Текст книги "Глубокое ущелье"

Автор книги: Кемаль Тахир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

Керим пустил коня. Орхан-бей прислушался к стуку дюмбелека, к выкрикам дервишей.

– Да и были бы деньги, Керим, с какой стати их голышам отдавать?

– Как это отдавать?

– С оружием они... Разбойничают понемногу. Начнут хвалиться, как напугали кого-то и отняли деньги.

– А если не дать?

– Нажрутся опиума, бесстыдничать станут.

– Отобрать у них сабли, да и отлупить ими по заднице.

– Дед мой, Эртогрул-бей, не велит. «Чем грызться с собаками, лучше самому репейник грызть». С муллами да дервишами, говорит, не связывайся...

Наконец они увидели первого орла. Он кружил в вышине неподалеку от строящейся деревни Дёнмез.

– Силы небесные! – поразился Орхан.– Неужто там задушил волка ваш пес?..– Он подождал ответа, но Керим молчал.– Отчего же тогда не нашел Демирджана, а притащился в Сёгют?

– Может, на охоте Демирджан, а к крестьянам он пока не привык – чужие...

Орхан не ответил. Увидел: навстречу им высыпали переселенцы. Побросав работу, выбежали на дорогу мужчины, женщины, дети.

Несчастные люди! Жизнь их была подрублена под корень.

Хоть надежды не было никакой, а вот так, бегом, встречали каждого путника, будто ждали вести, что могут вернуться в родные края.

Орхан понял это сразу. Больше всех жаль было ему деревенского попа Маркоса... Вид, правда, у попа был отнюдь не жалкий. Лет под семьдесят, но крепок как дуб. Бодрость, веселое настроение – все это говорило о душевной силе святого отца. Но и ему, видно, нелегко было в его-то годы переселиться на мусульманские земли, обвыкать здесь. В последний приезд Орхана священник попросил у него позволения вбить два столба, повесить небольшой колокол.

Орхан разрешил без колебаний. Поп обрадовался, словно ему подарили мир. Кто его знает, почему после передумал, но так колокола и не повесил. Постеснялся, бедняга! И прав! Хотя отец с дедом строго следили и наказывали ослушников, воины-дервиши, гази, а особенно абдалы не очень-то жалели неверных. Прицепятся к чему-нибудь и начнут издеваться: бить, ругать, плевать в лицо.

Случалось, непристойные разговоры вели с девочками да мальчиками. А один даже чуть до греха не дошел.

По приказу Эртогрул-бея срамника дервиша за нарушение шариата положил на Барабанной площади Сёгюта под палки.

Наказание поручили Демирджану. Он терпеть не мог бесстыдников, и дервиш едва не отдал богу душу.

Поп Маркос опознал в одном из всадников Орхан-бея и подбежал с неожиданным для его возраста проворством.

Крестьяне, расступившись, пропустили его вперед. Старик дважды поклонился, осенил прибывших крестом, пожелал им благополучия.

Потом пригласил отдохнуть у источника.

– Спасибо! Мы спешим... Где Демирджан-ага? У своих коней?

Поп ответил не сразу. Опустил взгляд в землю, улыбнулся.

– Сегодня не видел его, не приходил сюда...

– У аги сегодня гости,– поспешил пояснить мальчонка.

Поп бросил на мальчишку строгий взгляд. Мать схватила крикуна за руку, шлепнула по мягкому месту.

И Керим и Орхан сразу догадались, кто был в гостях у Демирджана, и не стали расспрашивать. Видно, крестьяне тоже знают, что Баджибей заупрямилась, ни за что не дает позволения сыну жениться на любимой девушке. «Не мусульманка она!» И когда приезжала Лия, они никого не пускали на выгоны. А помощник Демирджана, армянин Торос, обычно отправлялся в такие дни на охоту.

Керим Челеби приветственно приложил руку ко лбу, потом к груди, поклонился и пришпорил коня.

Наступил вечер, невеста Демирджана должна была давно уехать. Но на всякий случай, чтобы дать знать о своем приближении, друзья разговаривали как можно громче.

– Ах, моя матушка! Недаром покойный отец отделывал ее кнутом... «У баб глаза не должны просыхать!» – говаривал покойный.

– Не ко времени умер отец твой, да будет рай его обителью! Спасу нам не стало от Баджибей... Недавно поймала меня и стыдить стала: гяурского попа отцом, мол, назвал. «Бей должен следить за своими словами. Смотри, еще раз услышу!» И отца моего выругала за то, что назвал он братом властителя Биледжика. На месте Лии я давно бы сказал: «Отрекаюсь от своей веры». Переехала бы к Демирджану, а потом сказала бы: «Нет, не отрекаюсь!»

– Верно... Если брат не поторопится, и отречение не поможет. Упаси аллах, станет беем твой старший дядя Дюндар Альп. Тогда дервишская братия не то что греков – нас снова в веру обращать примется! Замешкаешься – голову снесут...

Когда показался шатер Демирджана, Орхан, приложив ладони ко рту, крикнул:

– Эй!.. Демирджан-ага!.. Э-ге-гей!

Они прислушались.

Не получив ответа, Керим повернул коня на луг и, рысью обогнув стог сена, шагах в пятнадцати увидел нагого мертвеца с торчащей в спине стрелой. «Что это?» Вонзив шпоры в брюхо коня, Керим поднял его на дыбы. Орхан не удержался. И, скользнув по лошадиному крупу, свалился на землю.

– Что с тобой, Керим? Смотри, Аслыхан узнает...– Орхан умолк на полуслове, увидев, как Керим, оставив коня, бросился вперед. Оперся на седло, вытянулся: – Что случилось? Кто это?

– Брата моего убили... Погубили джигита! Брата моего, льва моего убили!

Орхан увидел странную наготу Демирджана и по оперению сразу опознал караджахисарскую стрелу. Керим сидел на земле рядом с трупом и ничего не видел вокруг себя.

– В спину стреляли, подлецы!

– Не убивайся, Керим! Мы отомстим!.. Воздадим сполна!

– Ох, Баджибей!.. Погубили нас, Баджибей!.. Не исполнив желания своего, ушел мой брат!

Орхан, заткнув руки за пояс, внимательно оглядывал округу. Сейчас он совсем не походил на тринадцатилетнего мальчишку. На тонком лице с высоким лбом – спокойная уверенность вождя, коему для внушительности вовсе не нужны ни борода лопатой, ни пышные усы. Прищурив голубые глаза, он, как всегда, когда был в затруднении, теребил родинку за ухом. Орхан знал, как любил Керим своего старшего брата, и понимал, что ничем не сможет сейчас утешить его. Что за чувства владеют человеком, если он не воин, а отомстить можно только смертью, Орхан знать не мог. Однако отчаяние, вероятно, должно быть еще безнадежней.

Заниматься Керимом или ждать от него какой-то помощи было бесполезно. Прежде всего следовало прикрыть наготу Демирджана – она была не для глаз крестьян другой веры.

Орхан натянул на него штаны и туго перехватил их поясом. Теперь вид его не вызывал больше никаких мыслей, кроме мысли о смерти.

Керим словно ничего не замечал. Руки его беспомощно лежали на коленях. Он не отрывал взгляда от лица брата, точно ждал, что Демирджан вот-вот откроет глаза.

Орхан никак не мог решить, надо ли вынуть стрелу и чем накрыть тело. Каждое прикосновение к трупу болью отозвалось бы в оцепеневшем от горя сердце Керима Челеби. Заметив неподалёку башлык убитого, Орхан поднял его с земли, повертел в руках. «Зачем он снял чалму? И куда ее положил?» Орхан быстро направился к шатру.

Шатер, где Демирджан жил вместе со своим помощником армянином Торосом, был, как всегда, прибран. Никаких следов схватки. Лук, колчан и даже знаменитая сабля работы Каплана Чавуша – оба досталась Демирджану в наследство от отца Рюстема Пехливана – висели на столбе. У входа Орхан увидел греческую суму. Нахмурился, взял суму, опростал ее.

В медных чашках – жареное мясо, сметана, йогурт, в деревянной коробочке – масло, сухое печенье и брынза. Сладкие пирожки с орехами и хлеб завернуты в белоснежную тряпицу. Все приготовлено с любовью, как готовит хорошая, чистоплотная хозяйка для дорогого ей человека.

В глазах Орхана впервые вспыхнула ненависть. Он взял барабан, бесшумно ступая мягкими сапогами по траве, вышел из шатра и, точно желая выместить на нем всю свою ярость, стал отбивать сигнал боевой тревоги.

– Дан-дан-дан! Дан-дан!.. Дан-дан-дан! Дан-дан!..

Время от времени он останавливался, прислушиваясь, нет ли ответа из деревни.

Когда там подхватили сигнал, бросил барабан и, обойдя Керима стороной, чтобы не беспокоить, побежал к лугу.

На лугу, где Демирджан обычно пас коней, было пусто. Орхан схватился за пояс, испуганно огляделся. Переодеваясь для игры в яхи, он бросил саблю и забыл снова надеть ее, а Керим вообще не любил носить оружие. Орхан мысленно выругал себя. При виде мертвого Демирджана он решил было, что его убил какой-нибудь караджахисарский ратник, приревновав к Лие, а убийство в спину приписал малодушию убийцы. Убить врага в честной схватке, позволив ему взять в руки оружие, не считалось большим преступлением в пограничных уделах. Семьи стали бы кровниками, и только. Но убить в спину знаменитого объездчика Кара Осман-бея, угнать его боевых коней значило бросить открытый вызов уделу. Осматривая разбросанные по лугу колья, Орхан увидел стрелу, которой была ранена собака, поднял ее и, нахмурив рыжие брови, хотел было воткнуть в землю, но передумал. Да, это было не простое конокрадство. Черноперые караджахисарские стрелы были явным вызовом или уловкой, чтобы подстрекнуть соседа на набег. Мысли о болезни деда, о спорах дяди Дюндара Альпа с отцом беспорядочно пронеслись у него в голове. Он вернулся назад, размышляя, как ему вести себя с крестьянами.

Керим по-прежнему сидел в полном оцепенении. По одному, по два сбегались крестьяне-греки с топорами, тесаками и косами, окружили тело Демирджана.

Видно было, любили своего сипахи. Женщины и девушки подняли плач. Поп Маркос, опираясь на суковатую палку, вскинул руку, призывая к молчанию:

– Что ж это, Орхан-бей?

– В гостях у Демирджана-ага была Лия-ханым?

– Да.

Снова запричитали женщины. Поп Маркос бросил на них строгий взгляд, но ничего не сказал. Бесшумно ступая по траве в старых сандалиях, подошел к Кериму, положил руку ему на голову.

Керим, не узнавая, глянул темными глазами на белобородого старца. Лицо у Керима осунулось, щеки ввалились. Он попытался улыбнуться. Под исполненным сострадания взглядом Маркоса постепенно таяла смертная тоска, заморозившая сердце. Он приходил в себя. Облизнув пересохшие губы, хотел что-то сказать, но лишь в отчаянии провел рукой по щеке. Из глаз хлынули крупные слезы.

– Терпи, сын мой! Ты должен прощать, пока можешь. Сказано: «Поднявший меч от меча и погибнет. Пустивший стрелу от стрелы падет». Безгранична мощь всевышнего. Зло будет наказано. Ведь ты из тех, кто знает священные книги! Перед лицом несчастья долг познавших – терпение! – Он обернулся к Орхану.– Пусть господина нашего отнесут в шатер. Прикажите вытащить стрелу.

Орхан заморгал глазами, будто не понял.

– Да... Пусть вытащат... Но не потеряйте ее... И пригоните арбу...

Священник взял Керима за плечи, поднял, как малого ребенка.

– Под этим небом всему свое время и всему свой час. Время рождения и время смерти. Час поиска, час обретения и час потери. Мы должны нести бремя, возложенное на нас господом! – Закрыв глаза, он прислушался к рыданиям женщин.– Вся община оплакивает ушедшего, поминает его добром!

– Не столько в словах, сколько в голосе его звучало утешение.– Да будет рай его обителью, аминь!

Мужчины обнажили головы, перекрестились. Женщины встали на колени. По знаку Маркоса один из юношей побежал в деревню за повозкой. Четверо понесли тело Демирджана в шатер.

Не сознавая себя, Керим шел за телом брата.

Орхан отвел попа в сторону.

– Это не личное дело, отец Маркос! Они не только убили Демирджана-ага, но и угнали коней моего отца.

– Да что вы! Кто мог решиться на такое?

– Дознаемся. У вас в деревне есть следопыты?

– Следопыты? – Маркос помолчал, потом улыбнулся.– Если крестьян спросить, на меня укажут.

– Не может быть, отец!

– В молодости пристрастился я к этому делу, научился. Поглядим, не забыл ли.

– Не станем вас утруждать. Похоже, воры ушли на землю Караджахисара. Вы знаете наше тавро?..

– Да.

– Мы ставим его и на копытах дорогих коней. След взять легко.

– Я пойду по следу убийц нашего Демирджана,– спокойно, но решительно сказал Маркос.– Откуда вы узнали, что это караджахисарцы?

– По черному оперению стрелы...

Поп в самом деле оказался отличным следопытом. Тщательно осмотрев место убийства, ограду, загон и колодец, он уверенно сказал:

– Их двое. Пешком пришли из болота... Взяв коней с луга, вернулись к убитому.

– Когда же они убили его? После того, как взяли коней?

– Нет, сначала убили... Из шатра ничего не взято. Значит, коней угнали прямо с выпаса.

Орхан оцепенел – только сейчас пришла мысль, что и с Лией могло что-то случиться. До сих пор он был уверен, что Демирджана убили после того, как девушка уехала. «Не дай бог, если их убили... Не потому ли Демирджан не почуял опасности?» Если так, подлость убийц во сто крат гнуснее. Он в отчаянии провел ладонью по лицу. Мысли его смешались. Юное сердце объял ужас.

Маркос, внимательно оглядывал землю, быстро шел по следу. За ним шагах в пятнадцати толпой бежали мужчины, девушки и почти все деревенские мальчишки.

Поп, опиравшийся на сучковатую палку, в черной рясе и высоком черном клобуке был похож на мстителя, сошедшего на землю с небес.

Когда до болота осталось шагов двести, он остановился и сказал, словно видел, что здесь произошло, своими глазами.

– Они возвращались на четырех лошадях, Орхан-бей... На подковах одной нет вашего тавро.

– Может, то кобыла Лии-ханым?.. Разве она не одна уехала?

– Нет. Четыре лошади шли вместе. На трех были всадники, одна без седока.

– На трех? Вы сказали: их было двое?

– Пришли двое, уехали трое.

– Помилуйте, эфенди! – Они переглянулись.– Можно ли от Лии ожидать зла?

Маркос уверенно покачал головой.

– Быть не может, Орхан-бей... Дочь моя Лия не из тех, кто может причинить зло нашему господину Демирджану-ага. Готов руку свою положить в огонь!

– Лишь бы с ней беды не случилось!

Маркос не успел ответить. Сзади раздался вопль, потрясший долину. Эхом прокатился по болоту.

– Ох, отец! Погиб я! Погубили моего брата, могучего, как гора! Шлялся за птицами да зверями, чтоб мне провалиться! А должен был грудью прикрыть Демирджана!

Колотя себя кулаками по голове, к ним бежал помощник Демирджана армянин Торос. Ни у кого в округе не было громче голоса, и теперь этот голос гремел во всю свою мощь.

– Мертвец я, Орхан-бей! Мертвец! Нет больше бродяги Тороса! Не считайте меня за человека. Конец пришел Торосу! Не уберег я брата Демирджана! Оттого и конец мне...

Подбежав к Орхану, он бросился на землю, рванул ногтями по лицу, оставив на щеках три глубоких кровавых следа. Он был весь в грязи с головы до ног, видно охотился на болоте. Сбив кулаками на шею красную тряпку, обматывавшую его башлык, Торос раскачивался из стороны в сторону.

– Что же это? Кто убийца? Ох, мой бей, лучше бы мне умереть! О аллах!..

– Не мужское это дело рыдать, точно баба, Торос-ага! Не дело показывать врагу наши слезы. Решат, что мы не в силах отомстить, потому и вопим!

– Месть! Месть! Да я порублю их баб и щенят всех до единого! Всю скотину, всю тварь. Пока не прикончу последнего воробья на их крышах, не вложу саблю в ножны! – Голос его вдруг сорвался, и он растерянно прохрипел: – Как можно! Орхан-бей, как можно!

Смуглый, невысокого роста, сухопарый Торос напоминал несправедливо обиженного ребенка.

Никого у него на свете не было. Однажды пересек он в одиночку болото, повстречал Демирджана и полюбил его, привязался. Привязанность эта не походила на обычную дружбу, на братскую, родительскую или сыновнюю любовь. Нигде до того не мог прижиться буйный Торос, а тут его словно подменили – стал уважителен, спокоен. Они удивительно подходили друг к другу, понимая один другого даже не с полуслова – чутьем. Та же мысль, то же желание захватывали их в равной степени и почти одновременно. Иногда они даже сами удивленно переглядывались, поражаясь такому совпадению.

Орхан вспомнил обо всем этом и горько усмехнулся. Торос, закрыв глаза, продолжал раскачиваться из стороны в сторону.

– Где твоя сабля?

Торос непонимающе посмотрел на Орхана.

– Сабля! Она была мне нужна, чтобы защищать Демирджана от подлых убийц, а теперь...

– Ошибаешься, Торос-ага! Она и теперь тебе понадобится. Мы пойдем по их следу в болото. Беги за своей саблей! А саблю покойного Демирджана принеси мне.

Торос тяжело поднялся. И вдруг стремительно направился к шатру.

Орхан с трудом увел Керима.

Конские следы привели их к границе с Караджахисаром. Одиннадцать человек прошли болото насквозь, почти не разговаривая, и были по пояс в грязи.

Далее следы спускались в пересохшее русло, считавшееся границей между уделами, и уходили по склону на земли Караджахисара. Орхан вышел вперед.

– Остановитесь!

– В чем дело? – удивился Маркос. Он не знал, что русло считается границей.

– Приказ моего деда, отец Маркос! Никто без дозволения не может перейти границу. Подождите здесь, а я пойду погляжу.

Кое-кто из пожилых крестьян сел на землю. Торос вздохнул и снова закачал головой, всхлипывая и размазывая слезы.

Орхан уверенно пересек русло, поднялся на холм и огляделся. Убедившись, что следы вели прямо в Караджахисар, вернулся назад.

Вечерело. Над болотом закурился туман. Поднялся легкий ветерок.

Орхан, положив ладонь на рукоять сабли, неторопливо, как опытный воин, распорядился:

– Мы прошли по следу наших кровников до земель Караджахисара... Теперь слово за Эртогрул-беем. Ступайте все по местам...

II

На Сёгют, где проводил зиму Эртогрул-бей, властитель удела Битинья, и который арабские писатели-путешественники называли Бельде-и-Сафсаф, а византийцы – Тебизон, спустился вечер. Тени в долине вытянулись и сгустились, только на юго-западе, на вершине горы Боздаг, еще светилась полоска зари шириной с ладонь. Скот возвращался домой. Во дворах раздавалось мычание телят. Над трубами закурился тонкий дымок, торопя вечернюю трапезу.

У большинства сёгютских хозяев трапеза состояла из одного хлеба, да и его редко было вдоволь.

Уже несколько лет в домах среднего достатка мясо ели раз в два-три месяца, а бедняки, и говорить нечего, видели его только в курбан-байрам. Скота мало – мало масла, сыра, даже йогурта и того стало не хватать. Затянувшийся мир довел женщин Сёгюта до отчаяния: нечего стало варить в очагах. Все чаще случались кражи овец и коз, а Кара Осман-бей, хоть и злился, не очень-то гонялся за ворами, ибо знал, в чем причина воровства. Иногда дервиши, потеряв терпение, выходили на охоту за одичавшими буйволами, бродившими без надзора в болоте.

Загнав и прикончив здоровенного быка, тут же разделывали, взваливали на спину и где-нибудь в укрытом от взглядов месте съедали все, не оставляя даже шкуры. Боясь, что во время таких облав они могут столкнуться с воинами Караджахисара или, того хуже, попасть под палки за то, что ослушались запрета Осман-бея, дервиши не приглядывались к тавру, и нередко страдало стадо самого бея.

И хоть каждый вечер в каждом доме Сёгюта горел очаг, но лишь для того, чтобы подогреть черствый хлеб. За счастье почитался суп из кислого снятого молока. Вот почему по вечерам даже голоса детей звучали приглушенно и невесело.

Молодухи и девушки столпились у источника Куюджак – его соорудили в лучшие времена правления Эртогрул-бея – и, позабыв о воде, слушали Аслыхан, дочь оружничего Каплана Чавуша, – она каждый день ходила помогать Хаиме-хатун, жене Эртогрул-бея.

– Нет, сестра! Ни столечко вот не видно, чтобы поправлялся. И что за дрянная болезнь такая, подагра! Бей наш как гора был, а теперь день ото дня худеет, как ребенок стал. Видели бы вы, как убивается наша Хаиме-хатун. Высохла вся от слез, что твой трут... Дать бы ему немножко масла или сметаны... Мяса совсем в рот не берет. Выпьет две-три ложки молока, несколько глотков тарханы – и все. И то если Осман-бей заставит... Из его рук.

– А что ж ему делать, коли желудок не принимает?

Аслыхан печально поглядела на молодую жену муллы Яхши.

– И правда, что делать? Болит все у него... Сядет – больно, на бок ляжет – больно, на спину, на живот – все больно. Ни сна, ни покоя. Миску с водой ко рту поднести не может. А все о пятничной молитве думает, сестрица... Сколько раз сегодня спросил: «Молитву сотворили? Осман мой из мечети не вернулся? Много было, там народу?»

А недавно знаете, что сказал: «Хоть бы разок в пятницу помолиться вместе с моими огузами, пусть бы тогда бог прибрал мою душу». Попробуй тут на месте Хаиме-хатун не заплакать?! Встать не может наш бей Эртогрул одними глазами пятничный намаз творит... Вот ты, жена муллы, скажи, как в Книге говорится: можно ли одними глазами намаз творить?

Жена муллы Яхши, молодая здоровая черкешенка, ответила не сразу. Мулла взял ее в невольницы почти ребенком, а когда затяжелела, обручился.

Она кокетливо отряхнула длинное, черкесского покроя платье из лилового бархата, туго обтягивавшее грудь и бедра. По глазам было видно: гордится таким вопросом и подыскивает подходящие к случаю слова.

– Сам он великий бей здешних мест наших,– медленно проговорила она, коверкая слова.– Если бы нельзя было творить молитву глазами, стал бы он это делать?

Остальные поддержали ее.

– Конечно!

– Думаешь, удельный бей сам этого не знал?

– Наверняка можно, охрани его господь!

Аслыхан с глубокой печалью, так не подходившей к ее молодому лицу и яркой красоте, уставилась на струйку воды.

– Не знаю... Все к чему-то прислушивается Эртогрул-бей. Зашуршит где, проснется, сесть пытается: «Что это, где мой Осман?..»

Стал часто путать сны с явью. Как-то раз забеспокоился: «Говорят, шейх-эфенди пришел. Где он?» Поняли мы, что видел он во сне нашего шейха Эдебали из Итбуруна.

Дважды хотел призвать его к себе, но оба раза Осман-бей не дал: «Вот поправься немного. Съездить-то недолго». Иногда вроде бы в своем разуме... А глядишь...

Из-за угла вышла мать Керима – Баджибей. Аслыхан вспомнила ее наказ: «О том, что творится в доме бея, не болтай». И умолкла.

Девлет-хатун (Баджибей ее стали звать после того, как выбрали предводительницей сестер Рума) – высокая, широкая в кости – приближалась тяжелым, грузным шагом.

Большие черные глаза, прямой, точеный нос и все еще полные свежие губы говорили о жгучей красоте, которой обладала она в молодости.

Она стреляла из лука, метала копье, владела саблей и ездила верхом не хуже любого воина. А в бесстрашии никто из них не мог с нею и сравниться. После того как муж ее Рюстем Пехливан погиб во время набега на земли Инегёля, она стала еще резче, суровее, не слушала никого, кроме Эртогрул-бея.

Подойдя к фонтану, Баджибей подбоченилась и окинула жен и девушек бейского квартала такими глазами, словно искала среди них преступника.

– Орхан-бей вернулся с охоты за волчьей падалью? – спросила она, не глядя на Аслыхан.

– За волчьей падалью? Я ничего не знаю, сестра Баджибей.

– Да о чем ты, дурочка, знаешь? – Она посмотрела на жену муллы Яхши.– Мой мулленок к вам не заглядывал?

– Нет, тетушка Баджибей. Может, в мечеть пошли, не знаю.

– Не знаю!.. А что вы знаете? Я вам...– Одна из молодух прыснула в кулак. Баджибей обернулась.– Что еще за смешки? Или невестины мушки не стерлись с твоих щек? Тихо! А не то отведаете кнута.

С десяти лет живя в Сёгюте, Аслыхан выросла на глазах у Баджибей и потому не боялась ее кнута.

Притворно насупивщись, пожаловалась:

– Мальчишки в ахи играли. Весь дом вверх дном перевернули. А мы чем виноваты? Если ишак удрал, что толку его седло лупить?

– Ах ты, стрекоза! Выходит, знаешь, что худо, а что добро? А кто сказал, что грех вас лупить? Чего же от вас ждать? – Она вздохнула.– Ладно уж! Раз этих сорванцов не застала... Смеетесь, бесстыдницы, а нет чтобы дать знать вовремя. Разбросали одежду да оружие покойного по двору!.. Вошла я – кинжалы, сабли, все на земле валяется. Знаю я, кто виноват...

– Ты.

Баджибей с удивлением глянула на Аслыхан.

– Я? Как же я могу быть виновата, девка, в том, что поганец Керим натворил?

– Ты виновата, что не даешь жениться Демирджану-ага... Приведи невестку в дом. Пусть следит, не пускает во двор парней.

– В моем доме невестка-гяурка?.. Да что я, покойница уже?

– Тогда пеняй на себя!.. Накличет беды сынок твой мулла этими играми. До того уж дошло...

Баджибей подозрительно прищурилась.

– До чего, до чего дошло?

– Как до чего? Надоело Демирджану-ага уговаривать тебя. Послал он к нашему бею Эртогрулу монгольского дервиша – того, что в пещере живет...

– Зачем же послал к нашему бею юродивого монгола безмозглый сынок мой?

– Чтобы дозволения испросить свою милую Лию-ханым в жены взять...

– Разве он Эртогрул-бея сын? Женить задумал, пусть лучше возьмет за сына своего, Осман-бея, дочь шейха Эдебали.

Все в Сёгюте знали, что Кара Осман-бей, не сказавшись больному отцу, три года назад посватался к красавице Бала-хатун, дочери славного шейха Эдебали, а шейх не отдал ее: мала, мол, еще, хотя ей было уже четырнадцать. Подружки с любопытством ждали, что ответит Аслыхан – она ведь хвасталась, что за словом в карман не полезет.

– А вот и женит! И дочь шейха возьмет за Осман-бея, и Лию, дочь Кара Василя, выдаст за Демирджана. Решил двойную свадьбу сыграть. Как раз на сентябрьские торги в Сёгюте. Начнут с греческого хоровода, а кончат туркменской пляской под зурну с барабаном!

– Чем чужими свадьбами у источника хвастать, лучше бы погоревала, что сама до сих пор в девках сидишь.

– Я, что ли, виновата? Я ведь не мать ему, не могу нареченного своего, как матери положено, усовестить.– Трус твой сын, вот и пошел к мулле Яхши в ученики.– Она указала подбородком на черкешенку.– Достойно ли это предводительницы сестер Рума?

– Ты и за муллу пойдешь, лишь бы посватали.

– А вот и обманулась, Баджибей! Я дочь оружничего Каплана Чавуша! Бог свидетель – кто саблей не подпоясан, наш порог не переступит. Потому как в роду нашем не носящего саблю за мужчину не считают.

Последние слова Аслыхан сказала назло Баджибей. Все в испуге ожидали ее гнева, ибо знали, как она старалась, чего только ни делала, чтобы помешать своему младшему сыну Кериму стать муллой. Даже любовь Демирджана к гречанке Лие не так ее огорчала. Баджибей ведь поставила условие: Лия должна стать мусульманкой. Сделала она это в отместку за то, что Демирджан не поддержал ее, когда она пыталась помешать Кериму, и позволил запятнать воинскую славу отца...

Но Баджибей вопреки ожиданиям не рассердилась на Аслыхан. Напротив, взгляд ее смягчился. В глазах мелькнуло что-то похожее на жалость. Она знала, как втайне горевала и плакала грубиянка Аслыхан, как потрясла ее весть, что трусишка Керим сбился с пути, решил стать муллой. От земли три вершка была, а сказала: «Не выйду за того, кто не воин!» Упряма, горда была она, чтобы взять свои слова обратно. А Баджибей, хоть она и не показывала виду, нравилось упрямство. С трудом удержалась она, чтобы не потрепать по щеке эту умную, смелую девушку, готовую, казалось, броситься на нее с кулаками. Выручил Баджибей появившийся из-за угла пленник, что собирал подаяние на выкуп.

При виде столпившихся у источника женщин он на миг закрыл глаза. Ничего не поделаешь, надо идти. Для настоящего воина нищенство – расплата за плен.

Раз не сумел умереть, терпи позор. Подобрав руками цепь, прихрамывая, подошел он, как слепец.

– Люди добрые! Я воин родом. В плен попал в морском бою. Побираюсь, чтобы смыть пятно позора со лба моего. Если не успею собрать выкуп к сроку, заложникам моим носы и уши отрежут, пальцы раздробят, глаза выколют. Пожалейте нас, помогите!

Женщины прижались к стене и печально, с уважением смотрели на пленника. Он прошел мимо них с поднятой головой. Редкая борода, обвисшие усы, осунувшееся от горя лицо... Сердце разрывалось от жалости.

Аслыхан сунула руку за пояс, вытащила вязаный кисет, рывком раскрыла его. В нем было два серебряных дирхема.

Целый год копила она эти деньги, хотела купить себе на торгах сапожки из желтого сафьяна. Вынула сначала один дирхем, потом, прикусив губу – чего уж там! – вытряхнула на ладонь второй. Искоса глянула на Баджибей. Та стояла, как обычно, заложив за пояс палец правой руки. Проклятая нищета! Протягивая монеты Баджибей, Аслыхан прошептала:

– Отдадим, ох, Баджибей! Давай отдадим их, ладно?

Баджибей посмотрела сначала на ее ладонь, потом в наполнившиеся слезами глаза девушки.

Губы Баджибей дрогнули, улыбнувшись, она вырвала одну из пяти серебряных полумонет, висевших на лбу. То было последнее серебро, оставшееся от подарков ее покойного мужа. Последняя надежда семьи Рюстема Пехливана. И потому, что все знали: случись хоть светопреставление, а к ним нельзя притрагиваться, женщины из богатых семей тут же стали срывать свои монеты.

Баджибей крикнула вслед пленнику:

– Обожди, джигит! Постой! – Быстро догнала его.– От сестер Сёгюта! Не взыщи, прими нашу малость!

Пленник приложил руку к груди, поклонился женщинам.

– Спасибо, сестры. Да хранит всемогущий аллах ваших джигитов!

Хромая, завернул за угол. Баджибей улыбалась, но по щекам ее текли слезы. Вытирая их рукавом, она вдруг застыла, прислушалась.

– Люди добрые! Братья мусульмане! Джигиты из джигитов! Сестры Рума!

Голос был дрожащий, слабый, и потому его тут же заглушил далекий звук дюмбелека.

– Что это?

Женщины заговорили все разом, словно желая поскорее освободиться от тяжелого впечатления, которое произвел на них пленник.

– Разве не знаешь, Баджибей? Голыши пришли сегодня.

– Пятеро голышей пришли в Сёгют...

– А вожак у них!.. Такого великана свет не видывал!

– И впрямь великан!

– Правда?

– Воистину правда!

– Зверь, не человек. Понятно тебе?

– А роста такого – в ворота султанской конюшни не пролезет.

– Он и бьет в дюмбелек. А как бьет-то, как бьет! Говорят, радеют они тоже лихо. Потому и с зеленым знаменем ходят и зубы себе вырывают.

Аслыхан испугалась.

– Мамочка, боюсь голышей беззубых!

– Если бы только зубов не было! Ни волос у них нет, ни бровей, ни ресниц. Одно слово – голыши... Давайте-ка посмотрим издали краешком глаза.

– Боюсь я! Сердце вот-вот выскочит. Повечеряли они уже разве, что за радение принялись?

– Старейшина ахи Хасан-эфенди принял их. А у ахи, известно, за столом недолго сидят.

– Говорят, они опиума наглотались пригоршнями да вина напились. Боюсь я.

– Чего, девка, боишься?

– Того боюсь, сестра Баджибей, что грязные они, проклятые. Там, где прошли, неделю ходить не могу. Всю меня выворачивает.

Нарастающий стук подков заглушил бой барабана. Неожиданно из-за поворота выскочил всадник. Женщины опознали в нем Орхана, лишь когда он, припав к шее коня, промчался мимо них. Ничего не понимая, они молча поглядели ему вслед.

Пока не показался Сёгют, Орхан ехал рядом с арбой, на которой везли труп Демирджана. Лишь в долине пришел он в себя и, чтоб дать своему отцу Осман-бею время на размышление, погнал коня во весь опор. На полном скаку влетел во двор, осадил коня. Дели Балта выскочил ему навстречу.

– Голову чью-то везешь, что ли?

Орхан спрыгнул на землю.

– Где отец? Говори скорее!

– Где же ему быть?..

Орхан, не дослушав, взбежал по лестнице.