Текст книги "Дворцовые тайны. Соперница королевы"
Автор книги: Кэролли Эриксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)
Глава 12
– Пуркуа, малютка, сюда! Пуркуа, где моя маленькая собачка?
Анна металась из комнаты в комнату в отведенных ей покоях дворца, голосом и свистом призывая свою любимую комнатную собачку. Малышку Пуркуа нигде не могли найти.
– Ее украли! Я уверена в этом! – воскликнула Анна, придя в полное отчаяние от того, что ее поиски напрасны. – Это сделал кто-то из моих ненавистников!
Было бесполезно напоминать Анне, что Пуркуа исчезала подобным образом уже добрый десяток раз из-за нервности характера и склонности к побегам, но всякий раз находилась.
– Джейн, Энн, Бриджит! Помогите мне!
Мы покорно подчинились приказу нашей бывшей товарки и принялись расхаживать по всем помещениям, хлопая в ладоши, свистя и зовя беглянку. Я заметила, как Бриджит иронически подняла брови и улыбнулась, как бы говоря: «А что нам еще остается делать?»
Надо заметить, что мы больше не состояли при королеве Екатерине, да и вообще ее свита заметно поредела. Энн Кейвкант, Бриджит, я и еще с десяток других девушек, прислуживавших ранее королеве, теперь выполняли малейшие прихоти леди Анны Болейн, которая наконец-то добилась своего: у нее появился свой собственный маленький двор, частью которого мы и стали. Я была уверена, что король удовлетворил желание Анны в том числе и для того, чтобы унизить королеву Екатерину, которая настаивала на своих супружеских правах и полагалась на их защиту ее племянником.
Я же чувствовала себя как мяч с перьями[54]54
Различные игры в мяч, в том числе снабженный перьями, с использованием ракеток, – прообразы современного тенниса и бадминтона – были очень популярной забавой знати в описываемый период. В молодости Генрих VIII считался одним из лучших игроков в мяч своего королевства.
[Закрыть], перебрасываемый между противниками в бесконечной безжалостной игре. Наши услуги, наши должности фрейлин стали чем-то вроде разменной монеты в соревновании честолюбий: то королеве удавалось вырваться вперед, заполучив их, то Анне. В данный момент мы служили Анне, и потому нашей первейшей обязанностью было попытаться найти сбежавшую маленькую негодницу. Не переставая звать Пуркуа и свистеть, я зашла в комнатку с окнами в дворцовый сад. У окна стоял работник, который осторожно вынимал из переплета часть витража. Он был полностью поглощен своим делом, аккуратно придерживая хрупкую поверхность стекла изящными длинными пальцами. На место витража с гербом и эмблемой королевы Екатерины должен был встать другой – с белым соколом Анны Болейн.
Человек у окна повернул голову, когда я вошла в комнату. Взгляд у него был спокойный, открытый. Казалось, эти карие глаза сначала оценили меня, а затем сверкнули неприкрытым восхищением.
– Мадемуазель, – с улыбкой произнес стекольщик.
Голос его оказался столь же приятным и располагающим, как и его взгляд. Он был высок, строен и хорошо сложен, под скромной рабочей одеждой угадывались стальные мышцы, развитые ежедневным трудом.
С первых же звуков его голоса я почувствовала непреодолимое влечение к этому человеку, словно он меня околдовал. Передо мной был простой ремесленник, пусть даже и очень искусный, однако я, дочь джентльмена, не почувствовала никакого сословного барьера между нами. Я подошла к нему и улыбнулась в ответ.
– Ты не видел маленькую собачку? – спросила я с непривычной для меня самой мягкостью в голосе.
– Нет, мадемуазель. Но если увижу, то обязательно сообщу вам, – вежливо ответил он, не отводя взгляда.
В те дни десятки людей трудились во дворце, перестраивая и заново украшая помещения, отведенные для Анны. Тут были каменщики и плотники, столяры и маляры. Мы жили среди постоянного стука молотков, визга пил и переклички рабочих. Однако в тот момент для меня вдруг все кругом смолкло, и я замерла, утонув в глубине смотревших прямо на меня спокойных карих глаз.
– Нельзя ли попросить у вас попить, мадемуазель? – проговорил мужчина с явным акцентом. Голос у него был тихий и певучий.
Как зачарованная, я повернулась и пошла в спальню Анны. Там рядом с ложем Анны стоял кувшин с вином, разведенным водой. Наполнив кубок, я вернулась и протянула его стекольщику. Он осушил кубок залпом и вытер губы тыльной стороной ладони. Я смотрела, как он пил, не в силах отвести взгляд от его точеной шеи с двигавшимся кадыком, четкой линии блестевшего от пота подбородка, сильных рук, темных кудрей, спадавших на плечи.
Он протянул мне пустой кубок, и руки наши встретились. Вновь я обратила внимание на то, какие у него длинные и тонкие пальцы. Ни один из нас не отдернул руки при этом соприкосновении. Ладонь у него была шершавая, грубоватая. Я почувствовала, как мои пальцы вспыхнули, коснувшись его пальцев. Такого жара я никогда в жизни не испытывала!
Медленно и неохотно я отняла руку после этого пожатия, длившегося мгновения, растянувшиеся для меня в минуты, и услышала, как стекольщик вновь заговорил:
– Иногда я забываю свои инструменты, и приходится возвращаться за ними поздно ночью. Если я и сегодня окажусь таким забывчивым, смогу ли я найти вас во дворе в столь поздний час?
– Да, – только и смогла вымолвить я и, улыбаясь, пошла прочь.
Все еще находясь под впечатлением этой встречи и разговора, я вновь занялась поисками собачки Анны. К этому времени малышку нашли. Гриффин Ричардс объявил, что Пуркуа пробралась на половину Екатерины. Пуркуа забралась под аналой королевы, спасаясь от отца Бартоломе – священника, которого я видела в обители Святой Агнессы.
– Не трогайте мою собаку! – крикнула на него Анна, когда мы вбежали в покои королевы.
Здесь оказались все, кто принимал участие в поисках. Священник в своей развевающейся черной сутане пытался отчаянными пинками вышибить скулящую и воющую Пуркуа из-под аналоя, где та укрылась. Услышав приказ Анны, священник бросил на нее такой свирепый взгляд, который никак не соответствовал его сану, и продолжал наносить удары ногами с еще большей яростью.
Я не могу спокойно смотреть, как мучают животных, поэтому сразу же поспешила на помощь Пуркуа. Едва сама не пострадав от пинков священника, я опустилась на колени, просунула руку под аналой и извлекла оттуда дрожащую, насмерть перепуганную собачку. Я тут же передала Пуркуа Анне, которая выхватила у меня свою любимицу и бросилась вон из комнаты.
Отец Бартоломе недобро уставился на меня. Я неловко поднялась на ноги, путаясь в подоле платья и пышных нижних юбках. Никто не пришел мне на помощь.
– Кого я вижу? Неужели передо мной вновь мисс Джейн – почитательница Лютера? – процедил сквозь зубы священник, злобно глядя на меня. – Та, что явилась в монастырь Святой Агнессы подвидом простой паломницы! Видно, вас послала любовница короля, чтобы из первых рук получить сведения о творящей чудеса Кентской Монахине. Да вы шпионка!
– А вы – клеврет посла Шапуи! – выкрикнула я в ответ.
– Я – новый исповедник Ее Величества, – напыщенно произнес отец Бартоломе. При этих словах он весь преобразился, приосанился, на глазах превращаясь в почтенного и благочестивого служителя Господа.
– Мне слишком хорошо известно, кто вы такой на самом деле, – запальчиво возразила я, – и я не собираюсь держать рот на замке.
Тот, кого я встретила утром, терпеливо ждал меня в залитом лунным светом дворе, пока я шла туда по самым тихим переходам, спускалась вниз по самой неприметной лестнице. Сонные стражники дремали по скамьям, никто не обходил дворец ночным дозором.
– Мадемуазель! – услышала я его нетерпеливый шепот. – Я здесь, мадемуазель!
Он стоял у стены пивоварни так глубоко в ее тени, что я увидела только силуэт его высокой стройной фигуры, закутанной в тонкий плащ. Подойдя ближе, я различила и темные волосы, обрамлявшие его прекрасное молодое лицо, и сверкавшие даже в темноте глаза. Мужчина протянул мне руку и увлек под защиту стены. Я последовала за ним с радостью. В мгновение ока меня обхватили его сильные руки, и мы стояли, тесно прижавшись друг к другу, пока его губы касались моего уха, шеи, горла.
– Вы пришли, вы здесь! – шептал он. – Я боялся, вы не придете!
Я не сопротивлялась. Я хотела заговорить с ним, но он закрыл мне рот поцелуем, и тут внутри меня поднялась горячая волна, захватившая всю меня целиком.
– Ma chere mademoiselle, mon ange, ma fleur, ma petite…[55]55
«Моя дорогая мадемуазель, мой ангел, мой цветочек, моя малютка…» (фр.).
[Закрыть]
Он поднял меня на руки и отнес в пивоварню, освещаемую одной-единственной свечой, которая горела у охапки соломы, застеленной одеялом. Когда он уложил меня на это скромное ложе, я тут же потянулась к нему, потому что желала только одного: чтобы он не переставал меня целовать. И очень скоро я забыла обо всем в его объятиях.
Той ночью я рассталась со своей девственностью легко и без сожалений, причем отдала ее не дорогому моему сердцу Уиллу, а незнакомцу. Когда свеча догорела и погасла, я стала женщиной с той же неизбежностью, с которой по весне на лугу раскрывается цветок. Тот, кто сорвал его, сказал мне, что его зовут Гэльон. Он называл меня своей любимой и пообещал, что мы еще встретимся.
Я нашла короля на арене для турниров. Он гарцевал на своем любимом боевом коне Кёрдельоне, что в переводе на наш язык означает Львиное Сердце. Здесь же находился и юный Генри Фицрой верхом на пони. Король пытался научить своего сына прыгать через препятствия. Он терпеливо объяснял ребенку, что пони сам прекрасно знает, как прыгать, а от принца требуется только дать коньку посыл шпорами в нужный момент и крепко держаться в седле, но Фицрой никак не мог решиться. Раз за разом король подбадривал сына, даже подначивал его, но каждый раз в последний момент принц резко осаживал и заворачивал своего пони перед самым препятствием.
– Ради всего святого, как же ты собираешься сражаться с французами, если боишься перепрыгнуть через изгородь, которая тебе по колено? – в сердцах воскликнул король.
Юный Фицрой ничего не ответил, а только повесил голову.
– У меня живот болит, – пожаловался он тихим и слабым голосом, а затем сложил ручки в том месте своего бархатного камзольчика, где находился источник этой боли.
Король резко развернул Кёрдельона и сорвал его в галоп. Могучий конь, тряся светлой гривой, поскакал к противоположному концу арены так быстро, что пыль столбом взлетела из-под его копыт. Там король развернул его и погнал обратно, остановив совсем рядом с принцем и его испуганным пони.
– Ты говоришь, что у тебя болит живот? – прокричал король. – Чушь собачья! Да у меня голова раскалывается каждый божий день, в ногу как будто бы вставили раскаленный штырь, а мои яйца… – Тут король грубо выругался и застонал. – Как могут болеть эти чертовы яйца, ты и сам узнаешь, когда станешь старше. Борись с болью, мой мальчик! Учись этому, а то французов тебе никогда не победить!
– Мой учитель говорит, что нам скорее следует опасаться солдат императора, а не французов, – заметил юный принц.
– Хотел бы я посмотреть, как твой учитель наденет доспехи и отправится на поле брани, – ехидно заметил король. – Только вряд ли он до него доберется, потому что кишка у него тонка! – Он замолчал, а потом добавил: – Впрочем, его нанимали не для этого, а для того, чтобы он тебя научил греческому, и последнее у него неплохо получается.
Король, который многому научился сам, был самого высокого мнения об ученых мужах и потому поспешил смягчить свое обидное замечание.
Потом Его Величество еще раз попытался убедить своего сына быть умницей и перепрыгнуть через препятствие, а когда и эти усилия не увенчались успехом, он спешился и, шлепнув пони по крупу, отправил мальчика в направлении конюшни.
В этот момент он заметил меня и сделал мне знак приблизиться.
«Ах, Генри, Генри, – бормотал он про себя, сокрушенно качая головой. – Я один как перст между этим ребенком, моими законниками и женщинами, которые дерут друг друга, как две кошки».
Как я поняла, кошками Генрих назвал Анну и королеву Екатерину. На это мне сказать было нечего, потому я промолчала.
– В чем дело, Джейн? – спросил король.
– Если Ваше Величество позволит, я насчет того серебряного кружева для моего платья…
– Конечно, тебе ведь нужно еще, я так понимаю?
– Да, мистер Скут говорит, что кружева требуется больше, Ваше Величество.
– Завтра же распоряжусь послать.
– Благодарю вас, Ваше Величество, – я на мгновение заколебалась. – И, если позволите, хотелось бы сказать вам еще кое-что…
– Что именно?
– Новый исповедник королевы отец Бартоломе не тот, за кого себя выдает.
– Неужели? – Глаза короля блеснули.
– Он – ставленник посла Шапуи и его шпион.
– Конечно, Джейн, ты абсолютно права. Но пусть он остается на своем месте – ведь врага лучше знать в лицо, не правда ли? Вообще-то всех испанцев не мешало бы отправить на дно морское, как любит повторять Анна.
– Не всех, – посмела возразить я, – только не Ее Величество королеву, которой я столько лет служила верой и правдой.
Король нахмурился.
– Думай, что говоришь, девочка, – бросил он. – Учись у своего брата держать язык за зубами, а нос по ветру. А ветер сейчас дует для королевы крайне неблагоприятный. Я даже больше скажу – идет буря! И, сдается мне, эта буря может унести королеву прочь. Или отправить на дно морское…
Глава 13
По иронии судьбы в тот день, когда мистер Скут доставил законченный свадебный наряд во дворец мне на примерку, я уже не была уверена в том, что действительно хочу выходить за Уилла. И причиной этому, конечно же, был Гэльон.
Но платье от этого не стало хуже. Вообще-то теперь оно выглядело красивее, чем когда бы то ни было: отделка кружевом из серебряных нитей – восхитительна, рукава – подвязаны самым модным и элегантным образом, шелестящие нижние юбки такой смелой длины, что едва касаются тростниковых циновок, покрывающих пол.
– Нам пришлось укоротить юбку, – сказал мистер Скут, показывая своим помощникам, где именно следует подрубить переливающуюся нежно-голубую ткань верхней юбки. – Вы ведь не очень высокого роста, мисс Джейн, не так ли? Кстати, когда свадьба?
– Я еще не знаю. Мы ждем, когда будет готов наш дом, – ответила я.
Артур Дормер постоянно твердил сыну, что Чиверинг-Мэнор отойдет нам, но сначала Дормеру-старшему необходимо найти участок земли с домом поближе к Лондону и переехать туда со всеми чадами и домочадцами, что во всех смыслах представлялось трудной задачей. Посему мы ждали, и конца этому ожиданию не предвиделось.
Я не могла не думать о том, что очередная отсрочка – это знак судьбы. Может быть, не следует мне сочетаться браком с Уиллом? Может быть, мужчина моей жизни – Гэльон? Почему наша с Уиллом свадьба раз за разом упорно расстраивается? Сначала родители Уилла отказались дать свое согласие на наш брак, потому что мой отец соблазнил сестру Уилла (я до сих пор предпочитала думать, что вина за это целиком лежит на моем отце). Мы с Уиллом решили сбежать в Новый Свет на борту судна под названием «Эглантин», и оно потерпело крушение. А теперь вот получается, что дом вроде бы наш, и в то же время еще не наш, и не будет принадлежать нам еще какое-то время, а пока нет дома – нет и свадьбы.
Я всегда твердо верила, что пути Господни – неисповедимы, посему Он может вознаградить нас за то, за что мы не ждем награды, равно как и отвратить нас от определенных поступков. Не иначе как наш союз Ему не угоден. А как иначе можно объяснить то, что Артур Дормер никак не мог купить такой дом, который соответствовал бы его новой должности при дворе?
Если бы в тот летний день я не увидела Гэльона у окна, если бы неведомая сила не толкнула меня в его объятия… Если бы я не пошла к нему на свидание в темный двор… не узнала бы, как его шершавые ладони будут ласкать мое тело, как его мягкие губы коснутся моих губ, как моя грудь приникнет к его груди… Если бы я не узнала, какие глубины плотской радости откроются во мне, я бы спокойно довольствовалась тем, что имею. Но теперь этого было мне уже недостаточно.
– По-моему, вы похудели с первой примерки, – посетовал меж тем мистер Скут. – Придется кое-где кое-что ушить.
Я не удивилась его словам, потому что в последнее время совсем мало ела – мои страстные свидания с Гэльоном начисто лишили меня аппетита. Мы не часто виделись после нашей первой полуночной встречи, но всякий раз между нами возникало еще более сильное взаимное влечение. Каждое свидание заставляло меня желать новой встречи, приносило ни с чем не сравнимое наслаждение, но не давало мне покоя. Временами мне казалось, что я должна успеть до прихода осеннего ненастья насладиться последними восхитительными днями долгого жаркого лета, испить эту чашу любви до дна, до последней капли…
Конечно, я прекрасно понимала: мой роман с обольстительным стекольщиком – всего лишь еще одна страница моей жизни, чудо, случайно подаренное мне судьбой, и не более. Слишком многое решается сейчас для меня, ведь я готовлюсь вступить в брак с моим добрым другом, с моей давней привязанностью. Я собираюсь идти с Уиллом по жизни рука об руку, я оставлю двор с его бесконечными ссорами и интригами, отравляющими все вокруг. Я выйду замуж за прекрасного скромного человека, который искренне любит меня, который может предложить мне обеспеченное существование жены землевладельца. Мы будем строить вместе наш новый мир. Нежданный праздник тайных встреч с Гэльоном закончится, и начнутся будни, в которых Уилл будет мне надежной опорой.
Все это так, но с Уиллом я никогда не узнаю того восторга и упоения, которое я познала с Гэльоном – в этом я была совершенно уверена. Как же тогда я принесу Уиллу клятву у алтаря? И еще – как смогу я сохранить тайну своего предательства? Я никогда не лгала Уиллу, у меня не было от него секретов. Но о Гэльоне я ему не должна говорить ни под каким видом. Эти невеселые мысли не давали мне покоя, а Бриджит Уингфилд, как всегда, словно прочитала, что творится в моей голове.
– Ты на себя не похожа, Джейн, – заявила она как-то вечером, наткнувшись на меня в минуту моих самых тревожных дум. – Ты боишься выходить замуж?
Я вздохнула, и она приняла мой вздох за подтверждение ее предположения.
– Ты боишься боли деторождения?
Я кивнула, хотя на самом деле вовсе не это меня сейчас заботило. Бриджит придвинулась ближе:
– На днях я услышала жуткую историю от повитухи, которая за свою жизнь приняла сотни младенцев. Она рассказала мне об одной женщине, у которой месячные прекратились, а живот вовсе не вырос.
– Но если живот не вырос, то где же был младенец?
– У нее в боку, – прошептала Бриджит.
Я в жизни не слыхала о таком и, конечно, желала подробностей.
– У нее сбоку образовалась словно бы небольшая опухоль – это и был ребенок. От этого она заболела и умерла, даром, что раньше была здоровой.
– А у нее точно не было ни потницы, ни чумы?
Бриджит медленно покачала головой.
– Это ужасно! – воскликнула я.
– Повитуха говорит, что такое случается. Видно, зачат ребенок был неправильно, не по природе.
– Ребенок, который не должен был родиться, – пробормотала я, подумав, что, видимо, этот малыш оказался неугодным Провидению.
Мы замолчали, поскольку наш разговор явно коснулся слишком мрачной темы.
– Вообще-то, тебе нет нужды тревожиться, – вновь заговорила Бриджит. – Такие вещи случаются очень редко. Я сама нервничала и испытывала неуверенность перед свадьбой. От меня ведь ничего не зависело, я ничего не решала. Ричард был намного меня старше, и я его почти не знала. Его для меня выбрали другие люди. Мне он нравился, – продолжала она, – но любви к нему я, конечно же, не испытывала. Но часто ли муж и жена любят друг друга? А если и любят, выдерживает ли проверку временем их чувство? Но я думала, что мы с Ричардом заживем счастливо. Я была уверена, что он никогда не обидит меня.
Бриджит глядела на меня с симпатией. Мне очень хотелось признаться ей во всем, но останавливала природная осторожность. Наконец я набралась смелости и заговорила, так и не зная до конца, что могу ей открыть:
– Вообще-то я не то чтобы волнуюсь. Здесь другое… я ни с кем не говорила об этом, особенно с Уиллом. Дело в том, что мне уже не кажется, что Уилл – тот человек, за которого я хочу выйти замуж.
– О Господи!
Я поискала в глазах Бриджит поддержки, но ее лицо выражало лишь вежливое внимание.
– Мне никак не выкинуть эти мысли из головы, сколько бы я не старалась. Что бы я ни делала, меня буквально гложут сомнения.
– У тебя есть еще кто-то?
Слова Бриджит разбередили мою сердечную рану. Глаза мои наполнились слезами – слезами вины, стыда и раскаяния. Я не ответила сразу, но потом резко смахнула слезы и выдохнула:
– Да!
К моему удивлению, Бриджит засмеялась:
– Так дело только в этом? Какие пустяки! Помню, как я сама сразу после помолвки без памяти влюбилась в одного лучника из королевской стражи. А все потому, что, как и ты, страшилась замужества. В его объятиях я хотела скрыться от того, что пугало меня. Как хорошо, что я вовремя разобралась в своих чувствах и дала лучнику отставку. Он вскорости женился на женщине своего круга – дочке мясника из Плимута. А теперь скажи мне честно, Джейн, – этот человек гораздо ниже тебя по происхождению? Кто-то, кого твои родители точно не одобрят?
Я кивнула.
– Кто-то, кого ты никогда не сможешь представить ко двору, кто не станет ровней всем нам?
Я вновь кивнула, тяжело вздохнув.
Бриджит пожала плечами и развела руки:
– Хорошенько подумай, что ты делаешь. Ты бросаешь вызов своей семье и в особенности своему отцу, если судить по тому, что ты мне о нем рассказывала и что я слышала от других. Ты попираешь те законы и правила, по которым мы живем здесь при дворе. Я права?
– Не знаю. Знаю только, что с тех пор, как я встретила этого человека, я словно переродилась. Прежняя Джейн умерла – я теперь совсем другая.
Бриджит успокоительно похлопала меня по руке:
– Поразмысли о том, что я тебе только что сказала. Никогда я не пожалела о том, что вышла замуж за Ричарда, а о лучнике и о дочери мясника давно и думать забыла.
Приближалось Рождество, и десяткам слуг растущего двора Анны Болейн были сшиты новые ливреи. На них большими буквами был вышит девиз: «Пусть жалуются, но теперь так и будет!» Это был прямой вызов королеве Екатерине и ее сподвижникам. Никто не сомневался, в кого метили эти слова.
И еще одно не могло остаться без внимания придворных: Анна теперь носила очень свободные платья, беспрестанно жаловалась на усталость и плохое самочувствие, требовала перепелиных яиц, гранатов, марципанов и прочих деликатесов, как часто делают беременные женщины. Как и раньше, весь двор пожирал глазами чрево Анны и мучился вопросом: скрывают ли свободные одежды королевской возлюбленной плод этой любви или же, наоборот, всякое отсутствие такового, то есть капризы и недомогания Анны – не более чем спектакль. Ответа не было даже у нас – тех, кто ей прислуживал.
Вызов, брошенный королеве Екатерине пошивом новых ливрей, не остался незамеченным, и королева, в свою очередь, заказала новые камзолы для своих слуг, на которых было вышито «Королева навсегда».
Теперь между людьми из свит соперничающих женщин то и дело вспыхивали драки. В один прекрасный день королю это надоело, и он отправил Екатерину в отдаленную резиденцию Оутлендз[56]56
Оутлендз в описываемое время – королевская резиденция Тюдоров (а затем и Стюартов) в графстве Суррей, в 18 милях от Лондона. Здание дворца многократно перестраивалось и до современности не дошло.
[Закрыть] на все время рождественских праздников, запретив ей возвращаться.
Анна победила, но король был очень недоволен ее поведением.
– Почему ты все время нарываешься на ссору? – грубо кричал он. – Почему ты не можешь удовлетвориться тем, что я уже тебе дал, что я уже сделал для тебя? Мало тебе своего собственного двора, своих слуг и стражников? Тебе надо, чтобы твои люди задирали окружающих?
– Мои слуги защищают меня от этой проклятой Кентской Монахини! – резко отвечала Анна. – И еще они берегут меня от испанцев и сторонников той женщины, которая осмеливается называть себя королевой!
Один из таких полных взаимными обвинениями разговоров кончился тем, что король выбежал, хромая, из залы, в страшном гневе, но затем все же вернулся уже в другом – покаянном – настроении.
– Прости меня, моя малютка, моя сладкая девочка, – проговорил он, целуя Анне руку (я обратила внимание, что он никогда не целовал руку с раздвоенным пальцем. Я никогда не говорила об этом ни с кем, но всегда спрашивала себя – заметил ли еще кто-нибудь эту странность?)
Король даже в присутствии придворных теперь вел себя с Анной так, как будто бы они совсем одни и никого вокруг не существовало.
– У меня опять разболелась нога, – продолжал он умоляющим голосом. – Ты знаешь, иногда эта боль так зверски меня мучает, что я просто кидаюсь на людей.
Анна милостиво кивнула в знак того, что Его Величество прощен, а на губах у нее заиграла удовлетворенная улыбка.
Король достиг сорокалетнего рубежа, и было очевидно, что сейчас он почувствовал на себе весь груз прожитых лет. Он отяжелел, обрюзг. Его некогда красивое лицо как будто опухло, а подбородки – умножились (я насчитала три). Он ходил, опираясь на трость с золотой ручкой, а когда нога болела слишком сильно, опирался на надежную руку Чарльза Брэндона. Страшась возврата потницы, он по-прежнему носил на шее мешочек с живыми пауками, а Анна не стеснялась поддразнивать его этим.
Судебные слушания об аннулировании брака тянулись бесконечно, и было неясно, когда и какое решение будет вынесено в итоге. Нетерпение короля росло и вызывало у него головные боли – во всяком случае, он постоянно твердил об этом Анне. В ту зиму мы не ждали Рождества с нетерпением, не предвкушали, как обычно, обмена подарками и поздравлениями между родственниками, торжественных церковных служб и святочного буйного веселья. Дни становились короче, ночи длиннее и мрачнее, и такая же мрачность и уныние воцарились при дворе. Я не была исключением – состояние души у меня было вовсе не праздничное.
Кроме того, в декабре из-за постоянных дождей, а затем и морозов, строительные работы в покоях Анны прекратились, и у меня почти не осталось возможности проводить драгоценные часы с Гэльоном.
«Пусть жалуются, но теперь так и будет!» – повторила я про себя новый девиз Анны. Что толку печалиться – изменить я ничего не могла ни в отношениях с Гэльоном, ни в отношениях с Уиллом. Да и замедлить приход несчастливого Рождества я тоже была не в силах.
Дни шли за днями, и я не видела больше Гэльона и не получала от него весточек. Раньше, когда по какой-то причине мы не могли встретиться, мы посылали сообщения друг другу через одного из грумов Анны. Я забеспокоилась. Вдруг с моим возлюбленным что-то случилось? Неужели Уилл узнал о нашем романе и напал на Гэльона или решил принять другие меры? Обычно Уилл не отличался задиристостью или кровожадностью, но я никогда раньше не давала ему поводов для ревности. Я не могла знать, как поведет себя Уилл, если узнает, что у меня появился любовник.
Я ждала и ждала, мучимая беспокойством, но тщетно, и перед самым Рождеством нашла грума, через которого сносилась с Гэльоном.
– Гэльон уехал во Францию, мисс, – сказал мне мальчишка. – Он будет встречать Рождество дома со своей женой.
Королевский двор в очередной раз переезжал. По пыльной дороге в Дувр[57]57
Дувр – город на Востоке Англии, на берегу Ла-Манша. В описываемую эпоху – крупнейший и ближайший к Франции порт на Британских островах.
[Закрыть] растянулся нескончаемый обоз крытых повозок, карет и телег, ехали вооруженные всадники, шли пешие стражники. Стоял сентябрь 1532 года. Мне было уже двадцать шесть лет, и я все еще была не замужем (позор для дочери джентльмена!), а сейчас готовилась вместе с другими придворными сесть на корабли, идущие во Францию.
После последнего нашего Рождества, омраченного ссорами и распрями, которое мне хотелось забыть и никогда не вспоминать, события ускорили свой ход. Король и Анна жили так, как будто бы они давным-давно женаты, а незавершенный суд об аннулировании брака между Генрихом и Екатериной – не более чем легкое неудобство. Король постарался повернуть дело так, будто бы именно несправедливость его противников вынудила его заявить: полномочия Папы более не распространяются на его супружескую жизнь. Единым росчерком пера он освободил себя и свою страну от бремени (или благословения – в зависимости оттого, кто и как на это смотрел) подчинения Риму. Он пошел на отчаянный шаг, за что многие назвали его еретиком: объявил себя главой церкви Англии. Он присоединился к тем, кто, вслед за Мартином Лютером, отвергли верховенство престола Святого Петра и раскололи освященное веками единство христианской Европы.
За это нашего короля проклинали самыми страшными проклятьями те, кто остался верен Папе. Но Анна была на вершине блаженства. Она наконец-то одержала верх над Екатериной. Сейчас Анна ехала на встречу с королем Франции как избранница короля Англии, и за ней везли ее сорок восемь сундуков, до отказа наполненных шелковыми ночными сорочками, отороченными белым мехом горностая, юбками из пурпурного, синего и зеленого дамаста, платьями тяжелого красного бархата, дивно расшитыми золотом. Пока чета готовилась к путешествию, король выполнял любые прихоти Анны в отношении нарядов, ибо заявил: его невеста должна иметь самые лучшие одежды под стать своему супругу, достойные той, кому предстоит дать жизнь наследнику Тюдоров, а возможно, и не одному.
Анна в разговорах принялась хвастаться, что по материнской линии она – прямой потомок короля Эдуарда I (ни словом не упоминая об отце, который, как известно, был из торгового сословия). Она теперь глядела на всех нас сверху вниз, взяв такую напыщенную и грубую манеру отдавать приказы, которую я с трудом могла выносить.
– Джейн! – только и слышался ее резкий голос. – Немедленно выведи Пуркуа на прогулку! Принеси мне рукава из тафты, да поживее! Возьми те, что украшены бриллиантами. Джейн! Где мой плащ из голландского шелка? Найди его сейчас же!
Мы целый день бегали взад вперед с подушечками для ее кресла, скамеечками для ее усталых ножек, утешаясь тем, что коль скоро она носит под сердцем дитя короля, то мы прислуживаем не просто кичливой, заносчивой и спесивой дочери Томаса Болейна, а будущему королю Англии.
А Генрих меж тем подносил Анне все новые и новые щедрые дары. Не было конца изящным утренним платьям, шитым чистым золотом чепцам и вуалям, комнатным туфелькам из тончайшего дамаста, плащам и накидкам из шелка и бархата. Добрая дюжина портных и неисчислимая армия швей и подмастерьев целый день кроили, подгоняли и шили. Драгоценные ткани, кружева и ленты повозками доставлялись во дворец, где из них создавались шикарные туалеты с горами нижних юбок.
Но наряды меркли по сравнению с теми драгоценностями, которыми король буквально усыпал Анну. Он распорядился, чтобы его ювелиры вынули самые крупные бриллианты и рубины из его собственных браслетов и колец и украсили ими сверкающие ожерелья и колье для Анны. Екатерине король приказал вернуть в королевскую сокровищницу ее драгоценности, после чего эти камни (к немалому неудовольствию королевы) нашли свой путь в ларцы Анны.
И в довершение ко всем дарам и почестям Анне на торжественной церемонии был присвоен невиданный титул – маркизы Пембрук в своем праве[58]58
Генрих VIII в 1533 г. присвоил этот титул незамужней Анне Болейн, чтобы сделать ее самой титулованной дамой королевства, за исключением членов королевской семьи.
[Закрыть]. Неся на плечах мантию, отороченную горностаем, Анна в присутствии всех первых пэров и государственных мужей королевства преклонила колени перед своим верховным сюзереном, после чего была зачитана грамота о жаловании ей титула, а на ее черные кудри была возложена сверкающая золотая корона пэра Англии. Зазвучали фанфары, и хор грянул «Тебя, Бога, хвалим!». А затем в честь этого события при дворе прошла череда пышных празднеств и торжеств.
