Текст книги "Глубокое ущелье"

Автор книги: Кемаль Тахир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

ГЛУБОКОЕ УЩЕЛЬЕ

Часть первая

I

II

III

Часть вторая

I

II

III

Часть третья

I

II

III

IV

V

Часть четвертая

I

II

III

IV

V

ПОСЛЕСЛОВИЕ

ПРИМЕЧАНИЯ

Kemal Tahir

DEVLET ANA

Roman Ankara 1967

ГЛУБОКОЕ УЩЕЛЬЕ

Кемаль Тахир

«Мы – османцы, в каждом из нас – много разных людей». Назым-паша (дед Назыма Хикмета)

Роман

Перевод с турецкого Р. Фиша

Издательство «Прогресс»

Москва 1971

Часть первая

УДАР В СПИНУ

I

Увидев у лестницы, ведущей на крытую террасу, вместо красавицы хозяйки смуглого парня, рыцарь ордена Святого Иоанна Нотиус Гладиус криво усмехнулся. «Любовника своего послала, шельма! Ишь, рубаха-то чистая, ясное дело – спит с ним...»

Рыцарь разозлился: слишком уж парень был красив да ладен.

«Холопское отродье обычно боится воинов, а этот и глазом не моргнет... Не потому ли, что вылез из ее постели, собака?..»

Юноша, подтянутый, статный – чувствовалось, что он горд только что обретенной физической силой,– склонился в поклоне, сложив на груди руки. Красный пояс, туго стягивавший талию, отчего широкие плечи его казались еще шире, узкие, в обтяжку штаны и мягкие сапожки с короткими голенищами делали его похожим на стройного, ловкого канатоходца.

Рыцарь Нотиус Гладиус насупил брови.

– Чего тебе?

– Сестра велела послужить вам. Приказывайте.

– Сестра? – Опершись локтем о стол, рыцарь подался вперед, погрозил пальцем.– Если соврал, уши обрежу!..

Голос звучал угрожающе, злобно.

Доброжелательная улыбка слетела с лица юноши.

– Да, сестра. Что прикажете?

– Сестра твоя не глуха ли? – Он подождал ответа.– Я спросил, как ее звать,– словно не слышала. Я спросил, видна ли отсюда граница бейлика Эртогрула? Не удостоив ответом, улизнула...

– Простите великодушно, она у нас молчальница. А звать ее Лией...

– Что это за имя?

– Лилия.

– Лилия...– Рыцарь осклабился.– Плохо назвали... Надо бы получше... Отчего отец не назвал ее Сметаной?

Парень кинул на него испуганный взгляд.

Рыцарь был низкоросл, толст, но плотно сбит. Одной рукой он держался за меч, другая лежала на кинжале. В каждом его движении сквозила настороженность человека, которого всюду подстерегает опасность. Пышные длинные, до плеч, волосы походили на гриву хищника.

– Неужто не догадался отец, что будет она Сметаной? А мать-то куда глядела? Сметана... Куда больше подходит... Сладка, не насытишься! – Он подмигнул.– Похоже, сам знаешь, пробовал ведь.– Он вздохнул.– Значит, сестра? Поглядим... А тебя как звать? Не Плющом ли?

– Нет, Мавро...

– Ну, скажи-ка, Мавро, видна ли отсюда граница владений Эртогрула?

Мавро задумался. Почти всех путников, забредавших в их караван-сарай, тянуло выйти на террасу. А глянув вниз, в пропасть, иные даже падали без чувств. Вот и этот согнулся, словно его ножом в живот пырнули, хмыкнул и попятился от каменной ограды.

– О чем задумался? Видна ли, говорю, граница?

– Видна, если вот сюда забраться...– И Мавро вскочил на ограду.

Рыцарь вытаращил глаза, воздев руки, застыл как изваяние. Наконец из глотки его вырвался крик:

– Слезай! Слезай, накажи тебя господь! Свихнулся, что ли, нечестивец, слезаай!..

Мавро невозмутимо балансировал на гребне ограды, отпугивая вьющихся у его плеч голубей, он словно бросал вызов смерти. Он улыбался. «Вот тебе за сметану! Ну как? Угадал мой отец иль нет?»

Нотиус Гладиус с детства боялся высоты и, если во сне видел пропасти, просыпался с диким воплем, словно его режут, и долго еще не мог прийти в себя.

– Слезай, говорят тебе! Слезай, собака! – кричал он, пытаясь подняться с места.

Насладившись смятением гостя, Мавро спрыгнул на террасу.

– Не разглядел... Сегодня болото курится...

– А если бы камень сорвался? – Рыцарь не мог унять невольную дрожь.

– Не сорвется! Кладка армянских мастеров... «Каждую жилку в камне знают каменотесы-армяне»,– так говаривал отец, да утешится душа его в раю.

– Эх ты, безмозглый грек! Один сорвался, гляди вон!

– Бывает, не господь ведь строил, а рабы его.

Безрассудство парня поначалу удивило рыцаря, но тут же закралось подозрение. «А может, терраса вовсе и не висит над пропастью? Нет ли с той стороны ограды выступа?» При этой мысли огонь гнева опалил его лицо. Если там есть куда поставить ногу, он изрешетит этого парня. Рыцарь подбежал к ограде, заглянул. И обмер.

Отвесные скалы уходили вниз, в бездонный колодец. В глубине облака, отражаясь в воде, колыхались белым туманом, чудилось: именно здесь разверзлась пасть ада. Прикрывая ладонью рот, рыцарь глухо спросил:

– Сколько до дна?

– Триста шестнадцать кулачей.

– Мерил кто?

– Мой отец... Поспорил однажды с купцом из тавризского каравана, развернули тюк ткани и стали мерить.

Рыцарь не слушал. С трудом оторвав взгляд от пропасти, поглядел вдаль.

Долина, насколько хватал глаз, была покрыта тростником. Апрельский ветер волновал, казалось, не тростник на болоте, а самую землю, не застывшую еще со времен творения. Все в этом забытом богом краю дышало безнадежностью, хаосом и запустением, точно на земле еще не родилось ни единое живое существо. Нотиус Гладиус, очевидно, остался доволен тем, что узрел по ту сторону пропасти. Когда он обернулся, брови его сошлись на переносице, зубы блеснули в оскале.

Прошло уже пятнадцать дней с тех пор, как, высадившись в порту Гемлик, он ступил на землю Анатолии. Миновал Изник, Бурсу, побывал в Инегёле, Кютахье, Караджахисаре и добрался наконец сюда, чтобы повидаться с генуэзским монахом Бенито. Он обитал в одной из пещер на границе удела Эртогрула. То, что рыцарь видел по дороге, и то, что рассказал ему монах Бенито, не оставляло никакого сомнения – это край непуганых дураков. Да, именно здесь туркмены и византийцы столетиями соперничали друг с другом в глупости.

Взявшись за эфес меча, рыцарь провел ладонью по усам, встал на цыпочки, чуть приподняв свое короткое, плотное тело. «Да будет навеки покрыт позором благословенный меч Святого Иоанна, если за какие-нибудь полгода я не приберу к рукам эту страну дураков. Да будет проклята королевская кровь, что течет в моих жилах!»

Он жадно втянул в себя запах кебаба, шедший из кухни, облизнул губы. Нотиус понял главное: Эртогрулу, который получил удел Битинья, пользуясь продажностью и бесчестием греков, здесь опереться не на кого.

Плевым делом будет уничтожить эту старую развалину, этого туркмена – помогут несколько владетельных князей Византии. А занять освободившееся после него место и того легче. Первой его ступенью станет титул герцога Гладиуса Уникуса, второй – титул князя Битиньи. Как привести к покорности византийских удельных властителей, он уже давно рассчитал. Для этого достаточно собрать несколько сот наемных католиков и столько же тюркских воинов. «А за княжеством – да сбудется воля господа нашего Иисуса Христа! – ждет нас корона незадачливого императора Византии».

– Как обозначена граница удела на болоте? Что б ты увидел, если бы не туман?

– Крепость Иненю.

– Она принадлежит Эртогрулу?

– Нет, Эртогрул-бей в крепостях не сидит... «Конская спина да острая сабля – вот наша крепость!» – смеются туркмены... В крепости Иненю сидит воевода сельджукского султана, а над ним воеводой – бей Эскишехирского санджака.

Пытаясь разглядеть, что скрывается за свинцовыми тучами, слившимися на горизонте с болотным тростником, рыцарь задумался, словно главнокомандующий на поле брани. Злобно пробормотал:

– Не сидит в крепостях... глупый кочевник!

– Эртогрул-бей не кочевник... Когда-то был, а теперь давно осел на земле...

– На яйлу-то подымается каждый год?

– Подымается... Попробуй высиди здесь летом! От комаров спасения нет. Но, сколько мы себя помним, он сидит на земле. Отец мой покойный рассказывал, что еще отец Эртогрул-бея перепоясался на службу сельджукскому султану в Конье, да и сам Эртогрул-бей служил понемногу. Я сказал «служба» – понимай, служба мечом, вроде был он субаши. Увидел, дела пошли плохо, налоги уже не текут в казну рекой, ну и попросил себе этот пограничный удел. Мой отец покойный...

– Мавро! – крикнули из дома.

Рыцарь мгновенно обернулся, схватился за меч – глаза сощурены, рот в хищном оскале. Чуть пригнувшись, глянул на дверь. Потом выругался сквозь зубы и с силой бросил в ножны до половины вытянутый меч. Подошел к столу, плюхнулся на место, взял чашу с вином и стал жадно пить, не спуская глаз с темного провала двери и ограды в том месте, где сорвался камень.

В памятный день, когда в монастыре Святого Иоанна на Кипре Нотиус Гладиус отказался стать монахом, вступил в рыцарский орден и перепоясался мечом, он решил узнать по картам свою судьбу. Цыганка сказала: «Если не будешь убит ударом в спину, проживешь сто лет, совершишь много славных дел и в конце концов увенчаешь свою голову короной». С той поры он всегда садился спиной к стене и никогда не поворачивался спиною к людям, открытым дверям и ногам. По той же причине он выказывал в бою то непостижимую трусость, то безрассудную храбрость. Если же по рассеянности или по какой иной незадаче ему случалось оставить свою спину незащищенной, он потом долго не мог себе этого простить.

Грызя ногти, Нотиус Гладиус вдруг вспомнил о лихом бесстрашии этого глупого Мавро. Да, на сей раз в его неосторожности был виновен этот сопляк. «Позвать бы сюда сукина сына. А ну, получай алтын, лезь на ограду!..» И стукнуть палицей по затылку... Рыцарь пошарил рукой в поисках палицы и, не найдя ее подле себя, растерянно огляделся. Палица, секира, колчан, лук с налучьем и короткое копье лежали у стены. Словно и в этой его небрежности виноват был Мавро; рыцарь твердо решил – он парня прикончит. «Сразу вылетит из него дух, как получит палицей по затылку? Нет. Надо бы, чтоб понимал, что случилось. Пусть знает, только ишак поворачивается к людям спиной!» Рыцарь не отрывал глаз от палицы. «Камнем упадет он на дно или завертится? До скольких сосчитать успею, пока хлопнется в реку?

Парень вряд ли успеет оглянуться. Пожалуй, и удовольствия никакого не получишь».

Рыцарь грустно вздохнул, задумался. Погас злобный блеск в его глазах, веки сузились. «Девка-то одна осталась, пойду к ней, выну кинжал. А ну, ложись, шлюха! Что за причуда высылать вместо себя любовника!» Он вытер нос кулаком.

Так вот откуда оно, это внезапное желание убить чернявого! Рыцарь схватился за рыжую бороду. Это был словно приказ откуда-то свыше, а не его собственное желание, и он противился ему, насколько достало сил. Тяжело дыша, стиснул колени, скорчился. По всему телу от затылка до поясницы пробежала сладкая дрожь. Он закатил глаза.

Всякий раз, когда у него шалили нервы, жажда крови лишь подстегивала похоть. Потеряв над собой власть, он откинул сотрясаемое судорогами тело к стене. Но тут же его охватило беспокойство, казалось, кто-то подстерегает его, следит за ним, и он настороженно уставился на дверь, ведущую на террасу.

Голуби, надуваясь и гукая, кружились и кувыркались над пропастью. Преследуя голубку, самец настиг ее у самой ограды.

Покрутился вокруг и подмял под себя. Нотиус Гладиус вздрогнул и быстро осенил себя крестом. Жалость к самому себе перекосила его лицо. «Господи Иисусе! Прости несчастного раба своего!» Нащупав рукой чашу, он выпил ее до дна, облокотился в изнеможении на стол, закрыл лицо ладонями. «Выбрал время, бесстыдник!» Для задуманных им великих дел нужны были помощники – много помощников, не боящихся ни воды, ни огня, коим ум заменяли бы мускулы. А он, вместо того чтобы обласкать и привлечь к себе безмозглого парня, который даже пропасти не боится, собирался убить его! «И за что? Зачем? Из-за этой бабы караван-сарайщицы! Черт бы ее побрал!»

Нотиус Гладиус в ярости стиснул крест – знак ордена Святого Иоанна, висевший на шее на тонкой золотой цепочке,– помял его, скрежеща зубами, будто грудь женщины, которой хотел причинить боль. Услышав шаги на лестнице, вздрогнул, подбросил крест на ладони, словно то был кинжал и он вот-вот метнет его в пришельца, и, качая крест на цепочке, застыл в ожидании.

Мавро, опустив глаза, поставил на стол медное блюдо. Приподнял крышку, и запах жаркого окутал террасу.

Рыцарь вытащил кинжал, недоверчиво посмотрел на блюдо.

– В самом деле косуля?

– Да, косуля.

– Сейчас проверим.

Отрезав кусок мяса, положил его в рот и медленно, с остановками, прожевал, точно прислушивался к какой-то знакомой и далекой-далекой песне.

– И правда косуля. Кто подстрелил?

– Я!

– Скажи лучше, не подстрелил, а поймал.

– Отчего же?

– Ты ведь не стреляешь, силки ставишь.

– Косулю бьют стрелой... Силки ставят на птицу.

Рыцарь глянул на парня. Острие кинжала с насаженным на него куском мяса остановилось у рта.

– А не врешь? Можешь стрелой убить косулю?

– Могу! Бывает, и влет птицу бью. А если надо, могу засыпать стрелами...

– Ишь ты! – Рыцарь еще внимательней оглядел Мавро.– Этому искусству сам не научишься. Кто учил тебя?

– Отец мой покойный... Лихой был охотник отец: все, что летало и бегало, не знало спасения, когда брал он в руки свой лук.

– Если ты такой стрелок, то почему стал караван-сарайщиком?

– Из-за слепого еврея.

– Не понял.

– Чудной еврей жил в Караджахисаре... Кто его знает, откуда пришел, слепой был на оба глаза. На свадьбах, на праздниках песни играл. Что подадут, тем и кормился... Как-то напала чума на наши места. Из каждого дома утром и вечером выносили покойников... В той пещере, где поселился отец Бенито, тогда ночевал другой монах-френк.

Бородища до пупа, а сам скотина скотиной... Вот наши глупцы и пришли к нему молить спасения от чумы... И что же сказал им этот мерзавец? «Истинно ведаю, говорит, никакой чумы нету. Это евреи колодцы да источники отравляют. Кто еврея убьет – спасется. Хотите и вы спастись, разорвите живого жида...»

Вернулись в Караджахисар, весь город подняли на ноги. А как разъярятся наши простаки караджахисарцы – берегись! С проклятиями того еврея пригнали на рынок. Покойный отец мой рассказывал: «С кладбища люди возвращались после похорон, когда все и случилось. В тот день я увидел, что такое взбесившаяся толпа – на куски разорвали беднягу. Нашлись и такие, что отрывали от трупа кто кусок жира, кто кусок мяса – противоядие, мол, от жидовской отравы. Три дня живот мой хлеба не принимал, выпью глоток – из меня два выходят...» После этой истории мы сюда и переселились. В те времена караванный путь шел по краю болота. Только-только погонщики проложили тропу через Кровавое ущелье. Прежде здесь не постоялый двор был. Давным-давно строил наш император в горах частоколы да крепости против сельджуков. Тут стояла крепость тысяцкого. А потом пришли сельджуки, взяли у нас Изник – ни тысяцкого, ни сотника не осталось... Отец после истории со слепым проклял караджахисарцев и переселился сюда. Надо бы назвать караван-сарай Кровавым ущельем, а он назвал – Безлюдным. Сколько отговаривали его, а управитель так прямо и сказал: «Откажись, Кара Василь, от своей затеи, сожрут тебя волки да птицы на этих вершинах... Тебя-то не жаль, а молодуху твою с ребенком во чреве жалко». Но отец не послушал: «Чем дальше от вас, тем ближе к господу. Смотреть на злых да недобрых людей – только веру свою портить. А глядя на горы, говорит, не запамятуешь величия господа.

Зелень лесов да ветер с цветущих яйл сердце очищает, волей-неволей зла не сотворишь. Тому, кто взыскует господа нашего Иисуса Христа, только здесь и жить, господин управитель». Вот как ответил отец мой,

– Покойный был философом! Грамоте знал?

– Читал иногда библию, распевал во весь голос, так что эхо гремело в Кровавом ущелье, а вот чтоб писал, никогда не видел.

– Кем он был в Караджахисаре? Если так управлялся с луком,– наверное, воином?

– Хотел наш властитель взять его к себе воином, не согласился отец.– Мавро вздохнул.– Кто, говорит, сделал своим ремеслом убийство, человеком не станет.

Да умный человек и не станет весь век на себе меч таскать, он ведь не вьючный осел. Кто меч, говорит, таскает, чаще всего вероломен, сынок. Не гляди, что спесив да одет чисто. Меч, он к мечу тянется: чтоб меня не убили, думаешь, изловчусь, сам прежде убью, а кто, изловчившись, прежде чем вынуты мечи, убивает другого, у того душа темная. Где геройство, а где предательство – не разберешь. Того, говорит, кто приучился со спины людей убивать, сам черт не исправит.

– Вот так сказанул! Верно, конечно, верно, но только для мусульманских нехристей.

– Отец мой не различал – христиане, мусульмане.

– Опомнись! Безбожие это. Мне сказал, а больше не повторяй...

Мавро и вправду испугался, осенил себя широким православным крестом, пробормотал:

– Благочестивый человек был покойный... Поп наш говорил...

– Опомнись! Христианское воинство – рать господа нашего Иисуса. Мы коварства не знаем, ибо долг наш – вырвать с корнем безбожие. Мы защищаем правых и слабых от сильных, но неправых!..– Он взял чашу. Увидев, что она пуста, протянул парню: – А ну-ка наполни! И смотри, не носи в себе слов, смысл коих тебе непонятен. Забудь!

Мавро засуетился, прибежал с огромным кувшином вина.

Послеполуденное солнце, на миг прорвавшись сквозь тучи, ударило в чашу. Красное как кровь вино заискрилось.

Рыцарь приподнял голову.

– Спасибо, лев Мавро! А ну садись!

Мавро обрадовался было, что знатный френкский рыцарь приглашает его сесть за стол, но неожиданно смягчившийся голос гостя вызвал подозрение. Он вспомнил наказ отца: «Умный парень, если мать и сестра у него красивые, похвалами незнакомцев, особенно если они старше тебя, не должен обольщаться. А подарков от них и вовсе не следует принимать...»

– Спасибо! Я люблю постоять!

– Садись, говорю. Хочешь стать человеком – слушай старших! Садись!

– Сестра будет недовольна. У нас с гостями не сидят...

– Не тяни, а то охота пройдет. Явится сестра – встанешь. Есть разговор, садись!

Мавро, с опаской поглядев на дверь, примостился на краю скамьи.

– Сколько вы здесь зарабатываете в год?

– В год? Как когда. Прежде, когда дорога через ущелье была открыта, неплохо зарабатывали. И сейчас, благодарение господу нашему, кормимся. За холмом, вон там, у нас поле – сеем. Дрова дармовые. Корова есть, овцы, козы. Из шерсти сестра кое-чего вяжет... Я дрова вожу в Караджахисар... Соль, свечи, кил покупаю. На сыр да на йогурт посуду вымениваю. А дичи у нас не занимать стать – куропаток, перепелок, фазанов полно.– Он подбородком указал на вертевшихся у ног голубей.– И вот этих.

– Верхом скакать любишь?

– Кто ж не любит?

– А ходить за конем?

– Есть у нас конь, отец выхаживал.

– Если возьму я тебя к себе, положу алтын в год, одежда, питье, еда – все от меня?..

Лицо у Мавро вытянулось. Покойный отец его говорил: «Что у мусульман, что у гяуров, что в рыцарских орденах – всюду есть этот грех содомский – любят мальчиков!» Он через силу улыбнулся.

– По мне бы, чего лучше... Да нельзя!

– Отчего же?

– Мы записаны в книгу свободных крестьян у нашего императора.

– Император ваш не знает, что у него во дворце творится! Почем ему знать, что делает Мавро в Караджахисаре?

– Пусть и не знает, только против обычая это. Отец мой говорил: «Пусть даже пять золотых в год дают! Чем быть слугой, лучше уж сразу вниз головой в пропасть».

Нотиус Гладиус отпил вина, взял с блюда кусок мяса и, не спуская глаз с парня, что-то прикидывал.

– А если возьму к себе воином? – Видя, что на Мавро это не произвело никакого впечатления, выпятил грудь и, словно предлагал ему целый мир, добавил: – Не простым воином... А чтоб в рыцари посвятить.

– В рыцари? Помилуйте, благородный господин!

У Мавро перехватило дыхание, щеки залились краской. Он судорожно глотнул и, пытаясь подавить радость, подумал: «Небось шутит со мной, забавляется пришелец френк?»

Рыцарь не спускал пристального взгляда с юноши. Сколько видел он на Западе крестьянских парней, смотревших на воинов с безнадежной завистью.

Здешние и сами носили оружие, их можно было соблазнить, лишь пообещав навсегда избавить от крестьянской доли. Мавро, конечно, тоже мечтает от нее избавиться, рыцарь заметил это еще в день своего приезда по взгляду, которым смотрел парень на коня и оружие.

– Да, посвятить в рыцари,– важно проговорил он.– Конь – от меня, оружие – от меня, а в отряде, который соберем, будешь моим знаменосцем. Походишь в чавушах. Покажешь свою храбрость, достанет силы и ловкости владеть оружием – подпояшу мечом, что освящен нашим орденом, и запишу тебя в книгу рыцарских послушников.

– Господи Иисусе! Помилуйте, рыцарь, я ведь все это видел во сне.

– В каком таком сне?

– На прошлой неделе... Будто бы проходило здесь войско, наш император начал войну против арабских нехристей. Один из его телохранителей стал проверять, как я владею луком, и записал в отряд. Проснулся я весь в поту, от радости дыхание перехватило... Правду говоришь, благородный рыцарь? Не смеешься надо мной?

– Я сказал – посвящу в рыцари! Такими вещами не шутят!

Мавро сложил руки на груди. Видно было, с трудом удерживается, чтобы не пасть к ногам рыцаря.

На кухне загремела посуда. Мавро вздрогнул, растерянно оглянулся на дверь. Огонек надежды в его глазах медленно погас.

– Если это и не шутка,– проговорил он,– все равно не выйдет, мой рыцарь. Не могу я пойти с вами!

Нотиус Гладиус был искренне удивлен.

– Невозможно. Не выйдет ничего, если сестра не согласится...

– Ума у тебя нет, парень! Разве бабы могут мешаться в такие дела?

– Могут. Мы с ней на свете одни-одинешеньки. Никого у нас больше нет.

Нотиус Гладиус был раздосадован. Его больше всего злило, когда встраивалось дело, которое он уже считал слаженным. Он взял гашу. И как-то пристыженно спросил:

– А сестра твоя замуж не собирается?

– Собирается.

– Сколько ей?

– Двадцать четыре.

– Того и гляди останется в девках... Не нашла, что ли, себе подходящего жениха?

– Как не найти!

– Кто же он?

– Сговорена с Демирджаном, объездчиком боевых коней Эртогрул-бея.

– Ну и ну! Господи помилуй! Как же Эртогрул мог отдать своих боевых коней христианину?

– Он не христианин.

– Тюрок, язычник?

– Нет. Тюрок-мусульманин.

Рыцарь был поражен.

– Как же ты отдаешь свою сестру за иноверца,– пристыдил он Мавро. Тот словно только того и ждал.

– Хороший человек шурин мой Демирджан. И к тому же знатный джигит в этих краях.

Рыцарь пожалел, что свел дело к вере.

– Ну, ладно, а отчего не женятся они?

– Давно бы поженились, если бы не мать Демирджана. Не согласна она...

– Почему?

– Неверные, нечистые, говорит, не при вас будь сказано. Пусть, говорит, берет себе мусульманку, и делу конец.– Он вздохнул.– Сестра моя упряма, а мать Демирджана от Коньи до Стамбула своим упрямством прославилась. В поговорку вошло: упрям, как тетушка Баджибей... Вот немного поправится Эртогрул-бей, одолеет хворобу свою...

– И что тогда?

– Откроется ему шурин мой Демирджан. Если кого и послушает на этом свете Баджибей, то только Эртогрул-бея.

– А захочет ли он близкого себе человека женить на христианке?

– Эртогрул-бей в дела веры не мешается... Он не дервиш, а герой.

Рыцарь почесал в бороде, задумался.

– А больше никто не просит твоей сестры?

– Моей сестры? А что?

– Эх ты, Мавро, Мавро! Надо подстегнуть твоего трусоватого шурина, раз он матери своей боится... Понятно тебе?

– Нет.

– Вот простофиля! Что бы ты, скажем, стал делать, если б твою невесту кто-нибудь захотел взять в жены? Не поторопился бы, не поспешил бы сам?

– Здесь сговоренную с Демирджаном девушку никто в жены не попросит. Да и сестра моя этого не допустит.

– Как сказать!.. Словом, сын мой Мавро, можешь считать дело решенным. Не пройдет двух недель, и ты записан в рыцари...

Мавро чуть не подпрыгнул от радости. Потом ударил себя по коленям.

– Ох, помилуй, мой рыцарь, неужто правда?

– Чего там охать да ахать. Найдем какого-нибудь недоноска, всучим ему денег, придет и попросит замуж твою сестру... Поглядим тогда, сумеет ли твой дурной шурин уговорить свою мать.

Мавро захлопал глазами, пытаясь взять в толк, о чем речь. Наконец понял и бросился целовать рыцарю руку. Тот отдернул руку, и Мавро в знак благодарности поднес к губам подол его платья.

– Дай бог тебе здоровья, мой рыцарь! – Он несколько раз подряд перекрестился.– Уверовал я, господи Иисусе, помилуй мя!

– Брось ты свои кресты крестить. Подай-ка лучше вина! – приказал Нотиус Гладиус стоявшему на коленях Мавро.

Тот вскочил, налил вина и остался стоять, сложив руки на животе. Теперь он глядел на рыцаря, как на родного отца: с почтением, благодарностью и любовью. Когда Мавро встретил его у ворот караван-сарая, у него просто дух захватило при виде рослого боевого коня, рыцарского шлема с белыми перьями, оружия. И если, прислуживая ему, Мавро поначалу держался немного заносчиво, то только из зависти. Теперь вид рыцаря радовал его душу. Даже явное уродство казалось ему привлекательным.

«Ах, если бы сестра моя отказала Демирджану и вышла за этого рыцаря!» – промелькнуло у него в голове. Но он тут же устыдился этой мысли, точно оскорбил храброго и красивого джигита Демирджана.

Нотиус Гладиус был доволен собой – ловко он уладил это дело. Пил вино, закусывал мясом и даже отпустил пояс на одну дырку. Поверх кольчуги на нем была шерстяная рубаха с вышитым на груди крестом Святого Иоанна. Кольчужные штаны туго обтягивали толстые ляжки, придавая рыцарю непоколебимую устойчивость. Крестообразные рукояти кинжала и меча были просто великолепны и, судя по отделке, стоили немалых денег. Шитый золотом плащ, сафьяновый кисет для огнива и окованная серебром фляга для вина свидетельствовали о том, что рыцарь любил шик. А кто знает, во что обошлась ему стальная каска с забралом, похожая на голову хищного зверя, Каска, будто зная себе цену, лежала, топорща перья, грудой алчной спеси на толстых досках стола.

Рыцарь запел песню на странном, незнакомом Мавро языке.

Юноша застыл с кувшином вина в протянутой руке, точно собирался взлететь.

Прислушался: «Уж не библия ли!»

– «Эй, эй, рыцарь, я видел за год смерть четырех императоров!»

– Он расхохотался, и хохот его эхом прокатился в горах: – Понял ты, сорванец, о чем эта песня?

– Нет, не понял. Она не по-гречески...

– Нет, конечно. На чистой латыни.

Нотиус перевел слова песни, сложенной сто лет назад каким-то бродячим рыцарем: «Я видел чудо, и потому никто меня больше не удивит. На моих глазах убили четырех императоров. Одного задушили во сне телохранители. Зарезали второго на площади. Третьего на рассвете бросили в пропасть. А четвертого убили после победной битвы...»

– Ты когда-нибудь видел императора?

– Нет, не видел. Сколько себя помню, здесь император не проезжал.

– А короля видел?

– У нас королей нет. Наш король зовется императором.

– Нету? Вот и врешь! – Он смерил парня взглядом и, оглянувшись на дверь, словно собирался доверить ему тайну, спросил:

– Хочешь увидеть?

– Кого, мой рыцарь?

– Короля! – Он чванливо откинулся.– Но только никому ни слова!.. Проснись, Мавро, перед тобой чистокровный король.

– Помилуй господи!

– Вот тебе и помилуй!.. Я незаконный сын рогоносца, неаполитанского короля.– Он протянул кулак.– В этих жилах течет королевская кровь, открой пошире глаза. Не будь она королевской, разве мог бы я сделать тебя рыцарем? Рыцарство жалуют только короли!

– Помилуй, почтенный господин мой!

– Тс-с-с! Кто хочет стать рыцарем, не говорит, пока его не спросят. Тс-с-с... Ну, смотри. Откроешься кому – прикончу.

Ведь если попаду в плен и узнают, кто я, выкуп заломят страшный.

Он проследил взглядом за мохноногим голубем, кувыркавшимся над пропастью.

– Что это? Что там сверкает?

Мавро привстал на цыпочки. Вдали что-то сверкало в лучах заходящего солнца.

– Вон там, что ли, господин мой?.. Это Монашья гора в Бурсе... На ее вершине снег никогда не тает, вот и сверкает, когда ударит солнце. Летом с этой горы, говорят, привозят снег во дворец императора.

– Сколько отсюда до Бурсы?

– Отец говорил – шестьдесят фарсахов. Но я не знаю, сколько это – фарсах...

– Шестьдесят фарсахов... Рукой подать. А вон те горы?

– Впереди Великая гора. За ней – Зеленая. А еще подальше, вон та, мы называем ее Ветряной. На ней яйла Эртогрул-бея. Доманыч называется. Вода там, как лед. В лесах – ели, можжевельник, сосны, вчетвером ствол не обхватишь.

– Доманыч – это на границе Гермияна?

– Точно...

– Значит, на юг от Эртогрула – Гермиян... На восток и на север – Караджахисар и Сельджуки... А на западе – Византия?

– По правде говоря, с трех сторон от него болота, господин мой... Только в сторону Бурсы да Изника земля твердая.

– Болото! Это хорошо. Господь свое дело знает.

– Знает, да буду жертвой его!.. Прежде, правда, никаких тут болот не было. Когда наш император был в силе... И когда султан в Конье был крепок, Порсук и Сакарья не текли вот так, куда вздумается...

А сейчас без призора взбесились реки, залили поля да пажити.

Отец говорил: «Трижды русло сменила Сакарья. Трижды оставляла крепости без воды, без защиты. Потому-то тюрки да монголы и пришли сюда... Болота поглотили дороги. Заперли путь караванам. Оттого и нищета. Хочешь спастись от бедности – молись, чтоб силен был наш император да султан в Конье...» Один конец этого болота упирается в озеро Симав, в истоки большой воды. Другой конец, господин вельможный, тянется вдоль Сакарьи до самого Черного моря. Прежде, говорят, реки не разливались так, потому что укротили их император с султаном, как коней норовистых.– Он вздохнул.– Послушать мудрых людей – в запустенье нынешнем виноваты монголы да френки. С запада на страну навалились френки, с востока напали монголы... Наш император да султан в Конье лишились налогов и податей. А разве без денег укротишь реки? Реки взбесились – не посеешь. Не посеешь – урожая не снимешь. Урожая не снимешь – крестьян не станет, крестьян не станет – хлеба не будет. А нет хлеба, считай, конец света настал. Говорят, в прежние времена караваны шли по нашей долине такие, что голова в Эскишехире разгружалась, а хвост в Биледжике еще только грузился...

Заметив, что рыцарь не слушает, Мавро понурился, умолк. Гость, казалось, забыв обо всем на свете, медленно тянул вино. Когда чаша опустела, громко рыгнул и спросил:

А ну-ка скажи, знаменосец Мавро, сколько воинов может выставить твои удельный бей, поганый Эртогрул, если прижать его как следует?

– Если прижать? Кто его знает! Если прижать, скверно будет, мой рыцарь.

– Голос у тебя задрожал, трусишка Мавро... Отчего же скверно?

– Скверно... Он ведь гази. А у них закон – придется туго одному гази, другие с конца света услышат, примчатся на помощь.

– Вон оно что! А разве в Гермияне не гази?

– Гази, конечно.

– Однако не в ладу с Эртогрулом. Скажи-ка, почему?

Не в ладу. Опиум растет на земле Гермияна... А дервиши-воины да абдалы пристрастились к опиуму. Эртогрул-бей в свой удел опиума не допускает. Вот из-за этого...