Текст книги "Глубокое ущелье"

Автор книги: Кемаль Тахир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

После яркого солнца здесь было холодно и темно, точно беззвездной ночью. Выругавшись сквозь зубы, Керим постоял, ожидая, пока привыкнут глаза. Наконец он увидел факел с железной ручкой, торчавший в расщелине, вынул из мешочка на поясе огниво и трут. Керим не верил в поповские чары и потому вовсе не испытывал страха. Как-никак, он тоже учился у муллы!.. Раздув огонь, зажег смазанный нефтью факел. На душе стало веселее. Молвив: «Во имя аллаха! На доброе дело!», поднял факел над головой и шагнул в темноту. Иногда он останавливался, оглядывался по сторонам, смотрел вверх. Стены пещеры за долгие годы покрылись сажей от костров. Пахло дымом. Под ногами скрипел песок. Никаких следов сырости. Через двадцать шагов своды понизились. Керим остановился, впервые ощутив страх. Стиснул рукоять сабли. Пригибаясь, двинулся дальше. Через семь шагов скалы раздались. Он снова выпрямился. Теперь под ногами был камень. Шаги гулко отдавались под сводами пещеры. Испугавшись, что за шумом шагов не услышит свиста Мавро, остановился. Прислушался... Только тихо завывал ветер. Кериму стало не по себе. Сделав еще несколько шагов, остановился пораженный: перед ним была стена, а ведь до сих пор ему не попались ни постель, ни какая-нибудь утварь! Ощупал камни, ища тайный ход. Ничего не нашел. Только легкое дуновение воздуха покачало пламя да где-то далеко завыл ветер...

Керим вернулся. В начале низкого прохода у стены лежал большой ворох сена. Он остановился, воткнул в расщелину стены факел. Сено было свежее, недавно скошенное. Вдруг он заметил, что сквозь сено – в том месте, где падала его тень,– пробивается едва различимый свет. Стоило ему немного сдвинуться, и свет пропадал. Он отвалил сено. Открылся пролом, достаточно широкий, чтобы в него можно было пролезть. Согнувшись, Керим скользнул в лаз и осторожно высунул голову с другой его стороны. Здесь была еще одна пещера, большая и высокая. Сверху через расщелины проникал свет и воздух... Керим огляделся. Так вот где живет монах Бенито! Широкое ложе – жерди, на которых навалено сено,– прикрытое сверху волчьими шкурами. В углу на решетке очага медная кастрюля. Слева от входа висит монашеское облачение. Приглядевшись, Керим увидел поношенную одежду греческого крестьянина, черный вязаный башлык... Он не верил своим глазам: значит, Черный проводник и монах Бенито – одно лицо! Одежда была еще мокрой от болотной грязи. Теперь ясно, кто сообщил врагу о начале кочевки. Кериму показалось, что, если он сейчас же не выберется отсюда, с ним непременно что-то случится и он не сумеет рассказать Осман-бею о том, что видел, не сможет предотвратить беды. Собираясь уходить, он заметил за постелью сундуки. Подбежал к ним, открыл. В одном сундуке были воинские доспехи, оружие, сигнальные стрелы всех византийских властителей, туркменских беев и монгольских отрядов, хозяйничавших в округе, другой – доверху набит книгами. Керим решил было, что это поповские книги, до которых ему нет дела, но любопытство муллы победило: он раскрыл лежавшую сверху и поразился... Книги были на арабском и турецком языках! Керим вспомнил, что год назад ограбили караван, шедший из Стамбула в Тавриз, и тогда пропали редкие, бесценные книги. Выходит, либо монах участвовал в нападении, либо хранит награбленное добро. Мулла Яхши, помнится, говорил, что караван вез тавризскому ильхану в подарок от византийского императора десять редкостных книг. Керим сосчитал: десять. Но то, что он обнаружил под книгами, поразило его еще более: на дне сундука хранились православные иконы в богатых золотых окладах, украшенных жемчугом и алмазами, каждая – целое состояние. То были, видно, образа, украденные из церквей три года назад шайкой Чудароглу.

«Надо спешить»,– промелькнуло у Керима в голове. Он тщательно сложил книги на место. Поднялся, вылез из пещеры монаха и, схватив факел, двинулся было в обратный путь. Но тут вспомнил, что забыл завалить проход сеном: монах может догадаться, что кто-то у него побывал. Керим сгреб сено в охапку и... земля под левой ногой вдруг качнулась. Керим повалился на бок – казалось, своды пещеры обрушились на него. Страшная боль огнем обожгла ногу, пронзила сердце. Он попробовал встать, но не смог. «На помощь, Мавро! Смилуйся, великий аллах!» – прохрипел он и закрыл глаза. Вот, не верил в заговоры и попался. Боль не утихала, и он бессознательно схватился за ногу. О боже! Совсем не колдовские силы держали его, а обыкновенный, сработанный кузнецом волчий капкан! Керим воспрянул духом. Снова попытался встать, но от острой боли потемнело в глазах, закружилась голова. «Спастись! Во что бы то ни стало спастись!.. Может, позвать на помощь? Нет, прежде попробовать самому...» Он ощупал капкан: стальная дуга в два пальца толщиной, острые зубцы. Керим с трудом приподнялся. Правой ногой чуть отжал пружину, растянул дуги руками и, напрягшись, вытащил ногу. Сапоги и толстые шерстяные носки уберегли кость. Но боль не утихала. Керим сел, попробовал пошевелить пальцами. Но так и не разобрал, целы ли они? Он был рад, что освободился от капкана. «Ничего, теперь выберемся!..» Установил капкан на прежнее место, засыпал сеном. Радость избавления придала ему силы. Он снова попытался подняться, но устоять на одной ноге не смог.

Смертельный страх стиснул Кериму сердце. Что делать? Медлить нельзя, надо торопиться! Ведь если его застигнет Черный монах, прикончит на месте не раздумывая. Снова попытался встать, чтобы взять факел, но ступить на левую ногу было невозможно, словно ее отрезали по колено. Тяжело дыша, он опять опустился на каменный пол. Хотел помолиться, но вспомнил лишь первые слова. Волоча ногу, подполз к стене и, опираясь о нее, поднялся. Дотянулся до факела. Голова кружилась, каждое движение вызывало нестерпимую боль. Он запрыгал на одной ноге, держась за стену, но тут же остановился. В отчаянии огляделся, ища палку. Оперся было на саблю, но она согнулась даже в ножнах. Вспомнил о палаше ахи, заткнутом за пояс. Клинок палаша был выкован Капланом Чавушем толще обычного...

Когда, превозмогая боль, он добрался до выхода, силы покинули его. Сколько ни старался, не мог вспомнить, погасил ли он факел, воткнул ли его на прежнее место. К счастью, Мавро, в тревоге ждавший его у входа, тут же подбежал к нему, подхватил.

– Что с тобою, брат?

Керим, падая на колени, простонал:

– Подгони коня!.. Скорее!.. Кликни ярхисарцев, пусть посадят меня в седло... Скорее в Сёгют!..

– Наткнулся на джинов, братец Керим?..

– Какие там джины!..

Подскакали Орхан и Лотос.

– Что случилось?

Керим, пытаясь улыбнуться, сказал:

– Ничего, Орхан-бей! Ногу вот подвернул. Болит... С твоего позволения Мавро проводит меня.

– Конечно... Дели Балта – мастер, вытянет, перевяжет, все пройдет.

II

Минуло ровно пятнадцать дней с тех пор, как Каплан Чавуш уехал гонцом в Конью. Вот уже три дня Аслыхан места себе не находила, хоть и знала, сколь долог туда путь. Утром и вечером приходила она к Кериму, все еще лежавшему в постели, и заставляла его (в который раз!) считать и пересчитывать ночевки. Она приходила всегда в отсутствие Баджибей: видно, не одна тревога за отца гнала ее к Кериму, но и желание побыть наедине с женихом.

Быстро перебежав двор, остановилась в дверях. Знала, что Баджибей нет дома, но позвала:

– Баджибей! Матушка Баджибей!

Подождав немного, боязливо огляделась, будто заявилась сюда по тайному делу. Вошла в дом. Солнце давно закатилось, здесь было темно. Тихо поднялась по лестнице. Из комнаты Керима пробивался свет. Она заглянула в щелку.

– Кто там? Это ты, Аслыхан?

Аслыхан засмеялась.

– Матушки Баджибей здесь нет?

– Ишь, матушка Баджибей ей нужна! Где ты пропадаешь с утра? Посылал за тобой, где была?

– А что? Дели Балта сказал: «Выздоравливает! Через несколько дней встанет!»

– Дели Балта? Нашла кого спрашивать. Чего же кровь мне пускал, если я выздоравливаю? – Керим притворно вздохнул.– Нет у меня надежды, Аслыхан! Пропала нога. Подумай, стоит ли выходить за хромого?

– Молчи! Не то рассержусь! – Она глянула на него со страхом, потом с жалостью.– Врешь! Давно выздоровел. В первые дни так стонал, кого хочешь разжалобил бы!

– Ничего не выздоровел! Пиявки без конца ставит Дели Балта, да еще норовит кровь ножом отворить.

Он выпростал ногу из-под одеяла. Мелкие сосуды были перебиты, нога посинела. В первые дни боль поистине была нестерпимой. Чтоб унять ее, ногу обертывали свежесодранной шкурой. Капкан повредил и сухожилия, поэтому пальцы не слушались и двигать ими было больно.

Пока девушка смотрела ногу, Керим, улучив момент, схватил ее за руку, притянул к себе. Аслыхан стала отбиваться, но он закричал:

– Ой, нога! Погоди! Ногу больно! – и быстро поцеловал ее в щеку, в губы.

– Оставь! Кто-то идет... Ей-богу, матушка Баджибей!

– Да подожди ты, безбожница! Сколько раз говорил: лучше нет лекарства! Жалости в тебе ни на грош!

– Ну, заладил: лекарство!

– Клянусь! Зачем шкурой обертывал Дели Балта? Потому, что исцеляет меня свежая, молодая кожа. И любовь – тоже...

– Руки! Пусти, говорю! Вон пришел кто-то. Матушка Баджибей! Оставь, Керим Джан! – Она высвободила руку.– Где отец мой застрял?

– Опять завела!

– Дороги опасны. Вон и люди говорят: «Гонцы быстро скачут, быстро возвращаются. Не должен Каплан столько дней пропадать в пути».

– Болтают...

– Разве не должен был уже вернуться отец? Сколько ночевок осталось по твоему счету, Керим?

– Я уже говорил тебе!

– А я запамятовала. Покой и сон потеряла... До утра молитвы читаю... Сегодня пятнадцатый день. Вот уж и вечер. Гляди: дороги тьма запечатала. Где он? Сосчитай-ка стоянки! Может, пропустил, забыл?

Керим хитро прищурился.

– Сосчитать легко, но есть условие.

– Что за условие?

– Один поцелуй.

– Вот бесстыдник! Уже, поди, все сёгютские бабы про меня судачат... Ох, подставишь ты меня под кнут Баджибей!

– А я признаюсь, скажу: «Сам во всем виноват! Застал бедняжку врасплох! Схватил...»

– Схватил! С такой-то ногой? Все равно никто не поверит... «Позор сестрам Рума!» – вот что скажут. Матушка Баджибей засмеет, а потом и прибьет.

– Как хочешь! Не будет поцелуя, не будет тебе и стоянок.

– Да что ты, Керим, грешно так говорить. Видно, нисколько тебе не жаль меня, гяур!

– А тебе меня жаль? Нога покалечена, хромым останусь. Стонал, плакал – горы разжалобил! Только тебе, безбожнице, не жаль Керима! И что я таким несчастным уродился!

Аслыхан, лукаво улыбнувшись, глянула на дверь. Сделала шаг к постели.

– Только разок!.. Не отпустишь, по ноге ударю. Снова кричать будешь.

– Да что ты! Когда я врал? Слово мужчины! Сказал: раз – значит, раз. Сказал: два – значит, два...

Аслыхан подошла еще ближе, остановилась, пугливо озираясь.

– Только в щеку... Один. И в щеку.

– Ну, нет – так не пойдет. Какая радость в щеку! Или в губы, или никак! Ах, бедный я, бедный!

– Чем же бедный?

– Разве не так? Если не позволяешь себя целовать – значит, не любишь.

– Вот еще!

– Или разлюбила! В книге написано: не дает в губы целовать, верный знак – охладела. И сказано это про Лейлу и Меджнуна, про Керема и Аслы.

– Нет такого бесстыдства в книге про Керема! Тот Керем тебе, безбожник, не чета – настоящий святой.

– Конечно, где нам! Рукой не дотянешься! Силы не хватит! Хромой! Дичи не догонит, от погони не уйдет! Может только лежать, глядеть да умолять. Но кто его пожалеет?

– Зря стараешься! И не стану жалеть. Грех это, Керим,– без обручения с парнем целоваться! На том свете покоя, не будет! Ну, сосчитай, Керим, сколько осталось стоянок Каплану Чавушу?

– Любила бы отца, не тянула бы! Ох, и безжалостные вы все, бабы! Я в постели мучаюсь, милости у аллаха прошу. И бедняга, тесть мой Каплан Чавуш, ночью по болотам да по горам скачет, со зверьем бьется. А на врага налетел – саблю обнажает...

– Ох! Не говори так, Керим! Сон я видела. Правда ли, скажи!

– Узнать правду хочешь, плати вперед!.. Произнесем молитву! Ветер да воду на помощь призовем!

Аслыхан в отчаянии подошла к постели Керима, наклонилась над ним. Юноша обнял ее. Она хотела было вырваться, но грудью ощутила его жар и отдалась на волю его сильных рук. В такие мгновения Аслыхан вспоминала одну из сказок Деде Коркута, которую любила повторять самая бесстыжая женщина в Сёгюте, Джинли Нефисе: «Как орел на добычу, налетел парень на девушку, схватил, бросил на постель. Сорвал одежду с несчастной, навалился, стал душить в объятиях. Отбивалась сначала девица, сил не жалея, но, почуяв сладость мужскую, ослабла и приняла ее, страх позабыв. Утолила первый голод жизни безмужней. Эх, сестры! Да будет всем нам счастье такое! Познала она радость нежданную, ласкала друга любимого. Припали они уста к устам, язык к языку. Схватились в битве любовной, обнимали друг друга, распаляясь огнем негасимым, и в беспамятстве оба вкусили блаженство небесное. А когда отдышались, то новые игры затеяли, все забавы одну за другой перепробовав, дали клятву – в любовном бою не сдаваться и сражались, покуда язык их речь нежную молвить был в силах, друг другу ни в чем уступать не желая. Наконец, обессилев, упали, распался железный обруч объятий, А очнувшись, так горевала девица: «Эх, матушка, не стыдно тебе, что радость сию от меня столь долго таила. Почему не выдала раньше замуж меня? До четырнадцати ждать заставляла!..» Прокляла свою матушку и, как гяурку, до смерти ее не простила».

Аслыхан со стоном вырвалась из объятий Керима. Казалось, он прочел ее мысли.

– Ох, Керим! Сосчитай же скорее стоянки, чтоб им провалиться! Скажи, где сейчас бедный отец мой.

– Сколько дней назад он уехал?

– С нынешним пятнадцать.

– Так. Сколько стоянок сказал я до Коньи?

– Не помню.

– Девять.

– А оттуда?

– Ах, глупая! Если туда девять...

– Не знаю.

– И назад, конечно, девять.

– Вот беда! Значит, рано ему еще возвращаться!

– Рано. Но ждать осталось недолго. Не с караваном идет, а верхом на хорошем коне. Сто пятьдесят фарсахов отсюда до Коньи. За час он два фарсаха должен проезжать. Знаешь, что такое фарсах?

Аслыхан улыбнулась.

– Нет.

– И не стыдно тебе, о великий аллах! Фарсах – это сколько галопом проскачет лошадь кочевника за час. Поняла?

– Нет, не поняла...

– Вот бестолковая! Отсюда до Иненю около девяти фарсахов...

– Ты мне лучше скажи, где будет этой ночью отец?

– Положим, шесть или семь дней он добирался до Коньи. Два дня там...

– Это почему два? Сказал: «Отдам бумагу – и сразу назад».

– Как же он вернется, не получив ответа?

– Пусть получит!

– Легко сказать: «Получит». Пока не прочтут, что в нашей бумаге написано, не поймут толком, не взвесят и не напишут нужный ответ...

– Ох, горе мне! Это, видно, надолго – как паломничество муллы Яхши в Мекку.

– Нет, что ты! Известно: бумага важная. Да и Каплан Чавуш за день два перегона делает. Этой ночью будет если не в Эскишехире, то в Сейитгази наверняка.

– А где это, Сейитгази? Сколько дней оттуда?

– От Сейитгази до Эскишехира считай день пути. Столько же от Эскишехира до нас. Выходит: если не завтра вечером, то послезавтра непременно здесь будет.

– Если только по дороге не попался он в монгольскую ловушку и не растерзали его звери.

– Замолчи! Недаром его зовут Каплан Чавуш – Вожак Тигров. К тому же с ним Кедигёз. Не звали бы его Кедигёзом, Кошачьим Глазом, если бы ночью не видел он лучше, чем днем. Проскочут через любую засаду. По моему счету, сегодня вечером должны они прибыть. Но только не знаю...– Керим не успел договорить, на улице раздался девичий голос:

– Эй, сестра Аслыхан! Готовь бахшиш за добрую весть...

Аслыхан испуганно глянула на Керима. Ей вдруг показалось: уйди она сейчас, и уже никогда больше не вернется, не увидит своего жениха. Она кинулась вон из комнаты.

– Дядюшка Каплан Чавуш приехал! – кричала во дворе Ширин.– Эй, сестра Аслы, готовь бахшиш!..

Каплан Чавуш с трудом слез с коня, охнул, уцепившись за луку. На стук копыт выскочил Дели Балта.

– Кто здесь?

– Помоги, Дели,– простонал всадник.– Помоги! Конец мой пришел.

– Ты ли это, Каплан Чавуш? – узнав его по голосу, засуетился Дели Балта.– Уж не ранен ли, упаси аллах!

– Если б ранен, Балта! С коня не слезал от самого Сейитгази.

– Да ты что, глупый, смерти своей ищешь? В твои-то годы день целый с коня не слезать?!

– Дай руку, помоги в дом войти. Осман-бей здесь? Один?

– Только что с отцом шейхом встали на вечернюю молитву.

– Ох, хорошо!.. Ради аллаха, отведи меня на террасу, дух переведу. И вели холодного айрана принести! Да поскорее!..

Из дверей поварни во двор падал свет. Дели Балта закричал во все горло:

– Ширин!.. Умерли вы все там, что ли? Перевешать вас пора...

Ширин выскочила из дверей.

– Прикажи, дядюшка Балта!.. Да кто это? Вернулся, значит, Каплан Чавуш! Жив-здоров...

– Не болтай, срамница! Айрана, да похолодней! Быстро! – Дели Балта похлопал по боку часто дышавшего коня.– Пусть кто-нибудь поводит его, чтобы остыл,– весь в мыле...

Дели Балта помог Каплану Чавушу подняться по лестнице, усадил его на софу, подложил под спину подушку. Каплан закрыл глаза. Конюший с жалостью поглядел на него.

– Вот глупец, убили бы тебя – и поделом! В твои годы бейским гонцом ехать, ишь, додумался!

– Прав ты, Балта. Не для меня уж теперь это...

– Чтоб тебе в ущелье остаться! Чтоб звери разорвали тебя! Чтоб разбойники раздели да нагишом пустили...

– Ну, заболтался ты совсем, старый! А на что у меня дагестанская сабля? Неужто сам врагу в руки дамся...– Он огляделся.– Где Мавро, Пир Эльван?.. Что Керима не видно?

– Ах да, ты и не знаешь! В силок попался твой Керим Джан на другой день, как ты уехал. Чуть ногу не отхватило, до сих пор в постели лежит...

– Да погоди ты! Какой силок? Где же он на него напоролся, вислоухий мулла! Пропали труды мои...

– Пропасть не пропали! – Дели Балта, оглядевшись по сторонам, склонился к Каплану Чавушу и прошептал: – Зашел он в пещеру скотины Бенито.

– Да что ты?

– Благодарение великому аллаху, легко отделался! И не побоялся, что рот ему перекосит, руки-ноги отнимутся.

– Чего искал он в пещере? С кем пошел?

– Один. Не послушался Мавро, тот его отговаривал, умолял не ходить...

– Рехнулся, что ли? Зачем ему туда ходить было?

– По-моему, дорогой Каплан, бывший мулла и твой будущий зять хоть и глуп, но совсем не трус. С именем аллаха на устах, но один ведь пошел...

– Ну да бог с ним! Зачем, говорю, пошел?

– Зачем? Кровных врагов ищут они с Мавро. Как охотники, по следу идут...

– След привел их в пещеру Черного монаха?

– Эх, приятель, недаром сказано: «Старые дураки глупее молодых!»

– Скажешь ты наконец, Дели, в чем дело? Неужто след кровников в пещере искали?

– Искали и нашли.

– Ну и кто же враги?

– Не врагов кровных нашел Керим, а Черного проводника – столько лет искали его все беи да властители.

Каплан Чавуш даже подскочил.

– Помилуй, брат Балта, не поверю!

– Верь, не верь, а вот нашли.

– Да не тяни ты, говори сразу! Прикончил Керим Джан Черного проводника?

– Нет, не прикончил.

– Как так, нашел и не прикончил?.. Своими руками я повесил ему саблю через плечо! Трус окаянный...

– Увидел бы, так прикончил! Глазом не моргнул бы. Только, увы, одежду нашел, а самого проводника в ней не было.

– С чего он взял, что одежда Черного проводника?

– В болотной грязи вся, еще свежей! Рядом балахон, в котором он обличье свое скрывает.

– Ай-ай-ай!

– Мало того, решил Керим вокруг пошарить. И что же?! Помнишь, тавризский караван ограбили в прошлом году в Кровавом ущелье? Подарки везли ильхану Аргуну от поганого императора византийского? Ильхан Аргун сетовал: не жаль, говорит, золота и алмазов, книг жалко, разыщите книги. Наслал сюда монгольских следопытов, что муравьев!.. Так вот, Керим книги эти нашел! Мудрость всего мира в них собрана...

– Ну и дела!..

– Да, дела, друг мой! И еще нашел он золотых идолов, усыпанных драгоценными камнями. И кадила из черного дерева – дороже золота. И лики пророка Иисуса и девы Марии...

– Погоди, погоди, знаю! Украдены из церкви Айя-София в Изнике. Как же собрал все это в своей пещере мерзавец Бенито?

– Или скупал их за бесценок, или у грабителей отобрал... Или же пещера его – притон разбойничий.

– Что сказал на это наш бей Осман?

– Выслушал, руки в бороду запустив. Задумался... «Никто пусть сейчас не проговорится,– сказал.– Придет время, знаю, что делать будем...»

– Коли так сказал, конец Черному монаху! Не уйдет от Осман-бея.– Каплан Чавуш рассмеялся. Потом опять стал серьезным.– А глупый Керим? Поймал, значит, его Черный монах?

Дели Балта рассказал, как было дело.

– Дивлюсь я на твоего зятя. Откуда бесстрашие у него такое? Знаешь, Каплан, что значит осмелиться войти в пещеру монаха?

– Неужто думаешь, я монету в карман кладу, не попробовав её на зуб? На то он и мой ученик,– с гордостью сказал Каплан Чавуш.– Разве, глупая твоя голова, согласился бы я отдать за него свою дочь? – Он задумался, затем пренебрежительно улыбнулся.– Где тебе понять? Недаром сказано: «Сабля ножен не режет». Кто не боится монашеских пещер, святых гробниц, безлюдных кладбищ? Тот, кто в медресе учился! И не каждый мулла, а истинно храбрый.

Прибежала Ширин с огромной чашей айрана. Оружничий схватил чашу, как бедуин, проведший несколько дней в пустыне без капли воды. Осушил, не переводя дыхания. Поохал, покряхтел. Вытер кулаком усы. Спросил:

– Скажи-ка, дитя мое Ширин, где Аслыхан?

– Не знаю.

– Найди ее поскорей! Пусть бежит домой, поставит котел на огонь. Доверху водой нальет. Не пройдет усталость, пока в горячей воде не искупаюсь. Скажи, велел, мол, передать, чтобы расстаралась как следует, не то получит по затылку!

Когда Ширин спускалась по лестнице, Дели Балта расхохотался:

– Могу оплеуху в долг дать! Чтоб ты передать не забыла.

– Верно, они ведь бестолковые, Балта. Вроде тебя!

– Ишь, собака! Напился холодного айрана, а теперь кусается.– Конюший, о чем-то вспомнил, встрепенулся.– Да что же это? Уехали вы вдвоем, а приехал ты один! Где наш славный Кедигёз? Ранен? С коня упал, береги господь?

– Не беспокойся! Оставил я его в Сейитгази. Жив-здоров, спит. Бросил серебряную монету караван-сарайщику. Не буди, говорю, пока он сам не проснется. Как встанет, пусть меня догоняет. Не найдет хорошего коня – вряд ли он раньше завтрашнего вечера в Сёгюте объявится...

– Ай-ай-ай! Опозорил ты лучшего гонца! Бросил товарища в дороге! Золотое имя Сёгюта в медь обратил! Чтоб тебе на месте провалиться, бесстыжий Каплан! – Конюший долго и сокрушенно хлопал себя по коленям. Потом склонился к Каплану Чавушу, спросил: – Помилуй, чавуш чавушей, лев львов, брат мой джигит, ведь не оставил бы ты Кедигёза спящим в дороге, если б не важная весть? Скажи, какие вести из Коньи? Получил ты фирман на войну от султана нашего Месуда? Будет набег, а, Каплан? Натешимся мы отныне налетами?

Каплан Чавуш, заговорившись с Дели Балта, чуть было не забыл о цели своей поездки. Вскинулся встревоженно.

– Ой, Балта! Ты прав, не время разговоры разговаривать. Дело-то неотложное. Беги-ка поскорее, сообщи о моем приезде. Да что же это за вечерняя молитва? И в рамазан такую длинную не читают!

Дели Балта очень хотелось выудить новости, но он не посмел нарушить обычая, расспрашивать бейского гонца и убежал.

Каплан Чавуш устал в дороге, однако не так, как это показывал Дели Балта. Просто ему хотелось немного позабавиться над конюшим. Поглядев в приоткрытую дверь дивана, улыбнулся в усы. Поддался, поправил чалму, провел по лицу ладонью. Волосы и борода спутались на ветру. Облизнул запекшиеся губы, поправил саблю, подтянул палаш.

Шейх Эдебали и Осман-бей были удивлены появлением Каплана Чавуша, ибо рассчитывали, что он приедет не раньше как через четыре дня.

Эдебали долго глядел на гонца. Наконец произнес:

– Добро пожаловать, Чавуш! С доброй ли вестью?

Каплан Чавуш, поцеловав руки шейху и бею, поклонился. Отступил на три шага.

– С доброй, мой шейх! Вашей, милостью...

– Устал ты, проходи, садись... Слово гонца – не быстрое, садись.– Он подождал, пока Каплан сядет.– Осман-бей никак не полагал, что ты так быстро вернешься.

– Мы в Конье не задерживались, мой шейх, в тот же вечер в обратный путь пустились. Два перехода за день делали.

– Неужто султан разрешил напасть на Караджахисар? Воины и осадные орудия в дороге?

– Нет, мой шейх.

Эдебали недоуменно посмотрел на зятя. Осман-бей тоже не мог понять, почему Каплан Чавуш, даже не переночевав в столице, пустился в обратный путь.

– Может, мой брат, шейх Коньи, бумагу послал? Давай сюда...

– Нет! И воинов нет... и бумаги нет...

– Так чего ж ты назад понесся? Надо было подождать, Каплан! Не возвращаться без бумаги от брата моего, шейха Коньи.

– Не вернулись бы без бумаги, мой шейх, да только...

– Ну что? Не тяни!

– За восемь дней до Коньи добрались. Кинулись во дворец... Плохи дела в Конье, мой шейх. На рынке, того и гляди, грабеж начнется.

– Оставь в покое рынок. Во дворце были?

– Были. Но дворец на дворец не похож... Оттуда к вашему брату шейху явились. Открыл письмо, прочел, спросил, что во дворце. Подумал немного. Видно, не знает, как решить. Говорит: «Отдохни несколько дней. Надо мне повидать кое-кого. Жду я важных вестей. После них и ответ напишу». Только он сказал, ввели человека. Ни живой ни мертвый. Язык не поворачивается слово сказать. Оказалось, гонец шейха вернулся из Тавриза. Коня загнал... Проговорил только: «Ильхан Аргун, сын Абака, приказал долго жить!» И свалился на месте.

– Что приказал Аргун-ильхан, помилуй, Чавуш?

– Неужто умер?

– Правда, помер, Осман-бей. Как услышал господин наш шейх, даже подскочил. «Эй,– кричит,– закройте ворота! Никого не впускайте, не выпускайте! Такого-то, и такого-то, и такого-то скорее ко мне». Увидал меня, говорит: «Не время ждать, Чавуш, не до отдыха теперь... Спустись в конюшню, выбери лучшего коня, гони в Сёгют. Каждый миг дорог! Успел весть передать раньше всех – хорошо. А узнали о ней прежде тебя – все труды твои напрасны. Пока гяур ничего не знает, спит спокойно, постарайтесь Караджахисар захватить». Я ему говорю, что без осадных орудий, без воинов невозможно. Как закричит на меня: «Ты еще здесь, болван! А ну, проваливай!» Бросился я вон. Остановил он меня. «Постой,– говорит,– куда бежишь, не дослушав?!» Потряс меня, что грушу. «В Тавризе сядет Кейхату. Но шейх Эдебали пПусть другое знает. Брат Кейхату, Байджу, давно готовится захватить ильханский престол. Казан, сын Аргуна, тоже на престол зарится. Об этом брату Эдебали лучше нас известно. Не скоро кончится между ними усобица. Пока спор идет, брат мой шейх свободен. Пусть делает что знает, а в остальном на меня положится». С этими словами и отпустил меня... Вскочил я на коня и – быстрее назад.– Каплан Чавуш шумно выдохнул.

Шейх Эдебали перестал перебирать четки. Осман-бей задумчиво глядел на развешанное по стенам оружие. В диване стояла тишина – прыгни блоха, было бы слышно.

Первым собрался с мыслями шейх Эдебали. Улыбнулся. Подняв руку, остановил хотевшего было заговорить Осмаи-бея.

– А теперь расскажи-ка, Каплан Чавуш, что сказали тебе в султанском дворце?

– По правде говоря, мой шейх, плохи дела в Конье! Сомневаюсь, найдется ли во всем дворце человек, чтоб мог бумагу прочесть. Пропала Конья! Я уж говорил: как приехал, сразу бросился во дворец. У ворот какие-то пьяницы, не понимают, что значит гонец из удела. И это называется дворцовая охрана, чтоб их всех вздернули! «Ишь, разбежались,– говорят,– ничего, подождете!» Я им говорю: «Не до шуток, дело срочное!» Смеются: «В спешке и черт попутать может. Ступай подобру-поздорову, глупый туркмен!» Думали от меня отделаться. Пока мы препирались, подошел безусый парень, хотел бумагу забрать... Нельзя, говорю, дело важное, из рук в руки передать велено. Только султану или главному визирю сказать можно... С трудом я во дворец попал. Провел меня безусый парень в султанский диван, схватил бумагу и скрылся. Ну, думаю, прочтут, соберутся, посоветуются. Долго, думаю, придется ждать ответа. Поискал, куда бы сесть, и не нашел: в диване султана Месуда не то что миндера, попоны драной, что под собаку стелют, и той нету. Не успел я решить, что мне делать,– гляжу, безусый парень обратно идет. Султан, мол, повелел сказать...– Каплан Чавуш уставился в потолок, заморгал, пытаясь вспомнить султанский наказ слово в слово.– «Пусть больше не пишут нам таких бумаг из уделов! Не время сейчас осаждать византийские крепости, тревожить спящую змею. Неужто не знают, что император византийский Андроник готов отдать сестру свою за ильхана Аргуна? Как только поправится ильхан, встанет с постели, с сорокатысячным войском прибудет за нею в Изник. Пусть туркмен на глаза не лезет, под ногами не путается, если не хочет погубить себя. Время опасное. Слухи есть: ильхан вознамерился страну императору пожаловать. Мы, прочитав сию бумагу, нам присланную, ее сжигаем. В Конье что монгольских, что императорских шпионов как песка в пустыне. И гонцу следует об этом подумать: если он кому проболтается про бумагу, которую мне передали, пусть на себя пеняет. И чтобы убирался отсюда немедленно. Иначе прикажу на кол посадить, шкуру содрать да соломой набить...» Сказал все это безусый парень и уходить собрался. Остановил я его, за подол кафтана схватил. Постой, говорю, сынок, что же это такое? Понимаю, что лучше бы не приезжать нам, но, раз уж приехали, нужен мудрый человек: из уст в уста слово передать велено! Нельзя, отвечает. Вырвался из рук моих, ускользнул, как мыло. Увидел я, шейх мой, что во дворце не осталось человека, слово понимающего. Да и дворец не дворец больше – не при вас будь сказано,– хуже цыганского шатра. О золоте и серебре я не говорю! Бронзовых подсвечников, медных мангалов и тех нет! Свечи горят в разбитых глиняных плошках, а светильники такие, что и бедные вдовы в руки не возьмут...

– С братом нашим шейхом говорил? Что он об этом думает?

– Смеется, что просим мы воинов да катапульты. «Не те времена! – говорит.– Султан Месуд от страха перед монголом пальцем не пошевелит. А будет от него позволение, все равно не пришлет вам и стрелы без наконечника. Потому что нет у него ни стрел, ни денег». Никто не знает, чем во дворце трапезничают. В султанской конюшне клячи от голода хвосты друг другу пообъедали... А опочивальня султана, говорит, не лучше помещения дивана. Народ в Конье удивляется, как дворцовая челядь зимой не замерзла, как до лета дотянула. Я сказал: «народ в Конье», да в Конье и народа-то не осталось. Ряды ремесленные, оружейные и ювелирные все позакрыты. Кто смог, удрал. Остались лишь те, кого ноги не таскают. Шейх говорил: «На пятничной молитве в соборной мечети собирается десяток дервишей да увечных нищих...» По медресе Каратай куры разгуливают. В мечети Сахиба Ата усыпальница святого развалилась. Говорят, в медресе Бедреддина Муслиха целого камня не найдешь. Султанские монеты – неполновесные, не берут. Казна оскудела. В войске султанском и ратников не осталось, пьяницы все и безбожники... Средь бела дня налетают на бани, хватают голых баб и волокут по улицам. На каждом углу грабят, только и слышно: «Спасите, правоверные! Неужто мусульман на свете не осталось?!» Едва в Конью въехали, видим: четыре висельника в одежде воинов двенадцатилетнего мальчишку тащат. Парень орет, отбивается. «За что его?» – спрашиваю. А они мне: «Ступай своей дорогой! Это жидовский сын. Наша добыча!» Мальчишка опять закричал: «Спаси меня, ага! Мусульманин я, сын мусульманина! Нет бога, кроме аллаха!..» Кровь мне бросилась в голову. «Постой,– говорю,– может, ошиблись вы?» А гяур проклятый саблю из ножен выхватил: «Ступай себе,– говорит,– грязный туркмен, если не хочешь, чтобы я снес твою дурацкую башку!» – «Вперед, Кедигёз! – кричу.– Сейчас мы им покажем!» Пришпорил коня. Бросили они парня, в переулке скрылись. Окружили нас жители Коньи. Старцы белобородые чуть не стремя целуют. Один вперед вышел, схватился за повод, руки к небу воздел: «Во имя аллаха! Неужто сам Хызыр явился к нам на помощь? Зло затопило мир, нет никакого терпения. Опусти поскорей меч пророка на нечистые головы?!» И заплакал... Когда шейх, ваш брат, услышал об этом, по спине нас погладил и сказал: «Место в раю вам уготовано!» Я спрашиваю его: «Что ж это за напасть на Конью обрушилась?» Шейх вздохнул, голову опустил. И рассказал, что горожане чуть не все от монгола разбежались. Деревни да селения словно вымерли, по всей земле людей разметало. Монголу в руки попадешь, сразу под палки кладут: выкладывай, говорят, свое добро. На раны соль да горький перец сыплют. Райя в горных пещерах укрылась, где раньше лишь змеи да хищники прятались. В дуплах селятся, желудями и травой питаются. Только и ждут прихода махди. В горных ущельях, на перевалах разбойники весь сброд вокруг себя собрали. Пастухи и те на посохи тряпки вместо знамени подняли, зазывают в свои отряды. Поля не засеяны. Сады не убраны... Ваш брат шейх так изволил выразиться: «Забыли люди, как деньги выглядят. Ни имущества, ни пропитания не осталось у народа. Пообносились, пообтрепались – голыши голышами! Друг на друга, как звери, бросаются, бьют, режут!..» По его словам, ни султанского, ни ильханского фирмана никто не слушает. Беи постов домогаются, в Тавриз повадились. Отыщут там сильного монгольского сановника, взятку ему всучат и назначение получают на должность кадия, или санджакского бея, или городского головы. С этой бумагой монгольской обратно возвращаются. Назначения взяткой добившись, израсходованные деньги с народа выколачивают. Первым делом налог увеличат. Соберут его силой – часть владыке монгольскому отошлют. Остальное – себе, и в кусты. Новый монгольский наместник взысканный налог снова спрашивает. А собрать не может – отписывает наверх. Войско просит, силой оружия заставляет себя и войско кормить. Что найдет – отберет. Не найдет – палками выбивает. Ильхану, ни куруша не послав, расходы на султана взваливает. Из-под султана последний молитвенный коврик тянет, продает, чтобы свою мошну потуже набить. Страну грабит. С каждого дома налог пишут: сто ольчеков пшеницы, пятьдесят вина, два мешка риса очищенного, три – неочищенного, столько-то локтей материи, одну стрелу с железным наконечником, одну подкову. С каждых двадцати коров отберут одну, да деньгами – серебряный дирхем и двадцать медных акче. Уплатить не сможешь – дочерей, сыновей, жен молодых в рабство уводят. Мы спрашивали брата вашего шейха, правда ли, что ильхан Аргун придет в Изник за невестой с сорокатысячным войском. Рассмеялся он. «Эх,– говорит,– Каплан Чавуш! Ты сегодня приехал, коней менял да кормил. Сам ел. Видел ты дороги, по которым не то что сорок тысяч, а сорок человек пройти могли бы? Про караван-сараи, где бы могло войско остановиться, и не спрашиваю! Много видел деревьев, в тени которых можно дух перевести? Много насчитал амбаров, хотя бы пустых? Видел конюшни? Бьет ли из источников вода? Есть ли колодцы, целые мосты? Как эти сорок тысяч зимой одолеют разливы да болота, как пройдут летом по высохшей, обезлюдевшей земле, чем прокормятся, как обратно вернутся?»