Текст книги "Глубокое ущелье"

Автор книги: Кемаль Тахир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

– Почему не заехали в Сёгют? Думали, все ушли на яйлу. В прошлом году вас уже не застали.

– Ну и что? Наш дом открыт и летом. Может, плохо вас встретили в том году?

– Не знаю... Да что я говорю! Простите. Нам было очень хорошо у вас...

– Вы ведь знаете, когда уходим на яйлу, добро отсылаем в Биледжик. Только что тронулись, успели бы застать нас в Сёгюте...

Лотос строго посмотрела на него: может, знает, потому и выспрашивает? Нет, в голубых глазах юноши, в мягкой улыбке она не заметила ни хитрости, ни коварства. И совсем успокоилась. Чтобы сменить разговор, спросила:

– Почему покойный Эртогрул-бей за столько лет не построил надежной крепости?

– Крепости? – Орхан удивился.– Зачем?

– Не надо было бы возить добро в Биледжик, хранили бы у себя в крепости...

Вода еще не сошла с полей. Несколько лягушек с кваканьем шлепнулись в лужу. Чуть поодаль, спрятав клюв на грудь, на одной ноге стоял аист. Другой – медленно, огромными шагами разгуливал по полю...

«Слишком часто задают этот вопрос»,– с досадой подумал Орхан. Сначала он отвечал с неохотой, потом распалился, будто оборонял от нападок весь народ Эртогрула.

– Крепость защищает, пока нет настоящей опасности... В ней можно отсидеться, доколе не подоспеет помощь... Скажем, явился грозный враг, мы заперлись в крепости... А дальше что?.. Откуда ждать подмоги? От аллаха, скажешь? Но аллах не всегда на помощь приходит... Почему? Видно, потому, что враг не всякий раз неправым бывает. Ведь согрешить против истины и по неведению можно... Нас горсточка, Лотос-ханым. Пришли мы издалека, осели на чужой земле. Наша крепость – спина коня, сабля да щит. Не хватило силы – уходим на новое место. За кем нет сильной державы, у того нет и земли.– Он горько улыбнулся.– Наши предки-туркмены говорили: «У кочевого народа родина там, где копыто коня остановилось». Верно?!

– Вот вы никак и не привыкнете на месте сидеть. Потому без яйлы жизнь вам не в жизнь?!.

– Ну нет... по правде, мы уже оседлые... А на яйлу уходим от болота... Летом в долине спасу нет: комары поедом едят, лихорадка губит...

– Не все ведь уходят?

– Не могут все уйти. Дед мой Эртогрул черед определил, кому в долине оставаться. Не уберешь посевов – не проживешь. Не отгонят воины грабителей, тоже не выживешь. Воин ради дела идет на смерть. Так и пахарь на жатве да на молотьбе. На яйле тоже не все лето сидят. Многие на молотьбу вниз спускаются. И стада с гор на стерню сгоняют.

– Хочется мне поглядеть на вашу яйлу в Доманыче...

– Хорошо там. Прозрачные озера с прохладной водой, охота на уток, а сосны – вдвоем не обхватишь.

– Высоко ваша яйла?

– Знаешь гору Сипахи?

– Знаю.

– Не выше. Покойный дед мой, Эртогрул, говорил, что тысячи две локтей над равниной.

– А стада за сколько дней подымаются в такую высь?

– За сколько дойдут. Торопиться некуда, пасутся по дороге. А мы напрямик за два дня добираемся.

– Все лето в шатрах живете?

– Кто сказал? У каждого дом в два потолка. Ночи там бывают холодные: в очагах огонь держим. Когда скот приходит – сбиваем масло, варим сыр. Заворачиваем в тряпицы и храним в глубоких ямах. Не портятся. – Он невесело улыбнулся.– Если, конечно, скота много. А женщины килимы ткут, шелк, шерсть на белье.

– А мужчины?

– Ходим на охоту. Ездим на ярмарки состязаться в дротик. С оружием упражняемся. Жеребчиков приучаем к седлу да к узде.

– А когда возвращаетесь?

– Как снег выпадет, но не сразу. Идем вниз впереди снега, с остановками, с ночевками. Так постепенно и спускаемся... Выходит, больше пяти-шести месяцев не сидим мы в Сёгюте.

– А не трудно дважды в год кочевать?

– Попробуешь – узнаешь. Если голова кочевья успела дойти до Орехового Ключа на земле властителя Руманоса, увидишь, трудно ли нам.

– И легко к этому привыкнуть?

– Не знаю.– Он насторожился, пристально глянул ей в лицо. Тихо спросил: – Почему любопытствуешь, Лотос-ханым?

Она отвела глаза.

– Подумала о Бала-хатун. Всю жизнь сидела в обители отца, палец о палец не ударила... Столько служанок было... Стряпуха... Ты про яйлу рассказывал, вот я и подумала: что она будет делать в горах-то? Не затоскует?

– Не знаю. Займется делом, некогда будет тосковать. У нас так говорят: «Если любит женщина мужа, ко всему притерпится».

Впервые за всю дорогу Лотос спросила с неподдельным интересом:

– Неужто она так отца твоего любит, что все вытерпит?

Орхан немного удивился и уверенно сказал:

– Любит. Как не любить?

– Сколько лет Бала-хатун? Слыхала я, семнадцать.

– Около того.

– А отцу?

– Тридцать четыре.

– Правда? Значит, он в два раза старше...– Она нервно рассмеялась.– Как же может она любить его? У Осман-бея уже могла быть такая дочь. В отцы он ей годится. Нет, никогда не полюбит.

Орхан глянул на нее с любопытством: не шутит ли. Понял, что она серьезно, поразился:

– По-твоему, мой отец старик, Кувшинка-ханым?

– Для тридцатилетней не старик, а для семнадцатилетней...

– Старик, значит... Старик Осман-бей! Джигит он, льва голыми руками возьмет... У туркмен возраст мужчины не годами измеряют – мужеством. Если не калека, то в сорок лет только и начинается молодость. А такой, как отец: сильный, храбрый, не урод – до ста лет все молод. Не веришь? Деду моему Эртогрулу за девяносто перевалило, а умер молодым. Услыхал бой барабана, крикнул: «Коня мне!» – и умер!..

Они обернулись на стук подков. Их догоняла Аслыхан, дочь Каплана Чавуша. Поравнялась с ними, но коня не придержала. Махнув рукой, крикнула:

– Айда наверх! Поглядим, добрались ли наши до Орехового Ключа.

Лотос уже раскаивалась: зря этот разговор завела. Пустила рыжую кобылицу вскачь. Орхан устремился вдогонку...

Роща Ореховый Ключ на вершине невысокого холма – как зеленый остров посреди выжженной степи. Невдалеке желтой стеной стоял болотный тростник.

Голова каравана уже давно достигла рощи, сёгютцы, шедшие впереди, расположились на поляне, окруженной старыми чинарами. А хвост каравана был еще далеко – люди и животные растянулись по склону горы тонкой цепочкой, конец которой терялся из виду.

Утренний ветер утих, и дым огромного костра подымался к голому небу ровным серым столбом. Аслыхан, закрыв глаза, потянула носом воздух. Облизнулась, будто почуяла запах жареного. Громко рассмеялась.

– Вы их в реке выловили, не так ли, Орхан-бей? А спроси, отчего кинулись они в Карасу? Не понравилось им, что ли, в Биледжике? Так разбежались, чуть не утонули.

Не понимавший намека Орхан с улыбкой глядел на Лотос, ожидая ее ответа. Аслыхан очень любила Лотос. Заметив в глазах подружки отчаянную мольбу, сообразила, что шутка ее была неуместна. Орхан насторожился. Чтоб не продолжать разговора, Аслыхан махнула рукой:

– Гони, сестра! Не то опоздаем! Не придется отведать нам шашлыка! Гони!

Ударила коня стременами. Девушки поскакали по дороге. Не тяготили их, видно, никакие заботы, покойно и радостно было на душе. По крайней мере так показалось Орхану. Он посмотрел им вслед с упреком, как взрослый, покачал головой.

– Ишь стрекозы! – Он отпустил повод рвавшегося вперед Карадумана. И ринулся в погоню.

– Эй, красавицы! Догоню вас, догоню! – вдруг закричал Орхан, оглашая долину боевым кличем. Его охватила непонятная радость. От быстрой езды? Нет, была, видно, другая причина...

Заметив, что Лотос на рыжей кобылице обогнала Аслыхан, Орхан запел:

Эй, конь мой лихой!

Он по склонам летит, будто ветер,

Что потоком в долину несется.

Белолобый, кареглазый конь мой,

С гривой, что коса невесты.

Эй, конь мой лихой!

Ореховый Ключ – восемь огромных деревьев грецкого ореха, спускавшихся в два ряда по обеим сторонам дороги от источника. Купы деревьев вздымаются высоко в небо – глянешь, шапка с головы валится. Под стать деревьям и ключ: шумит и бурлит, точно подогреваемый на вечном огне, а вода ледяная – рука не терпит.

Каждый год сёгютцы, отправляясь на яйлу, жгли у Орехового Ключа огромный костер. Здесь они устраивали первый привал и трапезу, радуясь избавлению от мучительной жары. Вот уж пять лет, как не стало былого изобилия, но костер все равно горел, хотя шашлыки не жарили: разве что по дороге юношам удастся подстрелить крупную дичь.

В тот год шейх Эдебали из полученного за дочь калыма прислал на яйлу десять откормленных баранов, два теленка, и потому сёгютцы радовались вдвойне: казалось, вернулись прежние годы.

Дети в ожидании трапезы с криками носились верхом на палках, рубились на прутиках, кидали их друг в друга. Ребята постарше, прицепив самодельные усы и бороды, собирались играть в ахи. Чуть поодаль юноши пробовали силу в борьбе, состязались в метании камней. На другой стороне поляны под звуки зурны и барабана уже затянули туркменскую мелодию. Исподтишка переглядывались, пересмеивались помолвленные. Влюбленные высматривали своих милых.

В тени деревьев восседали старики и, вздыхая, предавались воспоминаниям: хвалили ярмарки, некогда устраиваемые у Орехового Ключа.

– Нет, не тот теперь Ключ! Прежде, бывало, шагу не ступишь, чтобы не наткнуться на торговца.

– Да, плохи дела. Где это видано, братья, чтобы Сёгют так поздно уходил на яйлу?

– И то верно, не знает торговец, когда кочевка начнется. Чего ради тащить товары в такую даль? Не на рынок ведь?

– Каленые орехи мешками привозили сюда – крупные, с палец. В рот положишь, так и рассыпаются.

– Ты про ореховую халву скажи!

– А гребешки – таких султанши в Конье не видывали. Из рога, из кости, из дерева, из железа! А самшитовые – просто чудо.

– Иглы да шила какого хочешь размера.

– Деревянные чаши и плошки так и хочется водой наполнить. И пахнут сосной, дух захватывает! А ложки – черенок вовек не сломается.

– У кузнецов чего только нет: кирки, лопаты, косы, серпы, подковы да гвозди, таганы да щипцы – выбирай, не хочу.

– Птичьими голосами звенели красные горшки из Кютахьи, кувшины с носиками – каленые, что стекло, горшочки...

– Вервие, канат, шпагат, пенька...

– Сафьян на пояс, дубленка, кожа...

– Из Биледжика нить шелковая, из Афьена – хлопковая, из Анкары – шерсть...

– Женские головные платки, повязки.

– Кошмы, бурки!.. А сукно? Ремни стремянные, постромки, поводья, недоуздки.

– Но главное – панцири!.. Ни сабля, ни копье не брали.

– Сапожки, туфли! Да что говорить, братья, не хуже здесь был базар, чем в Елидже, в Учкапылы, в Гексуне.

– И правда, куда подевались все эти мастеровые да торговцы? Горы ими были полны. Ситочники, бондари. Какие бадьи да корыта! Столяров теперь и не видать. Ни вальков для белья, ни пестиков для квашни, ни весел, ни хомутов да чанов – ничего не стало.

– А где фокусники, шуты да потешные люди, ворожейщики да торговцы снадобьем? Где чтецы бродячие, что святые стихи да сказки Деде Коркута рассказывали?

– И корзинщиков не стало, братья!

– А цыгане где, которые бога не знают да песни играют? На тамбурах да на зурне. Ударят в барабан – гуляй, веселись да перед миром хвались!

– Куда там!.. Оскудел нынче Сёгют. Чем расплачиваться-то будем за все? С полей ничего не собрали. О деньгах и говорить нечего...

– Деньги... Эх, милый! Вспомни, что раньше-то было. Френкские суда в Гемлике якоря бросали... Запамятовал? Денег серебряных полно было. Караваны купеческие к Ореховому Ключу шли из Индии и Китая. Торговали бойко! Крик, шум, зазывалы орут – пыль столбом!.. Как начнут рядиться, имя свое позабудешь! До хрипоты, до темноты... Вот тут, помню, в тени у ключа стоял шелковый шатер торговца рабами с Кавказа. Рожа у него престрашенная, как смертный грех, а красавиц привозил – ух! Любого борца на лопатки положат, святого в грех введут. На вес продавали!..

С первым встречным сёгютским воином Орхан отправил коней к Дели Балта, а сам с девушками пошел искать Бала-хатун, чтобы познакомить ее с Лотос. Бейский шатер еще не разбили, и потому в поисках дочери шейха Эдебали они ходили по поляне от одной группы к другой.

– Орхан-бей, погляди-ка, это не Кёль Дервиш взобрался на камень?

– Верно, сестра Аслыхан! Он самый.

Кёль Дервиш, на голове – островерхая шапка, голый до пояса, в руке – огромный рог, кричал во все горло:

– От гор Каф пришел я к вам, сестры и братья, джигиты-воины, люди племени кайи. Чего только не повидал в Индии да в Китае, у арабов, у персов. Все в памяти записал, с тем и пришел к вам!

Он поднял рог и затрубил, как архангел Гавриил, призывающий мертвых восстать из могилы в Судный день. На спине и плечах у него были вытатуированы разными красками обнаженные женщины. Поднимая руки, сводя и разводя лопатки, он заставлял их танцевать танец живота. Люди покатывались со смеху.

– По дешевке скупаю беев и властителей, кому не дорога своя душа, кто на золото падок!.. Поглядите, как пляшут на плечах моих гурии, белые девицы Кайсери, первые красавицы в мире.

Играя татуировкой, запел в ритме танца:

Выше радости нету, чем верность обету.

Кто готов пострадать на этом пути?

От слез и от стонов светлеет душа.

Нет пищи иной на пути голыша.

Кто за нами вослед рай готов обрести?..

Оборвал песню, поднял рог и опять протрубил.

– Здравствуйте, рабы божии!.. Здравствуйте, умудренные сердцем мужи! Здравствуйте, солнцеликие сестры! Лихой голыш Кёль Дервиш явился, поклонился, руки сложил, на колени пал, привет передал. Пришел он от душ великих, от истину постигших. Слушайте! Слушайте! Повидали мы мудрецов, коим ведомы семь глубин земли, семь высот неба. На верный путь меня наш пир наставлял, посохом по спине лупил, приговаривал: «О всемогущий!»... Туфли в пути прохудились, пока мы на площадь эту явились! Клич, обращенный к аллаху, без ответа здесь не останется. Руки скрестив на груди, шею склонив, стою я на площади. Все, что сказано, выслушал. На все, что спрошено, ответствовал. Опознали в нас мужа огузского. Были мы зелены – созрели! Мучила нас жажда – напились!..

Снова погудел в рог, поиграл изображениями женщин на спине и плечах, затянул на другой лад:

Гори, мое сердце! Вокруг погляди!

Кто смеется над нами средь мира честного?

Коли есть сила духа – в круг выходи!

Нет силы иной, кроме сердца и слова!..

Наконец Орхан увидел в толпе Бала-хатун. Подвел к ней Лотос.

– Бала-хатун! Погляди, кого мы в реке выловили. Не смотри, что платье на ней,– русалка!

– Постой, постой! – Балкыз внимательным взглядом окинула Лотос.– И впрямь не видывала такой красавицы средь дочерей Адама! – Она обняла, поцеловала Лотос.– Добро пожаловать! Что это выдумал про русалку, Орхан-бей? Разве Лотос по-гречески значит русалка?

Лотос, залюбовавшись Балкыз, прослушала вопрос и залилась румянцем, отчего стала еще красивее. В разговор вмешалась Аслыхан и рассказала, как понесли кони, как повозка попала в реку. Балкыз забеспокоилась.

– Ай-ай-ай! Очень испугалась? Не простыла?

Кёль Дервиш выкрикнул имя Джимри. Они прислушались:

– Эй, сыновья Адама, рабы божии! О чем мы речь поведем? О Джимри, бедном туркменском парне...

Балкыз тихо спросила у Лотос:

– У вас знают про Джимри?

– Как не знать!

– Послушаем, может, что новое расскажет!

– Знайте, люди: лишь по воле всемогущего станет раб беем. Спесивец в люди не выйдет. Кто шагает, пройдет дорогу. Но только верной дорогой идти надобно. Кого жажда не обуяла, тот ничего и не получит. Но помни: харам – богом запретное, хеляль – богом дозволенное, и посему помыслы к нему обращены должны быть. Чем на чужого коня садиться, лучше вовсе не садиться. Чем на короткой веревке в пропасть спускаться, лучше совсем не спускаться. Лучше идти в одиночку, чем с плохим попутчиком. Лучше спать одному, чем с дурной бабой! Лихой джигит был Джимри, одна беда – скупец. Отсюда и имя его. Дай ему казну Креза, медяка не истратит такой. Вот смерть его и медяка ломаного дешевле оказалась... Объявил себя сыном Сельджука! А сам не отличал дверей от трубы, не знал ни пути, ни чина. Явился он к Караман-бею. Сел впереди мужей, что уделы саблей своей завоевывали, головы с плеч снимали, врага разбивали, голодных кормили, голых одевали. Прежде всех набросился на угощенье, не разбирая, голова ли, ребрышко, лопатка или хвост. В то самое время монголы взяли султана в Конье и увезли в Тавриз. Заковали в цепь, в темницу бросили. Напился как-то вина Караман-оглу Мехмет-бей, ударило оно ему в голову. Поглядел на Джимри, расхохотался. Приказал: «Колпак!» Принесли. На дурацкую голову всегда колпак найдется. «Наденьте»,– сказал. И околпачил Джимри. Саблей его подпоясал. Посадил на самого лучшего жеребца гнедого, скакуна благородного, что, почуяв врага, копытом землю бьет, пыль до неба взовьет. На таком один джигит десятерых одолеет. Увидели люди Джимри на коне – глазам не верят. Караманоглу приказал глашатаям: «Сообщите туркменам добрую весть! Нашелся хозяин сельджукского трона! Кто верен мне, пусть седлает коней!» Из Карамана и Эрманака войско набрал. Семижды опоясавшись поясом нетерпения, обнажив саблю, вышел в поход. Подошел к конийской крепости: «Открывайте ворота! Явился сын султана Изеддина!» Наместник открыть отказался. Тогда вышел вперед сам Джимри. Навстречу ему из ворот вылетел главный богатырь: «А ну, держись!»

Под мышкой копье в шестьдесят ладоней. Поднял коня на дыбы, думал с ходу выбить Джимри из седла. Не вышло. Джимри выхватил у него копье, ударил по голове. У богатыря свет померк в глазах, свалился с коня. Джимри поставил его, как верблюда, на колени, отрубил голову, на тетиве подволок к беям, бросил к ногам, как мяч. Тогда вышел из крепости старший сын наместника, Джимри крикнул: «Берегись, дубина!» Метнул в него палицу, да не попал. Сын наместника тоже решил его палицей сбить, но не сумел. Схватились на саблях. Панцири посекли, сабли затупились – один другого не одолели. Стали драться на копьях, не смогли друг друга наземь сбить.

А копья поломались – сцепились врукопашную, но из седла друг друга не вытащили. Под конец обессилел сын наместника, кровь из носа фонтаном хлынула. Пощадил его Джимри за храбрость. Прокричал жителям Коньи: «Знайте, я благороднее черного тигра! Величавей белой горы! Знатнее белого льва! Чернее черных скал! Храброе рыжего сокола! Отважней серого волка, хозяина гор. Открывайте ворота! Пришел я, чтоб сесть на трон дедов своих». Обманулись конийские недоумки, решили: «По храбрости видно наш султан!» Восстали. Подожгли крепостные ворота. Впустили Джимри... Не знал самозванец, что своей рукой надевает себе на шею петлю намыленную. Первым делом Джимри обложил город данью, точно гяурские земли. А визирем посадил Караманоглу. Приказал: «Отныне и впредь султанский диван говорит по-турецки и язык фирманов турецкий!» Уселся на троне... Услышал об этом в Тавризе ильхан Абака. Аж подскочил от гнева. Объявил войну и грабеж. Узнал об этом Джимри – и дай бог ноги из Коньи, а людям солгал: войско, мол, иду собирать. По всей стране прошел Джимри огнем и мечом. Что мог взять – забирал, чего взять не мог – сжигал. Добрался до Карамана. А монголы за ним. Братьев Караманоглу поймали да зарезали. Джимри скрылся у пастухов-кочевников. Но по скупости своей султанские сапожки из красного сафьяна с ног снять не захотел. По ним его и опознали. Связали, привезли к монголам. А те живьем с него шкуру спустили, набили соломой, насадили на копье и по всей стране возили, издеваясь, приговаривая: «Сладкую душу свою отдал несчастный Джимри за красные сапоги. Да будет памятно всем, эй, рабы божии!..»

Дервиш вдруг умолк и уставился на дорогу. Все обернулись.

На поляну выехали старейшины Сёгюта во главе с Осман-беем, шейхом Эдебали и Акча Коджой. Шейх Эдебали, восседавший на белом муле, был в длинном, подбитом соболиным мехом джуббе из зеленого сукна и в шароварах, заправленных в мягкие чувяки из желтого сафьяна. На голове возвышался огромный кавук, вокруг которого была обмотана хорасанская чалма. В таком наряде шейх появлялся обычно только на высоких собраниях братьев ахи. Из уважения к туркменам, с которыми в этот год вместе выезжал на яйлу, он заткнул за кушак из чистой бухарской шерсти двухаршинный палаш ахи. Седло на муле, уздечка, а особенно стремена – все было подлинным творением искусства, глаз не оторвешь.

Лотос не терпелось поскорее увидеть тридцатичетырехлетнего Осман-бея рядом с Бала-хатун, ведь молодой жене бея нельзя было дать больше четырнадцати. Но не в силах отвести глаз от Эдебали, она шепотом спросила:

– Кто этот благородный старец?

– Мой отец! – с гордостью ответила Бала-хатун.

Лотос не сумела скрыть удивления:

– Так он в деды годится!..

Балкыз рассмеялась, погладила по руке смутившуюся гречанку.

На поляне воцарилось молчание. Осман-бей пропустил шейха Эдебали вперед. Лотос с любопытством разглядывала удельного бея Битиньи, правителя Сёгюта. Темные мягкие волосы, нос с горбинкой, квадратный подбородок, сходящиеся на переносице брови – во всем его облике чувствовалась уверенность в себе, в своей силе, в удаче. Лотос вспомнила, как Орхан говорил: «Мы здесь чужие». Конечно, туркмены пришли сюда издалека, навсегда оторвались от родной земли. Чужаки, не на кого им опереться. Всегда в окружении других народов, они могли полагаться в этом краю только на свою силу. И тем не менее они глядели на мир уверенно, спокойно. Откуда в них столько достоинства? Лотос знала многих властителей – знатных воинов Византии, и первым среди них был, конечно, ее отец. Но они почти всегда были мрачными, вечно терзал их беспричинный гнев, одолевала гордыня и глупое чванство. Почему же эти люди были так отличны от них? Она должна понять причину. И девушка решила поговорить с Орхан-беем.

– Пойдем, моя милая, ты устала!

Лотос обернулась на дружеский, ласковый, как шелк, голос Балкыз. Улыбнулась ей.

Они отошли. Кёль Дервиш закончил свой рассказ о приключениях Джимри назиданием.

– Да будет памятно вам, рабы божьи: деньги, добро и имущество лишь преграда, скрывающая душу от бога. Кто по скупости своей не сумел во благо употребить богатство свое, пусть знает: падет безмозглая голова его с плеч и шкуру его соломой набьют, на посмешище народу выставят...

Лотос остановилась.

– Если позволите, пошлем ему немного денег!

Балкыз торопливо сунула руку за пояс.

– Вот умница!..– Передала деньги Аслыхан и увела Лотос с площади. По дороге им навстречу попался Каплан Чавуш.

– Ты ли это, Лотос, дочь моя? – радостно воскликнул он.– До чего же выросла с позапрошлого-то года! – Потом спросил у Аслыхан: Где ты ее отыскала? А где кормилица Артемиз?

– Едет за нами потихоньку.

– Что давно вас не было видно? Знаешь, дочь моя, плюнь ты на своего Черного монаха, поедем с нами на яйлу.

Мимо, хромая и влоча цепь, прошел айдынский сотник Али. Лотос, засмотревшись на пленника, прослушала, что ей сказал Каплан Чавуш, и подняла на него виноватые глаза:

– Не поняла я, дядюшка Каплан. Простите!

– Значит, не до меня было. Говорю: охота тебе каждый год глядеть на гнусную рожу Черного монаха...

– Не надо плохо говорить о нем. Ведь он мне крестный отец.

– Правдивое слово плохим не бывает. Будь ты взрослой да разумной, не выбрала бы себе крестного с такой рожей?.. Подожди, послушай, что скажу! За год ты выросла, что за три, если так дело пойдет, через пару лет стареть начнешь. Вот останешься одинокой старухой, так знай: виноват в том нечестивец, назвавшийся крестным отцом твоим.

Подбежал Орхан, услышав последние слова, рассмеялся. Каплан Чавуш с напускной серьезностью сказал:

– Чего зубы скалишь? Или не правду говорю?

– Правду говоришь, Каплан Чавуш, истинную правду.

Пока старики готовились к утреннему намазу, те, кто уже успел закончить трапезу, отправлялись в путь. Орхан осмотрел наспех прилаженное дышло повозки, в которой ехала дочь властителя Ярхисара.

Поддержав Лотос за локоть, легко подсадил ее, помог сесть в повозку. В какой раз посетовал:

– Приехала бы раньше, вместе бы съездили к монаху Бенито.

Глаза Лотос сверкнули хитрецой.

– А чего проще, можно и теперь съездить. Через день вернетесь на яйлу.

– Ты думаешь?

– Почему же нельзя? – Девушка смотрела на него с нежностью, и взгляд ее говорил: «Ничего-то вы, мужчины, не понимаете».– Почему же нельзя? – повторила она.

Орхан застыл, решая, как быть, и вдруг прищелкнул пальцами:

– Ты права! Молодец! – Огляделся, будто хотел тотчас вскочить в седло.– Верно!

Кормилица не слышала, о чем они переговаривались. Прикрикнула на возницу:

– Трогай! Чего стоишь?

Орхан пошел рядом с повозкой.

– Верно... Я предупрежу отца и вас догоню...– Голос его дрогнул.– Езжайте медленно. Дышло плохое...

Он остановился, уперев руки в бока, тяжело дыша. Сердце бешено стучало, точно в приглашении Лотос таилась великая надежда и страшная опасность...

Мавро чистил рыжую кобылицу, клочком козьей шкуры тер спину и круп и вполголоса напевал:

Эй, конь! Конь мой лихой!

С гордо поднятой головой!

Как заржешь, враги врассыпную бегут!

От погони уйдешь и в погоне настигнешь.

Грива вьется, что косы невесты.

Эй, конь! Конь мой лихой!..

– Да стой же ты смирно, стой, говорят!

– Брат Мавро!

– Кто там? Ах, это ты, Кёль Дервиш! Что прикажешь, ага?

– Чего приказывать? Знаешь пленного сотника Али-бея?

– Знаю. Был он тут недавно, да ушел. Уговаривал его поесть, не стал. Мяса ему завернул в лепешку. Ушел повесив голову.

– Зовет он тебя... Сказал: «Пусть поторопится ради аллаха!»

– Где он? О господи, что же случилось? Он тебе сам передал?

– Нет, встретил Балабанчика, послал за тобой.

– А где Балабанчик?

– Да разве Балабанчик подойдет к вашим? Боится Дюндара. Меня послал.

Мавро подозрительно оглядел Кёль Дервиша.

– Ты случаем не захмелел от гашиша? Смеешься надо мной?

– Бесстыдник! Видел ты когда-нибудь, чтобы я был пьян от гашиша, а?

– Ладно. Чего надо бедняге Али-бею?

– Не знаю. Сказал только: «Пусть приедет поскорее. Дело важное!»

– Важное? Аллах, аллах! Где ж он теперь?

– Если не наврал Балабанчик, ждет тебя неподалеку от Армянского ущелья.

Мавро бросил козью шкурку, схватился было за седло, да передумал. Стал быстро взнуздывать кобылицу.

– Мавро, дорогой!

– Ну?

– Возьми и меня!

– Зачем?

– Возьми! А то лопну от любопытства, виноват будешь в моей смерти.

Мавро улыбнулся: «Ладно, не велика тяжесть. Можно и взять». Кёль Дервиш глядел на него умоляюще. Подставил руки, чтоб подсадить Мавро. Тот прыгнул в седло. Подтянул Кёль Дервиша, посадил его сзади. Крикнул:

– Сторонись! – Вылетел на дорогу и пустил кобылицу в галоп.

Голова каравана уже давно переправилась через сухое русло Курудере. Вереница людей катила по дороге, как быстрый поток Орехового Ключа. Мавро вспомнил, как отец говорил: «В дороге туркменское кочевье само собой порядок наводит». И улыбнулся.

«Зачем меня зовет Али-бей? Может, о коне опять хочет поговорить? Не получил он в Сёгюте коня. Видно, господа прогневал, да буду я жертвой его!» – подумал Мавро. Нахмурился. Осман-бей отказал сотнику в коне. Нет, говорит, лишних, к тому же трех самых лучших, надежных коней украли в день смерти Эртогрул-бея. А время тревожное. Скупердяй Дюндар Альп за дохлую клячу заломил неслыханную цену. «Понадейся на такого мерзавца – пропадешь! А Осман-бей прав: не время сейчас дарить боевых коней!»

Люди, которых они обгоняли, узнавали их. Вслед им неслись шутки. Кёль Дервиш отшучивался на ходу.

– Глядите-ка, Мавро голыша в плен взял!

– Молчать! Голыши в плен не сдаются. Мы сами Мавро в плен взяли, слава аллаху!

– Ох, ох! Близок конец света, коли голыши пешком не ходят.

– От сёгютской скупости не больно походишь.

– Скинь его, Мавро! Пускай волки да вороны его от грязи почистят!..

– Пока они вас не сожрут – меня не тронут...

Мавро все гадал, зачем зовет его айдынский сотник. А вдруг попросит у него рыжую кобылицу! Мавро даже поводья натянул при этой мысли, но тут же отверг ее. «На что ему моя кобылица? Скажу: «Только что нашел ее, братец! Если бы ты не за море ее вез, отдал бы. Все равно бы выкрал у нового хозяина. Но во френкские земли – нет, не отдам». Он злился на Балабанчика, на Кёль Дервиша, на самого себя: «Что за обычай взяли? Лети, мол, скорее по первому слову. А ты, безголовый Мавро, куда торопишься?» Он запыхтел, задышал носом. Подумал: «Был бы сотник настоящим воином – не попался бы френку в плен!» Но тут же устыдился. «Воевать на море – это тебе не на суше, кругом вода, и бежать некуда, чтоб от плена да от позора спастись!»

Кёль Дервиш перебил размышления Мавро.

– Слышишь, Мавро Джан, морской сотник вроде так и не нашел боевого коня.

– Вроде нет...

– Плохо, что не нашел. Не согласится френкский господин принять выкуп деньгами, не отпустит его на волю.– Дервиш помолчал.– Может, кобылицу твою просить будет? Значит, назад пешком пойдем!..

– Почему же пешком? Неужто думаешь, отдам кобылицу, Кёль Дервиш? Я, что ли, трусом оказался? Не сочти за грех мои слова, пресвятая дева Мария!

У русла всадников окликнули. Здесь их ждал айдынский сотник Али. Он рассказал Мавро, что, не доходя Армянского ущелья, встретил пастуха из Инегёля и тот предупредил его, что в ущелье устроили засаду брат караджахисарского властителя Фильятос и шайка Чудароглу, с ними еще управитель эскишехирского бея Перване Субаши.

Мавро круто развернул кобылицу, подняв ее на дыбы. Кёль Дервиш не удержался, свалился на землю.

– Ко мне, Али-бей! – крикнул Мавро.– Прыгай!

«Вот хорошо – сотник не просит у меня кобылицу, значит, не надо будет ему отвечать отказом...»

Когда всадники примчались к Ореховому Ключу, старейшины уже садились на коней, Осман-бей держал стремя, помогая своему тестю, шейху Эдебали. Услышав стук подков, все обернулись. Дети и женщины бросились врассыпную, освобождая дорогу взмыленной лошади.

Осман-бей недовольно нахмурился.

– Эй, Мавро, что за спешка? – Но, увидев за его спиной морского сотника, понял: что-то случилось.

Мавро спрыгнул на землю, подбежал к бею.

– В горном проходе засада, мой бей! Останови кочевье!

– Засада? Чья?

– Фильятос... Чудар... Перване... Френкский рыцарь и Уранха.

– Откуда узнал?

– Потом расскажу. Останови кочевье!

– Разыщи Тороса, пусть даст команду.

Осман-бей огляделся, улыбнулся Эдебали, встревоженно глядевшему на него, и как можно спокойнее сказал:

– Отправимся в путь позже, мой шейх! Прошу вас в шатер!

Сотник слез с лошади и стоял в стороне, сложив руки на груди.

Осман-бей подозвал его:

– Подойди сюда, Али-бей!

Мавро побежал искать Тороса. Найдя его, рассказал в чем дело, передал приказ бея. Торос, придерживая саблю, кинулся к коню, прыгнул в седло. Расталкивая и обгоняя идущих, он стал созывать сёгютских глашатаев. Вскоре вдоль всего каравана, который двигался, вздымая тучи пыли, от хвоста до головы прокатилась команда:

– Кочевье сто-о-ой!

– Стой, стой!

– Кочевье, сто-о-ой!

– Старейшины Сёгюта – в бейский шатер!

– В бейский шатер!

Люди и животные остановились на том месте, где их застала команда. В наступившей тишине еще раз прогремел голос Тороса:

– Стой, кочевье!