Текст книги "Бабочка"
Автор книги: Кэтрин Харви
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)
На третий день она решила приступить к поискам сестры.
– Я могу сказать тебе всего две вещи, – сказала ей тогда мать. – Ты родилась в пресвитерианской больнице. Юриста звали Леви Хайман.
Рэчел пролистала телефонную книжку в мотеле. В Лос-Анджелесе жили несколько Леви Хайманов. Но только один значился владельцем юридической фирмы. Она набрала номер и попала на секретаршу, Рэчел попросила назначить ей время для встречи.
– Вы по какому делу? – осведомилась секретарша. – По личному.
Рэчел было сказано прийти в три часа.
Это была важная встреча, поэтому она достала свои лучшие юбку и блузку, разгладила их, насколько это было возможно, и оделась. Потом пошла на автобусную остановку, готовясь провести уже привычный час в ожидании.
Ей повезло, она добралась до офиса Леви на Западной авеню как раз вовремя.
Это не был один из тех шикарных офисов, что показывают по телевидению. Однако чувствовалось, что он существует довольно давно. Увидев за спиной секретарши картотеку, Рэчел разволновалась. Неужели досье ее сестры тоже находится там! Как ей хотелось, чтобы Кармелита и Белл были сейчас с ней.
Как выяснилось, мистер Леви ненадолго задерживался, поэтому Рэчел встала и стала мерить шагами приемную. Секретарша не спускала с нее глаз. Рэчел знала, она слишком молода, чтобы самостоятельно встречаться с адвокатом. Она надеялась, что ей не сразу укажут на дверь. Ей всего лишь был нужен адрес сестры. Рэчел знала, что произойдет потом. У них будет потрясающая встреча. Они компенсируют шестнадцать лет разлуки. Потом ее сестра, которая, несомненно, богата, настоит на том, чтобы Рэчел переехала к ней, и они наконец будут настоящими сестрами.
Рэчел остановилась перед дипломом, который висел в рамке на стене. Хайман Леви, говорилось в нем, закончил юридический факультет Стэнфордского университета в 1947 году.
Семь лет назад.
Рэчел тупо смотрела на диплом. Хайман Леви стал юристом лишь через девять лет после ее рождения.
Это был не тот человек.
– Извините, – запинаясь, пробормотала она секретарше, – я ошиблась…
Рэчел выбежала, хлопнув дверью. Минуту спустя через ту же дверь вошел мужчина. Посмотрев на озабоченную секретаршу, он сказал:
– Извини, что опоздал, Дора. А где же человек, с которым встреча в три часа?
Дора пожала плечами.
– Она была здесь, мистер Леви. А потом просто взяла и выбежала. Совершенный ребенок. Может, это была своего рода шутка.
Он улыбнулся и пошел в кабинет. В дверях он обернулся и спросил:
– Отец звонил?
– Он еще в суде.
– Когда он свяжется с вами, скажите ему, пожалуйста, что я хотел бы проконсультироваться по шести делам, касающимся усыновления.
– Конечно, мистер Леви, – ответила секретарша. Мистер Хайман Леви-младший закрыл за собой дверь офиса, который делил вместе с отцом.
Рэчел долго лежала на кровати в мотеле, выплакивая свое горе. Она так рассчитывала найти сестру. Теперь надежды больше не осталось. Мать пропала, сестру невозможно разыскать – она была одна-одинешенька.
Потом она заставила себя думать о Дэнни, встала, переоделась, умылась и опять отправилась напоиски.
Через пару дней она уже не сможет платить за жилье и окажется на улице. Ей была нужна работа. Срочно.
По вечерам Голливуд, особенно если окидывать его беглым взглядом, выглядел сказочно. Но при внимательном изучении все недостатки вылезали наружу. Рэчел шла по оживленной улице и всем сердцем сочувствовала проституткам, скучающим в дверных проемах или у фонарных столбов. Мои сестры, – думала она. – Вот мои настоящие сестры.
Она зашла в пять кафе и во всех пяти получила отказ. В одном из них управляющий честно сказал ей, что она слишком молода.
– Нужно разрешение на работу, – объяснил он, – тебе нет восемнадцати.
Уставшая и голодная, она вышла на пересечение двух улиц. Туда и сюда сновали машины. На всех четырех углах прогуливались молодые женщины. Рэчел прочла название улиц. Хайленд авеню и Беверли Каньон Роуд. Довольно напыщенные названия для такого убогого района, – подумала она.
Рядом с проститутками притормаживали машины. Мужчины выбирали.
История старая, как мир: женщины продают, мужчины покупают. Почему никогда не бывает наоборот?
Может быть, из-за недостатка возможностей? Из-за догм? Девочек воспитывали не так, как мальчиков. Предполагалось, что девушка должна прийти на брачное ложе невинной, а молодой человек опытным. Многие столетия девушкам внушали, что хорошая девушка не ведет себя активно в делах секса, более женственно ждать и подчиняться. Несколько партнеров в сексе, казалось шестнадцатилетней Рэчел, – это ревниво охраняемая мужчинами привилегия. Она думала о том, что женщины столетиями угнетались мужчинами. Из романов она выяснила, что предыдущие поколения ее сестер держались в подчинении посредством постоянной беременности. Предполагалось, что женщина с огромным количеством детей на руках не будет интересоваться сексом. Следовательно, не будет гулять.
А если бы женщины могли наслаждаться сексом так же свободно, как мужчины? Если бы исчез страх нежелательной беременности? Стали бы они агрессивны в сексе? Стали бы они искать секс? Бели бы мужчины выставили себя на продажу, стали бы женщины покупать?
Рэчел заметила на улице и молодых мужчин-проституток. Но они тоже были для мужчин.
Она обернулась и прочла вывеску над окном маленькой неприметной забегаловки: Королевские гамбургеры у Тони. Она заглянула внутрь. У стойки сидели три человека. За столами – никого.
Здесь она точно не получит работу – у этого местечка такой вид, как будто его владельцы даже не в состоянии оплатить счет за электричество. Но у нее не должны опускаться руки. Дэнни Маккей, Дэнни Маккей.
За окошком кассира сидела усталого вида блондинка и полировала ногти. Она не подняла глаз, когда Рэчел сказала:
– Я хотела бы поговорить с хозяином.
Пальцем она указала Рэчел куда-то в сторону кухни. В этот раз Рэчел решила не скрывать свой возраст. Все равно это ничего не дает.
Она протиснулась в крохотную кухоньку. Маленький лысеющий человек в заляпанном жиром фартуке стоял за столом и делал лепешки для гамбургеров. Рэчел откашлялась. Он поднял глаза.
– Что тебе нужно?
– Вы Тони?
– Эдди. Тони умер четыре года назад. Просто у меня нет денег, чтобы сменить вывеску. Чем могу быть полезен?
– Мне нужна работа.
Он посмотрел на нее. Простота ее слов, то, как она их произнесла, заставили его положить на стол мясо для гамбургера и вытереть руки о фартук.
– Какая работа?
– Любая.
– Когда-нибудь работала официанткой?
– Нет.
– Сколько тебе лет?
– Шестнадцать.
Он смерил ее взглядом. Господи, какая же она худенькая! А одежда! Такую даже бы Армия спасения не приняла. Жалкая девочка.
– Где ты живешь, радость моя?
– В мотеле Уилин.
Он скривился.
– Крысиное гнездо. К тому же в двух милях отсюда. Ты что, пешком пришла?
Она показала ему туфлю. В середине была дыра, закрытая картонкой.
Он покачал головой.
– Послушай, радость моя. Ты слишком молода. Я не могу взять тебя. У меня будут неприятности с законом. Ты еще в школу должна ходить, понимаешь?
– Я есть хочу, – сказала она тихо. – А денег у меня нет.
– Где твои родители?
– У меня их нет.
– А родственники?
– Тоже нет.
Он поднял брови. Господи, сколько таких девушек бродит по улицам!
– В зале ты работать не можешь, – сказал он задумчиво. – Сюда на обед заходят полицейские. Посуду мыть можешь?
– Да, – сказала она так быстро, с такой надеждой, что жалость пронзила его зачерствевшее сердце.
– Послушай, радость моя, – произнес он, подходя к ней и заглядывая через круглое окошечко в зал ресторанчика, – мы с женой – владельцы и управляющие этого местечка. Вон она сидит за стойкой кассира. У нас всего две официантки. Я сам все готовлю. Но… – он поскреб подбородок, – иногда у нас запарка.
– Пожалуйста.
– Я дам тебе работу, если ты обещаешь не выходить в зал и не нарываться на неприятности.
– Обещаю, – прошептала она.
Эдди заметил, что в ней чувствовалась странная напряженность. Такое впечатление, что она никогда не улыбалась. Стоя вблизи, он был поражен и встревожен не по годам взрослым взглядом ее глаз, вернее, даже не взрослым, а мудрым, как будто старая и много повидавшая душа поселилась в этом тоненьком молодом теле.
– Плата будет небольшой, – произнес он, сам поражаясь этому приступу щедрости. За двадцать лет борьбы на дороге к успеху подобная слабость случилась с ним в первый раз. – Но на эти деньга ты сможешь жить в более чистом месте, чем твой мотель. Моя сестра держит весьма приличный пансион на Чероки.
– Я буду работать на вас изо всех сил, – тихо проговорила она. – Я никогда не доставлю вам неприятностей.
Эдди заглянул в напряженные карие глаза и увидел там что-то напугавшее его. Неизвестно, что случилось с этой девочкой, какие у нее рубцы на душе, но он никогда не хотел бы быть ее врагом.
– Договорились, – произнес он и протянул грязную руку. – Меня зовут Эдди, жену – Лаверна.
Она не пожала протянутую руку. Она ни к кому не хотела прикасаться. Но ей удалось чуть улыбнуться.
– Очень приятно, Эдди.
– А как тебя зовут, девочка?
Она хотела сказать: Рэчел Дуайер, но остановилась.
Сегодня вечером она начинала новую дорогу к новой жизни. Требовалось новое имя. Вдруг ей вспомнились названия улиц на углу.
– Беверли, – сказала она. – Мое имя Беверли Хайленд.
Хотя ее окружала абсолютная темнота, Алексис знала, где она находится.
В спальне. В клубе «Бабочка».
Она лежала в кровати, обнаженным телом чувствуя прохладу атласных простыней. Она словно парила. Она знала, что если включит свет, то цвет простыней будет переливаться от зеленого до аквамаринового.
В воздухе чувствовался легкий аромат – запах свежесрезанных гардений. Она представила себе белые цветы, стоящие в серебряной вазе на другом конце комнаты. Их аромат наполнял ее легкие, от него кружилась голова, как будто она вдыхала опиум.
Из спрятанных динамиков неслась тихая мелодия арфы.
Она чувствовала себя легкой, беззаботной. Вечной.
Когда кто-то вошел в комнату, она это лишь почувствовала. Ни лучика света не проникло в комнату, когда быстро открылась и закрылась дверь. Она почувствовала присутствие незнакомца в комнате. Что-то нарушилось в ароматном воздухе. А потом она почувствовала чье-то присутствие около кровати, чье-то мягкое дыхание.
Она знала, кто это. Это он.
Она лежала не шевелясь. Сердце стало биться сильнее. Она слегка дрожала. Она уловила его запах. Это был запах миндаля.
Когда простыня соскользнула с ее тела, она закрыла глаза. Прохладный ветер тронул ее обнаженную грудь. Потом рука, легкими, как у бабочки, движениями, погладила ее кожу, грудь. Она тихо застонала.
Он сел на кровать. Она ощущала его близость. Его руки скользнули ей за спину, он прижал рот к ее груди. Так он ласкал ее, кажется, целую вечность, пока она не запустила руки ему в волосы и не приблизила его лицо к своему.
От поцелуя все поплыло в голове.
Он носил бороду. Это возбуждало ее еще больше.
Господи, как же он целуется!
Ей хотелось бы, чтобы их поцелуи продолжались вечно, но когда она почувствовала его тело рядом со своим, ей немедленно понадобилось и другое. Она стала целовать его тело, опускаясь все ниже и ниже. Дыхание его участилось.
Вдруг он прижал ее к себе. Они целовались сидя, лицом к лицу в темноте, одной рукой он держал ее за волосы, другой ласкал грудь.
Он осторожно перевернул ее на живот, лег сверху и медленно, безумно медленно взял ее, не убирая рук с ее груди.
Почти сразу же она достигла пика наслаждения.
Затем он повернул ее на спину и снова начал целовать ее. Она обхватила руками его шею и прижалась к нему. Она молчала – они никогда не разговаривали, но она своим телом говорила ему, чего хочет. Он сводил ее с ума поцелуями, прижимая ее к себе так крепко, что она едва могла дышать.
Потом он снова овладел ею, на этот раз энергично и резко. Она цеплялась руками за простыни, прижимая голову к подушке.
Когда она достигла пика во второй раз, ей казалось, что еще чуть-чуть и у нее остановится сердце.
Вдруг он оставил ее. Она одна парила в пространстве. Потом снова овладел ею, властно и быстро, потому что так велело ее тело.
Когда спустя некоторое время Алексис проснулась, его уже не было. Лишь запах простыней и тепло в ее теле напоминали о нем.
Сан-Антонио, Техас, 1955 год.
Первым в секретном списке Дэнни стоял Саймон Уоддел – доктор Саймон Уоддел.
Помимо него, там было еще шесть человек: сержант в Форт-Уорде, который подал рапорт на Дэнни за драку, что привело к тюрьме и позорному увольнению из армии; школьный учитель, который однажды задал Дэнни порку перед всем классом; его ровесница, которая как-то посмеялась над его распоротыми сзади штанами; и так далее. Все эти женщины и мужчины сделали что-то такое, за что им следовало отплатить. Ни один человек не мог задеть Дэнни Маккея и остаться безнаказанным.
Доктор Саймон Уоддел не знал о списке, не знал даже о существовании Дэнни Маккея. Но с ним Дэнни хотел посчитаться больше всех остальных. И Дэнни знал, где его найти.
Дэнни улыбался своему отражению в зеркале, причесываясь. Он всегда приводил себя в порядок целый час. Педантично проверял каждую мелочь. Ни одной торчащей нитки, ни одной оторванной пуговицы, ни одной неотутюженной складки. Возможно, он еще не богат, но у него есть внешность, он производит впечатление сильной личности.
– Ты потрясающе выглядишь, пижон, – сказал Дэнни самому себе в зеркало, – хоть и сын простого работяги из Западного Техаса.
Он засвистел и последний раз пригладил волосы с боков: прическа должна быть волосок к волоску. Этим утром Дэнни чувствовал себя победителем: вчера он закончил вечернюю школу. С отличием. Теперь он был человек с дипломом и твердым знанием того, что ему нужно от жизни.
Он взял запонки, которые лежали на туалетном столике, вдел их в накрахмаленные манжеты. Бросил взгляд на потрепанную книгу, которая тоже лежала на столике. Это была Библия, она сопровождала его повсюду. Он учил ее наизусть.
Единственный верный способ овладеть захваченным городом, – писал Макиавелли, – это уничтожить его. Дэнни развил эту мысль: Ты можешь полностью обладать чем-либо, лишь уничтожив его, будь то город, вещь или человек.
И в мире были города, вещи и люди, которыми Дэнни определенно хотел обладать.
Но сначала ему нужно было найти свою дорогу. Цель он уже знал – быть человеком, обладающим властью; теперь все, что осталось, – найти путь, как им стать.
Он насвистывал, заканчивая одеваться, отстукивал ритм ногой и крутил головой вправо и влево. За три прошедших года Дэнни зарядился еще большим количеством беспокойной энергии. Он ни минуты не был спокоен. Люди чувствовали смутную тревогу, общаясь с этим красивым молодым человеком с коварными гипнотическими глазами. Дэнни нравился этот образ, он поддерживал его, потому что непредсказуемость делала его человеком, которого стоит опасаться. Это также давало ему власть над людьми.
Прежде чем выйти из комнаты, он еще раз улыбнулся себе в зеркало. Мир ждал его. Больше не надо зарабатывать деньги, поставляя девочек и выпивку озабоченным мальчикам с летной базы. Не надо зарабатывать гроши за баранкой грузовика или продажей энциклопедий от двери к двери. Пора начинать.
Запомни мое имя, – сказал он той дуре Рэчел год назад в ту ночь, когда вышвырнул ее из машины. – Дэнни Маккей. Человек, которого узнает весь мир.
И человек, которого будет бояться весь мир, – добавил он сейчас, окунаясь в теплый вечер.
Он поехал к Хэйзл. Там несколько девушек в кимоно или пижамах, замерев, смотрели телевизор. Двое были заняты с клиентами, тщетно пытаясь завязать с ними разговор. Хэйзл подавала плохой ликер по умопомрачительной цене и сэндвичи с толстыми кусками ветчины. Он закурил сигарету и прошел на кухню. Евлалия слушала радио и убирала остатки ужина.
– Привет, Евлалия, – сказал он, вразвалку подошел к холодильнику, взял себе выпить.
– Что-то жарко сегодня, мистер Дэнни, – произнесла она, вытирая лицо. Евлалия месила свой знаменитый пирог, который пользовался у публики неизменным успехом.
Он оседлал стул и стал листать газету «Сан-Антонио Лайф», лежавшую на столе.
– Что ты думаешь об этих негритосах в Алабаме, Евлалия? – спросил он, крутя головой. – Пытаются ездить в автобусах вместе с белыми.
– Ничего хорошего из этого не выйдет, мистер Дэнни. Каждый должен знать свое место. Черные внизу, потом цветные, потом ваши отбросы, а уж наверху ваши сливки. Так всегда было заведено, так всегда и будет.
Дэнни не слушал ее. Он знал, к какой категории она его относит: отбросы. По мнению Евлалии, достойные люди никогда не ступали ногой в заведение Хэйзл.
Было время, когда Дэнни не читал газет и не слушал новости. Но потом он пошел в школу. Теперь его больше всего занимало устройство мира. Доскональное изучение цели и соперников на пути к ней – вот что поможет Дэнни подняться.
Дэнни Маккей родился в 1933 году седьмым ребенком в семье бродячего издольщика и его болезненной жены. Дэнни не знал ничего, кроме нищеты. Он, его братья и сестры всегда ходили босиком и носили какие-то робы. У них не было даже настоящей расчески, они причесывались щеткой, которой чистят животных. Когда они кучкой шли в городок поблизости, где располагалась школа, маленькие Маккей не поднимали глаз – они знали, что хуже остальных. Они все время переезжали. Была Великая Депрессия, и как тысячи других семей в отчаянных поисках работы, Огастес Маккей таскал за собой свой выводок по всей Оклахоме, Арканзасу и Техасу, подрабатывая на фермах. Они обычно жили в дощатых хижинах без электричества, между досками были огромные щели, наружу вела просто дыра. Если у Огастеса был неурожай, владелец земли вызывал шерифа, и семью выселяли. Они вновь отправлялись в путь, побитые и униженные.
Героями Дэнни, в отличие от мальчиков из приличных семей, были не персонажи Томаса Гарди и Джека Лондона, а главные действующие лица скандальных газетенок. Его сестры вообще не получили никакого образования, зато развили свои животные инстинкты и научились пользоваться ими, поэтому скоро их стали называть это те, грязные девчонки.
Единственной ценной вещью Дэнни была рогатка, которую он смастерил сам. Он старался уйти как можно дальше от убожества и безысходности, в которых жил, и часами расстреливал камнями птиц в упор. Дэнни пришел к выводу, что когда ты один, то выше тебя никого нет и нет равных тебе, чтобы судить твои поступки. В его одиноком мире не было отбросов и сливок общества. Были лишь бескрайнее техасское небо, постоянный ветер и сбитый с толку маленький мальчик. Хотя в те одинокие годы в жизни Дэнни был все таки один человек.
И он любил ее с яростью, близкой к помешательству.
– Вы должны попробовать немного пирога, – сказала Евлалия, ставя торт в духовку. – Такие сладкие яблоки, что даже сахара не пришлось класть.
Дэнни взял себе кусок побольше. Во всем Сан-Антонио ни одна женщина не умела печь такие пироги, как Евлалия.
Когда Дэнни читал газету, в которой говорилось о сердечном приступе у президента Эйзенхауэра, кто-то по радио начал петь Желтую розу Техаса.
Дэнни читал статью не потому, что его трогало здоровье президента. Он зачарованно думал о президентстве. Вот где была реальная власть! В умелых руках власть президента будет безграничной. Дэнни представлял себя в этой роли.
Ход его мыслей нарушила песня.
Не то чтобы она была грустной, но само упоминание о техасской розе заставило Дэнни отложить газету и уставиться в стену, забыв о вилке с пирогом в руке.
Так он звал ее. Моя техасская роза.
Когда он заметил в первый раз, что его мать самая красивая женщина в мире? Сколько ему было лет, когда он оторвал взгляд от пустого кухонного стола и увидел ее в первый раз не как свою мать, а как нежный увядающий цветок, как розу среди одуванчиков? Он смутно помнил, как сидел в холодной хижине, ветер завывал в щелях стен. Два малыша плакали в своей люльке, трое детей постарше лежали под лоскутным одеялом, тщетно пытаясь согреться. Мать наклонилась над еле горящей плитой, помешивая что-то, ее лицо было странно освещено. Конечно, лишь годы спустя он узнал, что ее хрупкость и поразительная прозрачность кожи были вызваны туберкулезом, а щеки пылали не от здоровья, а от лихорадки. Но к тому времени Дэнни Маккей так безумно любил свою мать, что видел только прекрасное.
Да, в ней было что-то особенное. Гордость постоянно горела в ее душе, и никакая техасская пыль, жара и ветер не могли потушить ее. Она молча переносила боль, она терпела голод без жалоб, она принимала милостыню с достоинством и учила сына видеть хорошее в самом себе и не ходить с опущенной головой.
– Ты должен стать человеком, сын, – говорила она обычно своим мелодичным голосом. – Твой папа не умеет читать, поэтому мы бедны. Но для тебя и малышей я хочу большего. Я знаю, ты ненавидишь школу, но она поможет тебе лучше распорядиться своей жизнью. Когда ты образован, никто не посмеет называть тебя подонком.
Какой бы работой она ни занималась, починкой ли одежды или приготовлением скудной пищи, она делала это с благородством. Так думал маленький Дэнни, наблюдая за ее длинными, стройными руками и нежным изгибом шеи. Она не придерживалась мнения, что человек принадлежит либо к отбросам, либо к сливкам.
– Все люди – дети Господа, Дэнни, – говорила она. – Главное, это твои поступки.
Дэнни ходил в школу только из-за нее. Ходил босиком за много миль, сидел в душном классе и подвергался насмешкам со стороны остальных. Только для нее он, страдая, получал образование, не ввязывался в разные истории, мечтал. Однажды он дал клятву, что станет человеком, приедет и заберет мать от невезучего и бесполезного Огастеса и купит ей дом, где будут сад и служанка.
В те времена Дэнни понятия не имел о Новом курсе Рузвельта, о планах правительства по оказанию медицинской помощи в сельских районах, охваченных кризисом. Он не знал, что врачи, которые ездили к больным в шевроле, получали субсидию от государства, что Дэнни и его семья входили в круг лиц, которым оказывалась бесплатная медицинская помощь. Он лишь знал, что люди в черных костюмах со стетоскопами не могут помочь его матери, потому что Огастес Маккей не в состоянии оплатить их визит. Поэтому его мать обратилась к знахарям. Они тоже не помогли.
В день, когда она умирала, шел снег. Дэнни был с ней один.
Малыши спали на огромной железной кровати, придвинутой к стене. Дырки в стене были заделаны пожелтевшими газетами. Отец и двое старших пошли за три мили к владельцу земли, чтобы упросить его разрешить пробыть здесь зиму. Огастес будет говорить, что жена больна, а детям нечего есть. Невозможно сейчас паковать вещи и переезжать. Сестра Бекки сбежала с коммивояжером.
Дэнни было страшно той ночью. Никогда еще он не испытывал такого страха. Мать лежала на кровати, кашляла, кожа у нее горела. Он сидел рядом, держал ее за руку и слушал ветер. Дэнни умолял мать не умирать, умолял Господа, о котором имел размытые представления, спасти ее. Но, казалось, что за ветром Господь не слышит мольбы мальчика.
Тогда он решил взять спасение матери в собственные руки.
– Я на секундочку, ма, – прошептал он. Потом он бежал изо всех сил по заснеженной дороге. Через час он добрался до дома врача. На дворе было Рождество. В доме доктора горели все окна, играла музыка. Дэнни добежал до двери, прислонился к ней в изнеможении и постучал.
Доктор Саймон Уоддел открыл дверь сам, выставив вперед внушительных размеров живот, покрытый обеденной салфеткой.
– В чем дело? – спросил он, глядя сверху вниз на маленького оборвыша.
– Моя мама ужасно больна! – выпалил Дэнни. Ему очень хотелось войти в дом, где было тепло, играла музыка и вкусно пахло.
– Мне жаль, – произнес доктор Уоддел, – но я ничем не могу ей помочь.
– Вы должны пойти со мной! – закричал Дэнни.
– Иди домой, – сказал врач, закрывая дверь.
– Она нуждается в вашей помощи!
Дверь закрылась у Дэнни перед самым носом, но он успел расслышать, как врач сказал кому-то невидимому в доме:
– Часто я жалею, что уехал из Нового Орлеана.
Дэнни потерял рассудок. Он продолжал стучать в дверь и звать доктора Уоддела. Потом он обежал вокруг дома, пытаясь открыть окна, заглядывая через занавески. Он колотил в дверь с черного хода, потом опять вернулся на исходное место.
Он судорожно переводил дыхание, и морозный воздух схватывал его легкие. Его руки и ноги окоченели, лицо заледенело от холода. Он съежился, сидя на ступеньках, и начал плакать. Затем, внутри дома, он услышал телефонный звонок. Дэнни подбежал к окну и заглянул. Доктор Уоддел говорил по телефону. Дэнни прижал ухо к стеклу. Он услышал, как врач говорит его преподобию Джошуа Биллингзу, что он будет через минуту.
– Держите ее в тепле до моего прихода, – сказал врач. – Думаю, ничего серьезного. Но я все равно осмотрю ее.
Дэнни смотрел из-за угла, как врач поспешно вышел из дома, обмотав шею теплым шарфом и держа в руках свой чемоданчик. Его машина скрылась в заснеженной темноте. Зимний ветер продувал Дэнни насквозь.
Саймон Уоддел, – думал он, пробираясь через сугробы домой. Его гнев рос с каждым шагом, потом в мозгу возникло еще одно имя – его преподобие Джошуа Биллингз, потому что он отобрал доктора у Дэнни. Этими именами начался его список. Имена, которые нельзя забыть.
Потом он сидел у кровати матери, рыдая и чувствуя себя совершенно беззащитным и бессильным. К рассвету она вышла из забытья, ясным взглядом посмотрела на своего красивого сына, погладила рукой его рыжеватые волосы и сказала:
– Вырасти и стань человеком, Дэнни. – А потом она умерла.
Он обезумел от ярости и горя, пропал на несколько дней. Его рогатка совершенно истрепалась: он палил из нее по всему живому, что попадалось под руку. После этого Огастес Маккей не мог заставить сына слушаться. Не помогали и бесчисленные порки. Когда нежная душа матери Дэнни покинула ее тело, в душу сына вошло что-то черное и зловещее. К тому времени ему исполнилось двенадцать – он был взрослый мужчина.
Песня закончилась, и Дэнни опять очутился в натопленной кухне Хэйзл, окруженный аппетитными запахами и девичим смехом, доносившимся через открытую дверь. Через холл виднелась гостиная Хэйзл. Клиенты выбирали себе пару.
В ночь, когда умерла Мэри Маккей, память о ней породила в Дэнни странную смесь из любви и ненависти. Он боготворил ее, а она подвела его. Поэтому Дэнни возмужал, твердо зная две вещи: ни одна женщина в мире не сможет сравниться с его прекрасной мамочкой, и, как его мамочка, все женщины подведут.
– Все в порядке, мистер Маккей? Что, пирог не понравился?
Он доел пирог и отодвинулся от стола, собираясь закурить сигарету. Если эта старая негритянка обречена провести всю жизнь на самом дне, то Дэнни Маккей определенно пробьется наверх.
В один прекрасный день респектабельные граждане будут приглашать его домой и предлагать ему своих дочерей. Он докажет мамочке, он докажет всему миру, что Дэнни Маккей чего-нибудь да стоит.
Ночь в Сан-Антонио была такой жаркой, что создавалось впечатление, что едешь в сладком сиропе. Дэнни и Боннер Первис сначала говорили о том, чтобы пойти в кино. Однако в кинотеатре слишком душно, девушек с ними не было, поэтому от идеи пришлось отказаться.
Боннер был на год моложе Дэнни. В армию его не взяли из-за плоскостопия, он по-своему мстил за это, продавая плохое спиртное и поставляя девочек летчикам. Боннер был поистине двуликим Янусом: с самого детства он отличался исключительной жестокостью, отец не мог выбить из него это, но в то же время лицо у него было совершенно ангельское. Прохожие смотрели ему вслед, говоря друг другу:
– Вылитый архангел Гавриил.
Мягкие светлые волосы, голубые глаза, ямочка на подбородке. У него была божественная улыбка и мягкие руки с шелковистой кожей. В этом районе Сан-Антонио репутация его была подмочена, и тем не менее люди относились к нему неплохо, ведь он был такой хорошенький. И именно поэтому летчики доверяли ему и платили хорошие деньги, даже когда не нужно было этого делать.
Но, как и Дэнни, Боннеру надоели мелкие авантюры. Он не находил себе места. Сан-Антонио внезапно стал слишком мал для него и его планов.
Так или иначе, но стояла жаркая ночь, им некуда было спешить, они купили бутылку и поехали прочь из города в старом пикапе Боннера. У них появилась мысль отправиться в один из приграничных городков, где можно купить мексиканскую шлюху за доллар.
Но по пути им встретилось кое-что, из-за чего Боннер нажал на тормоза.
– Ну и ну! Дэнни, посмотри-ка туда.
Дэнни, отпив из бутылки и вытерев рукой рот, выглянул в окно. Примерно в ста ярдах от дороги в центре большого поля стоял огромный шатер, сверкающий огнями и похожий на праздничный торт. Вокруг припарковалось много машин, и сотни людей – мексиканцы, цветные, бедные белые – заходили в шатер, откуда доносилась органная музыка.
– Ничего себе, – пробормотал Дэнни.
– Ты когда-нибудь бывал на религиозных собраниях? – спросил Боннер, открывая дверь. – Мать брала меня с собой пару раз, когда я был совсем мальчишкой. Это настоящее шоу!
– Давай посмотрим!
Они сидели на задней скамейке, которая скрипела и прогибалась под тяжестью множества зрителей. Люди стояли повсюду: сзади, в проходах, у стен, обмахивались чем попало, их одежда потемнела от пота, они наполняли летний зной запахом немытых человеческих тел.
Его преподобие носил изумительное имя – Билли Боб Магдалена, на нем был костюм цвета кофе со сливками и черный галстук-шнурок. Он низвергал громы и молнии на своих потных прихожан.
В сущности ничего особенного не было. Но Билли Боб Магдалена знал свое ремесло. Чтобы заставить людей расстаться с деньгами, нужно было сначала испугать их вечной гееной огненной, а потом убедить, что он может ходатайствовать за них. Деньги могут помочь и здесь, – таков был подтекст. Система сработала. К концу вечера собравшиеся были до смерти напуганы наказанием за прегрешения. Когда с указания Билли Боба Магдалены по залу пустили корзины для пожертвований, в них потекли доллары, песо и надежда выкупить себе прощение.
Во время пожертвований Дэнни осенило.
Вокруг был сущий хаос. Сестра Халли играла на органе, брат Бад запевал вместе с прихожанами, пятидесятники раскачивались из стороны в сторону и что-то громко и непонятно бормотали. Дэнни встал, снял свою ковбойскую шляпу и беззаботно пустил ее по ряду. Когда Боннер понял, что Дэнни задумал, он спустился на ряд ниже и тоже пустил свою шляпу. Так много людей вставали, размахивали руками и бежали к Билли Бобу Магдалене за благословением, что, естественно, никто не заметил, как два парня выскользнули из шатра со шляпами, прижатыми к груди.
– Вот это да! – кричал Боннер, когда они бежали к пикапу. – Держу пари, у нас в шляпах долларов пятьсот!
