен теме притеснения женщин, личного и коллективного. Нередко это происходило в странах с самым низким рейтингом по всем другим категориям – благосостоянию, политическому представительству, техническим возможностям. Так было, конечно, не случайно. Статус женщины не просто показатель, он имеет фундаментальное значение для прогресса любой культуры. Многие прежние формы патриархата не отмерли, поэтому среди острых нерешенных проблем числились патриархальность и мизогиния. Мэри со вздохом отметила, что в этом зале по сравнению с другими находилось намного больше женщин, чем мужчин. Среди ста человек она насчитала пять белых и двадцать цветных мужчин. Даже если проблему представить как одну из самых острых из оставшихся, немногие мужчины согласятся считать ее таковой. Решать ее предстоит не мужчинам, а женщинам – оттачивая и пробивая законы. А потому проблема эта воистину была велика и каверзна. Возмутительно само выведение ее в отдельную категорию наряду с загрязнением среды, ядерным оружием, углеводородами и бедами управления. В этом коренится часть проблемы. Когда на женщин перестанут смотреть как на нечто «другое»?[20]20
  Отсылка к книге феминистки Симоны де Бовуар «Второй пол».


[Закрыть] Разве они не являются большинством в своем виде, на несколько миллионов опережая мужчин?

Переход к еще одному нераспутанному узлу – проблеме ресурсов. Женщина как ресурс, пришло в голову Мэри. Нет, забудем. Нехватка воды. Изобилие электроэнергии позволяет опреснять морскую воду. Почва. Здесь надежду давали регенеративное сельское хозяйство, законы биологии. Биосфера как единое целое – потеря ареалов обитания, надежных природных коридоров, численности диких зверей. Вымирание видов. Проблемы инвазивной биологии. Состояние здоровья водоразделов. Массовое исчезновение насекомых, включая пчел. Где хранить углекислоту, выделенную из атмосферы? Даже при наличии успехов эти проблемы сохраняли остроту.

Здоровье океанов. С закислением океанов, нагреванием океанских вод как следствием сжигания углеводородов в прошлом веке и обескислороживанием ничего нельзя было поделать. Вымирание продолжалось, в том числе, возможно, таких видов, о которых люди даже не слышали, но чья смерть могла вызвать катастрофические обвальные последствия. Здоровье океана не перестанет быть проблемой еще много веков, и разрешить ее невозможно, разве что оставить в покое огромную часть мирового океана, по крайней мере половину, позволив морским биомам и тварям как-то приспособиться. Это во многом касалось коралловых рифов, пляжей и прибрежных болот, с их спасением люди тоже не справлялись. Отступить, отойти в сторону, не вмешиваться, вылавливать пластик, а не рыбу, по крайней мере на больших заповедных территориях, да хоть бы и в зонах рыболовства. Заложить основы новых коралловых рифов. И так далее. Проблема сохранит свою каверзность до конца жизни поколения.

И так продолжалось весь день во всех точках дворца съездов. Многие из проблем несоразмерны, нельзя же в конце концов ставить на одну доску благополучие женщин, коралловые рифы и штабеля ядерного оружия. К черту антологии нерешенных проблем! В определенном смысле от таких списков нет никакого толку. Пожалуй, разумнее было закончить конференцию еще вчера похвалой достигнутых ранее и текущих успехов. Первый день вызывал радость, второй – уныние. Оставалось надеяться, что вызванную перечислением проблем досаду получится направить на благо дела, однако Мэри не была в этом уверена. По коридорам бродило множество шокированных, павших духом молодых людей, особенно молодых женщин. Мэри останавливалась рядом, когда замечала группу, как будто что-то обсуждавшую, призывала не опускать руки, задать противникам жару, что они уже не раз делали. Одни согласно кивали, другие нет.