Текст книги "Глубокое ущелье"

Автор книги: Кемаль Тахир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Панайот вынул кинжал, который чуть не силой навязал ему в подарок Истафо, стражник, обожавший его потискать. «Подошли бы к крепости враги нашей веры – мусульмане или френкские гяуры... Когда все спят... Или когда город пуст, как сегодня, а товарищи пьяны... Только я бы один и заметил, как прислонили они лестницы к стенам... Потому что стоял бы вот так на посту... Выхватил бы кинжал и резал, резал, резал...» Он яростно замахал кинжалом. На его детском подбородке обозначилась складка жестокости.

Вдруг опомнился, со страхом глянул на лестницу: не видел ли кто-нибудь его. Спрятал кинжал в ножны. До сей поры он даже курицы не мог зарезать. «Да что там, Панайот! Курица одно, а бой совсем другое!» Он криво улыбнулся. Открыл фляжку. Только было поднял ее над головой, как увидел на противоположном берегу реки огромного черного буйвола. Туркмены почему-то называют буйволов «кемюш». Удивленно глянул на фляжку. «Да что это я! Слава богу, ведь это туркмены явились! Кончилось дежурство!» Заткнул фляжку пробкой.

На дороге показались груженые волы, мулы, лошади. Сомнений не оставалось: то был караван с сёгютской казной, которую Осман-бей, отправляясь на яйлу, каждый год привозил на хранение в Биледжик. Панайот бросился сообщить радостную весть чавушу. Когда спускался с лестницы, сабля запуталась в ногах, чуть не упал. Выругался, поправил саблю.

Увидел, что у крепостных ворот нет ни единого стражника. Что за нерачительность! «Привратная стража клятву давала – закрыты ли, открыты ли ворота, стоять на посту. Нужда припрет, и то с места не сходи. Клятва не шутка! Не сдержал клятвы, что дал на библии,– прямой тебе путь в ад!» Он перекрестился. Тихо ступая мягкими сапогами, заглянул в караульную. «Ох, мамочка! Вина напились в стельку, валяются. Нос им отрежь, не услышат!»

Плохо несли службу его товарищи. Радость погасла... Сказать чавушу-эфенди или нет? Не любил он кляузничать, доносить о проступках товарищей. «Да, не люблю!.. Но грех не на мне!»

Ткнулся было к чавушу-эфенди. Дверь закрыта... «Вот так так! Если и чавуш-эфенди спит, тогда жалуйся овцам на волка!» Он тихонько толкнул дверь. И застыл. Если бы чавуш-эфенди спал!.. Услышал стон, прерывистое дыхание: «Да, погоди ты, глупая... Погоди, говорю! Иисусом клянусь...»

Глаза Панайота привыкли к темноте. «О господи Иисусе! Да что ж это, пресвятая дева Мария!» Чавуш-эфенди повалил Пополину на софу, растрепал. «Как же так! Он нам за отца! Честный и храбрый чавуш-эфенди». Панайот попятился. Приложив руку к сердцу, беспомощно огляделся. «Что ж это за дела! Сто лет проживешь, не поймешь. Помилуй, господи Иисусе! Нет, не может чавуш-эфенди быть виноватым. Все штучки Пополины. Бога побоялась бы, потаскуха! Девы Марии не стыдится!» Он впервые в жизни разозлился всерьез. В растерянности дважды глухо стукнул по фляжке.

– Кто там?

– Я, чавуш-эфенди!.. Туркмен показался!..

– Нашел время... Чтоб его разорвало!

Панайот приоткрыл дверь. Прислонился к косяку.

– А не ошибся ты, сынок Панайот?

Юноша вздрогнул. Чавуш стоял к нему спиной и натягивал штаны.

– Если перепутал со свадебным караваном, знаешь, что я с тобой сделаю?.. Двадцать палок! Двадцать палок по заднице... А ну, посмотрим!

Панайот, хоть и был уверен, что не ошибся, опустил глаза, стараясь сдержать улыбку. «Старшим лучше не перечить. Не дай бог, и в самом деле ошибся!»

Чавуш-эфенди затянул пояс, пробормотал:

– Чтоб тебя черти взяли!..

Оттолкнул оцепеневшего Панайота, вышел на лестницу.

Пополина вскочила с софы. Покачивая бедрами – у Панайота аж дух перехватило,– подошла к зеркалу, стала поправлять одежду и волосы.

Панайот робко подошел поближе. «И занавески почему-то закрыла бесстыжая Пополина?.. Оттого и темно!»

– Что ты тут делала с чавушем-эфенди?

– Что делала? Ничего.

– Как ничего? Видел я.

– Что?

– А вот тут. Еще спрашивает. Своими глазами видел.

Пополина повернула голову.

– Что ты мог видеть? Чавуш-эфенди вина попросил. Хотела побыстрее подать, поскользнулась. Стал он поднимать меня... А тут ты дверь открыл.

– Ничего себе – поднимать! На тебя повалился...

– Подымал ведь!.. Не повелел разве Иисус Христос не думать скверно о христианах! Да он мне в дедушки годится... Правоверный христианин наш господин чавуш. Знаешь, что сказал он перед тем, как ты явился? – Панайот заинтересовался.– Любит нас чавуш, Панайот, да обратит в золото дева Мария все, что в руках у него! А тебя особенно. Ты ему как сын родной... «Панайот хорошо служит,– сказал он.– Не соня, не вор, не доносит на товарищей. Знаю, верен мне. Хороший муж тебе достанется, радуйся, дочь моя!» Как раз ты дверь открыл. А знаешь, что сказал он еще? «Недолго быть ему оруженосцем, скоро воином сделаю».

– Да? Правда, Пополина?

– Правда. Возьму воином, говорит. Скоро жалованье тебе положит, поклялся.

– Что ты! Поверю ли, Пополина! Не ошиблась ты?

– И не думаю! Поклялся. Если чавуш-эфенди поклялся, неужели клятву не сдержит?

– Сдержит, конечно! Помилуй, Пополина! – Он подошел, обнял ее. Она позволила поцеловать себя.– Ах ты, моя голубка, мягче птичьего пуха, прости, господи Иисусе, грехи наши.– Подглядывал Панайот за чавушем и его женой, от них и научился.– Ах ты, сладость моя. Вино мое! Милая!

– Хватит, пусти!.. Вот увидит чавуш-эфенди... Помру от стыда...

– Да погоди же!.. Значит, жалованье, сказал? Недолго ждать, значит?.. Скоро возьмет? – Заметив, что на блузке девушки не хватает двух пуговиц, нахмурился.– Пуговицы оборвались – не стыдно? Что скажет чавуш-эфенди?

– Оторвались?.. Погоди. Правда! – Высвободившись из его рук, Пополина принялась искать пуговицы.– Наверно, упали. Ох, Панайот, поищи-ка! Найди, не то не смогу пойти на свадьбу.

Юноша встал на колени. С детства любил он опрятность и чистоту. Шаря руками по полу, приказал:

– Да открой же занавески!.. Никак не пойму, зачем средь бела дня окно закрывать?!

Хмыкнув, Пополина убежала.

Панайот, найдя пуговицы, так обрадовался, что ему и в голову не пришло, почему оказались они на полу.

Баджибей поверх белого головного платка повязала шелковый – с фиолетовыми, синими и красными разводами. Свободный конец свисал на левое плечо.

Подъехав к открытым воротам крепости Биледжик, соскочила с коня. Приложила к груди руку, на которой, как обычно, висел бич, поклонилась чавушу Кости.

Стражники, пробудившиеся от крика начальника, никак не могли прийти в себя. Кто поправлял саблю, кто подтягивал пояс, один засовывал под шапку вихры, другой застегивал воротник. От вина глаза у всех как плошки, налиты кровью.

Незаметно загибая пальцы, Баджибей сосчитала. Вместе с чавушем восемнадцать человек. Улыбнулась. Значит, не соврал лазутчик Осман-бея.

Кости, расставив толстые ноги, засунув большие пальцы за расшитый пояс, оценивающим взглядом смотрел на поднимавшихся по склону вьючных животных и не подозревал о том, что его ожидает.

Мавро и Торос, переодетые в женские платья, как было договорено, подошли поближе, чтобы в случае чего схватить начальника стражи. Оба весело пересмеивались.

– Запоздала ты, Баджибей-ханым! Вряд ли поспеешь на свадьбу до вечера!

– Ну и что?

– Не увидишь прекрасную нашу невесту при свете дня.

– Не волнуйся, за час доскачем. Мы, чавуш Кости, не тебе чета.

– Да, конечно, Баджибей-ханым, Кости и вправду всадник не лучше туркмена. Но, слава нашему Иисусу, и не хуже.

– Поживем – увидим! На ристалище будешь дротик метать, покажешь себя.

– Дротиком меня теперь не напугаешь, Баджибей-ханым.– Поглядывая на одну из веселых туркменок, подкрутил усы.– На свадебном ристалище властителя нашего мало ли что может быть.

– Что же, мой лев? Похваляется властитель Руманос, что молодую невесту взял?

– Точно.

– А что он будет делать, чавуш Кости, если не под силу ему окажется?

– В этом мире не сила нужна, а сноровка, Баджибей-ханым. Надо только найти джигита.

– Неужто у вас так думают? Подставь-ка ухо да послушай совет старых туркмен: «Кипящий суп да ледяной шербет зубы портят, старый муж молодухе не подходит, дело портит».

– Жаль мне вас! Значит, туго приходится старым туркменам.

– В чем же разница между старыми туркменами и старыми греками?

– А вот в чем. Мы, греки, как вино, Баджибей-ханым. Чем старше, тем крепче. И спуску молодухам не даем.

Баджибей передернуло. Не любила она скабрезные разговоры, но знала, что обожает их Кости-чавуш. Приходилось поддерживать его болтовню.

Чавуш помолчал. Оглядев с головы до ног стоявшую рядом молодую туркменку, выпятил грудь.

– Что замолчала? Где твой ответ, Баджибей-ханым?

– В таком деле мужчина не свидетель. Спросим ваших баб. Посмотрим, что скажут они.

Чавуш ущипнул за щеку Пополину, с улыбкой прислушивавшуюся к разговору.

– Вот тебе свидетель! Спроси, соврал я?

Баджибей поглядела на Пополину.

– Ну, нет, чавуш Кости! С такими-то младенцами легко. Ты мне подавай настоящую бабу...– Будто разозлилась на медленно приближавшийся караван, крикнула во весь голос: – Ну, вы там! Подгоните скотину!

Тюки были навьючены на волов, сундуки погружены на лошадей и мулов. Караван неторопливо двигался вслед за огромным черным волом.

Баджибей незаметно оглядела своих воительниц, выстроившихся по обеим сторонам ворот. Еще раз проверила себя. Вот-вот грянет бой. Но на душе у нее покойно. Рослая, решительная, Баджибей и в самом деле не знала страха. Не помнила уже, когда перестала бояться чего-либо. Иногда хотелось ей как женщине испугаться, даже досадно было, что ничто ее не страшит.

Она прикинула, как сама свяжет Кости, а надо будет, не задумываясь, прикончит его. Баджибей еще не знала, как это у нее получится, но не сомневалась, что легко. Попыталась угадать по выражению его лица, подозревает он что-нибудь или нет.

Нет! Или не подозревает, или уверен, что в безопасности. Если не подозревает, значит, аллах чутьем не наделил. Она поставила себя на место чавуша. Если б вот так подъехал он к ней, соскочил с коня, ввязался в разговор, если б окружили ее двое парней, неужто не встревожилась бы она, что захватят они ворота и без труда возьмут крепость?!

Аслыхан стукнула переднего вола по рогам, направила его в ворота. Рядом шла Ширин, маленькая рабыня Осман-бея. Аслыхан – высокая, худая, Ширин – плотная, кругленькая. Обе туго перетянули грудь, как делали, идя на сечу, воительницы, словно по возрасту и они годились для боя.

– Давай, чавуш Кости! Будешь обыскивать – обыскивай, понапрасну не тяни.

Аслыхан и Ширин, сложив на груди руки, уважительно поклонились. Не первый год привозили они сюда казну Сёгюта, знали обычай.

Чавуш Кости мечтательно улыбнулся девицам. Приказал Пополине:

– А ну, погляди! Туркменские ханым без сабель и кинжалов не ходят, отряд Баджибей – тем более! – Он коротко рассмеялся.

Пополина, стараясь угодить чавушу, принялась грубо обшаривать Аслыхан. Та, делая вид, что ей щекотно, дернулась, хихикнула, попросила:

– Ой, сестра, хватит!

– Довольно, Пополина! Это люди Осман-бея... Самого близкого друга нашего властителя.

Аслыхан прошла в крепость.

Часть стражников расположилась по обе стороны от ворот. Остальные принялись осматривать сундуки и вьюки: нет ли там чего подозрительного.

Когда чавуш приказал не затягивать осмотр, Баджибей больше не сомневалась. «Знает все, свинья! Думает – как бы там ни было, прикончит сегодня наш властитель всех людей Осман-бея... Ну, погоди, сыграет с тобой Баджибей шутку – в книгах запишут на вечные времена!»

По замыслу Акча Коджи и Каплана Чавуша женщины должны были войти в крепость без оружия, а воины в женской одежде остаться под командой Каплана за стенами.

Женщины после обыска вслед за навьюченными животными по очереди проходили в ворота.

Чавуш Кости пальцем поманил Панайота, вынул из-за пояса большой ключ.

– Знаешь подвал для казны благородного Осман-бея? Беги открой! Ключ вернешь мне!

Панайот побежал, придерживая саблю и переваливаясь с боку на бок, как гусь. Силы в нем было много, но мешали отвислый огромный живот и толстые ляжки.

Вернулся. Тяжело дыша, гордо протянул ключ, точно выполнил трудное поручение.

– Пожалуйста, мой чавуш! Открыл подвал. Держите!

Чавуш Кости не сводил взгляд с Джинли Нефисе, вдовой дочери Дюндара. Она и сама смотрела на него во все глаза. «Лихая бабенка!.. Сладить бы с ней! Господи Иисусе, как бы это устроить!..»

Нефисе не горевала о смерти отца, изводившего ее своей скупостью. И когда присоединилась к отряду Баджибей, удивила всех сёгютцев.

Как мужчина, ущипнула она за щеку обыскивавшую ее Пополину.

– Эх, и хороша чертовка! Я женщина и то влюбилась!

Пополина попятилась. Распахнув глаза, точно ища защиты, поглядела на чавуша. Но тот был поглощен одним: прикидывал, как бы всё так устроить, чтобы у Орехового Ключа не досталась эта черноглазая туркменка кому-нибудь другому. Заметил, что скотина Панайот все еще торчит здесь, прорычал:

– Прочь с глаз моих! Убирайся!

– Ключ, мой чавуш! Я открыл подвал.

– Ключ? Какой ключ?.. А!.. Отдай Баджибей, пусть замкнет своею рукой. Вернется – своею рукой отопрет, с благословения господа нашего Иисуса...

Баджибей взяла ключ, поклонилась чавушу.

– Когда вернемся с яйлы, туркменский килим в семь локтей можешь своим считать.

Чавуш Кости согнулся в ответном поклоне.

Все женщины и половина вьючных животных уже вошли в крепость. Внутренний двор стал похож на базар. По двое сёгютцы тащили в подвал свои сундуки.

Баджибей прикрикнула на отставших:

– А ну, сестры! Помираете вы, что ли! Глядите у меня!

Едва она закрыла рот, как одна из лошадей взбрыкнула. Это Каплан Чавуш сунул ей под хвост горящий трут.

Все смешалось.

– Стой! Погоди! Стой, тебе говорят!

Под вопли и крики, опрокинув сундуки на землю, лошадь вырвала повод и пустилась по склону вниз.

– Ой, держи, сестра! Держи!

– Скорее, помоги, Баджибей!

Один из упавших сундуков был доверху набит деньгами. Как только показалась Биледжикская крепость, Каплан Чавуш надсек обручи сундука, ослабил гвозди. Упадет – деньги рассыплются. По словам Акча Коджи, вид денег лишает гяуров разума. Чем больше денег увидят, тем быстрее дуреют. Но что поделаешь, не всегда получается, как задумано.

– Ой, пропали! – крикнула было Баджибей. Да только напрасно. Проклятый сундук не раскололся, как арбуз, полный семечек, а плюхнулся, точно мешок.

Сёгютцы, не зная, как быть, столпились вокруг сундука. Причитая, стали приседать и бить себя кулаками в грудь. Прежде других опомнилась Баджибей. Снова крикнула:

– Пропала, пропала казна! Ох, не сносить мне головы! Золотом полон сундук! Кому было поручено достояние Сёгюта? Кому как зеницу ока хранить велено было? Золото ведь!

Слово «золото» заинтересовало всех биледжикских воинов во главе с чавушем. Они сбежались к сундуку.

Баджибей в отчаянии обошла сундук несколько раз. Потом присела над ним, попыталась открыть. Крышка осталась у нее в руках. Баджибей отскочила, словно ожглась.

– Зарежет меня Осман-бей! Голову отсечет! И поделом. Не велено было открывать. Пропала, пропала я теперь!

Чавуш Кости не мог оторвать глаз от сундука, наполненного деньгами. Чванливость как рукой сняло. Он сразу как-то осунулся, обмяк. И все-таки не верилось ему, что деньги настоящие. Не в силах удержаться, нагнулся, запустил руки в золото, поднял к солнцу. Скривившись, поглядел на засверкавшие монеты. Венецианские, генуэзские, мальтийские, кипрские, френкские золотые дукаты, серебряные дирхемы, динары, рыжие форинты – каких здесь только не было!

– Пресвятая дева Мария – настоящие. Настоящие деньги, Баджибей!

– Ох, не сносить мне головы! Зарежет меня Осман-бей, братец чавуш! – Она принялась бить себя кулаками по голове.– Помоги и помилуй, великий аллах!..

– Чего понапрасну убиваешься, глупая Баджибей! Ничего никуда не денется, монеты сосчитаны.

– Чтоб у тебя язык отсох! – Она ударила себя по коленям.– Разве у туркмен казну считают, а?!

Стражники разом втянули воздух. Чавуш Кости скрепя сердце разжал кулаки, высыпал золото в сундук.

Баджибей сделала вид, что опомнилась от звона монет. Окинув всех свирепым взглядом, напустилась на Мавро:

– Чего смотришь, Фатьма! Тебе сундук был доверен, чтоб ты провалилась! А ну, подымай! Помогите ей, сестры, поднять на спину. Ох, проклятая Фатьма! Что-то теперь с нами будет?

– Не убивайся, Баджибей-ханым,– снова сказал чавуш,– ключ-то ведь от подвала у тебя. Если хочешь, еще один замок повесим...

– Верно! Ах, спасибо тебе, брат мой чавуш! – Выпрямилась, успокоенная. Приказала:

– Поднимите-ка сундук на эту чертову егозу!.. Пусть только попробует рассыпать – отведает моего кнута!..

Мавро понял, чего она от него хочет. Взвалив сундук на спину, неверным шагом направился к дверям. Все благоговейно расступились, давая дорогу золоту. Не успела Баджибей охнуть, как Мавро с ловкостью фокусника наткнулся на невидимый камень и, хотя сундук остался у него на спине, почти все монеты рассыпались по земле.

Баджибей окаменела. Потом бросилась оземь.

– Ой, конец мне! – Пытаясь приподняться, крикнула: – Прикончите эту шлюху!

Биледжикцы во главе с Кости-чавушем и Пополиной, делая вид, что хотят помочь Баджибей, кинулись подбирать несчетные золотые монеты туркменской казны.

Сёгютские воины переглядывались, прикидывая в руках тяжелые палки. Как только Баджибей скажет: «Великий аллах!» – они прикончат сидящих на корточках биледжикцев.

Панайот не любил сидеть на корточках, ему давалось это с трудом. Он собирал монеты на четвереньках. Только не знал, как быть: то ли отдать золото чавушу, то ли туркменам, то ли себе оставить. У него уже были полные руки горячих золотых монет, когда он, желая узнать, что делают другие, поглядел между ног назад и заметил, что сёгютские женщины, вместо того чтобы броситься к деньгам, побежали к подвалу – да еще без поклажи! Чувство долга подстегнуло его. На корточках подполз он к чавушу. Тот, ссыпая за пазуху монеты, прошипел:

– Проваливай!

Панайот еще раз поглядел между ног назад... Происходило что-то непонятное. Не время было думать о золоте. Придерживая саблю, бросился к башне. Подбежав к двери, остановился, не зная, куда девать деньги. Влетел в комнату чавуша, положил их на подоконник. На цыпочках спустился по лестнице в подвал. Не знал он, что такое сеча, в голову не пришло ему обнажить саблю. Посреди помещения, спиной к нему, толпились женщины. Панайот осторожно подошел к ним, привстал на цыпочки, заглянул через головы. Посредине стояли два огромных сундука, доверху наполненные саблями. Женщины брали то одну, то другую. Прикидывали в руке, примеривались. Со свистом рассекали воздух. Сперва ему показалось, что это безобидная шутка, что хочется им поиграть в мужчин. Но, увидев, как изменилось лицо Джинли Нефисе при взмахе саблей, пришел в ужас. Нет, это совсем не было похоже на игру... Так вот к чему они готовились!.. К тому делу, которое стражники пытались предотвратить, обыскивая их в воротах. Может быть, для того и рассыпали сундук с золотом? Панайот чуть было не вскрикнул, зажал рот рукой, попятился. Наткнулся на кого-то. Испуганно обернулся. Ширин, увидев среди своих воина-грека, тоже растерялась. Панайот натужно улыбаясь, поднес палец к губам: молчи! Поняв по глазам, что девочка вот-вот закричит, оттолкнул ее и помчался к выходу. Ширин, опомнившись, побежала за ним. Уже на лестнице, обхватила его за пояс, замком сцепила пальцы на животе.

Панайот попытался растащить ее руки. Однако ему это не удалось. Он взмолился:

– Оставь! Отпусти ради бога!

В горле у него пересохло при мысли, что женщины с саблями настигнут его. И он вспомнил о кинжале. Еще раз простонал:

– Оставь, сестра! Ради бога, оставь!

Ширин, увидев кинжал, закричала. Не сознавая, что делает, не оборачиваясь, Панайот стал наносить им удары.

Сёгютские женщины обернулись на крик. И замерли.

Раньше других пришла в себя Джинли Нефисе.

– Ах, сукин сын! – бросилась к нему. Пальцы девочки разомкнулись. Руки обмякли. Она распростерлась на полу.

– Сукин сын! – снова прокричала Нефисе и, опустив саблю па глупую рожу Панайота, снесла ему щеку.

Он взвыл, схватился за лицо, упал на колени. Следующим ударом – накрест – Нефисе снесла ему голову. С отвращением поморщилась, закрыла глаза.

Во дворе послышались крики, вопли, стон. Грозный клич огласил своды подвала.

– Вперед, сестры Рума!

Нефисе кинулась вверх по лестнице. Споткнулась о ступеньки – один раз, другой. Испугавшись, что ее держит кровь убитого, провела пальцем по клинку сабли, дотронулась до лба, поставив на нем красную точку. Успокоившись, перескакивая через три ступени, побежала наверх.

На крепостной башне, на том самом месте, где два часа назад с безграничной радостью в сердце, вознося хвалу господу Иисусу, жертва долга Панайот размышлял об императоре, о мире, караванных путях и мостах, мечтал о славе, о женщинах и девушках, стоял теперь Керим Джан. Его не радовало, что Биледжик был взят легко – ценою жизни одной Ширин. Может быть, потому, что, когда Ширин умирала, он был рядом с ней... Глядя вдаль, Керим сплюнул. Все здесь нагоняло на него тоску: поля, ожидавшие жатвы, деревья, отягощенные плодами, воды Карасу, красновато поблескивавшие в лучах вечернего солнца. А больше всего – дорога Стамбул – Тавриз, по которой давно не ходили караваны, и полуразвалившиеся каменные быки моста. Он представил себе караванные пути, во всех направлениях изрезавшие лицо земли, бредущие по ним бесконечные толпы людей и животных и с дрожью в душе подумал о том, что готовит судьба этим людям, каждый вечер снимающим тюки, каждое утро снова вьючащим груз на верблюдов, не знающим, продадут ли они свой товар. «Куда бы люди ни шли, они идут к своей смерти»,– сказал как-то шейх Эдебали. Меняется только место и облик смерти. Можно умереть спокойно в своей постели... Умереть с перерезанным горлом в ущелье от руки разбойника... Попав в засаду, устроенную твоим лучшим другом... Умереть от руки Пир Эльвана, прирожденного палача... От яда, подсыпанного собственной женой... От кинжала собственного мужа... И, зная обо всем этом, выбиваться из сил, воевать ради денег! Ради кусочков металла, которые два часа назад его мать Баджибей бросила как приманку под ноги биледжикским воинам!.. Страшная штука – деньги! Не будь этой приманки, нелегко было бы взять Биледжикскую крепость. При виде денег гяуры и в самом деле голову потеряли... Он вспомнил Дюндара Альпа. «Разве только гяуры? А скольких мусульман лишили разума эти презренные кружочки металла?!» Перед его глазами снова ожила постыдная сцена у ворот. Услышав, что деньги не считаны, воины точно обезумели. Решили, что подобранные монеты достанутся им. Но ведь и хозяева этих денег: монах Бенито, дервиш Камаган, Даскалос и Дюндар-бей – тоже на это надеялись! Никто из биледжикских воинов не успел взяться за оружие, потому что не решился швырнуть на землю монеты, которыми были полны руки... Попавшись в золотую ловушку, оторопело глядели они, как палками, будто кроликов, убивают их товарищей... При мысли о ловушке снова заныла левая нога. Он увидел Даскалоса, бьющегося в капкане. Значит, застань Бенито в капкане его... Керим закрыл глаза, прислушался. Ни ветерка – лист на дереве не шелохнется. Осман-бей, должно быть, давно уже сделал свое дело у Орехового Ключа.

Осман-бей решил напасть на засаду, не дожидаясь ночи, пока кто-нибудь не сообщил властителю Руманосу о взятии Биледжика. Жесток и отважен был властитель Инегёля. И Алексий, властитель Атраноса,– воин не хуже его. Если они успели обнажить мечи... Керим подумал об Орхане, об армянине Торосе, о всех своих близких, потом об Осман-бее, о старейшинах Сёгюта, и сердце его сжалось от тревоги за них. Даже если б с палачом Пир Эльваном случилась беда, Керим не скоро бы утешился.

Не любил он сечи. Но понемногу уверовал, что боя все равно не избежать. «Таков уж закон: раз ты подпоясан саблей – или сам умрешь, или должен убить! Но где же конец тому? – Наверное, когда прикончишь всех врагов...– Керим снова вспомнил Дюндара Альпа.– Врагам нет числа. Они даже в собственном роду...– Он задумался.– Не будет конца врагам, покуда есть на свете вражда!»

Он не оглянулся на звук шагов. Ему никого не хотелось видеть. Не было сил слушать чью-либо болтовню. Но где скрыться от людей? Во второй раз за несколько месяцев почувствовал он, как необходимо порой одиночество.

– А, ты здесь? Ищу тебя, ищу...

– Слава богу, Мавро! – Керим глянул через плечо.– Я-то здесь, а ты где пропадаешь?

– Хоронят бедняжку Ширин... Удрал я.

– Без муллы?

– Говорят, раз пала она за веру, не нужно ей ни молитвы, ни омовения... Жалко сестру Ширин.

Керим проглотил комок в горле. Провел рукой по лицу. Нехотя заговорил:

– Услышал я, кто-то из женщин сказал: «Ширин ранена». Бросился к ней. Еще жива была... Дышит часто... Положил ее голову себе на колени. «Погляди на меня, Ширин!» – говорю. Не узнала сначала, потом улыбнулась. Спрашивает: «Умру я от этой раны, брат Керим?» Голос еле слышен. «Ничего, дорогая, обойдется. Через несколько дней бегать будешь».– «Увижу,– спрашивает,– красавицу невесту нашу?» – «Конечно,– говорю,– не волнуйся!» – «Если умру,– говорит,– передай Орхан-бею...» Облизнула пересохшие губы. «...Нет, ничего не говори! Ничего!..» Голова соскользнула с колен. Сразу душа из нее вылетела. Обмякла. Растерялся я. Положил ее на камни. И знаешь, что подумал? Холодно ей будет на камнях.

Мавро вытер кулаком глаза.

– Ты видел мерзавца, который убил ее?

– Нет.

– Дурак крестьянин, тот самый, что подвал открыл, матушке Баджибей ключ передал... Девчонка сказала.

– Какая девчонка?

– Да есть тут девчонка, служанка чавуша... Сказала: «Если бы сама не видела, не поверила бы... Не то что курицу зарезать, клопа не мог раздавить».– Мавро помолчал.– Вот такие и убивают... Ибо со страху не ведают, что творят! – Горечь в голосе его вдруг зазвучала ненавистью.– Знаешь, что сделала сестра Джинли Нефисе, да будут благословенны ее руки!.. Рубанула, щеку у него снесла, с ладонь, вот так... Поставила на колени и прикончила вторым ударом!.. Каплан Чавуш убивался из-за Ширин. Приказал: «Бросьте эту собаку в человечье дерьмо!» Оттащил за ноги. «И будь ты проклят!»

– Где он?

– Каплан Чавуш? Пошел выбирать место для обители шейха Эдебали.

– Неужто сюда перебирается шейх? А как же его обитель в Сёгюте?

– Оставит старейшине ахи Хасану-эфенди. Не только обитель для дервишей устроит здесь шейх Эдебали. И странноприимный дом, и медресе такое намерен поставить, каких и в Конье нет. Сказал: «Пригласим мюдеррисов и ходжей из Хорасана и Египта, из Рума и Багдада. Так что, Каплан Чавуш, получше ищи. Надо будет ставить в крепостях и городах кадиев и субаши, назначать в войска кады-аскеров, грамоте туркмен обучать, чтобы страной могли управлять; отобрать воинов поумнее, особенно из греков, ибо отныне на Византию двинемся. И не затем, чтобы жечь да грабить, бить да хватать, а затем, чтобы порядок и правосудие строить». Так и сказал, понял?

Керим замечтался. Мавро хлопнул его по плечу.

– Да, друг мой, направит теперь своих коней наш бей Осман на Бурсу и на Изник!..

– Да что ты? Откуда взял?

– Иначе шейх Эдебали не в Биледжике устроил бы свою обитель, а в славном городе Эскишехире...– Помолчав, спросил: – Приходилось тебе бывать в Изнике или в Бурсе?

– Нет. А тебе?

– Я не бывал. Но отец мой покойный много рассказывал. Если и Бурсу возьмет Осман-бей, рассыпав золото у ворот руками Баджибей...– Он умолк, заслышав шаги.

Показалась Пополина с кувшином вина и серебряной чашей чавуша Кости. Подошла. Присев, поклонилась.

– Пожалуйста, туркменские беи! Еле нашла вас. Чуть не выхватили из рук моих кувшин... Не отдала!..

– Что это?

– Ведь вы вина пожелали?!

Керим удивленно глянул на Мавро.

– Кто сказал?

Мавро разглядывал девушку. На лестнице было темно.

– Как тебя зовут?

– Пополина, туркмен-эфенди.

– Пополина!..– повторил он и через плечо ответил Кериму.– Она вот, Пополина, спросила: «Хотите вина?..» – Мавро протянул руку, ущипнул девушку за щеку: – Ну как отказать такой красавице? Вот я и ляпнул: «Еще бы!» – Он взял чашу, протянул ее Кериму.– А ну-ка, отведай!

Керим отпил глоток. Поморщился – не любил он вила. Мавро осушил чашу до дна, одобрительно пощелкал языком.

– Спасибо, Пополина!.. Господь наш Иисус Христос да обручит тебя с любимым! – Пополина, склонив голову, глядела на него с улыбкой. Услышав пожелание Мавро, подняла бровь. До сих пор не видела она ни одного туркмена, который возносил бы свою мольбу к Иисусу Христу.

– Налей-ка еще, Пополина!.. Но на сей раз не бесплатно! Проси у меня что угодно!

Черные глаза девушки засветились радостно. Она снова присела в поклоне. Ответила без запинки, точно давно об этом думала:

– Вы поедете на свадьбу, господа туркмены? На свадьбу нашего властителя, господина Руманоса у Орехового Ключа... Ореховый Ключ вон там! – Она мотнула головой.– Если поедете, возьмите меня с собой...

Керим и Мавро расхохотались.

Пополина не поняла, чему они смеются. Озабоченно глянула на них, удивляясь, как трудно договориться с туркменами.

– Если дело за свадьбой, я к твоим услугам, красавица! – Мавро еще раз ущипнул ее за щеку.– Только сперва наполни чашу! – Он обернулся к Кериму.– Послушай-ка, друг! Как нам сделать: взять с собой красавицу Пополину или благородному властителю Руманосу весть подать? Пусть схватит невесту в охапку да прискачет сюда?

Пополина обиделась.

– Сами ведь спросили, благородный господин туркмен! Вот я и сказала. Может, не положено у вас возить девушек на свадьбу?

– Ох ты! Не поверила? Видал, Керим Джан! Послушай, Пополина, ты ведь не знаешь, кто я. А я тридцатый наследный принц великих воителей. Моего фирмана здесь никто не ослушается.– Мавро умолк, приложил ладонь к глазам, пытаясь разглядеть тень на дальнем повороте дороги.– Что это? Ого! – Подняв чашу над головой, он пощелкал пальцами, покрутился на месте: – Ну как, не соврал я, Пополина? Веришь теперь? Вон, гляди, видишь пыль на дороге? Это благородный властитель Руманос с невестой едет! Гляди!

Керим заволновался.

– Ворота закрыты? Брось паясничать! Ворота, говорю, болван!

– Заперты, туркмен-эфенди,– уверенно ответила Пополина.– Не беспокойтесь. Ваш чавуш все железные щеколды заложил.

– А ведь это повозка, Керим Джан! Смотри, так и сверкает на солнце. Судя по золотому шитью да шелковой бахроме, свадебная коляска. Давай на саблю об заклад побьемся, что вокруг коляски сёгютские воины!..– Он завопил во все горло: – Ого-го! Дело сделано, Керим Джан! – Осушил чашу, прикрикнул на испуганно глядевшую на него Пополину: – А ну, налей! Да знаешь ли ты, что я с тобой сейчас сделаю?! Знаешь ли ты, какое наказание положено у туркмен тому, кто запоздал подать вино? – Он схватил девушку, чмокнул ее в одну щеку, в другую.– Вот какое!