Текст книги "Дворцовые тайны. Соперница королевы"
Автор книги: Кэролли Эриксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)
Она кивнула. Я протянула ей руку, и она, улыбнувшись, приняла ее.
– Но конец света не наступил, испанцы убрались прочь, а мы с тобой стали сестрами. Разве это не удивительно?
Глава 46
– Мама! Мама! Ты где? Мне нужно с тобой поговорить! – прозвучал громкий, властный голос Роба.
Этот голос поднимал солдат по тревоге, заставлял подчиняться и выполнять приказы не только слуг, но и знатных особ. Сейчас моему сыну было уже двадцать шесть, и он стал мужем (женившись на бесцветной дочке Фрэнсиса Уолсингема[176]176
Фрэнсис Уолсингем, графиня Эссекс и Кланрикард (1567–1633) – дочь Фрэнсиса Уолсингема, государственного секретаря Елизаветы. Первым браком в возрасте 16 лет вышла замуж за знаменитого литератора и военного Филипа Сидни. После смерти Сидни, выполняя, по преданию, последнюю волю покойного мужа, стала женой Роберта Деверё, графа Эссекса, от которого родила пятерых детей. Третьим браком в 1601 г. сочеталась со своим давним возлюбленным Ричардом Бёрком, графом Клэнрикардом, и переехала в Ирландию.
[Закрыть] вскоре после нашей с Крисом свадьбы) и отцом. Из юноши он превратился в зрелого, крепкого мужчину, знающего себе цену и умеющего повелевать.
– В чем дело, мой дорогой?
Я невольно залюбовалась им, когда он быстро вошел в комнату и остановился рядом со мной. Какой же он высокий, статный, широкоплечий! На его красивом лице светилась озорная ухмылка. Чему он смеется? Я знала, что Роб не чужд разгульного образа жизни. Нередко они вдвоем с Крисом отправляются на поиски тех развлечений и удовольствий, которым так привержены здоровые молодые люди, не обремененные строгой моралью. Будь я помоложе, меня бы это уязвляло. Но теперь я сочла за лучшее закрывать глаза на поведение моего мужа и сына, не сомневаясь в их любви ко мне и преданности. В чем я сомневалась, так это в их умении прислушиваться к голосу разума – и временами прямо им об этом говорила.
– Так вот ты где, мама! – воскликнул Роб.
Несмотря на буйный нрав и вольные манеры, Роб был неотразим. Людей к нему тянуло как магнитом – и мужчин, и женщин. В любом обществе он становился центром притяжения, возмутителем спокойствия. Обладатель сильной воли и независимого нрава, чуждого мелочных ограничений, он был как глоток свежего воздуха, как порыв ветра в затхлой атмосфере королевского двора. Нынче, на закате века, королева и ее престарелые советники – молодым был только Роберт Сесил – воспринимались как символы прошедшей эпохи. По рассказам Роба, те, кто прибывал ко двору Елизаветы, в основном восхищались тщательно сохраняемыми реликвиями раннего периода ее правления: ее старомодными туалетами и причудливыми головными уборами, вызывавшими тайный смех любой молодой женщины, первым троном, на котором она восседала, – совсем простым по сравнению с тем, который сегодня стоял в ее тронном зале. Нынешнее золоченое сооружение, обитое мягчайшим коричневым бархатом, с украшающими его алмазами и сапфирами, огромными жемчужинами и изумрудами, переливающимися в свете свечей, еще более поражало воображение.
Теперь все чаще и чаще Елизавета в глазах людей олицетворяла прошлое, а Роб —.будущее. Но эти двое – такие разные – вдруг стали закадычными приятелями, ибо королева ввела Роба в свой ближний круг, в котором всячески выделяла его как своего любимого спутника и первого фаворита. Она выбирала его партнером для игры в карты, опиралась на его сильную руку, когда выходила к своим подданным. Иногда она даже интересовалась его мнением по тому или иному вопросу, хотя в Тайном совете Роб никогда не занимал важного места, что его очень злило.
Вообще-то, Роба в королеве злило и раздражало многое, несмотря на то, что она осыпала его все новыми и новыми милостями и все больше приближала к себе. В конце концов, она была старой женщиной, нетерпеливой и временами вздорной, а Роб, которого она называла «мой Дикий Конь», упивался своей молодостью и независимостью, его тяготили те ограничения, которые налагала на него Елизавета. Отношения между ними были очень близкими, но их портила постоянная напряженность и непредсказуемость их развития.
– Как я рад тебя видеть, мама!
Роб расцеловал меня в обе щеки. Я почувствовала сильный запах мускуса и пота. Лицо Роба раскраснелось после быстрой скачки. Я приказала, чтобы ему принесли кружку легкого пива, и спросила, не желает ли он сесть с нами за стол.
– Нет, мама, я приехал не за угощением, а с намерением серьезно поговорить с тобой. Речь пойдет о тебе и о королеве.
– Ты прекрасно знаешь, что королева не желает меня видеть.
Роб только нетерпеливо махнул рукой.
– Я намерен вернуть тебя ко двору! Ты должна вновь занять там достойное место.
– Королева ни за что не согласится.
– Ну и что? Она стара и своенравна. Она никогда ни на что сразу не соглашается. Нужно ее уговорить, улестить – или заставить…. Как говорится, не мытьем, так катаньем!
Слова сына удивили и обеспокоили меня. Почему я вдруг стала важной особой, которую необходимо во что бы то ни стало вернуть ко двору? Я сама никогда об этом не просила. Скорее наоборот: зачем мне находиться рядом с Елизаветой, зная ту ненависть, которую она столько лет питала ко мне, и ее умение мстить и причинять боль?
– Знаешь, Роб, – осторожно проговорила я, – жизнь в деревне, вдали от суетного Лондона меня вполне устраивает. Мы с Крисом даже собираемся перебраться еще дальше от столицы, в Драйтон-Бассет[177]177
Драйтон-Бассет – в настоящее время деревня в Стаффордшире. Имение Дадли, впоследствии много раз менявшее владельцев, не сохранилось.
[Закрыть].
Драйтон-Бассетом называлось одно из имений моего покойного мужа, которое нам удалось спасти от посягательств королевы на наследство Дадли. Там стоял небольшой, но очень удобный дом на двадцать семь комнат с пристройками, вокруг располагались фермы и амбары.
Роб одним глотком осушил кружку и попросил еще, и, утерев рот тыльной стороной крупной руки, продолжал:
– Вообще-то, мама, твое место при дворе. В жилах твоих течет королевская кровь, а у королевы нет наследника…
– Моя королевская кровь? Да, действительно, моя мама, а твоя бабушка в свое время намекала, что она считала себя дочерью Генриха VIII. Но никаких доказательств у нее, ясное дело, не было. Даже если бы она и была потомком короля, то лишь его незаконной дочерью.
– Но и Елизавета – незаконная дочь Генриха! – воскликнул Роб. – Во всяком случае, католики в этом убеждены. Это делает ее притязания на трон не более убедительными, чем если бы на него претендовала ты… или я.
Как странно, что Роб заговорил о подобных вещах. Никогда раньше он не обсуждал со мной тему престолонаследия. Я не слышала, чтобы он с кем-то в моем присутствии обсуждал дела короны, за исключением военных вопросов.
– Надеюсь, Роб, что ты не будешь столь опрометчив и не дашь вовлечь себя в обсуждение прав королевы на престол. Это опасно!
– А почему нет? Сейчас эта тема стала важной как никогда. У королевы нет детей, и она должна выбрать того, кому перейдет ее трон. Я слышал, что когда она серьезно заболела и чуть не умерла, она назначила моего отчима лорд-протектором. Это правда?
– Да, мой милый сын. Но совет тогда воспротивился этому решению. Оно заронило семена вражды между первыми людьми королевства.
– А почему бы Елизавете не назначить лорд-протектором меня? А еще лучше – сразу наследником престола? Чем я хуже моего покойного отчима? Я сильнее и храбрее его, я умею заставить людей мне подчиняться. И еще: его ненавидели, а меня, как ты, наверное, заметила, любят!
Тут он говорил правду. Действительно, Роб обладал особым талантом привлекать к себе сердца. С годами он, как любимый спутник и фаворит королевы, получил большое влияние и, что еще более важно, вызывал восхищение в народе. Крис рассказывал мне, что в Лондоне, когда он выезжал из ворот дворца, всенепременно собиралась толпа, дабы приветствовать его.
Хотя Роб хотел продолжить наш разговор, я отказалась без объяснения причин. Он уехал, оставив меня в большом волнении. Опрометчивые заявления со стороны моего сына заставили меня поверить, что он вступил на опасный путь. Было очевидно, что он хотел вернуть меня ко двору, дабы я могла поддерживать его в его авантюрах.
Я решилась поговорить с Крисом и прямо сказала ему, что если Роб и дальше собирается участвовать в спорах о наследнике Тюдоров, он вступает на очень зыбкую почву.
– Многих казнили и за меньшее, – напомнила я, взывая к благоразумию Криса. – Когда брат Роберта Гилдфорд женился на леди Джейн Грей и попытался силой захватить престол, большинство членов семьи Роберта вмиг оказались в Тауэре. А вот вышли оттуда немногие. Елизавета сама была заключена в тюрьму лишь по одному подозрению о злоумышлении против королевы Марии. Роб вступил на очень опасную дорогу…
– Тогда я пойду по ней вместе с ним, – внезапно заявил Крис.
Я уставилась на него, не веря своим ушам:
– Не хочешь ли ты сказать, что…
– Я собираюсь поддержать Роба во всем, на что он решится.
Мой муж уперся, как баран, и переубеждать его было бесполезно. Мне стало ясно, что во всем, что касается Роба и его замыслов, Крис не будет слушать доводов разума.
Что же мне делать? Я чувствовала себя совершенно беспомощной. Тщетно пытаясь заснуть той ночью, я то и дело просыпалась. Потом опять засыпала и мне снились кошмары, в которых со мной говорили сотни голосов, но всех их перекрывал настойчивый голос Роба: «Возвращайся ко двору! Там твое место. Я намерен помирить тебя с королевой…»
Глава 47
Тот год, когда умер мой отец, оказался несчастливым не только для нашей семьи, но и для всей страны. Почти весь урожай пропал оттого, что холодные дожди насквозь пропитали землю. Начался голод, за ним пришли болезни – люди умирали повсюду. Пострадали Англия, Шотландия и даже дикая Ирландия. Запасы в наших амбарах истощались с пугающей быстротой. Работники Драйтон-Бассета собрали то немногое, что уродилось, в закрома под надежный замок. Мы надеялись, что этого хватит на прокорм домочадцев и крестьян из близлежащих деревень. Мы молились, чтобы Господь пощадил наших домашних животных: скот в тот год страшно исхудал и даже цыплята – те, кто не попал в котел, – были кожа да кости. Наверное, из-за того, что всех червей, которыми они питались, смыл дождь, подумала я. Но когда пришла весна, дрозды, евшие тех же самых червей, выглядели лоснящимися и бодрыми, а число их нисколько не уменьшилось.
То был год великой нужды – год 1596. И мне исполнилось пятьдесят лет. Моя дорогая невестка Марианна, познавшая горькую нужду на себе, стала ангелом-хранителем наших крестьян. Она справедливо распределяла между нуждающимися зерно и сушеные овощи, помогала собирать грибы в лесах. Как всякий человек, воспитывавшийся на природе, она знала, что грибы – очень питательная и сытная пища. Главное – отличать съедобные от несъедобных. Марианна также научила жителей деревни снимать тонкую и нежную нижнюю часть коры сосен и буков, ближе к стволу – ее можно было перемалывать в муку, чтобы добавлять в лепешки, которые выпекались в золе.
А потом из Лондона пришли скорбные вести. Наш отец умер внезапно после бурного заседания совета. Казалось бы, эта весть не должна была застать меня врасплох: ведь отцу было уже восемьдесят два года! Но он ничем никогда не болел, и нам казалось, что он будет жить вечно. Как и вечно служить королеве. Десятки лет заседал он в ее совете – большую часть моей жизни. Весть о его смерти совершенно ошеломила меня, умаляя все прочие новости о распространении голода и о волне беспорядков, порожденных недовольством правлением Елизаветы.
Мы с Крисом тут же отправились в столицу, чтобы присутствовать на заупокойной службе и устроить похороны отца. То, что мы увидели в Лондоне, поразило нас: по улицам, заполненным нищими, беженцами и умирающими, каждый день громыхали телеги, на которых вывозили покойников. Раньше мне уже приходилось видеть край, опустошенный чумой, деревни, вымершие от голода. Но то, что творилось в Лондоне в год неурожая, пугало сверх меры. Каждый Божий день колокола (которые я про себя назвала «колоколами смерти») звонили по умершим, то тут, то там собирались толпы доведенных до отчаяния людей, выкрикивавших проклятия в адрес королевы. В город были введены войска, чтобы предотвратить беспорядки. Особенно хорошо, как я заметила, охранялось казначейство, туда даже завезли пушки, а охрана массивных старых железных ворот была увеличена во много раз.
Грешно, конечно, так говорить, но я была даже рада, что мой отец не дожил до этих страшных дней. Иначе он бы увидел недовольных, сбивавшихся вместе под плакатами, на которых было написано: «Накорми нас, поведи нас, за тобой хоть в ад пойдем!», лихих подмастерьев, которые вмиг вооружались заостренными кольями, как пиками, в дополнение к длинным ножами и тесакам, торчавшим у них за поясом, трущобы на берегу Темзы, где матери в лохмотьях пытались унять своих плачущих от голода детей.
Пышные похороны моего отца состоялись в церкви Святого Джайлса[178]178
Церковь Святого Джайлса (полное название «церковь Святого Джайлса-в-полях») – приходская церковь в лондонском районе Кэмден. Построена в 1101 г., в перестроенном виде существует по сей день. Интересно, что кирпичное здание церкви в псевдоготическом стиле, построенное в 1630 г., было возведено в основном на деньги Элис Дадли, жены Роберта Дадли, побочного сына лорда Лестера.
[Закрыть] и прошли так, как и пристало, когда в последний путь провожают благородного человека, советника королевы, того, которого она высоко ценила. Как только церемония завершилась, гроб вынесли из церкви, чтобы поместить в карету и отвезти в Ротерфилд-Грейз. Именно там мой отец хотел упокоиться навек, и такое распоряжение сделал он в своем завещании. Роб был среди тех, кто нес гроб, и как только он показался из дверей церкви, толпа, ожидавшая снаружи, разразилась шумными приветственными криками. На какое-то время их заглушили «колокола смерти», но к собравшимся у церкви начали подходить другие люди, пока мне не показалось, что половина жителей Лондона явилась, чтобы увидеть Роба и поприветствовать его.
«Накорми нас, поведи нас, за тобой хоть в ад пойдем!» – пели они, и я слышала их голоса до тех пор, пока гроб отца не поставили в карету и мы с Крисом и нашим печальным грузом не отправились в наш медленный и скорбный путь до Ротерфилд-Грейз. Мы с облегчением покидали Лондон, не желая более быть свидетелями ужасающих картин страдания народа.
Голод в стране продолжался уже второй год, когда мне пришел вызов ко двору – я должна была стать наставницей фрейлин королевы, то есть занять ту должность, которую занимала моя мать в дни моей юности. По-видимому, Робу удалось добиться того, к чему он так стремился. Он лестью или иным образом заставил королеву вновь взять меня к себе в свиту.
Но я все равно опасалась Елизаветы. Когда я очутилась во дворце и высокий молодой стражник-йомен сообщил мне, что меня ждет личная встреча с Ее Величеством, я задрожала с головы до ног, а сердце застучало так, что было готово выскочить из груди. Мне было сказано, чтобы я появилась в обеденном зале королевы в определенное время, и я неукоснительно выполнила это требование. Мне было указано надеть белое платье с черной отделкой и не украшать волосы драгоценностями. Бородатый стражник в раззолоченном камзоле с тяжелой деревянной алебардой открыл передо мною двери, и я оказалась в просторном, со вкусом обставленном помещении, на стенах которого висели шпалеры, вышитые пурпурным и синим шелком («цветов Роберта» – сразу же подумала я). Пол устилали свежие тростниковые циновки, надушенные розмарином.
Королева сидела во главе длинного, не покрытого скатертью стола. Ее рыжий парик резко и неприятно контрастировал с сочными красками шелковый вышивки шпалер, а ярко и безвкусно накрашенное лицо напоминало карикатуру. Оранжевое платье было раскрыто на впалой груди. Под ним у королевы ничего не было. Что это – распутство или просто старческая забывчивость? Я не знала. Ее вид испугал меня. Она очень постарела с тех пор, когда я последний раз видела ее в Тилбери. Взгляд ее рассеянно блуждал, словно она не очень понимала, где находится.
Она нервно похрустела длинными пальцами, сидя за пустым столом. Драгоценности на ее парике и на морщинистой шее переливались при свете свечей. На какой-то краткий миг мне показалось, что в ее глазах блеснули слезы.
Я стояла неподвижно, а в это время в столовую вошли два джентльмена: один нес серебряный жезл, а другой расшитую скатерть. Они преклонили колени перед королевой, а затем расстелили на столе тяжелую скатерть цвета слоновой кости. После них в столовую проследовала целая процессия: во главе нее еще двое джентльменов несли золотое блюдо с хлебом и огромную резную солонку, за ними следовало несколько дюжин слуг в алых ливреях, – каждый с огромным золотым блюдом, на котором лежала совсем небольшая порция того или иного кушанья.
Значит, она по-прежнему ела совсем мало, как и в те годы, когда я ей служила. Потом я подумала: она такая худая не только от старости, а потому что она морит себя голодом. Я вспомнила, как Роберт рассказывал мне, что в ее пище много раз находили яд.
Вошли двенадцать трубачей, сыграли фанфары, а за ними полдюжины литаврщиков. Пока королева вкушала пищу, они играли веселые танцевальные мелодии. Только танцевать было некому. В зале находились слуги, я и королева, которая ногой отбивала ритм мелодий, гулко звучавших в пустой столовой.
Она ела – совсем немного, и пила настойки – рюмку за рюмкой, а потом принялась тихонько напевать в такт музыке. Она вообще не обращала на меня внимания, как будто бы меня и не было, и так продолжалось не менее часа. Я устала стоять, мне хотелось сесть. Я ничего не ела с утра, и от соблазнительных ароматов, поднимавшихся от золотых блюд, – почти все кушанья оставались нетронутыми – кружилась голова.
Королева сознательно унижала меня. Она показывала мне свою власть, заставляя стоять, пока она пирует. Да, я знала, что мне не следует терять голову и надлежит оставаться настороже, но тут я рассердилась. Ведь и во мне течет королевская кровь, кровь великого Генриха Тюдора, разве не так? Разве не об этом совсем недавно напомнил мне мой Роб? В конце концов, внешне мы с королевой были очень похожи – похожи на короля Генриха, нашего общего предка. Мы обе имели одинаковое право обедать в этом прекрасном зале его дворца, баснословного наследия для нас обоих, родственниц по крови, пусть и не по закону. Какая разница от того, что моя бабка была любовницей короля, а не его женою? Разве саму Елизавету не признали в свое время незаконнорожденной?
Я услышала, как у меня бурчит в животе. Повинуясь вдруг возникшему порыву, я сделала нечто невероятное – решительным шагом подошла к столу и схватила одну из тарелок с нетронутым кушаньем на ней. Никто меня не остановил. Содрогаясь от волнения так, что золотое блюдо ходуном ходило у меня в руках, я опустилась на скамью и принялась за еду, после каждого куска предчувствуя, как королева сейчас отдаст приказ схватить меня и вывести из зала.
Вместо этого Ее Величество внимательно посмотрела на меня, отхлебнула из бокала и проговорила ледяным от презрения голосом: «Угощайся, Волчица! Еды здесь на всех хватит».
Глава 48
– У тебя что, жировик на лбу?
Тон королевы был так резок, что я вздрогнула, выражение лица – суровое. Она закончила обед и дала знак, чтобы кушанья унесли. Я вспомнила, как много лет назад, когда я в первый раз оказалась при дворе, она встретила меня тем же вопросом: «У тебя жировик на лбу? Это знак шлюхи».
– Я так не думаю, Ваше Величество.
– Он тебя портит. Хотя ты уже и так не блещешь красотой.
Слуги и музыканты были отпущены. Мы остались одни в красиво убранном зале со сводчатыми потолками и высокими окнами, по которому гуляло эхо. Елизавета оперлась о полированный стол и угрожающе наклонилась вперед ко мне. Ее платье раскрылось на груди еще больше, и открывшееся мне зрелище было не слишком привлекательным.
– Ты здесь только по одной причине, Волчица: чтобы держать в узде своего сыночка. Следи, чтобы он не заходил слишком далеко.
Ей не нужно было говорить больше, а мне – отвечать. Я сама недавно наблюдала, с каким восторгом Роб слушал крики толпы. Он буквально купался в восхищении черни, упивался им. А в тот год голодающие подданные Елизаветы не слишком ее жаловали. Обстановка была настолько взрывоопасной, что от малейшей искры мог вспыхнуть мятеж. Если бы королева пожелала приструнить Роба, его шумные сторонники могли восстать против нее.
Она, как всегда, все просчитала. Неспроста вернула она меня ко двору: я должна была остудить горячую голову моего мальчика с его непомерным честолюбием. С другой стороны, она ясно и недвусмысленно дала понять Робу, что его любимая мать теперь – заложница любой прихоти его правительницы.
Мы оба были для королевы пешками в ее игре… Пожалуй, отважного и дерзкого Роба можно было бы даже назвать офицером, или еще более сильной фигурой – ладьей, которая вдруг решила ходить так, как ей вздумается. А ладью всегда изображали в виде башни замка. Значит, граф Эссекс стал бастионом, стоявшим на пути королевы, стены которого подпирает любовь простого народа.
Хотя королевский двор в зрелые (или, как говорили некоторые злые языки, «перезрелые») годы королевы сильно отличался от двора моей юности, где царил дух молодости, я скоро привыкла к установленным здесь порядкам и разобралась, каковы должны быть мои обязанности. Официальное название моей должности звучало как «мать-наставница фрейлин», и я должна была надзирать за поведением незамужних девушек из самых лучших семей, которых их родители послали ко двору, чтобы они могли украшать собой апартаменты королевы и подыскивать самые выгодные партии.
Наделе оказалось, что я должна прислуживать королеве и быть готовой в любой момент исполнить любую ее прихоть. Было довольно странно – с учетом ее давней нелюбви ко мне, – что она доверяла мне гораздо больше, чем людям более молодого возраста или тем, кого она меньше знала. Наглое и самоуверенное молодое поколение, громко заявлявшее о своих правах в последние годы нашего века, путало ее, хотя она и старалась скрыть свой страх. Груз прожитых лет тяжело лег на плечи королевы, и близость старых знакомых, членов семьи, успокаивала ее.
– Летти! Летти! Принеси мне мою трость! Мои очки, Летти, где они? Где моя настойка? – то и дело слышался ее хриплый, сварливый голос. – Летти! Огонь слишком жаркий! У меня от него глаза слезятся… Летти! Забери зеркало! Я выгляжу ужасно. Никто не должен видеть меня в таком состоянии, даже мои собственные глаза.
Иногда, когда у нее особенно сильно начинал болеть большой палец правой руки, она требовала, чтобы я писала за нее под ее диктовку. Конечно же, у нее был целый штат секретарей – ученых мужей, которые в любой момент готовы были переписывать ее частные письма и официальные документы на любом языке, в том числе и на элегантной латыни, но она предпочитала диктовать мне, ибо, как сама она призналась в приступе непривычной для нее откровенности, ей было легче читать мой крупный, округлый почерк.
Она часто бывала сварливой и резкой, а иногда – груба сверх всякой меры, и даже жестока. Те женщины, что прислуживали ей, давно научились быстро увертываться от летящих туфель, которые она направляла в них, восклицая «Point de guerre!»[179]179
Point de guerre! – здесь: «Иду на вы!» (фр.).
[Закрыть] – как фехтовальщик или записной дуэлянт. Эти же несчастные молча страдали, когда она надирала им уши или дергала за волосы.
Должна признать, что когда она хватала за волосы Роба – иногда так сильно, что у него слезы выступали на глазах, – он сердился. Между ними постоянно велась какая-то жестокая и странная игра: временами казалось, что Елизавета словно бы проверяет, как далеко она может зайти в своих издевках и подначках (которые она, впрочем, всегда облекала в шутливую форму), до того, как он бросит ей в ответ ругательство или в гневе выбежит из ее покоев, хлопнув дверью. Стоит ли говорить, что ни от кого другого, кроме Роба, она бы такого поведения не потерпела…
Ряди Роба я старалась не обращать внимания на капризы и придирки нашей повелительницы, и мне это удавалось, особенно если учесть наши с ней давние счеты. Но когда на королеву нападали ее приступы бешенства, даже я не могла ничего поделать. Она совершенно теряла разум: с криком «Ответим ударом на удар!» швыряла горшки, кружки и даже тяжелые серебряные подсвечники в тех из нас, которые имели неосторожность вызвать ее гнев. Все уже знали: при этих внезапных шквалах королевской ярости лучше вовсе не попадаться ей на глаза. Она металась, как одержимая, по своей опочивальне, топала ногами, выкрикивала проклятья и угрозы, обнажала ржавый меч, который всегда держала подле себя, и тыкала им в занавески, ковры, шпалеры и в другие места, где, как ей казалось, притаились ее враги.
Роб полностью включился в опасное соревнование, затеянное им и королевой. Я наблюдала за тем, как они играют в карты, устраивают скачки наперегонки в парке в любую погоду (королева продолжала выезжать на прогулки верхом и на охоту, к ужасу своих докторов), танцуют под чувственные мелодии гальярды и огневой быстрой вольты[180]180
Вольта – придворный танец, характеризующийся быстрым ритмом и непрерывными вращениями.
[Закрыть], ссорятся и даже дерутся, обмениваясь шуточными ударами, а затем топят свое соперничество во взрывах смеха.
Эти двое ходили по лезвию бритвы, но Роб всегда был достаточно осмотрителен, чтобы дать королеве возможность выиграть в любом соревновании, которое затевалось между ними. И я никогда не видела, чтобы они заходили в своей игре слишком далеко, но, возможно, их сдерживало мое присутствие.
Было очевидно, что Елизавете очень нравится Роб, что она увлечена им, но я знала и другое: никогда она не полюбит его так, как любила Роберта. И еще кое-что было мне ясно: королева видит моего сына насквозь. Она прекрасно знала, что на самом деле ему мало быть ее фаворитом, мало тех милостей, которые она ему раздавала без счета. Он жаждет настоящей власти.
Я знала моего сына, и я знала королеву. Я слишком хорошо изучила этих двоих. Роб вообразил, что он полностью подчинил королеву своим чарам, и, когда ему будет нужно, сможет добиться у нее чего пожелает. Конечно, он был не настолько слеп, чтобы предположить, что она его любит: как и все мы, он прекрасно знал, что единственной настоящей любовью ее жизни был Роберт и никто другой. Но он вообразил, что коль скоро Роберт умер, он сможет занять место Роберта в ее жизни. И что однажды, в самом скором времени, когда она особенно остро почувствует, что тоже смертна, он будет здесь, подле своей правительницы, ожидая призыва принять власть из ее рук.
А Елизавета – хитроумная и коварная Елизавета – позволяла ему сколько угодно заблуждаться на сей счет.
Стоит особо подчеркнуть, что королевский двор в то время была ареной небывалого скрытого политического напряжения и противостояния различных интересов. Битва была нескончаемой. Хотя Роб был членом Королевского совета, но одного лишь вхождения в этот круг избранных было недостаточно, чтобы «заказывать музыку» при дворе. Гораздо важнее было иметь в совете большинство, оказывать влияние для принятия нужных решений, привлекать сторонников, вести закулисные интриги, а на это Роб был неспособен. Тонкости большой политики были ему недоступны, и он проигрывал в сражении с изощренным мастером подковерной борьбы – карликом Робертом Сесилом. Как жаль, что моего отца больше не было за столом совета: некому было высказывать строгие, но справедливые суждения, примирять противоборствующие силы. Уолсингем и Хаттон к тому времени уже покоились на кладбище. А Уильям Сесил, отец Роберта Сесила и самый влиятельный советник Елизаветы в дни ее молодости и зрелости, был уже одной ногой в могиле.
Роба больше всего на свете интересовал один вопрос, обсуждавшийся в совете постоянно и вызывавший жаркие споры: кто взойдет на трон Англии после смерти королевы? Он тянул за собой целую череду других вопросов: что будет, если она умрет внезапно, не подготовив дела королевства к своему уходу? Можно ли ее убедить составить завещание и назвать в нем своего преемника? Можно ли ей объяснить, что до тех пор, пока преемник не будет назван, мира в Англии не будет?
Иногда королева присутствовала во время шумных перебранок в совете и всегда при этом требовала, чтобы я находилась рядом и могла прислуживать ей. Посему я часто оказывалась в зале совета и могла наблюдать и слышать все то, что там происходило.
– Преемником может быть только один человек – король Яков Шотландский, – заявил на одном из заседаний Роберт Сесил. – Откладывать и тянуть с объявлением его наследником больше нельзя. Он – ближайший родственник королевы, воспитан в истинной вере, не то что его нечестивая мать – католичка Мария Стюарт. Он находится в зрелом возрасте, женат, у него есть дети…
– Он любит мальчиков, – прервал его Роб. – У нас по закону таких отправляют на костер[181]181
Строго говоря, в Англии гомосексуализм наказывался повешением по закону от 1533 г., принятому в правление Генриха VIII (и полностью отмененному только в 1861 г.). Фактически, обвинение в противоестественных сношениях чаще всего лишь дополняли более тяжкие обвинения в государственной измене, колдовстве и пр., а если данный закон и применялся отдельно, обвиняемый отделывался небольшим тюремным заключением. Что касается гомосексуальных склонностей короля Якова VI Шотландского, занявшего английский престол под именем Якова I Стюарта, то они подтверждаются большинством историков.
[Закрыть].
На Сесила этот довод не подействовал, и он спокойно продолжал:
– Он правит Шотландией уже многие годы, и в его владениях царит порядок. Яков – человек ученый…
– Он – жалкий пьяница и трус!
Я видела, как у Роба от ярости напряглись все мышцы под полотняной рубашкой. Челюсти его сжались, вся фигура выражала угрозу.
Сесил продолжал что-то говорить, не глядя на Роба, который вскочил со стула, опрокинув его, и принялся мерить шагами зал совета.
– Дикий Конь вырвался на свободу… – пробормотала королева, хихикнув от удовольствия.
– Я нахожусь в переписке с королем Яковом, – вещал меж тем Сесил. – Он предложил себя в качестве нашего следующего короля и готов служить Англии преданно и благочестиво.
Роб только грубо и громко засмеялся.
– Ах, взгляните, Дикий Конь заржал. Сейчас начнет бить копытом… – прошептала королева. А затем уже громче добавила: – Летти! Принеси-ка мне мою настойку!
Я тотчас исполнила ее приказ. Она одним глотком осушила поднесенную ей рюмку, и глаза ее зажглись нехорошим огнем. Она переводила взгляд с Роба на Сесила и обратно, словно взвешивая шансы противников.
Роб меж тем бушевал:
– Почему бы тебе, Сесил, не спросить нашу королеву, хочет ли она, чтобы шотландский пьяница и развратник правил ее страной? Давай, карлик, наберись смелости, спроси ее!
Прочие члены совета заерзали в креслах. Я сама еле могла усидеть на краешке скамьи, думая, как попытаться отвлечь моего сына от этой опасной темы.
– Возможно, мы отложим дальнейшее обсуждение, – предложил нерешительный лорд Говард Эффингэмский, но Роб так саданул своим огромным кулаком по дубовому столу, что лорд Говард испуганно замолчал.
– Да кто здесь правит – наша великая королева или этот недомерок? – загремел Роб.
– А может быть, ты собираешься здесь править, мой Дикий Конь? – громко произнесла Елизавета, внезапно встав и приблизившись к Робу с быстротой, неожиданной для ее возраста. – Ты ведь спишь и видишь, как я сойду в могилу, а ты сядешь на трон.
Она усмехалась ему в лицо, перебирала ногами, словно в танце, и было видно, какое извращенное удовольствие она получала от происходящего. Роб ничего не понимал: обвиняет ли она его на полном серьезе или играет с ним, насмехаясь в своей обычной манере. Нахмурившись, он покачивался с пятки на носок, не зная, что делать и что говорить.
– Роб, – тихонько позвала я его, пытаясь привлечь его внимание, – Роб!
Но было уже слишком поздно.
– Что? Не отвечаешь? – воскликнула Елизавета. – У Сесила есть ответ! Он знает!
Зарычав, как дикий зверь, Роб бросился на Роберта Сесила, пытаясь вцепиться тому в горло, но королева помешала. Она изо всей силы ударила моего сына по щеке. Длинные ногти королевы рассекли скулу Роба до крови. Этого мой сын не стерпел и схватился за меч!
