Текст книги "Дворцовые тайны. Соперница королевы"
Автор книги: Кэролли Эриксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)
Глава 18
Среди ночи меня разбудил Нед. Он бесцеремонно вошел в опочивальню, которую я делила с другими фрейлинами.
– Вставай скорее! Одевайся и едем в Вулфхолл – отец умирает! – услышала я его голос.
Сбросив оковы сна, я поднялась и с помощью служанок принялась облачаться в дорожный костюм. Все это время Нед нетерпеливо мерил шагами из угла в угол соседнюю комнату.
Той холодной ночью, когда мы бок о бок с братом сидели в карете, катившей в Вулфхолл, все мысли мои были не об умирающем отце, а о Гэльоне. Как быть, если мне придется надолго задержаться в Уилтшире? Кто будет укрывать моего возлюбленного, снабжать едой и всем необходимым? Что случится, если его обнаружит Анна или ее клевреты? Взять Гэльона с собой? Но нет, королева или ее шпионы наверняка будут искать его в Вулфхолле. Мы с Гэльоном соблюдали приличия, но Уилл знал о наших отношениях, как и Бриджит, да и другие французские мастера и рабочие видели нас вместе. Я все еще ломала голову над тем, как помочь Гэльону, пока мы с братом в нашем экипаже тряслись по сельским дорогам, пересчитывая каждой косточкой все неровности и ухабы, поминутно вздрагивая от царапанья веток деревьев о дверцы нашей кареты.
«А что, если рассказать обо всем Неду?» – подумала я. В его власти защитить Гэльона, но пойдет ли он на это? Поверит ли он истории стекольщика? А если поверит, то вполне способен заключить Гэльона в тюрьму или держать под арестом, чтобы тот мог выступить свидетелем против Анны. Нед не любил Анну, она отвечала ему полной взаимностью и не раз просила короля лишить моего брата всех должностей и отправить в деревню. Нед никогда прямо не выступал против Анны, но она знала, что имеет в его лице достойного противника, который, если ему представится любая возможность очернить королеву, не преминет ею воспользоваться. Мне не хотелось делать моего любимого пешкой в опасной игре могущественных сил, схлестнувшихся вокруг нашего короля, потому я промолчала и ничего не сказала своему брату.
Мы с Недом добрались до Вулфхолла к последнему акту семейной драмы, именуемой «жизнь Джона Сеймура». Наш отец недвижно лежал на кровати и уже никого не узнавал. По настоянию нашей матери отца соборовали по католическому обряду, хотя никто не знал точно, признает ли новая церковь во главе с королем это таинство. Священник нашей семьи прочитал над ним отходную и умастил елеем его истощенное тело. Вскоре после этого отец перестал дышать, вытянулся и затих.
Мы утешались тем, что отцу отпустили его грехи и тем самым обеспечили ему место в райских кущах. Несколько лет назад одна лишь мысль о том, что мой родитель после кончины попадет на небо, расстроила бы меня сверх меры. Но нынче я сказала себе: не мне судить его, ибо разве я сама не грешила, живя с женатым мужчиной? Не я ли обманула своего жениха? Я сама оказалась далеко не святой – не значит ли это, что в отношениях с родными и близкими мне еще предстоит учиться истинно христианскому всепрощению?
Глядя на своего брата, я подумала, что, похоже, Неду мои угрызения совести были неведомы. Если он и скорбел об отце, то умело это скрывал. Он полностью погрузился в хлопоты по распоряжению наследством покойного, ибо теперь стал новым главой семьи Сеймуров и хозяином Вулфхолла, нашего родового поместья. Нед как будто бы даже стал выше ростом – в нем появилось новое величие, словно он давно и исподволь готовил себя к новой роли. Я не могла не восхищаться своим братом, ибо никто никогда не учил его, что нужно делать и как следует вести себя богатому землевладельцу, но Нед бестрепетно возложил на себя новые обязанности и отлично справлялся с ними.
Отца нельзя было считать хорошим примером для подражания и наставления сына. Мой покойный родитель не слишком преуспел в управлении Вулфхоллом и другими нашими владениями. Арендаторы внешне выказывали полное подчинение отцу, но за его спиной проклинали его. Назначенные отцом управляющие заботились лишь о собственной выгоде, посему дела поместья были крайне расстроенными. Нед, закатав рукава, тотчас взялся за исправление положения и делал это с таким искусством, что я невольно взглянула на него новыми глазами. Однако я так и не решилась рассказать брату о моем возлюбленном и о том, что за ним охотятся шпионы Анны.
Сразу же после похорон отца было зачитано его завещание, и Нед проследил за тем, чтобы все условия этого документа были выполнены. Неду достались почти все земли и имущество отца, но и другие дети и прочие родственники не были обижены. Что касается меня, то отец, видимо, счел, что я так и не выйду замуж, посему он отказал мне те деньги и имущество, которые предназначались мне в приданое. Теперь благодаря его последней воле я могла существовать безбедно до конца жизни, хоть и не купаясь в роскоши. Меня переполняло чувство невысказанной признательности покойному, от которого слезы наворачивались на глаза. Куда подевались мои хваленые самообладание и сдержанность?
Я плакала, я молилась, я с ума сходила от беспокойства за Гэльона, скрывавшегося в полном одиночестве на холодном чердаке.
На похоронах я увидела Уилла. Дормеры и Сеймуры породнились в результате женитьбы Годфри Сеймура на сестре Уилла, и Уилл прибыл в Вулфхолл как представитель своего семейства, чтобы высказать нам приличествующие случаю соболезнования. Только взглянув на него, я вспомнила еще об одном Сеймуре, которого на похоронах не было: о Генри, сыне Неда и Кэт, от которого отказался его отец. Уилл покровительствовал моему племяннику и пристроил его ко двору Генри Фицроя. Юный Генри – вот кто мне поможет! Мой племянник находился в Лондоне и мог бы снабжать Гэльона всем необходимым.
Я отозвала Уилла в сторону и рассказала ему все без утайки: как и для чего королева пыталась подкупить Гэльона, почему мой возлюбленный боится за свою жизнь, отвергнув ее домогательства. Я открыла Уиллу, где скрывается Гэльон, и попросила тайно поручить Генри заботу о нем. Почему бы Уиллу не защитить Гэльона от Анны? Ведь именно Уилл предупредил меня о том, что королева замыслила извести ядом Генри Фицроя.
Слова моего бывшего жениха до сих пор звучали у меня в ушах: «Любой, кто встает у нее на пути, оказывается в смертельной опасности». Гэльон отказал Анне и сейчас представлял для нее слишком большую угрозу. Если стекольщику поверят, Анна из охотницы превратится в дичь: получается, что Гэльон – тот, кто стремится защитить законное престолонаследие, а Анна – государственная изменница.
Уилл немедля направил верного человека в Лондон с наказом разыскать юного Генри и передать ему мою просьбу, и у меня словно гора с плеч свалились. Я провела несколько недель в Вулфхолле, уверенная в том, что за время моего отсутствия ничего плохого с моим любимым не случится.
Как же я ошибалась и какую страшную цену заплатила за свою ошибку!
Теперь я должна написать о самом страшном, что случилось в моей жизни. Я не хочу подбирать для этого слова. Я боюсь поверять их бумаге. Но без этого моя история будет неполной и дальнейший ход событий покажется бессмысленным. Только это заставляет меня взяться за перо. И да смилуется надо мной Господь, пока я вывожу эти горькие строки.
Вернувшись в Лондон, я дождалась ночи и прокралась на конюшню, над которой я оставила Гэльона. Я позвала его по имени – никто мне не ответил. Я подождала и опять позвала. Тишина…
Путаясь в своих пышных длинных юбках, лишенная помощи сильных и заботливых рук Гэльона, я с трудом взобралась на сеновал, но не нашла там ничего, кроме кучки одежды и тарелок с остатками еды, за которые беспощадно дрались крысы. Я в ужасе отшатнулась, испугавшись омерзительных грызунов. Где же мой Гэльон? Где Генри?
Несмотря на поздний час, я отправилась на поиски Уилла: он не может не знать ответов. «Вполне возможно, что он перевел Гэльона в более безопасное место…» – тешила я себя надеждой.
Но слуги сказали, что Уилл сопровождает Генри Фицроя. Принц со всем своим двором отбыл на охоту в лес на несколько дней. Я была уверена, что мой племянник Генри, будучи любимым спутником и телохранителем принца, отправился с ним.
Сходя с ума от страха и беспокойства, я вернулась в покои королевы и пробралась в нашу опочивальню, ибо знала – до утра я не узнаю ничего нового и не смогу ничего сделать. Я попыталась заснуть.
Утром нас, фрейлин, призвали в покои Анны. Одно из окон в ее спальне, как я заметила, было задернуто занавесом из толстого черного бархата, перекрывавшим доступ солнцу. При этом скудном освещении наши лица казались мертвенно-бледными. Анна лежала в постели в ночной рубашке из мягчайшей шерсти, закутавшись в отороченную мехом мантию. В комнате стоял холод, несмотря на горевший в камине огонь. Я дрожала и ежилась – от страха и от холода, царившего в просторной опочивальне.
Анна отдавала нам распоряжения. Мы должны были подготовиться к визиту французского посла и других приближенных Франциска I. Французов ожидали через день-два, и до их приезда предстояло много сделать, чтобы достойно принять почетных гостей. Король очень рассчитывал на этот визит, чтобы еще раз укрепить хрупкие связи между Англией и Францией перед лицом вновь возникшей угрозы, которую представлял собой император Карл.
– Я плохо себя чувствую, – устало сказала Анна.
– Смеем ли мы надеяться, что Ваше Величество снова в тягости? – спросила Бриджит.
– Не исключено. А пока приготовьте другую спальню. Здесь просто собачий холод.
Когда служанкам были даны соответствующие распоряжения, вечно любопытная Энн Кейвкант спросила:
– А почему окно занавешено, Ваше Величество?
Анна раздраженно тряхнула головой:
– Вчера из него вывалился один из рабочих… какой-то глупый французишка…
Сердце мое перестало биться.
– Но эти рабочие всегда очень осторожны, – не унималась Энн Кейвкант, – никогда не видела, чтобы кто-то из них падал. Они страхуются, привязывая себя веревками к строительным лесам.
– Ну, этот парень, видимо, не привязался! – резко ответила Анна. – Насколько я знаю, он пытался бежать со стройки. Наверное, украл что-нибудь… Он прятался на конюшне, вместо того, чтобы трудиться там, где ему полагалось. Никто из его товарищей не мог украсить это окно моей эмблемой – белым соколом. Я приказала найти беглого стекольщика и вернуть на, стройку, а он свалился вниз.
– Он выжил после падения? – услышала я как будто со стороны свой дрожащий голос.
Анна пожала плечами:
– Какое там! В лепешку расшибся. Король очень недоволен. Теперь понадобится много времени, чтобы найти ему замену, и мы не сможем показать эти покои нашим заморским гостям.
«Сейчас я умру… Сейчас жизнь моя кончится…» – пронеслось у меня в голове. Ни вздохнуть, ни крикнуть я не могла. И только сердце еще билось в груди, да так громко, что его удары, наверное, были слышны всем в комнате, только горячая соленая влага побежала по щекам… Я почувствовала, как кто-то обнял меня за плечи. Это была Бриджит. Она говорила, что я очень бледна, что я заболела, что меня нужно увести и дать немного вина для подкрепления сил. Но ничего ответить ей я не могла. Все фрейлины куда-то исчезли, и я позволила Бриджит отвести меня в соседнюю комнату.
– Гэльон, это был мой Гэльон! – шептала я. – Мой Гэльон мертв! Анна его убила…
Я чувствовала, я знала, что произошло, как будто бы видела всю картину собственными глазами. Шпионы королевы выследили Гэльона и привели его в покои Анны. Она вновь предложила ему денег, а возможно, просто потребовала от него ту самую услугу, которую он не хотел и не мог ей оказать. Она страшно разгневалась, принялась угрожать ему, и тогда мой возлюбленный в отчаянье выбросился в окно, ведь другого выхода у него не было. Или сама Анна вытолкнула его, ибо ярость, как известно, превращает даже самую хрупкую женщину в фурию.
Я дико закричала и кинулась к выходу из комнаты. Что я намеревалась сделать? Не знаю точно, но мною двигало только одно желание: уничтожить Анну, стереть ее с лица земли. Будь я мужчиной, будь я при оружии, я бы изрезала ее на куски.
Бедная Бриджит! Не в силах меня остановить, она вынуждена была позвать стражу. Солдаты удерживали меня до тех пор, пока не пришел личный врач короля доктор Баттс и не влил мне в рот какое-то снадобье, которое лишило меня чувств и притупило мой разум, и я провалилась в сон, подобный смерти. Но и во сне не было мне облегчения, ибо любовь всей моей жизни ушла от меня навсегда.
Потом пришли слезы. Много слез! Слезы ярости и скорби, сдерживаемой и оттого в сто крат более мучительной. И еще твердое осознание того, что я должна убить Анну. Я измыслила для этого тысячу способов! Почему не сделала этого тогда? Оттого ли, что с детства мне твердили: «Не убий!» и «Мне отмщение и аз воздам, говорит Господь»?[65]65
К Римлянам (12:19).
[Закрыть] Или оттого, что страшилась королевского гнева, который в случае гибели Анны от моей руки обрушился бы не только на меня саму, но и на всех тех, кто был мне близок и дорог? А может быть, такова уж моя натура: первый яростный порыв уступил место хладнокровному обдумыванию мести изощренной и взвешенной, такой, которая позволит мне остаться вне подозрений. Одно я знала точно: со временем я сполна рассчитаюсь с королевой за гибель моего возлюбленного.
Едва пришла зима с ее первыми морозами, маленькую дочь Анны, которой при крещении дали имя Елизавета, полностью вверили попечению нянек и отослали в замок Хэтфилд[66]66
Хэтфилд – королевская резиденция в графстве Хертфодшир, построенная отцом Генриха VIII, Генрихом VII. В перестроенном виде сохранился до наших дней и сейчас является собственностью маркизов Сейлсбери. В его интерьерах снято большое количество английских и американских кино– и телефильмов.
[Закрыть]. Ее рождение поколебало положение Анны при дворе и разгневало Генриха. Присутствие ненужной и нежеланной принцессы напоминало сильным мира сего, что случайность вершит судьбами всех смертных, не исключая королей.
– Ах, если бы вместо Фицроя родилась девочка, а вместо Елизаветы – сын, – случайно услышала я как-то слова Генриха, когда он, припадая на больную ногу, проходил через новую опочивальню Анны. Ни к кому не обращаясь, он горестно прошептал:
– Боже Всемогущий! За что Ты гневаешься на меня?
Король был полностью погружен в свои мысли, однако не настолько, чтобы не заметить меня. Проходя мимо, он кивнул мне и улыбнулся. Я присела в реверансе.
– Это ты, Джейн! – проговорил он. – Милая моя Джейн, единственная, кому я могу доверять.
Не в первый раз Его Величество приветствовал меня подобным образом. Действительно ли он видел меня в числе своих немногих друзей и конфидентов при нашем вероломном дворе? Ведь, положа руку на сердце, я не была невинной овечкой. Если бы только король знал, какие коварные замыслы роились в моей голове, он бы поостерегся одарить меня своим благорасположением. Впрочем, эти замыслы не были направлены против него, ведь доверие нашего повелителя я ценила, как никто другой. Возможно, причиной тому было то теплое чувство товарищества и общности, которое возникало у меня при виде его улыбки.
Его улыбка! Как редко появлялась она на лице Генриха в тяжелое для страны время после рождения принцессы. Король громко жаловался мне на то, что его обложили, как волка, со всех сторон. Все было против него – и злая судьба, и император Карл с его войском, и новый Папа Павел III[67]67
Павел III, в миру Алессандро Фарнезе (1468–1549), Папа Римский с 1534 по 1549 г. Несмотря на известную широту взглядов, понимание необходимости внутреннего реформирования католической церкви и приверженность идеям гуманизма, противостоял англиканству и всем проявлениям Реформации.
[Закрыть] (старый враг короля Папа Климент отошел в лучший мир, но на его место был избран не менее непримиримый противник). И, вдобавок ко всему прочему, короля донимала сверх меры его сварливая и высокомерная жена.
К этому времени Анна преодолела свое разочарование и неудовлетворенность и сделала новый сильный ход, вновь приковавший к ней внимание всего двора.
– Я ношу под сердцем нового короля, – заявила она при полном стечении своих придворных. Лицо ее сияло от восторга, руки были аккуратно сложены на животе, а голос источал уверенность и ликование. – С Божьей помощью наследник родится ранней осенью. Приготовьте родильные покои!
Признаться, мы крайне удивились таким новостям, но добросовестно принялись исполнять распоряжение нашей госпожи. Из пурпурного бархата, который во дворец доставлялся даже не футами, а ярдами[68]68
Английские меры длины: 1 ярд – 91,44 сантиметра, 1 фут – 30,48 сантиметра.
[Закрыть], мы сшили новые занавеси для ложа королевы. Мы проследили, чтобы в покоях Анны вновь появилась парадная золоченая резная колыбель для новорожденного принца. По приказу Анны я отправила слуг за статуей Святой Маргариты – покровительницы рожениц. Когда статую привезли, Анна велела поставить ее прямо в спальне на видном месте, несмотря на неодобрение некоторых фрейлин: почитание святых считалось ныне папизмом и идолопоклонством.
– Вот обрадуется Кентская Монахиня! – заявила Энн Кейвкант, бросив лишь взгляд на фигуру святой в небесно-голубом плаще с кроткой улыбкой на деревянном лике. – Не удивлюсь, если Святая Маргарита начнет разговаривать с пророчицей.
– О чем ты? – удивилась одна из новеньких фрейлин. – Статуи не могут говорить.
– А вши в обычной жизни не нападают полчищами, – парировала Энн. – Я сама была свидетелем того, как эти омерзительные насекомые двинулись на нас, и имя им было – легион. Кентская Монахиня обладает великой силой. Она может уничтожить нас всех.
– Праздная болтовня навлечет на нас гнев короля, – веско сказала я, стараясь положить конец досужим сплетням. – А это будет почище неудовольствия какой-то монахини. Бриджит, куда ты убрала покрывало для кровати королевы? Она его наверняка попросит.
– Ты хочешь сказать, потребует? Я велю слуге принести его.
Готовя опочивальню Анны, мы не забывали о том, что по всем приметам следующая зима ожидалась очень холодной. Королевские садовники предупредили нас, что кожица всех луковиц, которые они выкапывали, была очень тонкая, а всем известно, что чем она тоньше, тем суровее будут грядущие морозы. Памятуя об этом, мы положили побольше теплых одеял на соломенные постели для шести повитух, которые будут помогать Анне в родах. Мы распорядились принести дополнительные жаровни и заказали для них двойной запас угля. Мы старались изо всех сил, зная, какое значение имеет для Анны и для всей страны рождение ее будущего ребенка. Сейчас Анна дала волю свойственным ей суевериям и предрассудкам. В частности, она распорядилась, чтобы ее прежняя спальня – та самая, где погиб Гэльон, – была заперта и чтобы туда никто не ходил. «Негоже спать в комнате, где чья-то жизнь оборвалась по причине несчастного случая», – заявила она. Только это был не несчастный случай. Нежелание Анны заходить в свою прежнюю опочивальню превратили мои подозрения в уверенность. Ее мучили угрызения совести и страх расплаты за содеянное.
Беременность Анны будущим королем, о которой она столько толковала, не помешала ей готовиться к визиту во Францию. Она собиралась очаровать французский двор. Визит этот имел особое значение: император Карл вновь угрожал Англии вторжением и пользовался в этом полной поддержкой нового Папы, посему Генрих намеревался посетить континент и своего капризного французского союзника. Ничто не могло прельстить Анну больше, чем перспектива пошива нового гардероба, и она прямо заявила, что для поездки во Францию он ей жизненно необходим. Мистер Скут и его помощники трудились денно и нощно, создавая новые платья любимых Анной цветов: темно-розового и темно-красного, всех оттенков корицы и осенних листьев. Наряды эти сильно отличались от тех, что были в моде при королеве Екатерине. Теперь юбки поражали еще большей длиной и пышностью, а кружевные рукава напоминали крылья ангелов. Вновь дюжинами шились ночные сорочки из мягкой ткани, тачались десятки пар бархатных комнатных туфель. Каждый наряд был призван скрыть округлившийся стан Анны. Для вечерних туалетов были придуманы новые головные уборы, расширявшиеся над висками, «дабы привлечь внимание кушам и отвлечь от живота», – как метко заметил мистер Скут, к неудовольствию Анны.
Когда ребенок зашевелился в чреве королевы, ее вновь обуял приступ лихорадочной деятельности, но мира в королевской семье так и не установилось. Случилось это потому, что король, всегда изменчивый и непредсказуемый, велел включить принцессу Марию, восемнадцатилетнюю дочь королевы Екатерины, в свиту Анны.
– Не бывать этому! – кричала Анна в негодовании. – Не хочу, чтобы эта упрямая, избалованная и высокомерная девчонка с ее папистскими выкрутасами приближалась ко мне!
Мария, верная своей матери, отказалась признавать решение об аннулировании брака короля и «вдовствующей принцессы» Екатерины. Она открыто называла свою мать королевой, себя – принцессой и, не стесняясь, обзывала крошку Елизавету ублюдком. Я считала Марию храброй девушкой и в глубине души восхищалась ее приверженностью своим убеждениям, но не могла не думать, что смелость эта – следствие глупости. За месяцы, прошедшие со дня гибели Гэльона, я поняла: идти в атаку на могущественного врага с поднятым забралом – путь к самоуничтожению. Гораздо лучше нападать скрытно, используя стратегию и тактику подковерной борьбы.
Как я и предполагала, настойчивое желание Марии именоваться принцессой и отказ признавать первенство Елизаветы (хотя малютки в эти дни даже при дворе не было), привели Анну в бешенство.
– Девчонку нужно выпороть! – кричала королева. – Пусть подчинится или отправляется в тюрьму!
Между королем и Анной то и дело вспыхивали ссоры, сменяемые взаимной холодностью супругов. Мария торжествовала – она наслаждалась своим кратким успехом в роли мучительницы ненавистной соперницы своей матери. Но, как и следовало ожидать, Анна победила. Ведь это она носила под сердцем следующего короля Англии и не уставала об этом напоминать. А король, пусть и ужасный в гневе, был страдавшим от недуга, загнанным в угол правителем, больше всего жаждавшим наконец-то получить наследника.
В конце концов Марию отослали с запретом появляться при дворе вплоть до дальнейших распоряжений. Анна в момент своего торжества потребовала еще одного: Кентская Монахиня должна быть казнена немедленно, до того как попробует причинить вред еще не рожденному наследнику.
Король слишком устал, чтобы спорить. Монахиню пытали: ее слабую плоть рвали до тех пор, пока она не взмолилась о ниспослании ей скорой смерти. Как заявил король, под пыткой она призналась, что вовсе не является пророчицей, что Господь не говорит с ней или ее устами. Возможно, она получала деньги от посла Шапуи за то, что предрекала падение дома Тюдоров. На эти предсказания должны были опираться заговорщики, сеявшие смуту в народе и готовящиеся поднять восстание против властителя Англии за то, что он посмел избавиться от своей испанской жены.
Казнь Элизабет Бартон, известной как Кентская Монахиня, должна была состояться в конце апреля, и Анна объявила, что и она сама, и все ее фрейлины будут на ней присутствовать.
