Текст книги "Негасимое пламя"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

– Зло, гнездящееся в сердце человеческом, повинно в уничтожении всего чудесного, что создано богом в самом человеке и во вселенной, – изрек он.

Один крупный сановник англиканской епископальной церкви, с которым Дэвид имел беседу, сказал, что эта идея «подрывает всю библейскую доктрину о всемогуществе провидения».

– Ничто не случается в мире без соизволенья божьего и высшего предопределения, – утверждал он. – Смерть воробья или гибель мира – на все воля господня.

Когда внезапно умер Мик Бирнс, Дэвид пошел на похороны и, вместе с двумя сыновьями Бирнса и его несколькими старыми товарищами, проводил его до могилы, вырытой в заброшенной части кладбища на Норс-роуд.

Сыновья были людьми средних лет, по-видимому, вполне обеспеченными. Дэвид встречал их и раньше, навещая Мика: старший, Майкл, биржевой маклер, был тучный человек, уже начавший лысеть; младший, Пэдди, румяный и рыжеволосый, был когда-то известным футболистом, но, заправляя делами пивной, принадлежавшей брату, обрюзг и стал жиреть. Горевали о Мике, казалось, только его старые друзья. Их глаза слезились, они шмыгали носом – то ли с горя, то ли от холода, – и печально толковали между собой о своем боевом товарище, о его мужестве и добром сердце.

Священник, глотая слова, пробормотал заупокойную молитву и поспешно удалился сменить одежду. Сыновья Мика последовали за ним. Дэвид догнал священника на тропинке у кладбищенских ворот, где Бирнсы поджидали его в машине.

– Так вы знали этого старого греховодника? – благодушно осведомился тот, когда Дэвид сказал, что пришел отдать последний долг Мику Бирнсу. – Только ради сыновей я и согласился похоронить его по церковному обряду; говоря по правде, он этого не заслуживал, потому что много лет пренебрегал своими религиозными обязанностями.

– Мы довольны, что смогли хотя бы устроить ему христианское погребение, отец, – заметил старший сын.

– Ну понятно, понятно, – ответил священник, плотно усаживаясь на переднее место.

– Не подвезти ли вас до города? – спросил Дэвида Майкл Бирнс. – Отец Райен, это мистер Ивенс, друг моего отца.

– Благодарю, – ответил Дэвнд и сел на заднее сиденье, рядом с младшим Бирнсом.

– Ну, – весело заметил Майкл, осторожно ведя машину в потоке автомобилей, запрудивших шоссе. – Думаю, не дешево обойдутся мне обедни, чтобы вызволить душу старика из чистилища!

– Что и говорить! – отозвался отец Райен.

– Бедный отец, – пробормотал Пэдди. – Оп уже на земле прошел свое чистилище.

– Без сомнения, – спокойно ответил Дэвид. – Война сама по себе уже чистилище, а если еще и ослепнуть в результате – какая страшная цена за жизнь! Я уважал Мика Бирнса не только за стойкость, но и за его ненависть к войне!

– Что такое? – священник повернул к нему голову.

– Я сказал, – повысил голос Дэвид, стараясь перекричать шум, – что я уважал Мика Бирнса не только за стойкость, с которой он переносил свою слепоту, но и за его ненависть к войне.

– Вот оно что! – взревел отец Райен. – Да вы, мистер Ивенс, уж не из этих ли мошенников пацифистов?

– Я не пацифист, – крикнул ему в ответ Дэвид, – но я делаю все, что в моих силах, чтобы навсегда прекратить войны. Мир между народами – одно из главных условий, при которых возможно существование людей…

– Отец всевышний призывал к миру между народами, – пробурчал священник, несколько смягчившись, – Но не такому, какой угоден коммунистическим агитаторам. Я попрошу вас не смущать умы моих молодых друзей, мистер Ивенс. Они и так порядком взбудоражены самим Миком Бирнсом. Римско-католическая церковь запрещает своим сынам участвовать в движении, которое поддерживают безбожники коммунисты.

– А они все-таки участвуют! – воскликнул Дэвид с веселой насмешкой. – Во Франции и Италии, в Чехословакии и Польше – везде, где религия не исключает человечности.

– Оставьте его, – попросил Дэвида Пэдди Бирнс хриплым шепотом, – он не плохой человек, а нам надо вызволить душу старика из чистилища.

Дэвид откинулся на спинку сиденья, подавленный мыслью о том, куда могут завести предрассудки таких ограниченных людей, как братья Бирнс.

На следующее утро, проходя мимо местной почтовой конторы, он увидел возле нее очередь.

– За чем это? – спросил Дэвид у одетого в лохмотья старика, наблюдавшего за очередью; в углу рта у него висел изжеванный окурок.

– Пенсию выдают, – прохрипел тот, – но я-то не получаю этой треклятой пенсии. «Непочетная отставка» – вот все, что я заслужил.

– Но почему? Расскажите мне, пожалуйста, – попросил Дэвид.

Слезящиеся глаза мутно-желтого цвета вперились в него из-под нависших бровей; на лице темнели следы старых ожогов. Жесткие седые космы торчали из-под ветхой фетровой кавалерийской шляпы, лента которой истерлась до дыр. Рот человека раскрылся, выронив окурок и обнажив беззубые десны.

– Рассказать о себе? Что ж, я рассказываю это всем, кому не лень меня слушать. Я честно послужил в Египте и во Франции. Но когда, на свою беду, возвратился домой, в лагере один офицер-выскочка стал ко мне придираться, да так, что мочи моей не стало. Я терпел, сколько было сил, а потом взял да и двинул его в зубы. А когда меня арестовывали, дрался с патрульными. Чертовски глупо все это вышло. До сих пор расплачиваюсь. Вернее сказать – ни гроша не получаю. Нет ли у тебя пары монет, приятель?

Дэвид нащупал в кармане два шиллинга. «Скромная компенсация за потерянную пенсию!» – подумал он, но старый солдат, получив деньги, повеселел и зашагал в ближайшую пивную.

В очереди стояли главным образом женщины. Матери и жены погибших и искалеченных на фронте солдат, догадался Дэвид. Как много их было! Интересно, повлияла ли пенсия на отношение этих женщин к войне, спрашивал он себя.

Две женщины перешли дорогу у почты и сели под навесом у автобусной остановки. Обе были с непокрытыми головами и бедно одеты. У старшей было изможденное, но энергичное лицо человека, привыкшего мужественно переносить трудности. У младшей – хилая девичья фигурка. Она казалась больной и удрученной горем.

Дэвид сел рядом с ними под навес. Старшая женщина улыбнулась и дружелюбно взглянула на него, отвечая на вопрос, скоро ли подойдет следующий автобус; прежде чем начать разговор о пенсиях, Дэвид бросил несколько фраз о погоде, затем спросил: правда ли, что в годы депрессии после первой мировой войны мужчины шли в армию ради денег, чтобы прокормить жену и детей?

– А то как же, – ответила старшая, – очень многие шли. Не все же безработные получали пособие. Да и не хватало его, чтоб прожить. Вот они и считали, что война для них неожиданная удача, потому что в случае чего семьи их будут получать пенсию. То же самое было и потом, когда началась война в Корее.

– Но ведь я-то никогда не хотела, чтоб Билл шел на войну, – запротестовала молодая женщина. – Никогда не хотела!

– Ну, конечно же, не хотела, милочка, – успокоительно сказала старшая. – Только не начинай опять плакать. В пенсионные дни моя невестка все заново переживает, – пояснила она, – первое время я никак не могла убедить ее брать пенсию. Она говорила, что на этих деньгах кровь, и ни за что не хотела притронуться к ним. Потом она заболела, и надо было подумать о детях. А нам ведь не хватает денег на прожитие. Уж и не знаю, как мне удалось убедить ее, что Билл и сам заставил бы ее получать за него пенсию. И это только справедливо, что правительство заботится о вдовах и сиротах тех, кто убит на войне или искалечен на всю жизнь, как мой старик.

– Но ведь он-то жив, – с горечью сказала молодая женщина, – а я потеряла Билла.

– Может, оно и к лучшему. – Морщины на лице матери углубились, и на нем появилось выражение усталой покорности. – Неужто ты бы хотела, чтоб Билла постигла участь его отца? Чтоб он стал таким же полоумным пьяницей и пил до бесчувствия, стремясь забыть, что от него осталась только половина человека!

– Нет! Нет! – задыхаясь от рыданий, промолвила молодая вдова. – Такого не могло случиться с Биллом!

– Моему старику перебили спину в первую мировую войну, – сказала мать, – двух наших сыновей убили во второй, а третьего, мужа Элси, – на корейской.

– Я не вынесу этого, – простонала Элси, – к чему утешать меня, мама, я все равно не вынесу!

«Такому горю нет утешенья», – подумал Дэвид, и собственное его горе нахлынуло на него с новой силой; все же ему захотелось сказать что-нибудь, чтобы облегчить как-то скорбь молодой вдовы.

– Мой сын тоже погиб в Корее, – мягко произнес он. – И только тогда я могу забыться, когда стараюсь сделать все, чтобы не было новой войны.

– А что вы можете сделать? – Во взгляде женщины мелькнуло сомнение, в здравом ли он уме.

Дэвид рассказал ей о миллионах людей во всем мире, которые объединились, чтобы положить конец войне. Когда между государствами возникают споры, их можно разрешить мирным путем, обсудив все вопросы и приняв соответствующие решения. Но война – это бизнес, который приносит огромные прибыли от производства и продажи вооружения, поэтому фабриканты оружия, которые наживаются на войне, противодействуют любому проекту международного соглашения, имеющему цель предотвратить новую вспышку войны. И все же трудящиеся всего мира начинают понимать, что именно они оплачивают стоимость оружия, предназначенного для взаимного уничтожения. Именно они платят военные налоги и расплачиваются жизнью своих сыновей и мужей и всеми слезами и горем, которые несет война.

– Но ведь войны были всегда, – возразила мать, – и всегда будут.

– Я так не думаю, – ответил Дэвид. – Когда люди вроде нас с вами, больше всех пострадавшие от войны, – я говорю не только про Австралию, но и про другие страны, – решатся остановить войну, они своего добьются.

– О, как хотелось бы мне верить вашим словам! – Загрубевшие от работы руки матери сделали движение, словно она пыталась удержать эту хрупкую надежду. – Хотя, знаете ли, – продолжала она, – среди женщин, которые получают нынче пенсию, кое-кто по-иному относится к войне. Считает, что единственный прок от их негодных мужей и никудышных детей – это что они пошли в солдаты и дали себя убить. Пенсия для таких женщин – манна небесная; деньги, которые с неба свалились, ведь они и пальцем не пошевелили, чтобы их заработать.

– Бедные создания! – Дэвид задумался над тем, что могло сделать этих женщин столь бессердечными, – должно быть, не сладко им пришлось в жизни, раз они так ожесточились.

– Вы угадали, – ответила мать, бросив на него быстрый взгляд.

Она встала, так как к остановке подошел автобус.

– Многое в жизни изменится, когда мы не должны будем расплачиваться за войны и подготовку к ним, – сказал ей Дэвид.

– Будем надеяться, что так оно и будет, – бодро крикнула женщина, поднимаясь в автобус.

– Сделайте, чтобы так было, – хрипло вымолвила ее спутница. – У меня двое маленьких сыновей, о них-то все мои мысли.

– Вы и сами можете этому помочь! – крикнул ей Дэвид вдогонку.

– Я? – Она посмотрела на него широко открытыми, удивленными глазами.

Слегка покачиваясь, автобус удалялся в сторону холмов. Разговор оборвался; но Дэвид дал себе слово снова прийти к почтовой конторе в следующий пенсионный день.

Глава XIV

Как-то раз, к концу третьей недели своих блужданий по улицам, Дэвид сидел на скамейке, мрачно раздумывая над своей неудачей: он не мог постичь взгляды и настроения людей.

– Простите, вы не хотели бы подписать воззвание о прекращении испытаний ядерного оружия? – раздался над ним чей-то голос.

Этот голос, такой свежий и молодой, звенел взволнованно и удивительно мелодично. Дэвид поднял глаза. Перед ним стояла девушка.

Она была невысокая, в выцветшем джемпере, заправленном в черную юбку; ее откинутые назад волосы открывали ясное личико, нежно алевшее румянцем; из-за круглых стекол в черной оправе на Дэвида смотрели большие робкие глаза. В ее голосе была пленительная чистота, и лицо ее, не тронутое косметикой и не затененное шляпой, казалось открытым и беззащитным, обнаруживая наивную простоту ребенка и, вместе с тем, серьезность взрослого человека, выполняющего свой долг.

– Разумеется! – Дэвид быстро вскочил и взял из рук девушки лист бумаги, – Это прекрасная мысль, но… – Он поднял голову от документа, на котором поставил свое имя, – у вас не так-то уж много подписей.

– Да, – уныло согласилась девушка. – Вот уже несколько часов я хожу от двери к двери, останавливаю на улице людей и обращаюсь к ним. Но очень многие отвечают мне, что они не станут ничего подписывать!

У девушки был усталый вид.

– Вы не могли бы присесть на несколько минут и рассказать мне, почему вы этим занимаетесь?

– Да, конечно, – ответила она и опустилась рядом с ним на скамейку.

Спокойно, уже оправившись от смущения, она объяснила, что это воззвание составлено Австралийским советом защиты мира, и что их кампания является частью всеобщего движения, начатого Всемирным Советом Мира с целью организовать протест народов всех стран против производства и испытания ядерного оружия и подготовки к новой мировой войне.

– Скажите, вы действительно убеждены в необходимости этого протеста? – спросил Дэвид.

– А вы, разве вы не убеждены? – Она взглянула на него с ласковым удивлением.

– Конечно, убежден! – отвечал Дэвид, тронутый искренностью ее тона. – Я готов сделать все, что в моих силах, для дела мира. Но, мне думается, нам следует прежде лучше узнать людей, завоевать их доверие, только тогда они поверят тому, что мы расскажем им об опасности радиации и ядерной войны. А когда они поймут, они охотнее откликнутся на наш призыв.

– Вы совершенно правы, – мягко ответила девушка. – Это воззвание Совета Мира и хождение от двери к двери дают нам возможность говорить откровенно со многими людьми, с которыми в других условиях нам трудно увидеться. Вы удивились бы, если б узнали, с какой охотой, даже радостью многие из них ставят на этом документе свое имя. Даже те, кто отказываются, часто говорят: «подписать, к сожалению, не могу, но знайте, что я сочувствую вашему делу». Некоторые из моих друзей собрали уже сотни подписей. А я, я боюсь, что просто не справляюсь с этой работой. Вот почему мой лист почти пустой.

– Вам, наверно, очень трудно заговаривать с незнакомыми людьми? – спросил Дэвид.

– Как вы угадали?

– Ну, – улыбнулся Дэвид, – это и для меня трудно. Но я пытаюсь, как могу, «преодолеть эту слабость», как говорит Мифф.

– Миффанви Ивенс?

– Да, это моя дочь.

– О! – Девушка взглянула в его улыбающиеся глаза и улыбнулась в ответ, словно они были старыми знакомыми. – Мифф называет меня «Робкой фиалкой».

– Ну, значит, я еще одна такая же фиалка! – шутливо сказал Дэвид.

– Но ведь это нечестно, – нахмурилась девушка, – нечестно уклоняться от чего-то, что может предотвратить страшное дело подготовки войны и отравления атмосферы.

– Нас может страшить какая-нибудь большая и трудная работа, – начал рассуждать Дэвид, – но мы тем не менее должны взяться за нее. И пусть она окажется чересчур тяжелой для нас, мы все равно обязаны выполнять, ее вместе с другими, соединив все наши усилия.

– Да, да! Вы правы! – Девушка вскочила на ноги. – Я так рада, что встретила вас, мистер Ивенс!

– Нельзя ли мне пойти с вами в следующий раз собирать подписи? – спросил Дэвид.

– А вы хотели бы? – радостно воскликнула она. – О, это было бы чудесно!

– Вы так и не сказали мне вашего имени, – напомнил Дэвид, – Может быть, вас и в самом деле зовут Фиалка?

– Нет, конечно. Мое имя – Шарн, а по-валлийски Джейн. Многие меня зовут просто Джейн Ли.

– Мне больше нравится «Шарн», – сказал Дэвид, – Скажите, вы работаете с Мифф?

– Нет, в другом месте, – быстро ответила Шарн. – Завтра днем я должна обойти эти улицы. Вы не могли бы встретиться со мною здесь около пяти часов?

– Разумеется, мог бы.

Дэвид следил за удаляющейся девушкой, которая летела, словно почувствовав новый прилив сил. Ее небольшой нескладной фигурке недоставало изящества и юношеской легкости. «Никогда не занималась ни танцами, ни спортом, – подумал он. – Возможно, молоденькая работница с фабрики». Еще во время разговора он обратил внимание на ее мягкий естественный румянец. Кожа была нежной, как у оранжерейного цветка. Волосы, стянутые на затылке в тугой узел, золотились в лучах заходящего солнца. Но, пожалуй, единственная красота девушки заключалась в ее глазах: за толстыми стеклами очков в них жила напряженная мысль. Впрочем, больше всего Дэвида привлек ее голос – напевный, легкий и чистый. Несколько фраз, сказанных ею, свидетельствовали о живом уме, хотя неловкостью манер она напоминала школьницу.

Радостно возбужденный этой неожиданной встречей, Дэвид говорил себе, что много есть молодых людей и девушек, подобных Миффанви, Шарн и их друзьям, серьезно и сознательно работающих на пользу того дела, которому он собирался отдать все свои силы.

Сбор подписей под воззванием казался ему теперь более правильной формой борьбы, нежели беседы, которые вел он сам. В конце концов решение относительно ядерного разоружения должно помочь общему движению за мир. Приходилось признать, что вылазки, предпринимаемые им по собственному почину, есть не что иное, как действия одиночки; видимо, на его пути было бы гораздо меньше разочарований, если бы он работал вместе с другими и находил поддержку в их энтузиазме и преданности делу.

Когда они встретились на следующий день, Шарн призналась, что очень обрадовалась, увидев его.

– Вчера вы были так похожи на роденовского «Мыслителя», размышляющего о бедах человеческих, – сказала она весело, – что я боялась, как бы вы не передумали и не отказались от намерения собирать вместе со мной подписи!

– Вот уж кем меньше всего собираюсь стать, так это – мыслителем. Я хочу действовать, а не только размышлять, – сказал Дэвид.

– Ну, уж Роден-то, во всяком случае, знал, что «Мыслителю» есть над чем задуматься.

– А что побудило вас задуматься над всем этим? Как вы пришли к этому?

– С помощью собственной головы, надо полагать, – весело ответила она. – И товарищей по университету, которые помогли мне.

– Да? – смеясь перебил ее Дэвид, – А я думал, что вы работаете на фабрике!

– Хотела бы, – ответила Шарн. – Нет, я преподаю математику и этим зарабатываю на жизнь. – Она вручила ему текст воззвания, отпечатанный на листе картона, и авторучку. – Не будем терять времени. Вы возьмете на себя левую сторону вон той улицы, а я правую. И встретимся здесь в семь часов.

– Отлично! – Дэвид прошел с ней до угла соседней улицы. Он видел, как она остановилась у первого дома, открыла калитку и быстро вошла в сад. Тогда он перешел на другую сторону улицы и начал свой обход. Его немало удивило, что сейчас, когда он входил в дом с воззванном в руках, он встречал гораздо более теплый и сердечный прием, чем прежде, когда заводил разговор, не имея при себе вещественной поддержки в виде документа и авторучки.

Оп сообщал людям, читающим текст воззвания, еще кое-какие дополнительные факты, и они внимательно слушали его; даже те, кто сомневались, подписывать им этот документ или нет. Но несколько раз дверь захлопывалась прямо перед самым его носом. Однажды какой-то раздраженный старик пригрозил спустить на него собак, если он тотчас же не уберется восвояси.

Время от времени он видел Шарн, которая летала от дома к дому, как отбившаяся от стаи птица. Его беспокоило, как ее встречают: может быть, грубо или враждебно? Раза два она помахала ему рукой, и он продолжал собирать подписи, чувствуя новый прилив сил. Вообще он остался доволен результатами своего обхода; когда они встретились снова в семь часов, у него был целый лист подписей, а у нее – полтора листа.

Шарн, сияя радостью, объявила ему об успехе их похода.

– Вы принесли мне удачу, – восторженно воскликнула она. – Всегда лучше работать вдвоем. Как-то подбадриваешь друг друга и не так унываешь, когда дело не ладится.

– Были неприятности? – спросил Дэвид.

– Да, несколько глупых клуш-домохозяек посоветовали мне не соваться не в свое дело. Правительство, мол, знает, что делает, готовясь к войне с русскими. И вообще, не мешало бы помнить, что «яйца курицу не учат». Но, – она рассмеялась, – стоит ли обращать внимание на несколько неприятных щелчков! Зато так радостно узнать, что сто восемьдесят три человека в этом квартале твердо стоят за мир и запрещение ядерного оружия, а это первый шаг к всеобщему разоружению.

Дэвид предложил ей пообедать вместе. Она согласилась при условии, что он позволит ей самой платить за себя. Он запротестовал. Но она решительно стояла на своем, утверждая, что товарищи по работе должны платить каждый сам за себя.

– Если у вас есть лишние деньги, отдайте их в фонд борьбы за мир, – сказала она. – Мы очень нуждаемся в деньгах: нам надо платить за печатание листовок, за аренду зал. Вы принадлежите к какой-нибудь организации?

– Нет, – признался Дэвид, – мне всегда казалось, что люди не любят ярлыков; а бороться с человеческими предрассудками легче, если не связан ни с какой организацией.

– Это верно, до известной степени, – согласилась Шарн. – Но все-таки организация должна существовать, не правда ли? Должен же быть какой-то центр, объединяющий и спаивающий все наши звенья и превращающий их в мощную силу, с которой будут считаться правительства.

– Конечно.

Когда они расположились за столиком в ресторане, Дэвид заказал жареное мясо, а Шарн яичницу и чашку кофе. Она быстро ела, успевая между двумя глотками расправиться с каким-нибудь вопросом внешней или внутренней политики и сделать при этом решительное обобщение. Если Дэвид вышучивал ее выводы, на лице Шарн появлялась упрямая гримаска.

– Вы глубоко ошибаетесь, – твердо сказала она, когда Дэвид выразил сомнение, что простой народ может оказать на правительство сколько-нибудь значительное воздействие. – Всеобщее движение за мир гораздо сильнее, чем вы думаете. И у нас, в Австралии, уже приняты резолюции протеста профсоюзов и Совета Мира, нескольких женских организаций, двух-трех религиозных сект, не говоря уж о Коммунистической партии, против любой попытки втянуть нас в войну в угоду политике Соединенных Штатов.

– Мне об этом ничего не известно, – признался Дэвид.

– Да, по-видимому.

Внезапно, взглянув на свои часики, она воскликнула:

– Боже мой, мне давно пора! В восемь у меня собрание. Вы не могли бы прийти еще раз собирать вместе со мной подписи? – спросила опа, отодвигая стул.

– С удовольствием, – ответил Дэвид, подымаясь.

– В тот же час, на том же месте послезавтра, – От улыбнулась ему застенчиво-благодарной улыбкой и исчезла.

Дэвид закончил обед; его забавляла милая наивность, с какой она, не задумываясь, приняла его как своего коллегу, совершенно не интересуясь им как мужчиной. По-видимому, она не обладала чувством юмора и не испытывала в отношении его абсолютно никаких эмоций. Она была в такой мере поглощена заботой об устройстве неустроенных дел нашей планеты, что не совсем обычный эпизод встречи и обеда с незнакомцем не произвел на нее никакого впечатления. Мысль о том, что она сама могла произвести на него впечатление, была настолько нелепа, что Дэвид даже улыбнулся. Но девушке удалось прогнать его мрачные мысли и дать ему радостное чувство удовлетворения тем делом, которое они выполняли сообща, пусть даже достигнутые ими результаты были еще пока совсем невелики.