Текст книги "Глубокое ущелье"

Автор книги: Кемаль Тахир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

Воины ахи тотчас окружили бейский шатер. Сёгютские старейшины, не спеша, собрались на совет.

Осман-бей кратко сообщил недобрую весть, добавив, что решил не прорывать засаду, не ввязываться в бой, а повернуть назад в Сёгют. Но вышло не по его. Услышав о засаде, люди Дюндара и другие старейшины потребовали боя. Их поддержали владельцы скота. Отары, отправившиеся на яйлу несколько дней назад, давно уже миновали Армянское ущелье и поднимались теперь на Доманыч. Если Фильятос со своими людьми осмелился устроить засаду, то, узнав, что кочевье возвращается, угонит стада... Значит, засаду надо все равно сбить. Осман-бей подумал и согласился. На сей раз Дюндар был прав. И над кочевьем раздалась новая команда, созывавшая воинов.

Теперь, когда на плечи Осман-бея легло тяжкое бремя ответственности за жизнь и смерть своего народа, его словно подменили. Он сразу стал суровым, сдвинув брови, невольно заиграл кинжалом, вытаскивая его из ножен и резким движением посылая назад. Мысли его были заняты одним: как лучше провести бой, как с наименьшими потерями добиться победы... По словам Али-бея, подробно расспросившего обо всем пастуха, враги засели в самом узком месте ущелья. Наверное, хотели заманить Осман-бея в ловушку, расправиться с ним и его старейшинами, разграбить караван, увести женщин. Да, Фильятос и Чудароглу, видно, решили расквитаться с ним за все... Ну что ж, кто решился на все, с тем легче расправиться...

Шейх Эдебали впервые видел, как его зять готовится к бою, и исподтишка наблюдал за ним. Кара Осман-бей сразу стал удивительно похож на своего покойного отца. Перед боем Эртогрул-бей тоже становился сосредоточенным и спокойным и своей выдержкой внушал уверенность и храбрость всем, даже самым робким.

Собравшиеся к бейскому шатру сёгютские воины стояли, расправив плечи, не спуская глаз со своего предводителя.

Осман-бей посвятил старейшин в свой план. Вызвал Баджибей и объяснил, что нужно ей делать вместе с сестрами Рума.

– Возьмите мою старую буланую кобылицу. Набейте сеном два козлиных мешка побольше, навьючьте на нее. Поведешь лошадь в поводу. В самом узком месте, не доходя до поворота, Торос-ага пусть рявкнет во все горло песню. Лошадь испугается, рванется, ну и свалится в пересохшую реку.

– Жалко! Грех ведь, Осман-бей. Столько лет безотказно трудилась бедняжка!

– Стоит ли жалеть кобылицу, Баджибей, когда гибель грозит всем нам? Остановитесь, станете с нее мешки снимать... Ну, тут и я подоспею. Как начнется бой, уведешь сестер назад.

– Как назад? Да что ж, не постреляем мы по врагу?

– Ущелье узкое, а они в засаде! Соберемся больше, чем надо, только напрасные жертвы будут. А с вами что случится – не жить мне потом. По правде сказать, коли засада нам известна, они сами в ловушке. А потеряем мы людей, позор на меня ляжет. Не перечь на сей раз, исполняй все, как сказал... Успеешь еще настреляться, если так и дальше пойдет.

Он невесело улыбнулся, махнул рукой: можешь идти.

Баджибей не двигалась с места, не зная, как быть. Перед боем она всегда целовала руку покойному Эртогрул-бею. А как теперь поступить? Ведь Кара Осман вырос у нее на глазах. Сложив руки на груди крест-накрест, Баджибей поклонилась, как это делали мужчины.

Она была Осману вместо матери, и, если бы поцеловала сейчас ему руку, не удивила бы его, а вот почтительный поклон дошел до его сердца: в нем чувствовалась верность воина, добровольное подчинение свободного человека.

Не сводя глаз с удаляющейся женщины, Осман-бей кликнул Орхана.

– Возьмешь Пир Эльвана и его голышей, Мавро, Керима и пятнадцать опытных воинов... Мавро хорошо знает болото, пусть переведет вас. Надо зайти им в тыл. Взберитесь на скалу как раз над засадой. Там они наверняка выставили дозорного. Снимите его без шума. Стрелы замените, чтоб со свистом были. Каплана Чавуша я пошлю на скалу напротив. Как выйдете на место, дайте знать. У поворота в ущелье Торос-ага затянет песню, чтоб ничего не заподозрили. Когда пропоет он: «От погони уйдешь и в погоне настигнешь», вы и ударите из луков.

– А кто будет держать выход из ущелья?

– Не стану я держать. Пусть бегут.

– Как же так?

– Хоть этот бой нам и навязали, но враги угодили в собственную ловушку. Нам, однако, нынче любая стычка только во вред, а врагу на пользу... Да увенчает дело всемогущий аллах благим концом!

Орхан поцеловал отцу руку и, прижав саблю, кинулся было исполнять приказ. Осман-бей удержал его.

– Найди Кедигёза! Пусть скачет к благородному другу нашему Руманосу, властителю Биледжика, и сообщит, что устроили нам засаду на его земле.

Орхан подбежал к коновязи, где его ждали Мавро с Керимом. Послал Мавро за Кедигёзом, а Керима – за Пир Эльваном. Проверил на Карадумане подпруги, погладил его, потрепал по холке. Удивился совпадению: по дороге сюда он все время напевал песню про алого коня. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: то была любимая песня и его покойного деда, и отца.

Услышав внезапный приказ остановиться, люди, как это полагалось по туркменскому обычаю, отвели коней в сторону, освободив дорогу.

Орхан-бей с двумя десятками всадников, вздымая облака пыли, проскочил в голову каравана, и снова послышались крики глашатаев: «Вперед, кочевье! Вперед!» Караван снова тронулся в путь.

Чтобы не попасться на глаза вражьим дозорам, отряд Орхана, не доехав до сухого русла, свернул в камыши. Сначала Мавро вел его вдоль болота. Потом воины спешились и, оставив в скрытом от глаз месте под охраной двух человек своих коней, углубились в камыши.

Склон горы, обращенный к болоту, порос еловым леском, подняться по нему скрытно от врага было нетрудно. Если здесь выставили дозорных, то должны были выбрать для них место, откуда видна была и дорога и засада. Поэтому Мавро повел людей к скале, нависавшей над пропастью, чуть впереди поворота. Подобравшись ползком поближе к вершине, он дал знак Орхану подождать его в укрытии, а сам вместе с Пир Эльваном и Кёль Дервишем отправился на охоту за дозорным.

Кёль Дервиш в юности был канатоходцем, ему ничего не стоило теперь пробраться через кустарник, не хрустнув и веточкой. Пройдя полсотни шагов в сторону Орехового Ключа, они обогнули скалу и увидели дозорного. Он сидел на корточках у края пропасти. Судя по одежде, это был караджахисарский воин. Скалы тут круто нависали над ущельем, взбираться по ним было тяжело, и потому, верно, дозорный не взял с собой ни лука с колчаном, ни тяжелого меча. Все его оружие состояло из кинжала на поясе. Он сидел задумавшись и походил не на дозорного, а скорее на усталого чабана.

Мавро невольно оглянулся на товарищей, и сердце его дрогнуло от страха. На лицах Кёль Дервиша и Пир Эльвана прочел он жажду убийства, охотничий азарт: челюсти сжаты, глаза прищурены, оба прерывисто дышали, хотя дыхания и не было слышно. От этих хищных взглядов, от беззвучно раздувавшихся ноздрей у Мавро перехватило в горле, и он понял, что усталая рассеянность крестьянина-дозорного погубила его. Поднял было руку, чтобы остановить их, но Кёль Дервиш с Пир Эльваном, заядлые охотники за людьми, сочли его жест командой и бесшумно двинулись вперед, словно две страшные тени, скользящие над землей. Пир Эльван, никогда не расстававшийся с коротким копьем, чтоб не звякнуло, засунул его за пояс. Он шел, вытянув одну руку вперед, растопырив крючковатые пальцы, будто хищник, выпустивший свои когти, и эти пальцы Пир Эльвана показались Мавро страшней, чем сабля, зажатая в другой руке. В тревожной тишине Мавро не слышал ничего, кроме отчаянного стука в висках.

Дозорный неожиданно оглянулся, словно предчувствуя неминуемую смерть. В двух шагах от него уже был Человек-Дракон, и вид его был, наверное, так страшен, что крестьянин только рот раскрыл – крик застрял у него в горле. Собственный голос предал его, и, потеряв всякую надежду на спасение, он закрыл глаза.

В тот же миг Пир Эльван прыгнул на него. Мавро зажмурился. Раздался глухой треск, точно надломили деревцо. Когда Мавро открыл глаза, Пир Эльван обхватил одной рукою затылок караджахисарца, другой ударил снизу в подбородок и сломал ему шею.

Сидевший на корточках человек опустился на колено, вытянул ногу, потом подобрал ее. Дернулся всем телом, точно пытался стряхнуть с себя непомерную тяжесть, но Пир Эльван уже выворачивал ему голову. Когда дозорный перестал биться, позвонки у него были сломаны, голова повернута лицом к спине. Кёль Дервиш, глядя на убитого, нервно рассмеялся. Пир Эльван похлопал себя по шароварам – казалось, он стряхивает с них пыль.

– Чего ржешь, дурак? – спокойно спросил он.

– Гляди: голову как отрезали и пришили навыворот!

Пир Эльван посмотрел, прищурившись, на Кёль Дервиша, будто тот говорил о себе самом, а не о мертвеце. Под этим взглядом голыша передернуло, и он быстро пополз к Мавро, бормоча:

– Не примет тебя земля, гадюка Эльван! Не примет!..

Пир Эльван обшарил убитого. Нашел кошель и сунул его за пояс. Затем повертел в руках кинжал, который, видно, ему не понравился, бросил под ноги Кёль Дервишу. Человек-Дракон двигался спокойно и деловито, как мастер за работой. Считая, что дело сделано, он вытащил из-за пояса копье и, весело насвистывая, перебросил его из одной руки в другую.

Мавро, стараясь не глядеть на мертвеца, подполз к краю пропасти. Отсюда просматривался большой отрезок дороги. Горное ущелье было не очень большим в длину, но отвесные скалы, нависшие над ним, казались неприступными. Проклятое ущелье. Воздух был неподвижен, и вокруг царила тишина, но скалы будто гудели. Мавро нарезал веток и, прикрыв ими голову, высунулся из-за выступа. Поглядел на гребень противоположной горы: не видно ли людей Каплана Чавуша. Очевидно, они еще не добрались до вершины, потому что им надо было объезжать кружным путем – на той стороне не было камышей, за которыми можно было подойти скрытно. Чтобы разглядеть врагов, засевших в ущелье, Мавро пришлось отползти к скале, за которой их ждал Орхан-бей. В самом узком месте ущелье делало изгиб. Засада стояла там. На противоположной вершине дозорного не было, потому что оттуда нельзя было подать знак сидящим в засаде.

Мавро взобрался на скалу, углом спускающуюся в ущелье, и внизу, у подножия противоположной горы, увидел сотни полторы-две людей, засевших в кустах между скалами. Проход в этом месте сужался до пяти-шести шагов. Попадись караван в засаду, спасения нет – ни в пешем, ни в конном строю развернуться было нельзя.

На вершине с той стороны ущелья зашевелились кусты. Мавро насторожился: видно, Каплан Чавуш вышел на указанное место. Мавро выпрямился и дал знак, что с дозорным покончено. Потом спустился к Орхану и рассказал обо всем, что видел.

Орхан-бей расположился удобнее и выше, чем Каплан Чавуш. Когда его стрелки заняли места на небольшой площадке, Орхан-бей увидел, что люди Каплана Чавуша таскают камни и складывают их на краю пропасти. Он понял замысел и отдал распоряжение тоже запастись камнями. Больше всех обрадовался Человек-Дракон: тут же разделся до пояса и, хлопнув шапкой оземь, принялся таскать огромные каменные глыбы. Все бросились ему помогать. Прежде чем раздался звон караванных колокольцев, люди Орхан-бея припасли достаточно камней для метания.

Вот показалась голова каравана. Сёгютцы двигались нестройной толпой, словно ничего не подозревая. Пугливая кобыла, которую вела в поводу ехавшая впереди Баджибей, приблизилась к повороту. Следовавший за ними Торос-ага вдруг запел, и горы в ответ загрохотали: «Эй, конь! Конь мой лихой!..» Как того и хотел Осман-бей, старая кобылица – не без помощи, правда, Баджибей – шарахнулась и свалилась с грузом под откос. Женщины закричали и остановились. Песня эхом разнеслась по ущелью: «С гордо поднятой головой!..»

Показался Осман-бей с тридцатью всадниками. На рысях приблизился к женщинам. Проехал мимо, отвечая на поклоны. Торос продолжал петь: «Как заржешь, враги врассыпную бегут». Тут он смолк и, набрав в легкие побольше воздуха, подал наконец сигнал: «От погони уйдешь и в погоне настигнешь! Грива вьется, что косы невесты! Эй, конь! Конь мой лихой...»

Свист стрел, грохот камней и боевые крики воинов перекрыли последние слова. Засада молчала – видно, враги растерялись от неожиданности.

Пир Эльван, оглашая скалы воплями, с поразительной легкостью кидал в пропасть каменные глыбы – точно метал их из пращи. Люди Орхана и Каплана Чавуша засыпали врага свистящими стрелами.

Отряд Осман-бея спешился, воины, укрывшись за скалами в широком русле, тоже взялись за луки.

Раздались первые крики раненых. Враги не могли опомниться и отстреливались наугад.

Мавро, натянув лук, ждал, когда покажется рыцарь Нотиус Гладиус. Керим, не целясь, пускал стрелу за стрелой.

В засаде первым пришел в себя Чудароглу. По разбойной своей привычке решил: сила солому ломит, удрать – тоже доблесть. Крикнул по-монгольски своим людям, чтоб спасались, и, петляя, как змея, от скалы к скале, побежал к лошадям. Монголы бросились за ним. И тут, словно выводок рябчиков, кинулись врассыпную остальные.

При виде бегущего врага, сёгютские воины закричали:

– Держи их, держи!

– Един аллах, един!

Но все голоса перекрыл клич Тороса:

– Ловите, мои соколы! Бейте их!

Воины Осман-бея, засевшие за камнями в русле, устремились вперед. Со скал к месту засады спешили люди Орхана и Каплана Чавуша...

Трое врагов были убиты – пронзены стрелами, раздавлены камнями. Двадцать – ранены, среди них семеро тяжело.

Большинство раненых были людьми бедными, подневольными, Осман-бей не пожелал уводить их в плен. Позволил отобрать у них все, посчитав эту кару достаточной. Тем, кому достались доспехи, одежда и деньги, он велел собрать оружие, перевязать раненых и отпустить их.

Стремянные подвели коней, Осман-бей оглядел своих воинов; отрядил пятьдесят человек и отправил их на Доманыч, чтобы вернуть стада, успевшие пройти через ущелье. Ему стало ясно, что засада означала: властитель Караджахисара решился пойти на открытую войну. Осман-бей и старейшины сочли теперь опасным уходить на яйлу, оставив Сёгют без прикрытия.

Когда Осман-бей собирался отдать приказ о возвращении, подоспел сеньор Руманос, властитель Биледжика. Друзья обнялись. Властитель был в ярости от того, что враги устроили засаду, напали на его верного друга, да еще на его собственной земле! Он бранился, мешая греческие слова с турецкими, посылал проклятия брату караджахисарского властителя Фильятосу. Но решение вернуться в Сёгют не одобрил. Подобная робость, по его мнению, могла лишь подзадорить врагов на новые вылазки, хоть они и потерпели поражение. Руманос предложил свою помощь, он присмотрит за Сёгютом. Однако Осман-бей не стал менять своего решения. Властитель Биледжика клятвенно уверял, что Осман-бей вправе напасть на караджахисарцев. Осман может отомстить им, не опасаясь за свой тыл, ибо он, сеньор Руманос, не позволит властителю Инегёля Николасу, давнему врагу Сёгюта, творить беззаконие.

Второй раз за этот день седлали коней воительницы Баджибей, чтобы ехать в Биледжик и забрать из крепости оставленное там добро. Им было по пути с сеньором Руманосом, и, пройдя мимо ущелья, они свернули на дорогу, ведущую к Биледжику.

Орхан, оставив своих неизменных спутников у развилки, отправился к отцу, чтобы испросить у него позволения вернуться прямо в Сёгют. Если отец разрешит, он подаст друзьям знак.

Керим и Мавро все еще не могли опомниться после боя, не веря, что участвовали в настоящем деле.

У развилки показался пленный сотник Али-бей, ведший в поводу боевого коня, которого ему пожаловал Осман-бей в благодарность за весть о засаде. Он шел, опустив голову, безразличный ко всему, и совсем не был похож на джигита, всю жизнь проведшего в войнах и сражениях. Неторопливо брел он по пыльной дороге к ущелью, пока не скрылся с глаз.

Приближалась полночь. Липкая жара окутала долину Сёгюта. Псы, надеявшиеся вместе со своими хозяевами провести ночь на прохладных горных яйлах, злились, ни с того ни с сего разражаясь лаем. Осман-бей и старейшины племени кайи внимательно слушали письмо, составленное муллою Яхши для отправки султану в Конью. В письме излагались события последних дней, говорилось о разбойных действиях Караджахисара, об опасности, которую представляет он для удела, и высказывалась просьба прислать, если понадобится, достаточно катапульт с небольшим отрядом воинов, чтобы осадить крепость.

Пока писалось письмо от имени удельного бея, шейх Эдебали со своей стороны сообщил обо всем шейху ахи в Конье и просил без промедления озаботиться первым делом назначением достойного бея в Эскишехирский санджак.

Когда письма уложили в кожаные торбочки и запечатали воском, Осман-бей обратился к Каплану Чавушу и попросил его вместе с Кедигёзом отправиться гонцом в Конью. Ехать быстро, делая за день по два перехода, передать письма кому следует, немедля получить ответ и столь же быстро вернуться в Сёгют. До возвращения дочь его, Аслыхан, может жить у него, Османа, на женской половине или, если он пожелает, у Баджибей.

Каплан Чавуш не заставил просить себя дважды: тут же поднялся, оделся бейским гонцом и ускакал вместе с Кедигёзом по караванной дороге в ночную тьму.

Оставив чинить повозку в Сёгюте, путники из Ярхисара отправились верхами в пещеру монаха Бенито. Только кормилица выбрала не коня, а мула – седла она не любила – и потому мрачно восседала среди сундуков с подарками. Слева и справа старую женщину сопровождали на лошадях слуги, чтобы в нужный момент ее поддержать.

Орхан с Лотос ускакали вперед. Орхан отдал девушке своего Карадумана, а себе взял одного из боевых коней, на которых ездил отец. Мавро и Керим глядели им вслед и посмеивались. Опять Орхан вырядился, будто на праздник, опоясался дорогим оружием. Юноша искал случая остаться наедине с Лотос. Он то и дело косился на девушку, но, стоило ей повернуть голову и взглянуть на него, отводил глаза.

Керим сказал:

– Наш Орхан-бей, как услышал от Аслыхан, что Лотос-ханым хочет взять за себя властитель Биледжика сеньор Руманос, так голову потерял и языка лишился...

Мавро, думавший о чем-то своем, процедил:

– С чего бы это?

– Вчера, когда встретились они посреди Карасу, понял я: с первого взгляда влюбился он.

– Так они вроде не впервые виделись.

– Мало чего было раньше. В ее годы девушки быстро меняются. В прошлый год, когда они приезжали, мы на яйле были. За два года выросла Лотос-ханым, такой красавицей стала – не приведи аллах!

– Ну и что?

– Орхан-бей умолял Аслыхан: разузнай, говорит, отдаст ли отец ее замуж, согласится ли она?

– Если согласится, не удивлюсь, хоть властитель Биледжика уже слаб стал, зубов нет и лицо в морщинах...

– Чего ты хочешь? Ему за пятьдесят...

– Подумаешь. Отец мой покойный говорил: «Молодые, они любят мужчин в возрасте. Погляди на твою бестолковую матушку, сынок Мавро...» И правда, моя мать была на пятнадцать лет моложе отца.

– Ну и что?

– Да ничего, приятель. Семнадцать лет прожили. Всех других мужчин моя матушка и за людей не считала. А умерла – любовь свою на тот свет забрала.

– Не каждая женщина на твою мать похожа. Лотос-ханым – тринадцать, а властителю Руманосу – все пятьдесят. Через семнадцать лет ханым тридцать будет, а ему – под семьдесят... Тогда и вовсе не подойдут они друг другу...

– Еще как подойдут, мужчины старятся позже женщин. Отец мой покойный говорил: «У бабы, считай, каждый год за два...»

– А если попадется не стареющая, да еще и распутная?

– Тогда плохи твои дела, приятель! Сраму не оберешься... Пошли господь такую беду соседу, а не нам...

Они умолкли. Поглядели на ехавших впереди Лотос и Орхана. Девушка то и дело качала головой, пожимала плечами.

Орхан-бей без конца задавал вопросы:

– Значит, вы с самого начала решили остановиться в Биледжике? – Он умолк, ожидая ответа, Лотос покачала головой.– В Армянском ущелье властитель Руманос дважды про вас спрашивал. Если бы наши женщины не отправились в Биледжик, он непременно поехал бы за вами в Сёгют. Любопытно, чего это он вздумал? – Девушка опять пожала плечами, с трудом сдерживая улыбку.– Ведь до сих пор вы никогда не останавливались в Биледжике, всегда у нас. Что стряслось в этот год?

– Поздно выехали... Матушка-кормилица решила: не успеем добраться до Сёгюта. Она, сами знаете, всего у нас боится. А тут сказали, Чудароглу в округе балует. Спешили засветло добраться..

– Чудароглу женщин не крадет! Да еще на землях Биледжика. И к тому же дочь ярхисарского властителя...

– Монгол он, за деньги на все готов... Обычая не блюдет.

Орхан покосился на Лотос. По улыбке понял: разговор ничуть не смущает ее. Откашлялся.

– Слыхал я, порешили вы на сей раз в Биледжике остановиться, потому что...

Лотос широко раскрыла глаза и с замиранием сердца ждала, что скажет он дальше.

– Потому что хочет тебя взять за себя сеньор Руманос. Правду говорят?

– А кто сказал?

– Кто сказал, тот сказал. Так правда ли это?

– Пока не узнаю, кто сказал...

– Верный человек. Отец твой, как говорят, согласился... Наказал глянуть на него... точно ты уже невеста ему... Вот потому-то и заночевали вы вчера в Биледжике. Ну как, глянули? Понравился жених?

Щеки у Лотос порозовели. Но глаза стали насмешливыми.

– Да, глянула!... Хороший человек. Даже очень... Зрелый!

Орхан не понял насмешки. Залился краской. Глухо спросил:

– А годы? Пятьдесят ему, а может, и больше...

– Выглядит он не таким старым. А вот я на Бала-ханым гляжу, ведь и она много моложе... Значит, бывает такое... В тринадцать лет полюбила Бала-ханым вашего отца...

Орхан чуть было не сказал: «Мой отец – дело другое. К тому же ему только тридцать четыре». Но промолчал, стиснул зубы.

– Говорят, многие знатные девушки в наших землях мечтают выйти за сеньора Руманоса,– добавила Лотос многозначительно.

– Сравнила себя с ними! – Орхан до боли стиснул рукоять кинжала.– Тебе всего тринадцать – тридцать семь лет разница! Когда будет двадцать пять, так за шестьдесят...– Он чуть было не сказал «старому черту», но удержался,– ...ему перевалит... Неправ твой отец, что согласился. Ты должна отказать...

– Да как же? По нашей вере грех – идти против воли отца... Великий грех. И потом, есть у нас обычай – давать приданое. А сеньор Руманос не берет за мной ничего... У моего отца земли мало. Откажет он мне в приданое несколько деревень – совсем обеднеет.

– Неужто никто другой без приданого не возьмет?

– Не знаю, пока не объявлялся.– Лицо ее стало печальным.– Да и не надеюсь, что объявится.

Орхан проглотил комок в горле. Помолчал. Глаза его сузились. Казалось, он принял трудное решение.

– Нет у нас такого обычая – брать приданое. Очень даже стыдным считается. Напротив, мы, туркмены, за девушку выкуп даем.

Лотос удивленно заморгала глазами. Потом озорно засмеялась и спросила:

– К слову сказать... За меня какой у вас дадут выкуп?

Орхан не ожидал такого вопроса. Вновь появилась у него какая-то надежда. От радости перехватило дыхание. Не понял, что она, может, только в шутку говорит, и, поскольку еще не умел обманывать, задумался, чтобы ответить поточнее.

– Дадим стадо овец. Голов триста... Коров дойных, буйволов, волов, породистых боевых коней. Дорогое оружие дадим... Килимы, ковры, ткани.

– А земли?

Орхан заволновался. Ответил, подбирая слова:

– У нас землю не дарят... за девушку... потому что земля не принадлежит бею.

– А кому?

– Аллаху.

Лотос знала, что у туркменов все наоборот. Не стала переспрашивать.

– А деньги?

Вопрос Орхану не понравился, и он не счел нужным это скрывать. Лишь когда понял, что Лотос в шутку спрашивает, у него отлегло от сердца.

– Мы, когда берем девушку, о деньгах не спорим. Сколько просят, столько и даем.

– А если нет столько?..

– Найдем, возьмем, отдадим. О деньгах не торгуются у туркменов... когда берут любимую женщину.

Лотос лукаво поглядела на него и притворно вздохнула:

– Ах, если бы я могла стать туркменкой!..

– Отчего же не стать?

– А как быть с верой?

– Для нас различие в вере неважно.

– Ой ли? Сначала неважно, а потом требуете, чтобы жены приняли мусульманство.

– Нет у нас такого... На веру мы не смотрим, когда берем женщину. Глядим, чтоб храбрая была, чтоб сына джигитом могла вырастить.

Совсем близко зафыркал мул, на котором ехала кормилица. Орхан оглянулся, и вдруг ему показалось, что он может упустить благоприятный случай, а другого не представится. И, удивляясь самому себе, торопливо прошептал:

– Скажи «нет» своему отцу! Хорошо, Лотос-ханым? Скажи: «Не выйду за него, в деды он мне годится». Скажи: «Без приданого берет меня Орхан!» – Он остановился.– Пойдешь за меня?.. Я сватов пришлю... На будущий год, как вернемся с яйлы... Подождешь год?

Они поглядели друг другу в глаза. Лотос сразу стала серьезной. Такой красивой Орхан ее еще никогда не видел. Опустив глаза, она взволнованно сказала:

– Не знаю... Согласится ли отец...

– Об этом я позабочусь... Уговорю. Чего бы ни стоило, уговорю. Откажи только властителю Биледжика. Откажешь? Если отец настаивать будет, сумеешь год обождать?

– Не станет отец меня неволить.

– Откажи!

– А кто сказал, что я соглашусь? Кто?

– Нет, никто...– Орхан просиял. Едва удержался, чтоб от радости не пустить коня вскачь.– Э-эх! Дай тебе аллах долгой жизни! Спасибо!

Он со всей силы натянул удила. Конь взвился, Орхан задел ногой колено девушки. Лотос застонала.

– Сильно ушиблась? – испуганно спросил Орхан.– Прости! – В растерянности дважды почтительно поклонился, приложив руку к груди, потом к подбородку, затем ко лбу.– Ах, как нехорошо! Очень больно?

Лотос рассмеялась.

– Да нет, ничего... Не такая уж я слабенькая. Не гляди, что худая... Туркмены, говорят, любят полных девушек. Еще увидим, придется ли по душе твоей матушке такая тощая невестка?

Орхан глядел на нее с восхищением. Зажмурился, словно у него закружилась голова от ее красоты. Потом ответил с уверенностью не знающего ни в чем отказа избалованного бейского сынка:

– У туркменов женщины в мужские дела не вмешиваются, Лотос-ханым. Берем все, что захотим.

– Что захотим, это как?

– Все, что сердцу мило...

– Слушай, с чего бы это Орхан-бей дважды поклонился девушке?

– Какой девушке?

Мавро, занятый своими мыслями, всю дорогу отвечал Кериму невпопад. Он поглядел на Орхан-бея и Лотос-ханым. Потом, увидев пещеру монаха, которая зияла впереди разверстой черной пастью, натянул поводья, словно всем им грозила опасность, и, понизив голос, спросил:

– Как они могли узнать час в час, когда мы выйдем на яйлу?

– Кто?

– Ну те, в засаде... Нет, правда, если бы каждый год в один и тот же день выходили... А то под вечер прокричали глашатаи: «На кочевье, на кочевье!..» За ночь приготовился Сёгют, а рано утром в путь вышел. Значит, кто-то врагу дал знать еще вечером.

– Ты думаешь?

– Конечно... Не узнай враг вечером, как бы собрал он отовсюду мерзавцев, чтобы нам дорогу преградить? Этих баранов из Эскишехира и Караджахисара, банду Чудароглу... Наших кровных врагов без роду, без племени?..

– В самом деле! Помилуй, Мавро, кто ж среди нас лазутчик?

– Вот и я думаю! Самое время найти его.

– Неужто Осман-бей не подумал, раз тебе такое пришло в голову?

– Подумал. И знает нам неведомое.

– Если так, то чего же...

– У беев другой порядок. «Бей и за зайцем в арбе охотится»,– любил говорить отец.– Он бросил настороженный взгляд на черную пасть пещеры.– По мне...– Опустил глаза и медленно произнес: – Начало всех бед... Отец мой покойный говорил: «В каждом грязном деле, сынок Мавро, или женщину ищи, или в крайнем случае попа!..» Слушай, друг, а что, если нам проверить пещеру монаха Бенито... Не иначе, сюда следы ведут. Клянусь обеими верами!

– Чего легче? Пойди да посмотри, когда его нет там...

– Нельзя! Монахи – люди заколдованные, братец Керим. Пещерный отшельник – это тебе не деревенский поп. У них такая сила... не справишься. Видишь, у пещеры ни дверей, ни трубы. Кто ее стережет? Заклятие! Кто нарушит его, тот и поплатится – язык у него отнимется, не сумеет и рассказать, что в пещере видел. Отец мой покойный говорил: «Страшные люди пещерные отшельники: с духами да ведьмами дружбу водят. Держись от них подальше, сынок Мавро!» Нет. Тут человек нужен такой, который все знает про волшебные силы. Вот бы сюда дервиша Камагана, иначе дело не выгорит...

Керим задумался, потом сказал резко:

– Трусливый гяур, испугался поганого монаха? Да откуда у Бенито, будь он хоть из рода святых до седьмого колена, божественная сила? Не трусь, я зайду! Ты только у входа посторожи.

– Что ты, друг мой, нельзя!.. Никак нельзя!

– Посторожить, что ли, нельзя?

– Посторожить – это проще простого. Тебе туда заходить не следует... Мнишь тайну узнать, а сам в преисподнюю провалишься и пропадешь!..

– Перестань болтать! Согласен сторожить или нет?

– Сторожить? Погоди, погоди...

– Скажи прямо: «Боюсь поганого Черного монаха!»

– Погоди торопить. Кажется, отец мой на этот счет ничего не говорил. Ладно, посторожить могу. Да только не следует тебе в пещеру ходить, тем более одному. Думаешь, дело это простое?.. Не тут-то было: очень даже страшное...

– Не бойся, глупый гяур! И мы в медресе кое-чему учились. Шкура муллы монаху не по зубам. Силой молитвы одолею я чародейство Черного монаха, а духи и пери меня не тронут. Ты стой на страже и смотри в оба! Да гляди, чтоб от страха дыхание не сперло, а то свистнуть не сумеешь и своими руками выдашь меня монаху.

Они выехали на луг перед пещерой.

Мавро молчал, точно язык проглотил.

Один из ярхисарских воинов подошел к пещере, крикнул:

– Почтенный отец! – Выждав немного, повторил: – Благословенный отец наш Бенито!

Его голос эхом отозвался в пещере. Ответа не было. По очереди кричали и кормилица, и Лотос-ханым, и Орхан-бей – голоса гулким эхом гудели в пещере. Керим подмигнул Мавро.

– Что скажешь, Мавро? Самое время.

– Нельзя! – Мавро побледнел.– Постой!

– А чего стоять, дорогой? Кормилица четки перебирает. Слуги коней пошли расседлывать. А Орхан-бея и Лотос-ханым в счет не бери. Никто не заметит, как проберусь в пещеру. Глядишь, свинья Бенито...

– Помилуй, Керим Джан, не зови его так!

– Ладно, не сердись. Подлец Бенито...

– Брат мой, просил же тебя не говорить так.

– Замолчи, заячья душа! Я иду, а ты – хочешь, сторожи, хочешь, закрой глаза и молись. Но знай, попадусь ему в руки – рассвирепеет... Понял? Неужто дашь меня разорвать черному подлецу?

– Да что ты? Господи упаси! Как можно руку поднять на монаха?

– Кто сказал руку? А эту саблю зря, что ли, носим?

Керим соскочил с коня. Подбоченился, усмехаясь, огляделся. Слуги помогали кормилице слезть с мула. Орхан и Лотос заехали в колышущийся на ветру тростник. Керим, не обращая внимания на Мавро, твердым шагом вошел в пещеру.