Текст книги "Глубокое ущелье"

Автор книги: Кемаль Тахир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

– Пусть не трогает их, что ли?

– Конечно! – Мавро скрипнул зубами.– Пусть не трогает, чтобы мы сами отомстили нашим кровникам, своими руками.– Он погрозил Кериму пальцем: – Клянусь аллахом! Скажу матушке Баджибей: «Твой сын трус – хочет, чтобы за его брата отомстили другие». Попадешь тогда под бич отца своего Рюстема. И тут уж сам Эртогрул-бей воскреснет – не спасет тебя! – Мавро перевел взгляд на скакавших впереди девушек. Лукаво улыбнулся.– А еще, приятель, смотри, как бы Аслыхан не узнала...

Достопочтенный шейх Итбуруна Эдебали молча, ни о чем не спрашивая, не шевельнувшись – одна рука в бороде, другая на поясе,– не отрывая глаз от земли, выслушал все, что рассказала ему со слов Балкыз жена. Поднять руку на его дочь значило бросить вызов могуществу всего братства ахи. Если решился на такое санджакский бей Алишар, сомневаться теперь нечего: порядок в стране порушен. Бей Эскишехира и прежде был человеком ненадежным, а после того как появился придурок Хопхоп, стал меняться прямо на глазах. Шейху было известно, что Алишар с кадием начали заниматься в деревне ростовщичеством, но, поскольку до сих пор ремесленным цехам сталкиваться с этим не приходилось, шейх делал вид, что ничего не знает. «Выходит, змея подняла голову раньше, чем мы того ожидали. Угрожая чести нашей, пошли против силы ахи!» Может, они решили, что, боясь позора, шейх попытается спасти перед людьми хотя бы видимость чести. Отдав дочь, свяжет себя родством с беем санджака и волей-неволей станет его опорой. До сей поры шейх полагал, что ему ведом развал, охвативший страну, ибо он следил за ним день ото дня. Но вот ведь что оказалось: всё шло куда быстрей, чем он предполагал. Как же он не подумал раньше, что дело может дойти до открытого вызова, если Алишар, по горло завязший в долгах, собирал вокруг себя в последнее время воинов, даже не заботясь о том, как их прокормить? Слушая жену, он подумал, что давно должен был отдать дочь за Осман-бея, и укорил себя за упрямство.

Он глядел на огонь очага, оглаживал бороду и, как всегда, когда погружался в глубокое раздумье, мял пальцами нос.

Потом спросил, рассказала ли Балкыз сёгютцам о предательстве Алишара. Узнав, что рассказала, потребовал всех к себе.

Когда они склонились перед шейхом в почтительном поклоне, он коротко объявил:

– Многое тут выше вашего разумения. Пусть ваш бей Осман не ведает о предательстве свата. Времена тяжелые. А дело чести пахнет кровью. Если удельный бей пойдет на санджакского – беды не миновать. Положитесь на меня.– Он невесело улыбнулся Баджибей. Та оторопело моргала глазами, ибо не знала подоплеки.– Будь начеку, Баджибей, чтобы никто из твоих не проболтался. Иначе как отомстим мы за покойного Демирджана?! – Он окинул каждого испытующим взглядом, остановил его на Мавро.– Посмотрим, как вы храните тайны?! – Он отвернулся к очагу, давая понять, что разговор окончен. Сёгютцы, пятясь, удалились, оставив шейха наедине с его мыслями.

V

Прочертив яркий след на темно-лазоревом небе, упала звезда.

Керим Джан при виде падающей звезды, как всегда, ощутил трепет. Недобрым знаком была падающая звезда – к смерти близкого. «Только бы не Акча Коджа, упаси аллах!»...

Осман-бей призвал к себе Акча Коджу, но, узнав, что тот болен, поехал к нему сам, захватив с собой сына Орхана. До обеда Осман-бей был в добром расположении духа... Похвалил дротики, выструганные Орханом, испытал Мавро в верховой езде... Но как только от шейха Эдебали прибыл старший мюрид Дурсун Факы, его стало не узнать. В бейском доме началась непонятная суета. Сначала бей заперся с Капланом Чавушем, потом они призвали старейшину ахи Хасана. Прошло немного времени, и куда-то отправили самого лучшего гонца Кедигёза... Может, Аслыхан знает, о чем говорил ее отец с беем? Он прислушался, словно ночь могла дать ответ на его вопрос. Сёгют, как всегда, был безмолвен. Кериму Джану почудилось, будто он снова слышит вопли женщин, потрясшие Сёгют в ночь смерти Эртогрул-бея. В ту же ночь погиб и брат Демирджан. Вот почему эта ночь была так свежа в его памяти, словно это случилось вчера. Он покачал головой. «Нет! С мертвыми не умирают. Разве помню я хоть вот столько о брате, когда рядом со мной Аслыхан?..» Он насупился. Аслыхан давно заставила его забыть не только о погибшем брате, но и об учении.

Бесшумно ступая мягкими сапожками, Керим расхаживал взад и вперед по террасе... За холмом, на той стороне эскишехирской дороги, денно и нощно горел очаг, в котором по приказанию Каплана Чавуша бродячие цыгане жгли уголь. Небо там то озарялось красным пламенем, то окутывалось клубами белесого дыма.

С минарета мечети муэдзин Арапоглу затянул призыв к вечерней молитве. Керим остановился, прислушался. Голос у Арапоглу был воистину страстный и грозный. И все-таки его эзан скорее походил на заунывную туркменскую песню. На одну из тех, которые он пел во время летней перекочевки из Сёгюта на яйлу Доманыч: приставив руки к ушам, забыв обо всем на свете, он, казалось, заставлял звенеть окрестные горы.

С тех пор как Керим стал воином, он не заглядывал в мечеть. Недавно мулла Яхши велел ему передать: «Неужто, бросив ученье, он перешел в другую веру?!» А Кериму не то что в мечеть – мимо проходить не хотелось. Воротило его и от сборищ, на которых звучал саз, от книг, тетрадей, свитков бумаги... «Охладел я к учебе да чтению! Может, к мечу да щиту пристращусь?..»

Он задумался. И вдруг услышал, как внизу, в бейской конюшне, забились кони. Стряхнув с плеч кафтан, вытащил из-за пояса саблю, положил ее на софу. Зажег светильник, который, уходя на вечернюю молитву, оставил у лестницы Дели Балта. Прикрывая пламя ладонью, спустился вниз.

Кони Осман-бея, хорошо откормленные, предназначенные для телохранителей и гонцов, были злы, норовисты, драчливы и, когда долго оставались без присмотра, затевали возню и грызлись между собой. Сейчас, верно, почуяли, что нет поблизости Дели Балта – конюший обычно проводил с ними целый день,– вот и стали баловать. Ведь когда Дели Балта был с лошадьми, никто о конюшне и не вспоминал...

Как только стойла озарились желтым светом светильника, кони перестали биться. Обернулись на дверь. В их огромных глазах горела не ярость, а хитрость – вот, мол, как ловко мы вас провели. Керим подошел ближе, и животные, прижав уши и натянув поводья, снова принялись толкаться задами.

– Тихо! Бесстыжие! – Керим старался придать грубость своему мягкому, благовоспитанному голосу муллы.– Стой! Тебе говорят, Карадуман?!

Он легонько похлопал Карадумана по шее. Конь пряданул ушами, потерся влажной мордой о плечо Керима. Животные постепенно присмирели.

– Ну что, Аккыз! Балует твой Карадуман?..

Керим сам удивился: когда и от кого перенял он эти слова, когда успел научиться успокаивать бейских коней?

В конюшне было тепло. Пахло сеном, свежим навозом, конской мочой. Он поднял светильник над головой, огляделся. Спускаясь, он решил задать коням немного овса, но поленился. Его вдруг охватило беспокойство: покинул важный пост и пропадает бог знает сколько времени в тепле и безопасности! «Э, ничего не будет. Ведь бея нет дома!..» Он рассмеялся коротким смешком и, чтобы принудить себя подняться наверх, задул светильник. Прислушался. Что будут делать кони? И заторопился вон, пожалев, что задул огонь. Дели Балта не раз говорил ему, что в конюшнях водится нечистая сила... Чья-то тень закрыла звезды в воротах. Он вздрогнул. Остановился.

– Орхан-бей! Орхан-бей!..

Тихий, боязливый девичий шепот.

Но кто же это? Неужто Ширин?.. «О господи! Ведь Аслыхан говорила, а я не поверил!..»

– Орхан-бей... Отзовись!

Керим как-то пытался вывести Орхан-бея на чистую воду, но тот отпирался... «И ведь как клялся, обманщик! Ах, чтоб тебя!..» Он решил воспользоваться темнотой, выведать все и уличить Орхана во лжи. Изменив голос, шепотом спросил:

– Кто это?

Девушка вошла в конюшню.

– Еще спрашивает! Забыл, что ли, мой голос?

– Что ты здесь делаешь ночью, бесстыжая?

– Что делаю? А ты где пропадаешь?

– Пропадаю? – Он быстро сообразил. Все эти дни Орхан никуда не выходил.– Я здесь.

– Здесь! Сказал ведь, выйдешь. Чего же не вышел вчера ночью?

Керим отвечал ничего не значащими словами, чтобы не спугнуть девушку.

– Не смог... Отец не спал.

– Не спал!.. До утра, что ли, не спал Осман-бей?

– Я ведь на часах стоял.

– А кто сказал: «После зайду»?

– Отец вызвал.

– Врешь! Я бы слышала! Надоела я тебе. Охота прошла. Недаром говорят: раз позарился на бабу парень, к девушке не привыкнет.

Гадая, о чем она, Керим запыхтел от натуги.

– Какая баба?.. О ком ты?..

– О ком? Отчего же покойный Эртогрул-бей в деревню отправил чертовку Пакизе? Чуть не извела тебя, не правда разве?

– Тьфу!

– Плюешься теперь... А когда покойный Эртогрул-бей ее в деревню выгнал, места себе не находил. В доме усидеть не мог от горя.

– Кто тебе сказал?

– Кто сказал, тот сказал... Матушка твоя Мал-хатун сказала: «Не желаю ее в доме видеть...» Вот и отправили чертовку в деревню Олуклу. Мучился ты! И поделом! Спать не мог сколько времени. Все мне матушка-кормилица рассказала. Вида не подавал, боялся бейское звание опозорить, но матушка-кормилица все видела!

Среди многочисленной бейской челяди Керим вспомнил служанку Хаиме-хатун молодую вдову Пакизе, ее болезненный муж утонул в болоте. Продувная была баба, прямо сказать потаскуха... Верно! Вот уж год, как выдали ее замуж в деревню... Год назад Орхан-бею было двенадцать... Керим представил себе мальчишку рядом с громадной, как гора, Пакизе. «Ах ты, чертовка!.. Ну и ну».

– Небось будь на моем месте Пакизе, стены проломил бы, а пришел...

– Замолчи! Не то затрещину заработаешь!

– Затрещину! Я, девушка, целую толпу женщин обманула, а пришла... Мать твоя следит, Хаиме-хатун следит, матушка-кормилица и во сне глаз не спускает.– Голос ее задрожал.– Трус ты – вот кто! Прежде не был таким.– Она всхлипнула.– Я все знаю, все...

– Да что с тобой! Вот еще!

– А гяурку Марью кто щипал? Я?

– Брехня.

– Никакая не брехня! Так ущипнул, так ущипнул, чуть не умерла. Поклялась мне божьей матерью Марией. Синяк на теле показала. И не стыдно тебе? – Она кинулась к Кериму. Со злостью ущипнула его.– Вот тебе!

– Ох, чтоб у тебя руки отсохли...

– Не нравится!.. А почему должна страдать за твои грехи гяурка Марья? Все на нее пялишься, глаза бы твои лопнули! Вышел бы вчера ночью, если б не сох по ней! Меня хоть свяжут, приду. Когда я прежде не выходила, кто грозился зарезать меня? – Она стояла совсем близко. Керим чувствовал на лице ее горячее дыхание. Сердце его колотилось. Вот-вот обман откроется... На террасе послышался голос кормилицы:

– Ширин! Эй, Ширин, где ты, плутовка?

Девушка испуганно ойкнула, прильнула к нему. Воспользовавшись случаем, Керим прошептал:

– Беги, беги скорее!

– Помилуй, Орхан-бей! Поймают – под палки попаду.

Кормилица спустилась на несколько ступенек по лестнице:

– Ширин! Тебе говорю, паршивка!

Девушка взмолилась:

– Спаси, Орхан!.. Перед Мал-хатун стыдно... Перед Хаиме-хатун...

Керим вспомнил про лестницу, ведущую из конюшни на второй этаж. Схватив девушку за руку, потащил ее к двери, отодвинул щеколду, подтолкнул:

– Беги!

– Значит, выйдешь сегодня ночью?

– Беги, говорю!

– Выйдешь? Поклянись!

– Нашла время. Беги!

Затворив дверь, Керим вернулся. Кони, точно почуяв тревогу, снова стали баловать. Выругавшись сквозь зубы, Керим вынул из кожаного мешочка на поясе огниво с трутом. Высек искру, запалил огниво, поднес пучок сена. Раздул, зажег светильник. Когда вошла матушка-кормилица, он кричал на коней.

– Не притворяйся, паршивец Орхан! – зло бросила она.– Попался наконец!

Керим сделал вид, что не узнал ее.

– Кто там? Кто попался?

– Голос мой не узнал, что ли, Орхан? Дышишь, как ягненок у тигра в пасти...

– Ах, это ты, матушка-кормилица! Не узнал сразу. Заходи, заходи! Тебе Дели Балта нужен?

– Упаси аллах! Зачем мне этот пес Дели Балта? Кроме тебя, здесь никого нет? – Вздохнув, огляделась.– Голос мне какой-то послышался... Шепот.

– Да кони вот озоровали.

– Где Орхан? Не нашла его наверху.

– Вместе с Осман-беем уехал к Акча Кодже.

– Разве Кара Осман-бей не послал за ним?

– Послал, да Акча Коджа болен.

– Что с ним? – Снова забились кони. Керим не ответил. А успокоив животных, решил подшутить над кормилицей.

– Только что кликала Орхана, матушка, а ищешь вроде кого другого?

– Чтоб ему провалиться! – Старое лицо кормилицы еще больше сморщилось. Она вздохнула.– Все смешалось в мире, сынок мой Керим! Не исправить теперь. Поздно. Как говорит дервиш Камаган, скоро свету конец. Бог знает что творится. Сам подумай, в мои-то годы лазить по конюшням, вместо того чтобы сидеть молиться на коврике, бога искать...

Кормилица Осман-бея в конаке считалась второй по старшинству после жены Эртогрул-бея Хаиме-хатун. Сам Осман-бей ее слушался. Старуха насторожилась. Покачала головой.

– Все мне скрип чудится! Рехнулась, верно, аллах свидетель, намаз творить не могу. То ли этот Орхан не в отца, то ли бабы перебесились? Правда, и в наше время по бейским сынкам, бывало, страдали, но, чтоб вдова на младенца кидалась, такого не видели.

– Скажешь тоже, матушка! Что делать таким-то бабам с младенцами?

– И ты туда же! С муллой сидел, потому и не соображаешь. У бейских сыновей быстро глаза раскрываются, Керим Челеби. Есть кому учить. Охотников до их невинности что птиц в небе. Ты лучше за собой последи!

– Я за собой слежу! Нетрудно. А чего ты к Орхану привязалась?

– Как же не привязываться, глупый Керим. Если бы я не следила, мальчик давно бы силы потерял. Саблю да щит поднять не мог бы, потомства бы не оставил...

– Помилуй, матушка! Значит, как орлица, крылья расправила... По ночам бродишь... Понятно. Можно сказать, на страже.

Кормилица не поняла насмешки. Снова вздохнула!

– На страже, сынок Керим. Да разве уследишь за молодыми, коли они живятины попробовали?

Покачав головой, кормилица ушла в гарем.

Керим поднялся на террасу. Сел на софу, задумался над ее словами. Обиделся было на Орхана: выходит, скрыл, не доверился. Но, поразмыслив, решил, что он прав. Для бея сызмальства женщина не должна много значить. Надо, чтобы тебя все вокруг уважали. Как Орхан-бей, так и его отец Кара Осман не любили непристойных шуточек и разговоров.

Ширин купили совсем маленькой, обратили в мусульманство. По корану наложница не должна защищать своей чести от господина. Соитие между ними даже без обручения грехом не считается. А вот Пакизе кругом виновата. Она не двенадцатилетний паренек – тридцатилетняя вдовица. Короче сказать, где много женщин, там, как ни старайся, от бесстыдства не убережешься. А в медресе, в обителях, а порой и в общинах ахи, в гяурских монастырях, в рыцарских орденах и того хуже. Там не девушек пользуют – мальчиков!

Услышав лай собак, а затем и шаги, Керим вскочил, ища саблю. Вернувшись из конюшни, забыл ее надеть. Не удавалось ему опоясываться быстро и ловко, как это делал Орхан-бей или даже Мавро. Он привел себя в порядок, когда Осман-бей уже поднялся на террасу. Лицо бея было мрачнее тучи. С обеда Керим не разговаривал с Орханом, не решался остановить его и узнать, все надеясь, что тот расскажет сам. Но тут не вытерпел. Тихо, чтобы не слышал Осман-бей, спросил:

– Что там, приятель?

– Потерпи, узнаешь! – так же шепотом ответил Орхан.

Керим еще больше разволновался. К счастью, Орхан не застрял, как обычно, у отца. Тотчас вернулся и рассказал такое, что и в голове не укладывалось.

Аслыхан хранила тайну. Никто в Сёгюте не знал, что Алишар-бей, вместо того чтобы посватать за дочь шейха Османа, посватался сам, а получив отказ, обманул Османа, оговорил Эдебали и, потеряв разум, попытался с помощью чужаков умыкнуть Балкыз. Керим хоть и был вместе с Аслыхан у шейха, но главного тоже не знал, и поэтому они с Орханом никак не могли понять, почему шейх Эдебали скрывает поступок Алишара от Осман-бея. Чем дольше слушал Керим рассказ Орхана, тем труднее было ему разобраться.

– Откуда же все-таки узнал Осман-бей о предательстве Алишара?

– Сегодня от шейха Эдебали приехал старший мюрид... Шейх велел передать, что в сей год он хотел бы подняться на яйлу вместе с нами... Отец удивился. Согласился, конечно, но без радости. А когда Дурсун Факы уехал, задумался: с чего бы это шейх, не отдавший за него свою дочь, хочет отправиться с нами на Доманыч? Пока он думал да гадал, явился Каплан Чавуш. К нему тоже завернул Дурсун Факы, сообщил: «Благая весть! В этот год мы на яйле с вами вместе!»

А Каплана Чавуша, сам понимаешь, тоже на мякине не проведешь, и он стал гадать, что же это такое. Под конец допросил Аслыхан, так, мол, и так, от беев правду не скрывают, твои воробьиные мозги доведут до того, что перережут нас всех враги. Прижал ее, напугал. Оказывается, Балкыз все ей поведала. Каплан Чавуш схватил шапку и к нам. Отец призвал к себе старейшину ахи Хасана-эфенди. Решили послать Кедигёза к старейшине эскишехирских ахи за советом.

А тому все было известно.

– Что известно?

– Вечером Чудароглу тайно прибыл в Эскишехир вместе с двумя монгольскими воинами и уединился с Алишаром. Ночь провели они в бейском дворце, а в день, когда дочь шейха украли, затемно отправились в путь. Да! Оказалось, воины были и не монголы вовсе, а френки. Раз в это дело Чудароглу впутался, то кражу коней и убийство брата твоего Демирджана отец связал с этими френками.

– Что же теперь будет?

– Не мог поверить в такое отец. Все на своем стоял: «Алишар со мной так подло не поступит». Под конец решили поговорить с Алишаром с глазу на глаз. Старейшина Хасан-эфенди советовал: «Сделаем вид, что ничего не знаем, посмотрим, что будет». Но Акча Коджа не согласился. «Скоро,– говорит,– Сёгют оставим, на яйлу перекочуем. Тебе, Осман-бей, надо поговорить с ним сейчас. Если Алишар отпираться станет, не настаивай». Так что ты, Керим, с утра снова отправишься в Иненю. Пусть воевода Нуреттин позовет на обед Алишара, Акча Коджа убеждал отца взять с собой на всякий случай охрану, но отец не согласился.

– Отчего же?

– Дело это личное – раз. А потом, как бы он ни был зол на Алишара, воевать с ним не собирается... Завтра бери с собой Мавро – и с богом. Вооружитесь как следует... Мавро на пост заступает после меня?

– Да.

– Неважно, я заменю его. А вы завтра же с утра скачите в Иненю. Пусть Нуреттин сразу же сообщит Алишару о приглашении в Эскишехир. Он умолк и, понизив голос, добавил: – Не приедет подлец Алишар. А если приедет, значит, уверен, что о подлости его еще никому не известно. Пусть поговорят, посмотрим. Но что он может сказать? Нет, не правда, мол, клевета!..

Закричала сова. Юноши прислушались. Птица прокричала три раза и умолкла. Лица юношей повеселели. Три крика совы считались добрым знамением, но ровно три, ни больше, ни меньше.

Лихо сдвинув папаху набок, приосанившись, Мавро шел по рынку Иненю. На одном плече у него висела кривая туркменская сабля, на другом – расшитое налучье и колчан со стрелами. Полное достоинства выражение лица, гордо выпяченная грудь – все говорило о том, как он счастлив своим превращением из паршивого караван-сарайщика в настоящего воина.

Сердце его, правда, замирало от страха, потому что с тех пор, как он укрылся в Сёгюте, он впервые пересек границу удела Осман-бея и боялся попасть в руки Фильятоса. Мавро решил заранее: попадись им навстречу караджахисарские воины, не вступать с ними в разговор, а повернуть коня и ускакать прочь. Мороз пробегал у него по коже при мысли о том, что с ним будет, если он попадет в руки Фильятоса. По ночам просыпался в холодном поту. Караджахисарцы в любое время могли напасть на Сёгют или устроить засаду на землях Осман-бея. Фильятос славился тем, что убивал свою жертву не сразу. С тех пор как султан в Конье потерял силу, Фильятос не боялся понести наказание и стал придумывать все новые и новые пытки, дабы устрашить крестьян; чтобы продлить смертный час своих жертв, велел изготовить специальные орудия, калечившие людей, вытягивавшие из них жилу за жилой, ломавшие кость за костью. Он пытал водой, огнем, раскаленным железом, кипящим жиром, наводил ужас огромными голодными крысами и дикими псами, специально содержащимися для этих целей. Слушая рассказы о зверствах Фильятоса, вспоминая по ночам об услышанном, Мавро испытывал такую муку, словно все это проделывали с ним самим, и часами без сна вертелся в постели. Выйдя со двора воеводы Нуреттина, он чуть не на каждом шагу останавливался, говоря себе: «Что тебе делать на рынке? Возвращайся!» Но все-таки не мог устоять перед искушением повидать друга своего отца, медника-армянина Карабета-уста, которого, сколько помнил себя, всегда называл дядей. Мавро хотел от него услышать, что делается в караван-сарае Безлюдный, а вернее, узнать, где сейчас его любимая рыжая кобылица. Мавро выкормил ее изюмом из своих рук. Приучил к седлу и поводьям, выучил, словно человека, понимать слова. И мысль о том, что кобылица в руках у такого изверга, как Фильятос, оскорбляла его, болью отзывалась в сердце, будто в плену была не кобылица, а его несчастная сестра Лия, над которой издеваются злодеи. Чтобы подавить эту боль и заглушить страх перед Фильятосом, он и напускал на себя гордый, лихой вид.

Была и другая причина, по которой не хотелось ему выходить из конака воеводы. Слишком уж затянулось ожидание, все проголодались, нервничали. Прежде других забеспокоился Орхан, хотя и старался не подавать виду. Он то и дело подходил к окну, прищурив зеленые глаза, глядел на эскишехирскую дорогу, почесывал родинку за ухом. Гонцам воеводы Нуреттина Алишар пообещал сразу же приехать. Значит, он не знал, что Осман-бею все известно, и, следовательно, не должен был так запаздывать. Но больше всех волновался сам воевода, ибо не мог пригласить гостей к столу. Осман-бей, как всегда, был спокоен. Он легко справлялся с закипавшим в нем гневом, как ни в чем не бывало серьезно беседовал с семилетним сыном воеводы, точно перед ним был взрослый.

Увлеченный своими мыслями, Мавро не сразу обратил внимание на необычную тишину, царившую на рынке. Только войдя в ряды, удивился: как много закрыто лавок, как пусто вокруг! «Может, ушли на молитву? Но, отправляясь в мечеть, мастеровые обычно не закрывают ставен, лишь выставляют перед дверьми скамеечку?» Из мясной лавки выскочил покупатель и, пугливо оглядываясь, убежал. Мясник стал закрывать лавку. Мавро подходил к ряду медников, но не слышал прилежного стука молоточков. Что такое? Ему почудилось, будто он попал в незнакомый, покинутый жителями город. «Не праздник ли сегодня случаем?» Он прибавил шагу, свернул за угол.

Друг отца Карабет-уста, старейшина цеха медников Иненю, тоже закрывал свою лавку и ждал, пока его сынишка сведет вместе ставни. Башлык надвинут на глаза, копается в затылке – верный признак плохого настроения.

Карабет-уста оглянулся на шаги. При виде воина, увешанного оружием, крикнул сыну: «Скорей!» И выругался сквозь зубы по-армянски.

Мавро не подал виду, подошел. Интересно, узнают они его? Злость отца совсем перепугала четырнадцатилетнего парнишку. Никак не удавалось ему закрыть ставни. Карабет-уста подбежал, налег плечом, свел кольца вместе, помог навесить замок. Испуганно глянул через плечо на Мавро, криво улыбнулся. И тут узнал. Удивился. Но изумление лишь увеличило страх.

– Ты ли это, Мавро? Что за наряд?

– Здравствуй, дядя Карабет! В добрый час! Чего ты запираешь лавку средь бела дня?

Карабет-уста, пытаясь сдержать гнев, огляделся по сторонам:

– С кем ты, Мавро, сын Кара Василя? Откуда у тебя оружие?

– С кем я? Не слышал, что ли? Перебрался в Сёгют после того, что стряслось с нами.

– Что ты здесь делаешь? – Помолчал.– Простил ли тебя властитель Фильятос?

– Нет. Разве он простит? Если поймает...

Карабет-уста снова боязливо огляделся. Сын его, держа за ручку корзину с едой, прислушивался к разговору. Карабет-уста рассвирепел:

– Ах ты! Прочь отсюда! Корзину на плечо – и бегом! – Он поискал, чем бы в него кинуть, но только плюнул вслед убегавшему мальчишке.– Вот погоди, разобью твою ослиную башку.– Обернулся к Мавро.– Чего же ты тогда на рожон лезешь? – Помолчал.– Или по делу послали?

– Нет. В гости мы приехали к воеводе Нуреттину.

– Воеводу видел? Что делает?

– Ничего. Что ему делать? Ждет Алишар-бея.

– Ждет, значит, знает.

– О чем?

– О нападении.

– О каком нападении?

Мясник, закрыв свою лавку, с корзинкой на плече вышел из-за угла. Чуть не бегом подбежал к дверям дома и, возясь ключом в замке, с подозрением поглядел на Карабета, разговаривавшего с незнакомым воином.

Карабет-уста засуетился. Сквозь зубы снова выругал – на этот раз себя.

– Какое может быть нападение! Пошутил. Ладно, будь здоров.– Он сделал два шага, обернулся.– Страх как горевал я по дочери моей Лие. До сих пор домашние плачут.– Сделал еще шаг, остановился и, подойдя к Мавро, прошептал ему на ухо: – Найди коня, Мавро, и убирайся подобру-поздорову.

– Что случилось, дядя Карабет? Что такое?

– Не время спрашивать!.. Уходи поскорее.

И он быстро зашагал прочь. Мавро, зная, что Карабет-уста – большой шутник, оторопело глядел ему вслед, не понимая, разыгрывают его или нет. Он был немного обижен, что его оружие не произвело на мастера никакого впечатления. «Даже не похвалил! Наверное, не понравилось, что я пошел служить к туркменам!» – подумал он со злостью и огорчением. И вдруг, сам не зная почему, бросился за Карабетом. Мастер, казалось, не шел, а катил свое круглое, как бочка, тело на коротких ногах. Мавро легко догнал его, остановил:

– Подожди, дядя! Почему я должен уходить? Я приехал с Осман-беем. Что случилось?

– Ступай по своим делам, дурень...– Он оттолкнул юношу, пытаясь пройти мимо. Остановился и, задыхаясь, спросил:

– Осман-бей, говоришь? Какой Осман-бей?

– А разве их много? Сын Эртогрул-бея.

– Удельный бей Кара Осман, что ли? Где он сейчас?

– В доме воеводы Нуреттина. Где же еще?

Карабет-уста сделал руками безнадежный жест. Если бы не грузное тело, то, наверное, тотчас кинулся бы к дворцу воеводы. Наконец, справившись со своей нерешительностью, набросился на Мавро:

– Чего стоишь, балбес! Беги, скажи Осману, чтобы поскорее уносил ноги отсюда!

– Да что же случилось, дядя Карабет? Разве уедет он, если не узнает, в чем дело?

– И то правда! Пустая моя голова! Ведь он считает себя гостем. А у сельджуков и монголов поднять руку на гостя – значит пойти против султанского фирмана. Беги скорее! Пусть немедля уезжает. На этот раз дело плохо! Фильятос приехал с Чудароглу, и с ними два знатных воина-френка. Если правду говорят, собираются они напасть на дом воеводы.

– Чем провинился воевода Нуреттин? И как спасутся они потом от гнева Алишар-бея?

– Эх, болван! Час уже ждут они Алишар-бея за городом, чтобы напасть на дворец.

Мавро похолодел. В горле у него пересохло.

– Что происходит, ох, дядя Карабет? – глухо взмолился он.– В чем виноват Нуреттин? Никакого налета он не ждет. Послал гонцов, позвал на обед Алишар-бея.

– Не знаю. В державных делах не разберешься. Сегодня – корона на голове, завтра – голова в кустах!.. Или натворил что-нибудь, или оклеветали.– Он снова спохватился.– Поторопись, паршивец! Меч Фильятоса у тебя над головой, а ты разболтался о сельджукских порядках. Передай Осман-бею мои слова. А там пусть поступает как знает. Прочь с дороги!

Он оттолкнул Мавро и скрылся за углом. Оставшись один посредине безлюдного рынка, юноша окаменел от страха, словно сотни фильятосов окружили его со всех сторон. Ему захотелось броситься к своим, спрятаться во дворце воеводы, а еще лучше – оказаться за границей удела. Но он не мог оторвать ног от земли. «Спаси раба своего, господи Иисусе! Помоги и помилуй, пресвятая дева Мария!»– простонал он, клацая зубами. Наконец он шагнул и, точно вырвал корень из земли, сразу почувствовал себя легким, как птица. Придерживая левой рукой саблю, бросился бежать. Его словно подгоняли громыхание стрел в колчане и лука в налучье. Сердце колотилось не от бега, от ужаса. Завернул за угол и, увидев совсем близко дом воеводы, чуть было не задохнулся от радости. Покачнулся, приложил руку к груди и, едва передвигая ноги, направился к распахнутым воротам, в которых стоял управитель воеводы. Он явно ничего не знал. И должно быть, вышел на дорогу поглядеть, не едет ли Алишар-бей. Увидев Мавро, удивился.

– Откуда, джигит? На рынок, что ли, посылал тебя бей?

– На рынок.– Мавро подумал: сказать или не сказать. Решил: никто не должен знать, кроме Осман-бея.

– Где Осман-бей?

– Где же еще? В селямлыке.

На огромном пустом дворе, залитом жарким весенним солнцем, Мавро снова остановился. «Сказать, что ли – о аллах! – чтобы закрыли ворота?»

Четырехугольный двор напоминал поле для игры в дротик. Прямо против ворот – двухэтажный конак воеводы. С трех сторон тянулись одноэтажные конюшни и караулка из красного камня. Дом и двор выглядели прочными, как крепость. Пока Мавро шел по двору, страх его постепенно рассеялся, уступив место радостному вдохновению, какое обычно испытывают перед боем. Он ощупал оружие и зашагал ладным, твердым шагом. Взлетел по лестнице, будто взобрался на стену вражеской крепости, вошел в прихожую.

Орхан и Керим, развалившись, сидели на софе. Безразлично взглянули на Мавро. И тут же вскочили.

– Рады тебя видеть, Мавро! Девки Иненю, что ли, за тобой гонятся? – пошутил Орхан.– Или напал кто? – добавил он уже серьезно и сразу пожалел, словно выдал свои опасения.

– Угадал, Орхан-бей, нападение! – сказал Мавро. И сам удивился своему спокойствию.

– Какое нападение, сумасшедший гяур?

– Обычное, вражеское. Где Осман-бей?

Он хотел пройти. Но Орхан схватил его за пояс.

– Погоди! – Оглянувшись, понизил голос: – Какое нападение? Откуда ты взял?

Мавро поделился с приятелями услышанным. Орхан, слушая Мавро, прикидывал план действий. А когда тот умолк, схватил обоих за руки и потянул к лестнице:

– Быстрее! Быстрее!..

– Не доложив Осман-бею?

– Оставь! Положись на меня.

Он сбежал по лестнице, схватил саблю и бросился в конюшню. В дверях казармы показался один из воеводских наемников, постоял немного, заслоняясь рукой от солнца.

– Куда мы, Орхан-бей? Зачем?

– Молчи, болтливый гяур!

Привыкнув к темноте конюшни, Орхан оглядел сытых коней и шепотом приказал:

– Мавро, седло для моего Карадумана! Быстро! Керим Джан, башлык, уздечку!

Керим и Мавро бросились к лошади. Затянув подпругу, накинули уздечку. Обхватив коня за шею, Орхан вывел его во двор.

– Ну, не подведи, Карадуман! – Обернувшись к Мавро, приказал: – В седло, Мавро, скорее!

– Я?

– Быстро, говорю!

Мавро хотел было вскочить на коня, но Керим остановил его:

– Погоди. Куда ты его посылаешь?