Текст книги "Дворцовые тайны. Соперница королевы"
Автор книги: Кэролли Эриксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)
Став маркизой Пембрук, Анна загордилась не на шутку. Она раздавала приказы направо и налево, а на провинившихся налагалось самое суровое взыскание. Королевский камердинер был уволен только за то, что не уследил, как малютка Пуркуа нагадила в шелковую туфельку Анны, забытую ею на кровати. Дело не ограничилось только изгнанием проштрафившегося слуги. Все камердинеры были лишены своих законных привилегий – прав на свечные огарки, хлебные горбушки и отслужившие свой срок кружева и шитье – на целый месяц, а это был зимний месяц, что значительно увеличило понесенный ими ущерб. Анна просто помешалась на том, чтобы покрывало на ее кровати, с красивой оторочкой и вышитое изображениями ее геральдического знака – белого сокола, – выглядело безупречно. Если она обнаруживала на нем хотя бы морщинку или складочку, то с криком негодования немедленно призывала слуг и требовала отгладить его и перестелить всю постель под угрозой немедленного увольнения.
Хуже всего то, что Анна стала теперь не просто чванливой, но и начисто лишенной великодушия. Когда к ней пришла в слезах одна женщина с мольбой спасти от повешения ее сына, Анна ответила:
– Он совершил преступление, признан виновным и должен понести наказание.
– Но он всего лишь украл мелкую монетку, да и ту не для себя, а для соседей, которые голодают. Ему всего шестнадцать, и он такой добрый мальчик…
– Законы пишутся для того, чтобы их исполняли, – только и сказала Анна, отворачиваясь от скорбящей матери. – Ваш сын должен заплатить за свой проступок.
Я постоянно вспоминала безжалостные слова Анны, пока мы следовали в Дувр. Анну несли на носилках, король скакал верхом на Кёрдельоне, хоть и морщился от боли в ноге, а придворные ехали кто в повозках, кто верхом. Солдаты шли пешком. Часто приходилось останавливаться, когда с телег слетали колеса, лошади теряли подковы и хромали, повозки переворачивались и их груз вываливался прямо в придорожные канавы. Такая малая скорость передвижения изматывала всех. Я боялась, что мы не успеем до темноты добраться до того места, где был задуман наш ночлег. Я увидела, как мимо проскакал мой брат Нед. Он пытался ускорить наше передвижение, посылая вперед всадников из эскорта короля, чтобы они предупреждали о возможных опасностях и трудностях. Нед стал для короля просто незаменимым. Он всегда оказывался рядом и умудрялся исполнять такие королевские приказы, которые другим казались невыполнимыми. Стоило ему только увидеть, что любое задание, пусть даже самое ничтожное и не соответствующее его положению, выполняется плохо, он тут же просил наделить его соответствующими полномочиями и чаще всего справлялся с таким заданием с блеском. Он казался неутомимым – настолько велика была его сила воли и целеустремленность.
Этим осенним днем мой брат взял на себя очередное невыполнимое поручение – попытался ускорить движение королевского поезда по разъезженной, пыльной дороге в Дувр. Он как раз направлял коня вперед, чтобы возглавить процессию, и в этот момент на повороте дороги перед нами открылось совершенно удивительное зрелище. На вершине холма над дорогой был воздвигнут огромный деревянный крест, раза в три выше самого короля (а он был мужчиной крупным и по росту превосходил своих придворных). Под этим простым и суровым символом веры стояла маленькая женщина в одежде монахини, а с ней – еще девять женщин в белых одеждах.
Это была Кентская Монахиня и ее ближайшие соратницы. Среди них находилась Кэт – моя бывшая невестка. Они стояли совершенно неподвижно у подножия креста, и сейчас на них были устремлены взоры всего двора. Я услышала встревоженные крики из уст ее недоброжелателей и восклицания «Пресвятая монахиня!» ее почитателей. Вереница повозок и телег остановилась, лошади били копытами и тревожно ржали. Монахиня заговорила, и ее голос донесся до всех нас, а ее слова ввергли нас в смятение:
– Господь рек: за ваши грехи я нашлю на вас неисчислимые бедствия! Так слушайте же вы, прелюбодеи и распутники! Слушайте те, кто выпустил духов злобы поднебесной[59]59
Апостол Павел, Послание к Ефесянам 6:12.
[Закрыть]. Да будут демоны любострастия изгнаны, а милосердные ангелы восстановят благочестие на троне Англии! И да падет гнев Господень на ту, что носит дьяволову метку!
Я увидела, как король отправил вооруженных стражников на вершину холма. Вокруг слышался громкий шепот придворных: «Она грозится наслать на нас демонов!», «У нее дар исцеления…», «Она даже может воскрешать мертвых…»
– Эта женщина безумна! – вскричал король. – Она богохульствует! Она бредит!
Но Кентская Монахиня еще не закончила свои речи:
– За твои грехи, о король, и за грехи твоей любовницы – распутной Иезавели, Бог нашлет неисчислимые казни на Англию. И первой казнью будет нашествие мерзких жаб! – Я почувствовала, как толпа вокруг меня содрогнулась. – За ним воспоследует нашествие вшей, а потом нападут на вас несметные тучи мух. Но и это не все – пошлет Господь великую хворь, от которой помрет домашний скот и лошади, покроются язвами тела человеков, а твердь земная повредится для своего основания.
По толпе пошли стоны ужаса.
– Заткните ей рот! – прокричал король стражникам, которые упорно лезли вверх по склону холма по направлению к Кентской Монахине. Они почти добрались до подножия креста, и я увидела, что девять женщин, окружавших Монахиню, метнулись в разные стороны. Узнал ли Нед среди них свою бывшую жену? Я не смела глядеть на него, чтобы не будить его подозрений. Ведь он считал, что Кэт надежно заперта в келье обители Святой Агнессы. У него и в мыслях не было, что ее освободят, дабы она могла служить Кентской Монахине. Если только…
Но предаваться размышлениям мне было некогда, потому что Монахиня дошла до последней части своего пророчества и теперь возглашала:
– И наконец, Господь поднимет свою длань и сокрушит нечестивцев последней и самой страшной казнью. Первенец распутника и его Иезавели, их сын – умрет!
Услышав это, Анна дико закричала, а король страшно выругался. Многие вокруг меня принялись креститься и шептать молитвы. Но тут стражники достигли наконец подножия креста, несколькими тяжелыми ударами заставили Кентскую Монахиню замолчать, связали ее бесчувственное тело и унесли его прочь. За меньшее время, чем заняли у Кентской Монахини ее речи, холм был очищен и опустел, как будто бы никакой женщины с ее удивительными пророчествами тут и не было. Остался только огромный деревянный крест, который высился над дорогой, одинокий и молчаливый.
Глава 14
– Она выглядит совсем не так, как я ожидал.
– Ее туалеты великолепны, но ее фигура оставляет желать лучшего… бюста почти нет… А уж какой у нее нос! Рот тоже великоват, будто она готова проглотить лошадь…
– А эти руки! Знаю, что в Англии говорят, будто у нее рука дьявола, или пальцы дьявола… что-то в этом роде.
– Ну, волосы у нее красивые, этого у нее не отнять. Сами не вьются, но пышные, густые.
Моего скромного французского вполне хватало, чтобы понимать, какими именно мнениями французские вельможи обмениваются об Анне. Они без конца обсуждали ее внешность, ее наряды, то, как она танцует (тут, по общему согласию, она была безупречна), ее рост (недостаточно высока), даже размеры ее живота (так беременна она или нет?). Они не просто подтрунивали над ней, но называли ее всеми плохими словами, применимыми лишь куличным женщинам. Они высмеивали ее походку, ее жесты, позу, которую она принимала, когда злилась (руки в бок и гримаса недовольства на лице). Они рисовали на стенах дворца шестипалую руку – а рядом толстый фаллос.
Мы пробыли в замке Шамбор[60]60
Замок Шамбор – один из замков Луары. Был построен по приказу Франциска I, который хотел быть ближе к своей возлюбленной – графине Клод де Тури, жившей неподалеку.
[Закрыть] всего несколько дней, но насмешками и издевательствами были уже сыты по горло. Французы всегда недолюбливали англичан, и чувство это было взаимным. Король Франциск и король Генрих при встречах всегда подчеркивали якобы царивший между ними дух дружбы и товарищества, но это была лишь видимость. Нам велели соблюдать учтивость по отношению к французским придворным дамам, мы выполняли приказ – и только. Ведь в спину нам доносились сдерживаемые хихиканья, а стоило нам выйти из комнаты, француженки начинали шептаться. А сколько пересудов вызывала незаконная связь Анны и короля, сколько насмешек породило ее высокомерие и отсутствие у нее врожденного благородства и такта. Я своими ушами слышала, как камердинеры короля Франциска заключали пари о том, когда Генрих бросит Анну и кто ее заменит в постели короля.
Однако на торжественном ужине в честь Генриха и Анны, который давался в огромных размеров зале, именуемом здесь «салоном», сверкающим всеми оттенками синего и красного, золота и охры, с красочной росписью на потолке и уставленном длинными столами с золотыми и серебряными блюдами, Анне оказывались все возможные знаки внимания, как будто она уже была королевой. Ее эмблема – белый сокол – была вышита на всех подушках, ее несли стражники из свиты короля на своих шлемах, были даже сделаны конфеты в форме этой птицы, которые подавались со сладким вином. Анна принимала все почести, подобающие самой знатной женщине Англии – видно, не зря Генрих жаловал ее титулом маркизы Пембрук в своем праве. Никто даже не упоминал имени Екатерины Арагонской, словно королевы вообще не существовало.
Между бесконечными переменами блюд на пиру поэты читали стихи, сочиненные в честь Анны, музыканты играли мелодии и песни, посвященные ей. Мы слышали, как ее достоинства многократно воспевались самыми возвышенными словами: ее темные глаза сравнивались с ониксом, шея называлась лебединой, пальцы – изящными, кожа – нежной и трепетной, а овал лица – совершенным. Я улыбалась про себя разнице между придворной лестью и грубыми Шутками за спиной Анны, которые слышала постоянно. Мне было очевидно, что все внешние проявления сердечности и братской любви между английским и французским монархами на этой встрече имели одну-единственную цель – разрушить коварные замыслы императора Карла.
– Никто и не принимает то, что здесь говорится, за чистую монету, – признался мне Нед во время торжественного ужина. – Видимость, показуха, словесная шелуха! Однако союз между нашими странами заключен на полном серьезе. То, что король Франциск поддержал нашего короля в устранении законной супруги, имеет в нынешней политической обстановке первостепенное значение.
– Но Анна – лишь пешка в этой игре, – заметила я.
Нед посмотрел на меня с одобрением:
– Отлично, сестренка, ты делаешь успехи! Но только не приведи Господь тебе повторить эти слова там, где король сможет их услышать.
Во время торжественного ужина я заметила, что Анна слишком часто и подолгу смотрела на меня, тогда как обычно я была для нее пустым местом. Так внимательно она всегда оценивала обстановку помещения, в котором находилась, количество прислуживающих ей придворных дам и кавалеров, отсутствие или наличие морщин на столь милом ее сердцу покрывале ее ложа. Оказалось, что она рассматривает мое платье. На мне был восхитительный наряд из бледно-голубого шелка с кремовыми нижними юбками, который мистер Скут сшил для моей свадьбы. Рукава и лиф он в очередной раз переделал, чтобы они соответствовали моде при французском дворе. А блестящая отделка серебряным сетчатым кружевом, великодушно подаренным королем, призвана была привлечь внимание к этому шедевру портновского искусства. Я слышала, как придворные дамы королевы Франции не скрывали своих восторгов.
Наряд Анны был также весьма впечатляющ и очень ей шел – он был сшит из красно-коричневого бархата с оторочкой из черного каракуля по вороту и на длинных пышных рукавах. Однако с каждой минутой маркиза Пембрук, кажется, уже ни о чем не могла думать, кроме как о моем платье. Она уставилась на него и нахмурилась. Наконец она сделала мне знак приблизиться. Я подошла и остановилась перед ней, сидящей за столом, уставленным золотыми блюдами и кубками. Располагавшийся рядом с ней король был занят разговором с одним из французских вельмож.
– Джейн, – ровным голосом обратилась ко мне Анна, всегда бравшая поначалу такой тон, когда собиралась кого-то обвинить или унизить.
– Да, миледи маркиза.
– Отделка на твоем платье – откуда она?
– Из Перу, если я не ошибаюсь.
– Ты что, недавно там побывала?
– Нет, миледи.
– Тогда как же ты ее заполучила? Неужели украла?
– Конечно нет, миледи.
– Так я жду ответа!
Я бросила взгляд на короля, но он, казалось, совершенно не слушал нас. Музыканты играли достаточно громко, пирующие болтали и смеялись, звон приборов делал слова собеседников неразличимыми.
– Это был подарок, миледи.
– Очень ценный подарок.
– Даритель – человек состоятельный, – мне не хотелось признаваться, что драгоценное кружево подарил мне сам король. Анна была страшно ревнива. Я надеялась, что Генрих придет мне на помощь и подаст какую-нибудь галантную реплику, которой Анна удовлетворится, но он упорно не обращал на нас внимания.
– И кто же этот таинственный богач? Неужели поклонник? Кто-то, кто решится наконец взять тебя в жены?
Стрела вонзилась в цель – насмешка была вдвойне несправедливой, ибо Анна сама оставалась незамужней, а она была старше меня. Кроме того, мы с Уиллом были помолвлены больше лет, чем я себя помнила.
– Нет, миледи, это был вовсе не поклонник.
– Тогда кто? – Голос Анны зазвенел от возмущения, и все разговоры вокруг нас смолкли.
Музыканты перестали играть. Генрих повернулся к Анне.
– Что случилось, малютка? – спросил он.
Анна отпила из своего кубка:
– Эта девушка отказывается говорить, откуда на ее платье взялась драгоценная отделка. Сдается мне, она ее украла.
– Да что ты говоришь? Очаровательная воровка среди нас! – Он подмигнул мне, встал и медленно приблизился к тому месту, где я стояла. Вблизи король был просто огромен и возвышался надо мной как башня.
– Что ж, нужно вывести ее на чистую воду, – промолвил он. – Канцлер Кромвель!
Глаза всех присутствующих устремились на Томаса Кромвеля, который, подыгрывая своему повелителю, резво вышел из-за стола и присоединился к нам.
– Лорд-канцлер, каково наказание за кражу?
– Воровку раздевают догола и секут без жалости, Ваше Величество.
– Ну что ж…
– Но преступление мое не доказано, сэр, – вступила я в разговор, надеясь, что мое участие не помешает спектаклю, затеянному королем. – Должны быть свидетели.
– Кто готов свидетельствовать против этой девушки по обвинению в воровстве? – вопросил король, оглядывая зал. Ответом ему были только смешки придворных.
Краем глаза я увидела, что Анна раздражена и ерзает в кресле.
– Видишь? – обратился Генрих к Анне. – Она невиновна. Не побоюсь этого слова, но она невинна и чиста как свежевыпавший снег.
В зале вновь засмеялись.
– Что такое? – прищурился король в притворном гневе. – Вы отвергаете самую мысль о том, что такая хорошенькая девушка может провести при дворе… сколько лет, Джейн? – Я подняла семь пальцев. – Целых семь лет и остаться невинной?
Король изобразил ужас и возмущение.
– Не позволю так насмехаться надо мной! – воскликнула Анна, вставая, чтобы покинуть залу.
– Оставайся на месте, милая! – резко сказал Генрих и возобновил свое представление так, что вспышка его ярости прошла незамеченной и не испортила общего веселья.
– Кроме того, – игриво подмигнув, обратился он к присутствующим, – я знаю, каким образом эта очаровательная девушка получила свои кружева. Я ей их подарил, и никто другой. – Он приобнял меня, а затем запечатлел пылкий поцелуй на щеке раздраженной Анны. Тут король махнул рукой музыкантам, и они вновь заиграли. Анна тяжело опустилась на стул, хмурая и мрачная, а я, воспользовавшись случаем, быстро пересекла комнату и присоединилась к прочим ее фрейлинам. Признаюсь, мне потребовалось немало времени, чтобы отдышаться и унять дрожь.
Десятки слуг то и дело вбегали в зал с дымящимися блюдами, полными разнообразных кушаний, и ставили их на столы перед пирующими. Я едва успела посмотреть, что у меня в тарелке, когда раздался дикий вопль.
Кричала Анна. За одним воплем последовал второй, и только после него она смогла вымолвить: «Жабы! Нашествие жаб, как в том пророчестве про казни!»
Я наконец-то взглянула на кушанье перед собой и увидела на блюде дымящуюся горку лягушачьих лапок, залитых соусом.
Анна вскочила и выбежала из зала, отбросив руку короля, пытавшегося ее удержать.
Глава 15
– Я спасла ей жизнь, – прошептала королева Екатерина. Она лежала на огромной резной кровати под тяжелым балдахином и казалась совсем маленькой, очень больной и совершенно беспомощной. – Я спасла ей жизнь, а она отплатила мне черной неблагодарностью. Неужели у нее нет сердца?
Я встретилась со своей бывшей госпожой в затерявшемся в сельском Хантингдоншире дворце Бакден, где пребывала ныне Екатерина Арагонская. Дворец этот больше напоминал замок, выглядел несколько обветшалым и располагался в непритязательном охотничьем парке. Был он удален от Лондона, а значит, сюда почти не доходили новости государственной жизни. Король Генрих отправил меня в Бакден с неприятным поручением: сообщить королеве Екатерине самую последнюю и самую важную из этих новостей – он взял в жены Анну Болейн.
Я пустилась в путь в Бакден с тяжелым сердцем. Никогда раньше на меня не возлагалось такого неприятного поручения. Королева Екатерина была моей госпожой на протяжении многих лет, она покровительствовала мне и была для всех нас примером благочестия и милосердия. И вот теперь ее отодвинули в сторону как ненужную вещь, дали отставку за ненадобностью, уязвив испанский королевский дом, чья кровь текла в ее жилах, и, – что самое главное, – перечеркнув все годы, когда она была супругой короля, годы непрестанных жертв, потерь и трудов. Но она не сдавалась и держалась с редким благородством.
И вот теперь, после многих месяцев ее борьбы, унижений и бесчестия, король женится на той, которая стала причиной ее несчастий.
– Я спрашиваю тебя, Джейн, – говорила меж тем королева, – как могла она так поступить со мной. Сама смерть не могла бы быть такой бесчувственной…
Екатерина закашлялась и попыталась приподняться, опираясь на локоть. Казалось, разговор со мной полностью лишил ее сил, сделал ее голос хриплым и умалил его до шепота. С тех самых пор, когда в прошлом году король отослал ее в замок Оутлендз и отказался встречаться и переписываться с нею, ее постоянно преследовала лихорадка и простуда. Ее испанские доктора делали ей кровопускания и клизмы, но ничто не могло излечить королеву. Ей становилось все хуже и хуже. Об этом нам рассказал ее церемониймейстер Гриффит Ричардс в одну из своих редких поездок в столицу. Каждый раз, когда она узнавала новости про короля и Анну, она как будто бы становилась меньше ростом, отступала перед хворями и недугами, однако не прекращала борьбу за то, чтобы сохранить свое достоинство. Особенно яростно она отстаивала свой королевский титул, несмотря на то, что король повелел называть ее теперь вдовствующей принцессой[61]61
Этот титул Екатерина Арагонская носила после смерти ее жениха Артура Тюдора, старшего брата Генриха VIII.
[Закрыть].
Я опустилась на скамеечку у постели Екатерины. Она откинулась на подушки и протянула мне руку. Я крепко сжала ее ладонь.
– Желаю Вашему Величеству скорейшего выздоровления, – громко сказала я то, что должна была сказать, и потом шепотом добавила: – Я буду молиться за вас.
Я посмотрела на такой знакомый аналой, стоявший совсем рядом с постелью больной, а когда подняла взгляд, то в тени алькова разглядела темную фигуру отца Бартоломе, бывшего сподвижника Кентской Монахини, а ныне исповедника королевы. Он медленно поклонился, и по спине у меня побежали мурашки. Я не поклонилась в ответ, а вместо этого вновь обратила свой взгляд на королеву.
– Мне очень жаль. Ваше Величество, но король прислал меня с невеселым поручением. Он велел сказать вам, что он и леди Анна недавно поженились. Ее скоро коронуют.
– Она уже чувствует, что ребенок в ней шевелится?
Я поразилась вопросу королевы, но честно сказала, что пока никакого объявления о беременности не было, потому, конечно, таких подробностей, как сведения о движении плода в чреве Анны, нам не поступало. Повитухи всегда отличались осторожностью и ждали этого основного признака перед тем, как объявить женщину беременной.
«Вдовствующая принцесса» только пожала плечами:
– Он никогда не женился бы на ней, если бы она не носила его ребенка. Впрочем, если вспомнить все, что я слышала о ней, этот ребенок может быть от кого угодно. Например, от Марка Смитона – помнишь этого красивого молодого музыканта? Поговаривали, что Анна в него влюбилась. Или от этого негодяя Уэстона[62]62
Сэр Френсис Уэстон (1513–1536) – паж Генриха VIII, а затем и один из его фаворитов.
[Закрыть]. Или от Уайатта[63]63
Сэр Томас Уайатт (Уайет) (1503–1542) – английский лирический поэт, первым начавший широко использовать форму сонета и писавший стихи на английском языке. Ходили упорные слухи о его связи с Анной Болейн. Имя «Анна» носит возлюбленная его сонетов.
[Закрыть], ее давнего поклонника. Бриджит Уингфилд постоянно рассказывала нам о новых завоеваниях мисс Болейн.
– Да, я слышала некоторые из этих историй.
Екатерина вновь закашлялась, и отец Бартоломе вышел из тени, чтобы поднести ей кубок вина. Она выпустила мою руку, взяла кубок, сделала один глоток, затем другой. Я не могла поверить своим ушам, что слышу от моей бывшей госпожи такие слова. Удаление ее от двора сделало ее другой женщиной – резкой, полной горечи. Куда девалось ее христианское всепрощение и долготерпение? Почему я не нашла ее на аналое, на коленях, возносящей молитвы Господу?
– Ты знаешь, какой сегодня день? – спросила меня Екатерина, промочив горло вином и вновь взяв меня за руку. – Ты, наверное, и не помнишь… Сегодня годовщина дня рождения моего новогоднего мальчика – единственного моего сына, который прожил достаточно, чтобы его окрестили.
– Я еще сама была ребенком, когда он родился, миледи, – напомнила я ей. – Это было много лет назад, когда меня еще не было в вашей свите.
Екатерина досадливо махнула похудевшей рукой:
– Какая разница! Святые отцы твердят, что Господь правит миром. Так вот, Он взял всех моих сыновей к себе еще тогда, когда они были в колыбели. И Он прибрал всех моих дочерей, кроме Марии – моего маленького сокровища. Может быть, Он также заберет сыновей Анны, и мы будем квиты? Во всяком случае, Кентская Монахиня предсказывала это.
Я улыбнулась:
– Монахиня призвала казни Египетские на Англию. И Анна страшно испугалась.
Я рассказала Екатерине о торжественном ужине при дворе короля Франции Франциска, когда Анна увидела лягушек на своей тарелке и закричала в ужасе, ибо была уверена, что свершается первая из казней и началось нашествие мерзких жаб.
– Так Анна уже почувствовала шевеление ребенка? – вновь спросила Екатерина.
– Нет, миледи, – уверила я ее.
– Ну, тогда не о чем волноваться. Кстати, слышала ли ты вести из Фландрии? Уверена, что тебе уже сообщили.
– Какие вести? – спросила я. Вдруг мне до смерти захотелось узнать, что же произошло.
– Отец Бартоломе осведомлен лучше меня.
Я взглянула на священника, который вновь приблизился к ложу королевы.
– Грехи нечестивой Иезавели вышли на свет, – проговорил он торжественно. – Говорят, она способствовала гибели Джейн Попинкорт и попыталась отравить других, кто оказался у нее на пути.
Я прекрасно помнила, как фламандка Джейн, всегда державшаяся особняком среди нас, фрейлин, и не желавшая перенимать обычаи нашего королевства, несколько лет назад оставила английский двор и вернулась во Фландрию. По мнению Бриджит, фламандку подкупили, чтобы она держала в тайне то, что знала о связи короля Генриха с Элизабет Болейн – матерью Анны. Если этот роман и имел место, то случился он в далеком прошлом, когда король был молод. Бриджит сказала тогда, что если правда о короле и матери Анны выйдет наружу. Его Величество никогда не сможет жениться на Анне. Церковь не разрешит этот союз.
Я вспомнила, что, оставляя английский двор, Джейн увозила с собой сундук, полный золота, и чудесные драгоценности, в которых она щеголяла в последние дни перед отъездом. Вспомнила я и о тайных встречах и разговорах, происходивших как раз в это время.
Было очевидно, что ей вымостили дорогу домой золотыми монетами. А затем, почти сразу же по возвращении, она подверглась нападению разбойников с большой дороги и была убита.
– Многие испытывают ненависть к распутной Иезавели, – продолжал меж тем отец Бартоломе. – И те, кто знают правду, сегодня готовы открыть ее.
– Значит, ходят слухи о том, что Анна – убийца?
Священник кивнул.
– Но ведь это не более чем слухи. Двор любого правителя всегда полон злоречивых вельмож и несдержанных на язык слуг.
– Те, кому Анна заплатила за молчание, заговорили. В ее вине теперь нет сомнений.
– И я спасла ей жизнь, – пробормотала Екатерина, отпуская мою руку. – Наверное, надо было дать ей умереть. Бедная девочка! Она – словно паук, который попадется в свою собственную паутину. Да смилостивится над ней Господь!
Екатерина вновь откинулась на подушки, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Я была обескуражена тем, что услышала, и вдобавок не хотела оставаться один на один с отцом Бартоломе, потому проворно поднялась, чтобы уйти, но перед этим бросила последний взгляд на бледное лицо Екатерины и склонилась, чтобы поцеловать мою бывшую госпожу.
За день до коронации Анну пронесли в открытых носилках, обитых золотой парчой, по чисто выметенным в честь торжества улицам Лондона. Плечи ее покрывала королевская пурпурная мантия, богато отороченная горностаем, черные волосы Анны волной спадали на спину из-под золотой диадемы, украшенной сверкающими рубинами. Рука с двойным пальцем была надежно спрятана под букетом лилий и левкоев. Выросший живот скрывался в складках малинового платья, нитка великолепных жемчужин свободно охватывала изящную шею. От жемчугов взгляд зрителя сам собой поднимался к ее прекрасному лицу и темным глазам – эти очи, как пелось в песне, «пронзили сердце короля и взяли его в плен».
Я не могла не восхищаться Анной в тот день – она была прекрасна. Мы, фрейлины, провели часы, готовя ее к выходу. Мы расчесали жесткие волосы Анны так тщательно, что теперь они струились по ее спине темной волной, с помощью мазей и притираний мы выбелили ее кожу, а затем помадами и румянами добавили нежных цветов ее губам и щекам. Анна была возбуждена и взволнована. Руки ее тряслись, когда она заняла свое место в открытых носилках, и мы расправляли складки ее длинных пышных юбок. «Сегодня день ее триумфа, – подумала я, – день ее полной и окончательной победы…»
Но когда коронационная процессия достигла Фенчерч-стрит, из толпы послышались крики и улюлюканье. Люди расступались, чтобы дать дорогу кортежу Анны, однако не скупились на проклятья, оскорбления и издевательский смех.
– Шлюха! – кричал народ. – Потаскуха! Дьяволица проклятая!
Приставы короля живо принялись раздавать удары направо и налево своими жезлами, но крики и оскорбления не прекращались.
– Добрый король Гарри, возьми свою законную жену обратно! Сожги ведьму! Шлюху – в колодки!
На лондонцев возложили тяжкое бремя новых пошлин, чтобы оплатить расходы на коронацию и сопутствующие ей празднества, и горожане были не в восторге от того, что им пришлось раскошелиться в честь той, кого они презирали. Люди отпускали грубые шутки вслед Анне, они призывали вернуть королеву Екатерину и благословляли ее имя, они предсказывали несчастья стране и королю. Когда я услышала эти шумные протесты, мне подумалось: а вдруг силы зла действительно восторжествовали? Возвышение Анны не просто злило народ, оно его пугало! Где справедливость и милосердие Божие, если добрую королеву Екатерину оказалось так просто устранить и заменить нечестивой соперницей? Где Господь с его небесным воинством, когда мимо проносят ведьму и распутницу во всей ее красе, разодетую в пух и прах?
Движение нашей процессии то тут, то там приостанавливалось: музыканты принимались играть веселые мелодии, актеры декламировали длинные хвалебные речи и разыгрывали спектакли по пути нашего следования. Шум временами становился невыносимым, меня под напором толпы охватывал безотчетный страх, а мерзкие вопли черни его только усиливали. К тому времени, когда кортеж достиг Стрэнда, я еле держалась: меня тошнило от запаха немытых тел и уличной вони, вокруг колыхалась пьяная, танцующая, поющая и бранящаяся толпа, от которой не было спасения.
Бриджит, которая сидела рядом со мной в наших носилках, почувствовала мое состояние и крепко обхватила меня.
– Потерпи, Джейн, осталось совсем немного, – как всегда рассудительно заговорила она. – Помни – сегодня день Анны, а мы здесь, чтобы служить ей. Подумай, каково приходится нашей новой королеве – ребенок брыкается в ее чреве, а желудок все последние месяцы не может удержать пищи.
К этому времени ребенок внутри Анны уже шевелился вовсю, и повитухи уверили короля, что угроза выкидыша на первых месяцах беременности миновала. Коронация проходила в последний день мая 1533 года. Принц должен был родиться во время сбора урожая.
Несмотря на то что на следующий день после шествия по улицам столицы коронация состоялась без всяких происшествий и новый архиепископ Кентерберийский возложил корону Англии на голову Анны, жителям Лондона по-прежнему казалось, что порушены основы основ их жизни. Теперь, когда королевская шлюха воссела на престол, начали во множестве возникать и распространяться слухи о странном свечении на небе и о грозном подземном грохоте. Громадные рыбины в сотню футов длиной выбрасывались на илистые берега Темзы, а в каждом приходе возросло число тех, кто в отчаянии сводил счеты с жизнью.
Утопленники и удавленники по собственной воле стали не единственной жертвой коронации. В тот день, когда в честь новой королевы давался торжественный обед из двадцати семи блюд, где все мы присутствовали, с улицы донеслись тревожные возгласы, а затем крики боли, стоны и хрипы. Сотни голодных лондонцев ринулись сметать с на крытых для них под открытым небом столов праздничное угощение, началась давка, в которой многих затоптали и задавили насмерть.
Господь подал нам знак, что Он гневается на Англию за грехи ее правителя. Мы получили новое доказательство того, что мир сей изменился бесповоротно, тьма пала на нашу землю и наша жизнь никогда уже не будет прежней.
Я месяцами избегала Уилла, но бесконечно так продолжаться не могло. Наши пути вновь пересеклись при дворе, поскольку, как и предсказывал Нед, Уиллу суждено было возвыситься за счет тех качеств, которые были у него в избытке и способствовали успеху на поприще королевской службы. Всесильный Томас Кромвель указал королю на Уилла, когда освободилось место главного постельничего в свите принца Генри Фицроя, и Уилл без промедления был назначен на эту должность. И поскольку король требовал, чтобы Фицрой, которому во время коронации Анны было уже четырнадцать лет, присутствовал на каждой важной церемонии, пиршестве или празднике, дававшемся при дворе, и занимал там самые почетные места, Уилл также постоянно был на виду, и я неизбежно оказывалась с ним рядом.
Забавно, что Уилл, который когда-то желал лишь одного – зажить скромной жизнью сельского дворянина, вдали от суеты и интриг королевского двора, теперь неуклонно втягивался в орбиту ближнего круга короля, словно некая неведомая сила толкала его к средоточию власти и мирской славы. С каждым разом, когда я его видела, он выглядел старше, делался как-то весомее в речах и облике (в том числе и в буквальном смысле, так как заметно потолстел) и все меньше и меньше напоминал того простодушного, нежного и преданного юношу, которым я восхищалась всю свою сознательную жизнь. Теперь это был важный человек на высокой должности, серьезный и солидный, но не обладавший беспощадностью Неда, который во имя собственного успеха готов был идти по головам. В придачу к хорошему доходу место главного постельничего юного Фицроя принесло Уиллу целый ряд существенных привилегий. Как и его отец, он был назначен на ответственные посты и стал сборщиком пятнадцатины, поставщиком пороха для Тауэра и констеблем королевского замка Этал. Каждое назначение увеличивало его и без того щедрое жалованье. При этом на деле бремя его обязанностей несли его подчиненные. Теперь Уилл одевался щеголем, носил шикарные камзолы и рубашки из тонкого полотна с фламандским кружевом, шапочки, украшенные самоцветами, и перчатки тонкой кожи. Его короткие пальцы нынче были унизаны перстнями, а туфли сверкали золотыми пряжками.
