Текст книги "Дворцовые тайны. Соперница королевы"
Автор книги: Кэролли Эриксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)
Да и манеры Уилла сильно изменились. Каждый раз, когда я его видела, он громким голосом отдавал приказы своим подчиненным или распекал их за истинные или мнимые упущения. Как-то раз я услышала, как он отчитывает юного клерка, неправильно посчитавшего налог. Голос Уилла звучал резко и пронзительно, слова разили безжалостно:
– Почему ты ничего не в состоянии делать правильно? С первого же дня, когда тебя назначили здесь служить, за тобой приходится следить во все глаза, чтобы ты своими ошибками не испортил наши приходные книги, которые мы обязаны содержать в строгом порядке.
Уилл продолжал в том же духе, а бедный юноша совсем пал духом, боялся поднять голову и сказать хоть слово в свое оправдание, а лишь краснел от стыда. Наконец несчастный решился:
– Я стараюсь, мой господин, просто у меня нет способностей к этой работе. Ведь меня учили дубильному ремеслу…
– Тогда что ты здесь делаешь? – рявкнул Уилл. – Запутался в дворцовых переходах и вломился в счетную палату?
– Нет, господин. Меня прислал мистер Кромвель.
– Тогда я вынужден сообщить мистеру Кромвелю, что он совершил ошибку, определив тебя сюда. И серьезную ошибку!
Клерк уже едва не плакал от жестоких слов Уилла. Я пожалела молодого человека и хотела вмешаться, но раздумала. Что-то мне подсказало, что с моим женихом не все в порядке, а недочеты подчиненного – лишь предлог, позволивший ему выплеснуть накопившееся раздражение. Нужно было улучить момент и поговорить с ним об этом, когда мы останемся одни. Уилл, который в юности собирался удалиться в деревню, превратился в лощеного придворного с резким требовательным голосом и безжалостным отношением к тем, кто посмел его ослушаться или не оправдать ожиданий.
Как-то утром мне передали, что Уиллу необходимо срочно поговорить со мной. Я тут же сменила платье на более нарядное и одела самый дорогой чепец – с шитыми золотом оборками, – который недавно получила от щедрот Анны, поелику он ей надоел. Мне хотелось соответствовать элегантному облику Уилла. Но когда мы встретились, я поняла, что Уиллу не до моей внешности. Он страшно волновался и хотел как можно скорее о чем-то меня предупредить.
– Джейн, – начал он, когда мы уединились в одной из маленьких комнаток на половине Анны, – ты должна тщательно следить за тем, что происходит на кухне королевы. Если потребуется, отошли всех поваров, кухарок и поварят, до последнего человека.
Беспокойство Уилла тут же передалось мне.
– Ради всего святого, что случилось?
– Кто-то отравил нашу еду, – признался Уилл, хмуря лоб. – Принц едва не пострадал. Вчера вечером на ужине он съел совсем мало, и ему тут же стало плохо. Все кушанья тотчас убрали со стола и вынесли нищим, которые ждали объедков у двери кухни, – голос Уилла прервался. Видно было, что он потрясен случившимся. – Двое нищих умерло. Еще один при смерти. Так что сомнений нет – это был яд.
– Ты знаешь, кто это сделал?
– Конечно же, мы подозреваем испанцев. Или шпионов императора, которые действуют по указке посла Шапуи. Они жаждут прервать порядок престолонаследия в нашей стране. Генри Фицрой – наследник, назначенный самим королем. Враги королевства могут попытаться отравить Анну и, таким образом, убить дитя в ее утробе.
– Я сейчас же доложу королеве, – начала я, собираясь бежать к Анне, но Уилл остановил меня. Он мягко, но решительно взял меня за руку, и я замерла.
– Пока не следует особо распространяться об этом, Джейн. – Уилл понизил голос и с беспокойством огляделся. – Понимаешь, нельзя исключить, что королева Анна или кое-кто из ее окружения… ну, ты понимаешь…
Я уставилась на Уилла:
– Ты хочешь сказать…
– Некоторые вещи не стоит называть своими именами.
Возможно ли это? Неужели Анна послала человека отравить еду, подаваемую Генри Фицрою? Я вспомнила, о чем мне рассказал отец Бартоломе, будто бы Анна действительно организовала убийство Джейн Попинкорт во Фландрии.
– Помни об одном, – объяснял меж тем Уилл, – любой, кто встает у нее на пути, оказывается в смертельной опасности.
Я промолчала, переваривая сказанное Уиллом. Если эти страшные обвинения имеют под собой почву, то жизнь любой из нас, в том числе и моя, под угрозой! Не хотела бы я иметь Анну своим врагом…
– Но если я проявлю заботу о ее безопасности, буду проверять кухню и тех, кто там работает, я докажу свою преданность Анне, – запротестовала я.
– Если только результат твоей деятельности не окажется прямо противоположным ожидаемому. Нельзя исключить того, что в своем стремлении очистить Авгиевы конюшни вашей кухни ты выгонишь отравителя, находящегося у нее на содержании.
Раздумывая над этой возможностью, я не могла не обратить внимание на то, что вместе с красивым платьем и повелительными манерами Уилл приобрел еще кое-что: он заговорил как ученый слуга короля. «Авгиевы конюшни» – ушам своим не могу поверить! Да, Уилл был сыном джентльмена, его обучали латыни, пересказали ему греческие мифы (помню, что кое-чему из этого я и сама научилась, сидя в уголке и слушая, как учили Неда), но насколько же сейчас он был не похож на того Уилла, которого я знала.
– Постараюсь действовать со всей возможной осторожностью, – уверила его я. – Во всяком случае сегодня не буду ни обедать, ни ужинать.
Уилл рассмеялся и на мгновение из-под панциря сурового вельможи показался старый добрый друг моего детства. Черты лица его смягчились, голубые глаза зажглись прежней приязнью. Уилл вздохнул и произнес:
– Джейн, хочу поговорить насчет нашего будущего, – и неловко замолчал. Тема эта для него явно была болезненной. – Мой отец твердит, что в один прекрасный день Чиверинг-Мэнор будет моим, но когда этот день настанет, я не знаю. В поместье есть отдельный маленький домик, который отец готов мне предоставить, но поскольку мои обязанности удерживают меня в Лондоне…
– Как и мои обязанности – меня, – прервала его я. – Я совершенно согласна с тобой, Уилл. Домик нам не годится.
Уже произнося эти слова, я вспомнила: а ведь когда-то мы с Уиллом мечтали о любой крыше над головой, чтобы зажить совместной жизнью. Но это было еще до Гэльона.
Не успела я перевести дух, обрадовавшись, что Уилл не настаивает на браке, как он несколькими словами буквально ошеломил меня.
Произнося их, Уилл не глядел мне в глаза и не поднимал головы, словно чувствовал свою вину:
– Позволь предложить тебе, Джейн, – мы ведь договорились быть честными друг с другом, – прервать нашу помолвку. С учетом всех обстоятельств…
Я услышала сожаление в его голосе и нотку раскаяния. Мое согласие последовало с неприличной быстротой. Сбросив оковы этой затянувшейся помолвки, я почувствовала облегчение.
– Ты всегда будешь дорога мне, Джейн. Я буду лелеять тебя как сестру, я буду любить тебя по-родственному…
Я усмехнулась. В прошлом родственники Уилла (и ужасный проступок моего отца) воспрепятствовали нашему браку. Поэтому любые упоминания родственных связей приносили скорее боль и печаль, чем утешение. Или я думаю только о себе?
В тот вечер я раз за разом повторяла про себя последние слова Уилла. Живот у меня подвело от голода, ибо я не могла проглотить ни куска из того, что принесли к нашему столу с королевской кухни. Скоро я присоединилась к Бриджит Уингфилд и некоторым другим фрейлинам, готовясь отойти ко сну.
Так повелось, что в этот час перед сном мы вели друг с другом откровенные разговоры. В ту пору одна из молодых фрейлин Арден Роуз, дочь лорда Эджуотера, готовилась выйти замуж за дипломата, который собирался скоро отбыть во Францию. Девушка призналась, что побаивается, как к ней отнесутся придворные дамы при дворе Франциска, страшилась она и своего будущего мужа – человека властного и придирчивого. А Энн Кейвкант рассказала нам, что опухоль, образовавшаяся у нее в боку, растет, и даже личный врач короля не может сказать, сколько ей осталось. Она плакала и просила нас молиться за нее.
– Повитухи королевы довольны тем, как протекает ее беременность, – поведала нам всезнающая Бриджит Уингфилд. – Ребенок зашевелился. Они говорят, что это будет мальчик – такой же крупный и сильный, как и его отец. Он будет воином и рыцарем, обладателем многих талантов. Он будет вести себя по-королевски.
– Как ты думаешь, его назовут в честь отца? – спросила Арден Роуз. – Значит, он будет Генрихом Девятым?
Ни одна из нас не знала, что сказать на это. Анна ненавидела, когда мы начинали судачить о ее будущем ребенке, гадать, как его назовут и когда он появится на свет. Астрологи, конечно, сделали свои расчеты, но результат их держали в тайне.
– Ау нас уже есть Генрих Девятый, – вставила безутешная Энн Кейвкант. – Это Генри Фицрой.
– Тише, не дай Бог, тебя королева услышит, – шикнула на нее Бриджит. – Она спит и видит, как удалить королевского бастарда от двора. Они с королем постоянно ссорятся по этому поводу, особенно теперь, когда Фицрой должен взять в жены дочь герцога.
Генри Фицрой собирался жениться на своей давней нареченной Мэри Говард, дочери герцога Норфолка. Пышная церемония была назначена вслед за свадьбой короля. Придворные ломали голову: зачем король продолжает оказывать знаки внимания своему внебрачному сыну? Неужели он боялся того, что сын Анны не сможет стать настоящим королем? Или он хотел в дальнейшем посеять соперничество между двумя мальчиками – хилым бастардом и тем, кто еще даже не рожден?
– Свадьба назначена на пятое сентября, – рассказала нам Бриджит. – Мне удалось узнать, что в этот день состоится, по крайней мере, три других свадьбы. И все в одно и то же время. Три придворных принца женятся на трех девушках из окружения Мэри Говард.
Теперь Бриджит глядела прямо на меня:
– Мне кажется, одним из женихов будет твой старый поклонник Уилл Дормер. Я права?
Я открыла рот, а потом закрыла, не сказав ни слова. Так вот почему Уилл захотел расторгнуть нашу помолвку, хотя страсть, питавшая ее, давно погасла. Значит, он решил жениться на другой девушке.
– Да, – наконец обрела я дар речи, – да, он говорил мне, что собирается жениться.
– Когда-то он был такой красивый, – задумчиво произнесла Бриджит. – Неудивительно, что ты в него влюбилась. Ну, сейчас он растолстел сверх меры и прямо-таки пыжится от собственной важности. Тебе без него будет лучше.
«Да, наверное, Бриджит права», – подумала я. Но сердце сжалось от боли. Я все еще хотела мужа, дом, семью, детей. А теперь оказалось, что свою мечту я потеряла. Когда-то я делила ее с Уиллом. Знала, что никогда не смогу разделить ее с Гэльоном, как бы ни дорожила минутами близости с моим прекрасным стекольщиком.
Жизнь неудержимо проходила мимо меня. В то лето, лето коронации Анны Болейн, мне было уже двадцать шесть лет. Скоро должно было исполниться двадцать семь. Мой возраст давно перевалил за тот рубеж, когда девушке из хорошей семьи прилично и должно выходить замуж.
В ту ночь я недвижно лежала на своем узком ложе и безуспешно пыталась заснуть. Мрачные мысли гнали прочь сон. Перед моим внутренним взором вновь и вновь вставала одна и та же картина: Уилл танцует с молоденькой, живой, хорошенькой девушкой, умоляет ее пойти с ним к алтарю. И лицо его оживает, когда она отвечает ему согласием. Я потеряла Уилла. Что же со мной теперь будет?
Ноги у меня закоченели, тонкое одеяло не грело. В постели с Гэльоном я никогда не мерзла, но Гэльон был далеко отсюда. Мы никогда не разделим с ним супружеского ложа, не познаем тепла и уюта совместного домашнего очага. Устав бороться с собой, я все глубже и глубже погружалась в пучину отчаяния. Я чувствовала себя так, словно стою на краю огромной темной ямы и вглядываюсь в бездонный колодец своего одиночества. Одна, всегда одна… У меня никогда не будет семьи, и, значит, я лишусь будущего. «Время мое прошло, – сказала я себе. – Я останусь старой девой». Такой судьбы каждая девушка страшится больше всего.
Наконец я не выдержала и расплакалась. Мысли мои стали путаться, и мне привиделось, что мы с Гэльоном въехали в маленький домик в поместье Чиверинг. Вокруг дома мы разбили сад, воспитываем наших детей, живем долго и счастливо. «Если бы это было правдой! – прошептала я. – Если бы только это было возможно…» Потом я провалилась в забытье.
Глава 16
– Могу ли я поговорить с вами, Ваше Величество?
Я осмелилась нарушить уединение короля в его кабинете в Тауэре, где он занимался составлением новых снадобий и штудировал трактаты по алхимии. Хотя со времени опустошительной потницы прошло уже пять лет, Генрих не перестал носить на шее мешочек с живыми пауками, чтобы отвратить болезнь. Королева Анна часто шутила на эту тему, утверждая, что король готов посадить себе на шею слона, если решит, что это поможет отогнать недуг.
Генрих сидел за столом, сгорбившись над сосудами с порошками и жидкостями. «Он выглядит усталым», – подумала я. Плечи его опустились, на лбу залегли морщины. Он по-прежнему являл собой величественную фигуру, когда стоял в парадной зале своего дворца, выпрямившись во весь рост, облаченный в роскошный, шитый золотом камзол пурпурного бархата, пряча намечающуюся лысину под лихо заломленным беретом, сверкающим драгоценностями. Он почти всегда возвышался над всеми присутствующими, поражая их горделивой, истинно королевской осанкой. Но для нас, которые существовали бок о бок с ним многие годы, было совершенно очевидно, что король сильно сдал. Он тяжко припадал на больную ногу. Его мучили головные боли, и не только они. Впрочем, о болях другого рода говорилось только шепотом. По слухам, воспаление яичек Его Величества в последнее время усугубилось и не раз вынуждало короля оставаться в постели и призывать к себе своих лекарей.
– Что тебе, Джейн? – король на мгновение оторвался от своих занятий. – Я готовлю экстракт щавеля для добавления в целебный напиток. Мой коновал сказал мне, что он хорошо утоляет боль у лошадей, а значит, и для королей сгодится… Клянусь всеми святыми, нога адски болит!
– Мне жаль, Ваше Величество. Я была бы счастлива предложить вам мое собственное снадобье для снятия боли, если бы оно у меня было, – ответила я с улыбкой.
Король усмехнулся в ответ.
– Оставайся, Джейн, твое присутствие действует на меня благотворно.
– Боюсь, Ваше Величество, сегодня я вас разочарую, ибо мой долг – поделиться с вами тревожными вестями. Уилл Дормер по секрету сообщил мне, что еда принца была отравлена. Мальчик мог умереть, но вместо него умерло несколько человек, съевших предназначавшиеся для него кушанья. Уилл опасается, что существует некий испанский заговор с целью устранения принца и что королева и ее дитя могут оказаться под угрозой.
Король только махнул рукой:
– Это не был яд. Наверное, рыба стухла или вино скисло. Такое случается даже на образцовых кухнях и у лучших поваров.
Я хотела промолчать, но все-таки заговорила:
– Ваше Величество, а если Уилл прав? Если во дворце действительно действует отравитель? Не следует ли принять меры, чтобы не допустить повторения подобного на половине королевы, чтобы защитить ее и будущего ребенка?
Король пытливо взглянул мне в лицо – казалось, он читает мои мысли как открытую книгу:
– Джейн, говори начистоту! Кого мне следует подозревать?
– Если б я знала наверняка, Ваше Величество, я бы, конечно, вам сказала, но дело в том…
– Не бойся, Джейн, расскажи мне, что знаешь.
– Есть один человек, Ваше Величество, на которого я не могу смотреть без дрожи. Первый раз я встретила его в обители Святой Агнессы. Он был среди сподвижников Кентской Монахини. А сейчас он подвизается в качестве исповедника вдовствующей принцессы. Его зовут отец Бартоломе.
Генрих нахмурился, а затем легким, неуловимым движением поднялся из кресла и подошел к двери в соседнюю комнату. Резким ударом он распахнул ее настежь. Король словно сбросил с себя груз усталости и прожитых лет.
– Позови сюда Кромвеля, и немедленно! – велел он стражнику, стоявшему снаружи у двери. – А теперь, Джейн, я хочу знать об этом отце Бартоломе все. Как он выглядит, что он сказал или сделал подозрительного…
Я поведала королю то немногое, что знала. Пока я говорила, в дверном проеме появилась коренастая, крепко сбитая фигура Томаса Кромвеля. Лорд-канцлер так спешил, что запыхался, но тут же согнулся в поклоне перед королем, украдкой поглядывая на меня.
– Кром, дружище, скачи в Бакден с дюжиной стражников и арестуй исповедника вдовствующей принцессы. Он называет себя отцом Бартоломе. Выясни, что ему известно об отравлении блюд, предназначавшихся принцу. И допроси с пристрастием всех, кто работает на кухне королевы, от шеф-повара до последнего поваренка.
Кромвель удивленно взглянул на своего повелителя:
– Даже любимого повара королевы, которого она выписала из Парижа?
– Его – в особенности. Ступай!
Лорд-канцлер и бывший секретарь короля поспешно удалился. Генрих обратился ко мне:
– Ты совершенно права, что подняла тревогу, Джейн. Как хорошо, что у тебя достало смелости рассказать мне об этом отце Бартоломе. Мой верный Кром с ним разберется, ведь жалость лорд-канцлеру неведома.
Я заколебалась, но когда король вновь уселся за стол, давая понять, что аудиенция закончена, я решилась:
– Ваше Величество, позвольте затронуть еще одну тему. Страшусь вашего гнева, но все-таки отважусь просить вас об этом.
– Что еще, Джейн?
– Это касается гибели Джейн Попинкорт. При фламандском дворе ходят слухи… поговаривают…
– Выкладывай, Джейн!
– Якобы Джейн Попинкорт убили не разбойники, а люди, которым заплатила королева Анна. Они признались…
Генрих стукнул кулаком по столу так, что горшочки и баночки со снадобьями подпрыгнули.
– Под пытками они признались, можешь в этом не сомневаться! На Анну возвели поклеп – это ясно, как Божий день. Они ее ненавидят! Она не больше виновна в гибели Джейн, чем ты или я, – король так взглянул на меня, что впервые с начала разговора я по-настоящему испугалась. – Неужели тебе не ясно, милая Джейн, что существует заговор! Даже моя благочестивая женушка… то есть я хочу сказать «вдовствующая королева»… даже она замешана в нем.
Король замолчал, вздохнул, а потом посмотрел на меня с тоской:
– Ах, Джейн! Мы живем в смутное время! Хвала Господу, войска императора еще не вторглись на наш остров, но этого нельзя исключить. Когда-то в молодости я водил мою армию во Францию… – он горестно покачал головой, – но теперь я не смогу этого сделать, даже если от этого будет зависеть моя жизнь и судьба королевства. Я даже не смог заявиться на турнир в честь коронации Анны, так сильно болела моя трижды проклятая нога…
Король принялся со страдальческим лицом растирать под столом больную ногу, а затем вновь обратился ко мне:
– Сядь, Джейн, и побудь со мной еще немного. Сегодня я чувствую себя старой развалиной, – добавил он с невеселой улыбкой.
Я опустилась на покрытую пылью скамью, протерев ее предварительно своей нижней юбкой.
– Сэр, простите мою дерзость, но позвольте задать вам еще один вопрос… вы, конечно, вольны на него не отвечать, но он не дает мне покоя. Что же такого знала Джейн Попинкорт, чтобы ее слова могли стать препятствием вашему браку с Анной?
Генрих презрительно сплюнул:
– Все это свершилось до того, как я стал главой нашей церкви. Когда Англия еще подчинялась его погрязшему в пороках святейшеству Папе Римскому.
– Конечно, Ваше Величество. Сегодня это не может иметь значения, и все же…
– Давай, Джейн, не тяни, задавай свой вопрос, – милостиво разрешил король. – То, о чем мы тут говорим, никогда не покинет пределов этой комнаты.
– Ваше Величество, правда ли то, о чем толковала Джейн? Была ли мать Анны вашей возлюбленной?
К моему изумлению, король разразился смехом:
– Думаешь, я помню, Джейн? Я же был тогда совсем мальчишкой, а вдобавок вдребезги пьян. Понимаешь, я тогда одержал свою первую великую победу над французами. Какой спрос с зеленого хвастливого солдатика? Думаешь, он помнит всех женщин, с которыми перебывал тогда?
Веселая мальчишеская улыбка озарила лицо нашего монарха:
– Да и какая теперь разница?
– Но Джейн получила полный сундучок золотых монет отступных, и ее отослали прочь, когда она проговорилась, что леди Болейн была вашей любовницей, а потом и поклялась в этом.
– Да ее надо было бросить в Тауэр за государственную измену. Негоже распространять такую клевету. Любой человек поклянется в чем угодно, если ему заплатить, – он снова тяжело вздохнул. – А теперь оставь меня. Я должен закончить свое чудодейственное снадобье, а то не усну до рассвета от боли в ноге.
Король махнул рукой, отсылая меня прочь.
– Простите, что потревожила вас, Ваше Величество.
– Все в порядке, Джейн. Приходи еще, когда у тебя будут для меня добрые вести.
Я лежала в объятиях Гэльона. Теплые ароматы летней ночи обволакивали нас мягким покрывалом. Стоявшая кругом тишина нарушалась только журчанием ручья и сонным бормотанием птиц.
К моему несказанному удивлению и радости, Гэльон вернулся в Англию – его наняли в числе трехсот искусных французских мастеров для перестройки и расширения покоев королевы Анны. Французов поселили в отдельной деревне неподалеку от столицы. Гэльон радостно заявил мне, что работы растянутся на много месяцев и мы сможем видеться достаточно часто, не боясь, что каждое наше свидание может оказаться последним. Так началась наша почти супружеская жизнь, и никогда не были мы ближе друг другу.
Гэльон стал мастером гильдии стекольщиков и получил право на просторное, прекрасно обставленное жилище на все время своего пребывания в Англии. Как часто тем летом мы встречались с ним в сумерках и ехали бок о бок через темные сады и сверкающие от вечерней росы луга в его дом, где вместе садились за скромный ужин, а затем отправлялись в постель – ложились меж прохладными простынями в спальне на втором этаже или, как этой ночью, устраивались под деревьями в саду, неподалеку от ручья.
Гэльон нежно поцеловал меня в лоб и замер, вглядываясь в мое лицо. Я увидела в его ясных голубых глазах такое море любви, что спросила себя: «Чего же еще смею я желать от этой жизни?» Я глядела и не могла наглядеться на знакомый изгиб его рта, золотистую щетину на щеках и подбородке, пряди волос, падавшие на лоб. Как же я соскучилась по его сильному мускулистому телу, его запаху, его дыханию рядом с собой.
Так мы лежали, не шевелясь и не разговаривая, пока всходила луна, заливая деревья сада своим серебряным светом.
– Милая Жанна, – нарушил наконец молчание Гэльон, любивший называть меня на французский манер, – я получил письмо от моей жены Соланж. Она до сих пор сожительствует с приходским священником нашей деревни, и у них скоро родится еще один ребенок. Но кое-что изменилось. Отец Бенье снял с себя сан. Он отрекся от римской веры и был отлучен от церкви.
– Совсем как наш король Генрих.
– Теперь его зовут просто Жорж Бенье, и он хочет жениться на Соланж. Они вместе ходят на проповеди одного из последователей Жана Кальвина[64]64
Жан Кальвин (1509–1564) – французский богослов, реформатор церкви, основатель кальвинизма. В 1532 г. вынужден был бежать в Швейцарию.
[Закрыть]. По законам новой церкви любой человек может развестись и повторно вступить в брак. Соланж хочет получить развод.
– Ну точь-в-точь наш король. Он стал главой нашей церкви и развелся с королевой Екатериной. – Я замолчала, задумавшись. – После развода ты станешь свободным.
– Но не в глазах истинной церкви.
– Истинная вера живет в нашем сердце, а не в богословских определениях.
Гэльон покачал головой:
– Не знаю, Жанна, я не силен в таких высоких материях. В одном я уверен: за несколько лет нельзя перечеркнуть то, что создавалось веками, – Святое Писание, мессу, почитание святых…
Я задумалась над словами Гэльона, любуясь бегущим потоком и серебристой рябью на поверхности воды. Мой возлюбленный снова заговорил:
– Подумай, сколько любовников от сотворения мира и до сего дня лежали здесь, обнявшись, на этом самом месте? Сколько из них смотрели, как восходит месяц, наслаждались друг другом, делились самыми сокровенными тайнами? Боги и богини приходили и уходили, и вот мир перестал быть языческим и стал христианским. Теперь получается, что мы возвращаемся назад, разве не так? – Гэльон рассмеялся. – И сколько священников подобно отцу Бенье соблазнили жен своих прихожан?
– Лютер, Кальвин и король Генрих учат, что римская церковь прогнила до основания и нуждается в перестройке.
– Брось! Ты думаешь, король избавился от старой королевы и взял себе молодую жену из-за своей веры и убеждений? Скорее, он поменял веру, чтобы спокойно удовлетворить свою похоть. А если я правильно помню катехизис, возжелать то, что тебе не принадлежит, – значит нарушить одну из десяти заповедей.
– Одно я знаю точно, мой дорогой Гэльон: сердце мое поет и переполняется любовью, когда я с тобой. И никаких угрызений совести я не испытываю. Если это плохо, пусть Господь меня накажет и я буду вечно гореть в аду.
– Тогда мы будем гореть в аду вместе, любовь моя, – сказал мой возлюбленный и поцеловал меня.
И мы забылись в объятиях друг друга до тех пор, пока месяц не побледнел на утреннем небе и с реки не задул холодный ветер. Тогда мы поднялись с ложа любви и пошли через темный сад к дому.
Лето заканчивалось, и пришло время для Анны удалиться в свою опочивальню и там ждать родов.
Весь двор мучился тысячей вопросов. Когда придет срок ребенку появиться на свет? Сможет ли королева удачно разрешиться от бремени? Выживет ли она? Казалось, вся государственная и придворная жизнь замерла в ожидании появления наследника.
Мы слонялись из угла в угол, уходили на долгие прогулки по желтеющим полям, охотились и собирали яблочную падалицу. И еще мы глаз не сводили с королевы, ожидая знаков того, что ее срок настал.
Анна удалилась в свои покои, и этот уход был обставлен, как и всякое событие при дворе, пышно и торжественно. Теперь за ней денно и нощно следили шесть повитух, а мужчины на половину королевы не допускались. По традиции Ее Величество сможет покинуть свои покои, только разрешившись от бремени. А пока мы, ее приближенные – а наше число заметно увеличилось со дня ее свадьбы, – были готовы удовлетворить любую прихоть нашей госпожи.
Один летний день сменял другой, воздух сделался горячим и наполнился пылью. Мы – фрейлины и придворные дамы – убивали время, как могли, изнывая от духоты: играли в карты, вышивали, читали вслух и, конечно же, сплетничали вовсю. Анна настояла на том, чтобы ее свита во всех отношениях превосходила свиту бывшей королевы Екатерины. Кроме Бриджит и Энн Кейвкант, во фрейлины были приняты хорошенькие молоденькие богатые наследницы Элизабет Вуд, Кэтрин Гейнсфорд и Онор Гренвил. В их число входила Мэри Скроуп – зубы у нее были желтые, но в остальном внешность она имела вполне удовлетворительную, Марджери Хорсман, которая привлекала меня своим быстрым умом, и с полдюжины других девушек. Анну безмерно раздражало то, что пришлось дать место Элизабет Холланд, любовнице ее дяди Норфолка, но когда она пожаловалась на это назначение королю, то почувствовала на себе всю тяжесть королевского гнева и живо прикусила язык.
Мы ждали долгими жаркими днями и душными ночами, и в одну из таких ночей нас разбудил страшный вопль. Кричала Анна.
– У королевы начались схватки! – воскликнул кто-то из нас. Мы поспешили в опочивальню Анны и увидели ее, стоящую рядом с кроватью с всклокоченными волосами и перекошенным лицом. Она словно бы пыталась сбросить что-то со своей ночной рубашки, ругалась и кричала.
– Вши! Эти твари здесь везде! Они в моей постели!
Повитухи дрожащими руками срывали простыни и одеяла с великолепной резной кровати Анны, сбрасывали подушки и снимали альковные занавески, пытаясь найти и уничтожить насекомых.
– Настой ромашки и конского щавеля уменьшит зуд и припухлость от укусов, – раздался спокойный голос Мэри Скроуп. – Наш аптекарь всегда советовал использовать это средство от вшей.
Но Анна вновь разразилась дикими криками и запустила в Мэри подушкой.
– Дура набитая, неужели ты не понимаешь? Это все происки Кентской Монахини! Сперва она наслала на меня жаб, а теперь вшей. Она прокляла меня!
Я вспомнила леденящие душу пророчества Кентской Монахини в тот день, когда она вышла навстречу королевскому кортежу на дороге в Дувр. Сначала жабы, потом вши, потом мухи.
– Вши не задерживаются на умирающих, – прошептала Бриджит.
Слух у Анны всегда был очень острым, и беременность на него не повлияла.
– Ты что, хочешь сказать, что я умираю? – выкрикнула она, срывая с себя последние остатки ночных одежд. – Я умру? Мое дитя умрет?
Она бросилась вон из комнаты, оставив нас сражаться со вшами, убирать разбросанные простыни и принять на себя гнев короля, чей рассерженный голос уже слышался в коридоре.
Теперь нам предстояло успокоить Анну, перестелить ее постель, извести насекомых. Я почувствовала, как что-то ползет по моей руке, и быстро отвернула рукав. Это была вошь – черная и раздувшаяся. Я раздавила ее и увидела на руке пятно крови – моей крови. За стеной крики Анны сменились рыданиями. Вполне возможно, что от страха и возбуждения у нее прямо сейчас начнутся схватки. Повитухи твердили, что ее срок настал и ее сын мог появиться на свет в любой момент. И тут я вспомнила самую ужасную часть пророчества Кентской Монахини: «Первенец распутника и его Иезавели, их сын – умрет!» Неужели пророчество сбудется? Действительно ли вши бегут с умирающих? Если это правда, то чем смерть королевы может обернуться для всех нас?
